Kitabı oku: «Зюзинский Амаркорд»
«Позови меня тихая родина, где какашка лежит под смородиной»
Предисловие
Места возле Битцевского лесопарка не особо прославлены. Разве что «Битцевским маньяком». С грядущей ликвидацией хрущевок, коими мой бывший район Зюзино, граничащий с лесопарком через Балаклавский проспект, обильно застроен, хотелось бы заодно вспомнить уходящую «хрущевскую цивилизацию», которой вскоре предстоит стать в лучшем случае источником милых исторических баек в стиле «Покровских ворот», а в худшем – просто гумусом и культурным слоем, из которого вырастут бодрые двадцатиэтажные лингамы московского девелопмента. Когда я пишу эти строки, моя жизнь делится ровно пополам – 25 лет, прожитые в советское время, и 25 лет в постсоветское. Я одинаково укоренен в обеих эпохах, не имея поколенческих перекосов ни тех, чья жизнь после 1991 года превратилась в «дожитие», ни тех, кому на стыке эпох было лет семь-десять, и кто из всей советской жизни помнит только вкус советского мороженного, из которого они потом намечтали целую Атлантиду, чьи волшебные замки ровно из этого мороженного предположительно и были построены. Мои воспоминания о Зюзине и «хрущевской» цивилизации написаны в стиле постправды (post-truth) и жанре так называемого «ненадежного рассказчика». Память избирательна и неотделима от «тараканов» автора. Как говорится, я «так помню». Поэтому не нужно ловить меня на деталях из серии «а мороженное-то «крем-брюле», в советское время, на самом деле, стоило не тринадцать копеек, как у вас, а пятнадцать!». В конечном счете, никто же не воспринимает один известный фильм как антропологически точную реконструкцию бытовой жизни итальянского города Римини в эпоху зверского диктатора Муссолини.
Глава 1. Гиганты первобытного леса
Топонимика
Само название «Зюзино» – Зюю-зии-ноо – фонетически несет в себе коннотации расхлябанности, запущенности и ленивой неустроенности. Многие и не сразу догадываются, что это в Москве. Когда люди спрашивают кто откуда, и идет бодрое перечисление – «из Москвы!», «из Питера!», «из Новосиба!», – я обычно отвечаю: «А я, типа, из Зюзино». Знакомые считывают топоним как разновидность Мухосранска Дальнего – вроде архетипичных кавээновских Нягани или Камызяка – и начинают смотреть на меня со смесью досады, жалости и уважения, как обычно смотрят на слабого на голову от природы, но упорного мальчика, своим трудолюбием заслужившего право обучаться вместе со всеми в обычной средней школе.
Конечно, для повышения самооценки можно вспомнить, что селом Зюзино в XVII веке владела та самая боярыня Морозова с картины Сурикова, но с точки зрения проживания в московском спальном районе это ему особо ни убавляет и ни прибавляет, как ни убавляет и ни прибавляет Теплому Стану тот факт, что им когда-то владела Салтычиха.
Основные географические координаты детства – это пруды. Лесной, Школьный, Чапаевский. У воды всегда интересно: можно кататься летом на плотах, а весной – на льдинах. Подобно Дуримару пытаться выловить всякую осклизлую подводную и надводную живность. Наконец, залезть в воду, хотя взрослые, конечно, предупреждают, что там и для собак не особо гигиенично.
Лесной и Школьный пруды – это дворовые самоназвания с самой элементарной топонимикой. Лесной – он в лесу (то бишь, в Битцевском лесопарке), а Школьный – возле школы. Помимо увеселений «водного мира», Школьный пруд с его брегами, застроенными полузаброшенными гаражами, давал еще уединенные площадки для ристалищ повздоривших школьников в стиле «пойдем, выйдем». Как я недавно прочитал в Википедии, наш «Школьный» пруд, на самом деле, называется Нижний Афонинский. Если бы нам кто-нибудь об этом сказал в наши школьные годы, мы бы, наверное, как-то связали происхождение этого названия с главным героем популярного в те годы фильма «Афоня» в исполнении Куравлева.
Интереснее с Чапаевским прудом, находившимся на территории позже застроенной Битцевским конноспортивным комплексом. Простой деривативной топонимики из серии «лес – Лесной пруд, школа – Школьный пруд» здесь нет. Чапаевский – это пруд-миф. Как Новоиерусалимский монастырь должен был являть символическую проекцию величавого ближневосточного Иерусалима на буераки Подмосковья, так и Чапаевский пруд – это мифологизированное в детском сознании место гибели главного героя советских анекдотов. С рекою Урал, в которой тонул легендарный комдив, его роднит глубина ровно по пояс. Поэтому если спросить, как же можно утонуть в пруду, который можно без труда перейти по дну с одного берега на другой, с тем же основанием можно задать вопрос: как же Василию Ивановичу однако удалось утонуть в Урале? Или в Орале, как его сейчас называют незалежные казахи.
Наш Балаклавский проспект (привет бузотерам всего мира, носящим балаклавы, и изобретшим их во время Крымской войны англичанам – «тонкой красной линии» под Балаклавой и безумной атаке легкой кавалерии) когда-то назывался Большой Зюзинской. Но на стыке 60-х и 70-х годов городскими властями было принято решение наименовать все проспекты, улицы и бульвары Зюзино в честь городов Причерноморья и Приазовья. На юге Москвы расцвел настоящий курортный юг – проспекты Балаклавский и Севастопольский, бульвары Симферопольский, Черноморский и Чонгарский, улицы Одесская, Керченская, Херсонская, Азовская. А буйная фруктово-садовая зелень дворов это сходство с югом только усиливала.
Флора
Сейчас районы, застроенные пятиэтажками, представляют собой, по сути, сплошную парковую зону. Деревья там, в прямом смысле, «выше крыши». А в ранние годы этих районов там еще был целый «подлесок» из кустарников. Летом во дворах стояло плотное благоухание цветущего шиповника, в цветах которого с бодрым гудением возились толстенькие разноцветные шмели. Периметры разгораживали посадки декоративного кустарника, который мы в детстве называли «гибридом крыжовника и смородины». Во время цветения он давал ярко желтые цветочки, в основании «попки» которых таился сладчайший нектар – откусываешь попку и высасываешь аки шмель. А во второй половине лета кустарник «выстреливал» салютом разноцветных и разнокалиберных сладких ягод – черных, желтых, красных, которые сохранялись на ветках почти не скукоживаясь до ранней осени. А еще был гастрономически бесполезный, но востребованный детством кустарник, который давал по осени белые горькие плотные ягодки, которые, если бросаешь на асфальт и резко наступаешь на них ногой, давали бодрый веселый хлопок. Так до первого снега ими и хлопали.
Помимо декоративных растений, в качестве индивидуального почина, обильно высаживали и сугубо утилитарные культуры – яблони, сливы, черную и красную смородину, малину, крыжовник. Среди заселивших пятиэтажки обитателей было немало вчерашних деревенских – как жителей, поглощенных новыми московскими районами примыкавших к Москве деревень (Черемушек, Зюзино, Чертаново, и т.п.), так и вчерашних колхозников из более отдаленных весей, вытащивших свой «счастливый билет» и мытьем/катаньем перебравшихся в столицу из колхоза на завод, прописавшись в призаводских бараках, которые в результате первой московской «реновации» потом зареплейсили «хрущевками». Среди тех, кто сейчас себя с гордостью называет «коренными москвичами», преобладают именно их потомки.
Деревенские хотели на новом месте сохранить деревенский быт и самостийно нарезали себе под окнами хрущевок никак не узаконенные «две сотки» (предтечу сегодняшнего формата ситихауса), засадив их плодово-ягодными и имея твердую интенцию «из своих слив, а не каких-то там гнилых покупных, на зиму компот в банки закатывать». В социалистическом же сознании прочих новоселов данный агрикультурный самосад воспринимался как общественная, а не как частная собственность, поэтому визиты в соседские смородиново-яблоневые кущи по принципу help yourself считались вполне нормативным поведением. Иногда, как это принято в биологическом мире, пищеварение следовало на месте прямо вслед за насыщением. Кусты, как говорится, располагали.
Нелегитимные же владельцы наделов, как могли, защищали урожай от набегов строителей коммунизма – громкой бранью из окон и выскакиванием «на разборку» с садовым инвентарем в руках. До сих пор помню деда, бегущего с лопатой наперевес, как красноармеец в последнюю отчаянную штыковую атаку, вслед за улюлюкающими парубками.
Любопытно, что несмотря на то, что мы имели свой собственный подобный двухсоточный «надел» и снимали с него ежегодно по тридцать-сорок килограмм слив, конвертировавшихся затем в бесконечные ряды запыленных компотных банок под всеми кроватями, я сотоварищи совершал точно такие же набеги с целью раскулачивания «куркулей», раскинувших свое подсобное микрохозяйство под окнами других пятиэтажек. Чужие яблоки и сливы они, понятно, слаще. Плюс незабываемое адреналиновое чувство ухода от погони с отягощенными добычей карманами.
Конец 60-х – начало 70-х не были годами голодной бедности. Это был расцвет умеренной брежневской сытости и вполне добротного мещанского благополучия. Но парадигма «питаться своим» прочно засела в головах людей, переживших войну и послевоенную разруху, кормясь по большей части со своего огорода. Все прилегающие к Битцевскому лесопарку открытые пространства, а также лесные поляны были распаханы под самозахватные картофельные парцеллы (и у нас была такая деляночка, схоронившаяся под линией ЛЭП, рассекавшей лесопарк пополам). И поскольку права на них были «птичьими», в случае более чем предсказуемой потравы полудикорастущей картошки, оставалось только гадать, кого винить – птиц ли небесных или же тварей земных (о четырех и о двух ногах).
Фауна
Как уже упоминалось выше, изрядную часть обитателей зюзинских хрущевок составляли вчерашние и позавчерашние колхозники. Ходили даже городские легенды, что кто-то держал в квартире на пятом этаже корову, прогонял по всем лестничным пролетам на выпас и затем пас ее прямо во дворе. Коровы своими глазами в Зюзино не видел (видел в Ясеново, но в 70-х Ясенево еще было настоящей деревней, лишь стоящей в очереди на предстоящую урбанизацию). Но, вот, петушиные крики с балконов у нас «на районе» раздавались регулярно.
Наши соседи сверху, несмотря на наличие в доме унитаза, почему-то любили справлять большую и малую нужду в полиэтиленовые пакеты и потом сбрасывать эти пакеты вниз с балкона. Во дворе дома был своего рода «сельский клуб», где «новые городские» активно социализировались. Это был большой деревянный стол с врытыми в землю деревянными скамьями. За столом собирались доминошники-мужики и игравшие в лото бабы. Азартные игры на медную мелочь щедро сдабривались портвейном для оживляжа. После чего игроки пели протяжные песни, а иногда беззлобно дрались на уровне толчков и неумелых зуботычин.
Вообще, наш микрорайон в смысле дворового мордобоя был местом относительно безопасным. Контингент вчерашних деревенских и их отпрысков был изрядно разбавлен совслужащими. Встречались даже кандидаты наук, которые с их советским лоском и «москвичами»/«жигулями» (по одной-две машины на двор максимум), казались чем-то вроде небожителей. Поэтому уж совсем оголтелой дворовой шпаны у нас не было. За все детство я всего два раза получил по лицу «на районе». Да и то, не били по-настоящему, а так, смазывали, за то, что вовремя не делал «ку» перед попавшимися навстречу дворовыми авторитетами.
Зато, как когда-то было принято биться деревней на деревню, так враждовали район с районом. Все 70-е Зюзино враждовало с чуть позже застроенным Чертаново за символический контроль над Битцевским лесопарком. Прилегали к нему оба района. Поэтому остро стоял вопрос символической межи в лесных кущах – «за этот овраг не ходи, на чертановских нарвешься». Периодически, обе враждующие стороны мобилизовали по всем дворам и микрорайонам «большое войско» (тогда его называли «шобла»), состоящее человек из ста. Как правило, все заканчивалось разновидностью «стояния на Угре». Обе «шоблы» – зюзинская и чертановская – обменивались оскорблениями, кидались друг в друга камнями, комками сухой глины и похищенными на стройках электродами. После чего расходились довольные собой, каждая зафиксировав «победу», о коих за тем слагали в своих дворах былины, щедро сдобренные гиперболами.
Но иногда дело доходило и до контактного боя. Тогда в ход помимо кулаков шли увесистые палки («колы»), а также огнестрельные «курковушки» – самодельный девайс, запечатленный в фильме «Брат-2», из которого деликвентный русский стреляет в лицо деликвентному афроамериканцу, дабы завладеть уже настоящим боевым оружием. «Курковушку» можно было зарядить только бумажным пыжом – тогда после выстрела она оставляла лишь громадный синяк. Но наиболее бедовые головушки в дополнение к бумажному пыжу клали еще шарик от подшипника, способный углубиться в мягкие ткани на несколько сантиметров. В общем, это был самодельный «травмат» советской эпохи, задававший немало работы хирургам в травмопунктах после таких межрайонных боев «стенка на стенку».
Однажды я был свидетелем отступления разгромленной армии «зюзинских». Картина напоминала сорок первый год. Мелкими потрепанными группками, кривоватой побежкой побитой собаки, они отходили из леса через Балаклавский проспект вглубь микрорайона с криками: «Прячьтесь все! Чертановские идут! Через две минуты здесь будут!» Ликующая победоносная «шобла» чертановских, помаячив на опушке леса, тем не менее, вглубь Зюзино не пошла. Прокричав о захвате всего Битцевского лесопарка и запрете отметеленным зюзинским вообще в лес ходить, они развернулись восвояси. Но статус-кво (пол леса – ваши, пол леса – наши) вскоре был восстановлен благодаря зюзинской земли богатырям.
Богатыри – не вы!
До сих пор в моей памяти стоит следующая картина. Восьмиклассник Коровин по кличке «Короча» в ледяном апрельском Школьном пруду, отталкивая могучими руками хрупкие весенние льдины, как ледокол «Ленин» мощно плывет на середину пруда, где находится крошечный островок-отмель. Доплыв до клочка суши, он снимает семейные трусы и машет ими собравшимся на берегу болельщиком как флагом над только что взятой крепостью. Затем также мощно плывет обратно, выпивает для «сугреву» стакан водки и идет досиживать школьные занятия (впереди ПТУ, поэтому усвояемость знаний дело десятое).
Низкорослый крепыш Короча при росте в метр семьдесят имел в плечах примерно столько же. Издали он напоминал объемистый среднеразмерный платяной шкаф, бодро передвигающийся на коротеньких крепеньких ножках. Герой дворовых баталий, Короча обладал свирепым нокаутирующим ударом. Для закрепления приобретенной воинской славы сей былинный богатырь поспорил, что доплывет до середины Школьного пруда, как только по весне сплошной ледяной покров треснет, разобьется на отдельные льдины, и межльдинная навигация станет возможной. И таки выиграл спор! Посему, так и подмывает сказать что-нибудь назидательное и духоподъемное для нынешнего субтильного веганского юношества: «В давние благословенные времена достославного Пипина Короткого…»
Другой школьный атлет Шура Мраморнов, славившийся вращением на стоящем во дворе турнике в режиме механической детали револьверного станка, навеки вписал свое имя в микрорайонные скрижали тем, что торжественно насрал прямо в актовом зале школы. Директором школы было учреждено оперативное расследование. Очертили широкий круг подозреваемых, в который включили всех хулиганов и двоечников нашей школы. Их заводили по одному в кабинет директора. После чего директор вместо «здравствуйте» резко бил вошедшего школьным журналом по голове с криком: «Я знаю, что это ты, сука, сделал!» Потом допрашиваемых выводили по одному, не давая пообщаться с томящимися в предбаннике другими подозреваемыми, и заводили нового. Если совесть была чиста, то на допросе подозреваемый после удара журналом по голове скуляще настаивал на невиновности. А Шура, вот, «поплыл». Дело закончилось условным отчислением из школы и показательным мытьем «в одного» всего актового зала. Советская школа была обходительной и гуманной.
Еще был Костя Мордвинцев – сидящей на задней парте для двоечников громадный детина под метр девяносто. Он постоянно на уроках в присутствии учителей флегматично отпускал вслух короткие матерные замечания про глубокую тщету процесса образования. Наш школьный учитель математики, исключительно нервный тип, попытался вышвырнуть его из класса и спустить с лестницы. В результате был спущен с лестницы сам. Школьная общественность решительно прочила Косте Мордвинцеву карьеру уголовника. Но он, подлец, обманул все возложенные на него ожидания и стал милиционером.
Любимым развлечением и способом держать себя в тонусе для наших зюзинских богатырей – Корочи, Шуры Мраморнова, Кости Мордвинцева и еще пары десятков им подобных – стали драки-тренировки в Битцевском лесопарке. Они выходили в лес, произвольно делились на две команды и в режиме полного контакта без всякого снисхождения на близкое дворовое знакомство энергично месили друг друга руками и ногами. При такой подготовке «ночного дозора», в межрайонной игре престолов граница в лесу была на замке и от чертановских, и от прочих залесных и заовражных супостатов. Большинство зюзинских чудо-богатырей, этих «гигантов первобытного леса», умерло в начале 90-х от паленой водки, не дожив и до тридцати лет. Как говорится, «кто живет по законам другим, и кому умирать молодым».
Миф о карате
В те годы все махали руками и ногами не абы как, а «под карате». После джинсов и жевательной резинки, карате было третьим великим фетишем позднего СССР. Карате рассматривалось не просто как одна из разновидностей единоборств, а как некая боевая магия. Тренированным каратистам приписывались невероятные способности – прыгнуть с места на три метра вверх и с высоты полуптичьего полета нанести сокрушающий удар ногой, пробивать кулаками стены, валить деревья ударом ребра ладони.
Брюс Ли, которого тоже для простоты записали в «каратисты», стал в дворовых россказнях эквивалентом эдакого азиатского Геракла с его великими подвигами, только куда более компактного, швыдкового и прыгучего. Пацаны полушепотом рассказывали друг другу от том, что они «от знающих людей» проведали, как Брюс Ли голыми руками и не менее голыми ногами бился со львом, тигром, быком и чуть ли не со слоном. Хотя, на самом деле, Брюс Ли, как и унаследовавший ему в этом жанре Джеки Чан, был чистой воды шоуменом, имеющим базовую подготовку в Пекинской опере и ни в каких реальных поединках не участвовавшим – ни с людьми, ни паче того с животными (бои гладиаторов-бестиариев принадлежали несколько иной эпохе).
В 70-х обучение карате в СССР запретили. Видимо, власть сама поверила в его сверхъестественные возможности (хотя, положа руку на сердце, ущерб, который может нанести хорошо подготовленный каратист не сильно превышает тот, который может нанести хорошо подготовленный боксер – бокс-то в СССР никто не запрещал).
И тогда расцвели подпольные секции карате. Чаще всего занятия проходили вечером в спортзалах школ, с администрацией которых «договаривались». Окна спортзалов плотно занавешивали бумагой, дабы сакральные тайны дрыгоножства не стали достоянием случайных прохожих. Но пацаны «с района», тем не менее, приникали к окнам и пытались причаститься этих тайн через небольшие зазоры между листами бумаги (чем-то напоминало подсматривание в женской бане в пионерлагере через процарапанную в покрытом масляной краской банном окне щелку).
К вопросу о «свирепом тоталитарном режиме». Режим объявляет некую деятельность незаконной и уголовно наказуемой. Однако этой деятельностью продолжают втихаря заниматься прямо в советских школах. Если бы кто-нибудь «стукнул», то директор школы мог бы не только партбилета и должности лишиться, но и реальный срок получить сразу по двум статьям: 1) за предоставление помещений для осуществления незаконной деятельности; 2) за частное предпринимательство (школьные спортзалы для тренировок каратистов предоставлялись-то не бесплатно). Но все как-то крутилось и вертелось, и о каких-либо репрессивных мерах против директоров школ, укрывающий в стенах вверенных им учебных заведений «катакомбную церковь советского карате», я что-то не слышал.
В подпольных секциях карате занимались относительно немногие. Но все себя считали в той или иной мере самопровозглашенным «каратистами». Для этого в домашних условиях пытались тренировать растяжку, задирали ноги выше головы и отжимались на кулаках. Отжимание на кулаках давало характерную мозоль на костяшках, наличие которой посылало дворовый месседж: «а он парень серьезный». Дворовые драки превращались в разновидность петушиных боев с совершенно бессмысленными стойками, подпрыгиваниями и ненужным размахиванием ногами (точный и сильный удар противнику кулаком в челюсть обычно наносит ему куда больше неприятностей, чем попытка достать его высоко задранной ногой). Но миф, он есть миф. Разоблачение мифов всегда дело неблагодарное. Это теперь мы знаем, что карате в своей эффективности не сильно отличается от обычного кикбоксинга. А тогда это было смесью высокой религии и дворовой гимнастики.
