Kitabı oku: «Второй патрон»
По большому счету Дальний Восток уныл и сер. Сырость в тайге неимоверная. Мороз колюч. Ветра упругие и долгие. Солнце злое. Но, шатаясь по таежным далям, случается набрести и на необычайно красивое место. Взять, к примеру, речушку со звонким названием Джаур. Сама при дурном характере, а глаз не отвести. Я не охотник и не особенно рыбак. Но как-то поздним октябрем не отказался принять участие в походе на хариуса. Ехать наладились впятером. Из города, загромоздив баулами и удилищами все свободное место и с трудом втиснувшись в салон, выбрались еще затемно. Пока ехали, вели разные споры о снаряжении. Какие кто мушки заготовил, кто из производителей лесы предпочтительнее, как лучше выбрать место для заброса, как удачнее поднимать муть со дна, приманивая рыбу. Отмахав на старом УАЗике более сотни километров по гравийке и затем еще девяносто от поселка Снежный по развороченной лесовозке, мы высадились у малоприметной тропки, которая круто ниспадала в чрево темного распадка. Время было обеденное. Внизу, у самой речки нас поджидало разочарование. Брод размыло паводками, и он превратился в непроходимый бурлящий поток. Пришлось с помощью топора по очереди валить подходящий толстый-претолстый ильмище, чтобы перебраться на другую сторону реки, где догнивало свой век ветхое зимовье. Из-за неожиданной преграды замшелую в углах и пропитанную стойким запахом плесени халупу мы заселили только тогда, когда день начал погасать и вокруг посерело.
Но на этом наши неприятности не закончились. Испортилась погода, костер занимался долго, изъев дымом глаза и основательно прокоптив нам одежду. А чуть погодя к зимовью принесло еще две бригады рыбаков, что предвещало бессонную ночь. Пока перезнакомились, пока теснились и перекладывались, располагая гостей, округу темнота поглотила. Пламя, наконец, набрало силу, дрова весело затрещали и костер растекся устойчивым жаром. Когда покончили с обустройством, полукругом расселись у огня. Наспех из трех чурок соорудили импровизированный стол. Каждый выложил припасенную им снедь, и дружно приступили к трапезе. А какой ужин без баек? Ведь на такой случай у любого припасена сказка. Только в этот раз повествовать пришлось мне. Поводом тому стало маленькое происшествие у костра.
Набралось нас чуть более десятка. И был с нами небезызвестный Вася Шмат. А кто не знает Васю Шмата – веселого и невозмутимого толстяка? Да вы его тоже хорошо знаете за особенность таскать с собою в любой поход вертикалку 12 калибра. Ижевское ружьишко боем вышло что надо и выглядело, как новенькое. За десяток лет если из него и стреляли, то только в подпитии и по пустой таре. Тем не менее, Вася всегда патроны заряжал сам и укладывал их в патронташ определенным порядком.
В этот вечер употребляли заведенным порядком. Без спиртного на свежем воздухе – преступление. Ну, туда-сюда, заглотили по паре «рыбацких» доз, вкусили яств и слегка захмелели. Каких-то полчаса и дело дошло до Васькиного гладкоствола. Очень уж одному товарищу заблажилось шандарахнуть дробью по пустой коньячной бутылке. Подкупала ее вызывающая фигуристость.
– Вась, дай пальну, а, – ныл он, – один разок только шмальну и даю слово больше не просить ружья. Пожалуйста-а-а. Ну-у…
Василий некоторое время отмахивался. Согласно охотничьей заповеди чужого оружия касаться не принято. Но тут в помощь просящему с уговорами подключились остальные, и подобревший Шмат уступил натиску. Он важно осмотрел патронташ и сделал твердое заявление.
– У меня здесь,– похлопал он себя по брюху, – всегда полнейший ажур. Патроны разложены по порядочку, слева направо. Три вот этих наполнены бекасином, показал он на те, что слева. А два этих, ткнул он в самый правый край пояса, с картечью.
– Васька, ты только не перепутай. А то дашь на бутылку шрапнель, вместо тройки, ха-ха-ха – ржа, крикнул кто-то, а другие подхватили смех.
– Никогда в жизни, – уверенно заявил Василий.
Сделав многозначительную паузу, Шмат вынул патрон и подал его просящему.
– На, держи патрон. Тройка тут насыпана. Видишь, как залит парафин? Я так только тройку помечаю. И ружье возьми. Да шибко не балуй и больше не проси. Не дам, – отрезал он.
Началась подготовка тира. Кто пень подыскал, кто дистанцию наметил, кто установил мишень. Наконец, все было готово. Подвыпивший деятель зарядил ружье и выставился на позиции. Здесь каждый наперебой давал стрелку советы, как лучше целиться, как нажать на курок. Минуты три галдели без умолку, пока выстрел многократным эхом не распорол тишину.
И, о чудо! Бутылка на пне преспокойненько стоит, будто не в нее палили дробью. Но зато на другой стороне реки, вдруг, завалилась тонюсенькая березка.
Первым паузу нарушил Серега Зенин.
– Вась, по ходу это картечь, а не тройка, – в наступившей тишине многозначительно произнес он,– такой вот ажур-абажур.
– По-олнейший ажу-у-ур, хи-хи-хи, – не удержался съязвить кто-то из толпы.
Дальше последовал дружный гогот, издёвки над "мазилой" и хозяином оружия, которые, и стреляющий, и Вася Шмат, стоически переносили. Когда успокоились, вновь подсели к костру. Выпивка еще оставалась, и никто не противился принятому решению перед сном часок-другой побалакать. Вот тогда-то я и предложил компании рассказ, который некоторым образом подходил к теме только что пережитого курьеза с патронами.
Начал я повествование неуверенно. Но с течением времени голос мой окреп, а товарищи перестали перебивать замечаниями. Слушатель мне попался благодарный и невзыскательный. Лишь когда я делал значительную паузу, кто-нибудь, встрепенувшись, произносил: – А дальше-то что? И я, под треск горящих сучьев и редкие перекуры на выпивку, продолжал рассказ, который и успешно завершил почти к рассвету, и теперь вот предлагаю и вашему вниманию.
Вечер, выдавшийся тем временем, когда осень набрала силу, и по утрам на жухлую траву ложился недолгий иней, очень походил бы на многие, когда не быть праздничному собранию офицеров. Поводом случилось получение Алешей Неекиным звания старший лейтенант. На вечеринку позвали только "своих". Старшие офицеры, кроме случаев необходимости негласного контроля, с «мелюзгой» не пили. Не принято у военных. Пользуясь традицией подобным образом разделять силы полка, «маленькие звезды» «гудели» по-черному. А, выполняя наказ руководящей и направляющей, единственным в майорских погонах на трапезе был лишь замполит полка, восседавший на самом видном месте. Кто-то даже пошутил по этому поводу, ассоциируя майора с невестой на выданье. Рядом с ним пунцовая от смущения сидела его молоденькая жена, впервые представленная портупейному обществу.
Обмывать первую звёздочку приглашённые расположились за крытым пестрой скатёркою столом в зале двухкомнатной квартирки виновника торжества. Комнаты не проветривали из-за боязни простудить спящего болезненного младенца. Только в кухоньке была слегка приоткрыта форточка. Но эффективность щелки, связывающей внутренний мирок жилища с дальневосточными просторами, приравнивалась припарке дохлому коню.
Пятиэтажный ДОС, числящийся в военном городке за номером 3, стоял на отшибе, хотя четвёртый и пятый дома соседствовали с первыми номерами. К этой странности новички военной части привыкали не сразу, о чем в полку ходило множество анекдотов. Особым успехом пользовались те истории, в которых некий офицер, и обязательно в ощутимом подпитии, глубокой ночью по ошибке постучался к прехорошенькой особе в то время, когда её муж оказался занят на учениях или торчал в карауле…
Подъезд второй, этаж последний и при том налево. И это ещё ничего, хоть дом считался неудачным. Вот когда этаж первый и квартира направо от лестничного проема, чего сторонится любой суеверный офицер – сущая беда, потому как там всегда происходит черт знает что. Взять совсем недавнее ЧП в полку. Не далее двух недель назад без причин возьми да застрелись дежурившему по части майору, расквартированному в точно таком же расположении апартаментов ДОСа с номером 1. Так что Неекину ещё крупно повезло, и зря его супруга поначалу так разорялась на жребий судьбы, будто ей в туфель подбросили какую мерзость или тлеющих углей. Ведь любое жизненное неудобство все же лучше пули, пущенной в лоб.
Был уже двенадцатый час; ранее приличный стол порядочно разгромлен, а отмечающие радостное событие довольно пьяны. К этому времени в собрании, как это всегда бывает – случайно, объявилось несколько непрошеных гостей; офицерские жены при разговоре перестали стесняться в выражениях, а некоторые из них даже бросили соблюдать и приличия. Одна дама – совершенная размазня выразительно рыдала, вообразив, будто все равнодушны к её горю, которое, несмотря на расспросы, сформулировать ей никак не удавалось. От её также довольно раскисшего мужа и уже плохо ориентирующегося в окружающем, добиться чего-нибудь внятного о страданиях супруги также не получалось.
Еще час спустя замкнутое пространство начал заполнять запах пота, который, несмотря на усилия без всякой меры вылитого на платья и кителя парфюма, только густел. Ровный ряд хромовых сапог у входной двери превратился в бесформенную груду, а перешептывания офицеров об женской половине стихли.
Но теперь начались бурные выяснения служебных отношений, что привычно в офицерских компаниях. Вероятною причиной столь качественных изменений поведения – неосмотрительно малый запас водки, который был съеден уже спустя час, как прозвучал первый тост. Шампанское, которого было в достатке, в счёт не бралось, потому как употреблялось исключительно дамами и со свойственным им небрежением, когда в помещении невыносимо душно.
Замена водке нашлась скоро и в изобилии; сейфы инженеров полка связи едва справлялись с нашествием наполненных техническим спиртом канистр, банок и прочих всевозможных емкостей. И благодаря воздействию «жидкого доллара» гульбище потекло по тому обычному руслу, когда предугадать грядущие события невозможно, а служебное рвение вояк затмевает их сознание.
Ещё одна ранее упомянутая, молоденькая особа, по виду смазливая скромница и по положению жена замполита полка, неотрывно и с нескрываемой надеждою на такой удобный случай смотрела на капитана Снеговского, который напропалую и недвусмысленно уже более как месяц волочился за нею.
Молодая женщина была красива. Очень красива. Капля азиатской крови дала её природе настолько нужный оттенок, что это явление можно было сравнить с редкостной гармонией акцента и тембра голоса Анны Герман. У неё уже была дочурка трех лет, но присущие рожавшим женщинам округлости форм только чуть тронули гибкое девичье тело, придав изящности. И это было так мило, что не остановить восхищенного взора на ней было совершенно невозможно. По всему назначенный для неё гормональный всплеск слегка задержался и теперь вихрем нагонял потерянное время.
Кроме того хрупкая фемина, подбирала украшения тонко, со вкусом, хоть они были недорогие, была ухожена и очень правильно угадала подводку векам, изобретя оригинальную стрелку. А бледность вкупе с румянцем, которые теперь наложили на неё ожидания, что вот-вот случиться роковое предложение от Снеговского делали в эти минуты её прекрасной.
Забегая вперёд, скажу, что вопреки ставкам волнующего малышку чувства в этот вечер ничего не случилось. Снеговской не воспользовался почти смертельным опьянением замполита. И уже к рассвету, в своей спальне молодой женщине пришлось уступить себя мало что соображающему мужу. Ей было неприятно, даже противно, но мысли о Снеговском так горячили её воображение, что неожиданно её подхватило и понесло такое наслаждение, что на пике из её груди самопроизвольно вырвался доселе неведомой ей, неподвластный, особенный своею глубиною крик, а после показалось, будто она и вовсе умерла на некоторое время. От внезапного потрясения прелестница долго не могла прийти в себя. Она маялась, стараясь разобраться в новых ощущениях, самой себе. Терзала дурными мыслями воспаленное сознание. Истязала себя страхом за вырвавшийся неконтролируемый крик, который наверняка был слышен через стены…
Наглость, с которой Снеговской склонял бедное создание к адюльтеру, подлавливая ее в самых неудобных местах, и беспардонный принуждением долгий поцелуй на неосвещенной площадке подъезда три вечера тому назад, наконец, сломили сопротивление застенчивой прелестницы. Снеговской знал о своей победе, но, наслаждаясь ею в эти часы, намеренно оставался равнодушен к неожиданной готовности женщины на все. Веющий от ухажера холод и показное равнодушие вводили Ниночку, так звали несчастную, в заблуждение. Она переживала, теряясь в догадках и, к тому, сильно боялась насмешки над своей слабостью и ещё более огласки грехопадения. От этого её пухленькие щёчки покрывал нездоровый румянец, виски бисером усыпал проступивший от волнения пот, а у подмышек проявились пятна. Женщина нервничала, испытывая то состояние, когда кажется, что тебя обнажённым выставили напоказ перед толпою.
Муж Ниночки был неплохо начитан, но по жизни довольно глуп, как все большие ревнивцы. Неотесанная грубость так и перла из него. И основания робеть создавшимся положением у застенчивой женщины были. Но поделать с собою она уже ничего не могла. Ворвавшийся в её размеренную жизнь капитан затмил собою весь мир, и Ниночка буквально растворилась в нахальстве красавца. Снеговского же удобство подвернувшегося момента волновало мало. Он упивался болезненным состоянием жертвы, зная какие муки она испытывает. Но стойко оставался непроницаемым к немым мольбам и ожиданиям Ниночки, потому как в жизни питал особую страсть ко всему самому неудобному и рискованному.
Стоит отметить, что достоинством Артура Станиславовича можно было считать умение хранить интимные тайны, что высоко ценилось его жертвами. Будучи дерзок в совращении застенчивых дам, а он выбирал именно таких, в близости Снеговской обходился с поверженной слабою половиной очень нежно и вовсе без пошлости. В чем можно было его упрекнуть, так только в том, что он не любил ни одну из них и более двух раз не использовал свое превосходство. У женщин же после него складывалось по-разному. Одни, не в силах далее бороться с угрызениями совести или терпеть мужа, уезжали к маме. Которых мужей скоро переводили в другие части, тем везло более. Эти несчастные каким-то образом перекраивали свое внутреннее я, саму жизнь, латали отношения и семьи сохраняли. Но все без исключения были благодарны ловеласу за трепет неведомых переживаний и, пусть и жестокий, но урок дозволенности – рискуя всем на свете вкушать запретный плод.
Заполнивший поверх музыки пространство гомон, тонов довольно высоких и резкости непривычной, совершенно сбивал с толку. От этого разгоряченные офицеры были не в силах оформить свои мысли в более-менее приемлемую пониманию речь. Каждый раз говорящего сбивали с толку неожиданным восклицанием. Наперебой отвлекали вопросами, а порой и бесцеремонно перекрикивали. Потому служаки, под предлогом покурить, стали часто толпою выходить на лестничную площадку.
