Kitabı oku: «И рвется цепь», sayfa 3
Глава четвертая
Я просыпаюсь от слов из телевизора о том, как правильно чистить зубы. Ведущая сообщает мне, что круговые движения – это не совсем правильно, и в идеале нужно тщательно выметать щеткой остатки пищи по сторонам рта, а чистка зубов, включая обработку щеткой языка, должна продолжаться не менее четырех-шести минут. Я выключаю телевизор, шествую в туалет и шумно отливаю. Сплю я всегда голый, так удобнее, и больше отдыхает тело. Сегодня я иду в стрелковый клуб. Я прохожу на кухню, ставлю сковородку на плиту и, когда она нагревается, добавляю масло и четыре яйца. Я съедаю их прямо со сковороды, потом достаю из холодильника пачку восемнадцатипроцентного творога, вываливаю его в глубокую тарелку, добавляю сметану и стараюсь быстро проглотить эту дрянь, запивая крепким кофе.
Я терпеть не могу молочку, но кальций необходим для прочности костей, а при моих нагрузках в зале одними добавками не ограничиться. После этого я встаю и одеваюсь так же, как и обычно, – в джинсы, футболку, теплую спортивную толстовку с капюшоном и кожаную куртку. Открываю шкаф в прихожей, достаю пластиковые наколенники и кидаю их в рюкзак. На часы мне смотреть не нужно, по своим внутренним ощущениям я знаю, что сейчас приблизительно одиннадцать часов утра. Значит, к двенадцати буду в тире. И все же, выходя из квартиры, достаю телефон, нажимаю кнопку включения и бросаю беглый взгляд на экран. Так и есть – одиннадцать часов десять минут. Во дворе по-субботнему пустынно. Я замечаю три фигуры – мамашу с коляской, движущуюся мне навстречу, старуху, стоящую у соседнего подъезда, и дворника в желтой робе, подметающего листья, превратившиеся в мокрую бурую массу. Асфальт по-прежнему сырой, но дождя сейчас нет. Доезжаю в автобусе до тира. Весьма неплохой стрелковый клуб, цены стандартные, индивидуальные занятия с инструктором. Вхожу в пластиковые двери помещения ДОСААФ, киваю охраннику, следую в подвал и нажимаю кнопку у металлической двери, глядя в камеру, висящую чуть выше. Замок лязгает, и я тяну тяжелую дверь на себя. Двигаюсь по узкому коридору, стены которого увешаны схемами устройства различных видов вооружения – от ПМ до РПК, и оказываюсь в стрелковой галерее. Длинное помещение – пятьдесят метров. Пол усыпан гильзами. Инструктор ждет меня за столом, стоящим у левой стены. Перед ним чемоданчик с пистолетами и магазинами.
– Привет, здоровяк! – Он приветствует меня первым, когда я приближаюсь на достаточное расстояние для установки социального контакта.
– Привет.
– Ну что, поработаем? Как и обещал, сегодня со сменой магазина, стрельба из укрытия с левой. Готов?
Я киваю. Инструктор привык к моей немногословности. Для него я очередной чудак, которому нечем заняться и у которого достаточно денег, чтобы оплачивать программу тренировок. Инструктор одет почти всегда одинаково. Сегодня не исключение. На нем зеленая камуфляжная футболка, серые штаны натовского образца, черные кроссовки Adidas. В набедренной кобуре вечный ПМ. С другим оружием он никогда не работает. Ему под пятьдесят, уже наметился живот, но дряблости в теле еще нет, он держится. Широкоплечий, с круглым лицом. Редеющие волосы коротко стрижены. Он протягивает мне открытую кобуру с портупеей, и я надеваю ее сверху, поверх ремня джинсов. Это моя личная кобура, но я не вижу смысла хранить ее дома. Расписываюсь в журнале техники безопасности. Достаю черные наколенники из рюкзака. Надеваю их, беру оружие, такой же ПМ, как у инструктора. Мы выходим на огневой рубеж, после чего он ставит мне задачу. Упражнение похоже на то, что я уже выполнял ранее. Передо мной на расстоянии тридцати метров расположены ростовые мишени, изображающие нападающих с автоматическим и короткоствольным оружием. Они располагаются на разном расстоянии и под разными углами. Но первая мишень находится на отметке двадцать метров.
– Итак, сегодня немного сложнее, чем обычно, – объясняет инструктор. – Начинаешь движение пешим порядком, по команде начинаешь обрабатывать мишени, в движении, в каждую кладешь флэш1. Бежишь назад, садишься за укрытие – вон, видишь этот зеленый ящик? Ну вот. Там делаешь смену магазина. Стреляешь в оставшиеся прицельно, с правой и левой руки, как удобно. Все ясно?
Я киваю. Он протягивает мне дополнительный магазин, я убираю его в карман толстовки. Извлекаю из кобуры пистолет, магазин – из пистолетной рукояти, снимаю с предохранителя и отвожу затворную раму назад, направив ствол в сторону мишеней, чтобы убедиться в отсутствии патрона в патроннике. Деактивирую курок, возвращаю магазин на место и, не ставя оружие на предохранитель, помещаю в кобуру. Теперь я готов. В теле некоторое напряжение.
– Готов? Пошел!
Я начинаю движение в сторону мишеней по центру тировой галереи.
– Первая, шестая, третья! – выкрикивает инструктор.
Я выдергиваю пистолет из кобуры, резко бегу влево, одновременно досылая патрон в патронник, не целясь дважды подряд стреляю в силуэт первой мишени, держа пистолет двумя руками, дергаюсь вправо, два выстрела в шестую, и, уже уходя, кладу еще два с правой руки в центральную. Бегу к укрытию, обегаю ящик и падаю на колени. Достаю из кармана магазин, извлекаю другой из пистолетной рукояти, после чего инструктор кричит: «Четвертая, пятая!» четвертую я поражаю с левой, выкатываясь из-за укрытия, пятую – с правой.
Мы проходим упражнение еще трижды, чтобы улучшить результат. Почти все пули вошли в корпус, но мне хочется добиться точности и поражать мишени в голову. В конце занятия я сдаю инструктору оружие. Он стоит у стола, мнется. Я понимаю, что он хочет что-то спросить у меня. Пытаюсь торопливо уйти, но не успеваю.
– Послушай… Ты в телохранители готовишься? Зачем тебе это все? Я ведь тебя обучаю тому, что знаю. Ты просил динамики, я дал тебе программу частных телохранителей. Но для чего тебе это? Ну, если не секрет. Ты ж говорил, что работаешь в офисе вроде бы.
– Я больше там не работаю.
– Ох… Уволился?
– Да. Сейчас у меня нет никакой работы.
Я стаскиваю наколенники и мечтаю только о том, чтобы этот разговор закончился. На сегодня социальных условностей мне вполне достаточно. Я просто хочу выйти отсюда, набрать телефон проститутки и снять напряжение. Но он продолжает:
– Если хочешь в охрану… Видишь ли, с личкой сейчас напряженно. Блат нужен. – Он достает из ящика стола какую-то визитку. – В общем, если нужно перекантоваться, у меня знакомый в клуб парней набирает. На охрану. Ты по физпараметрам подходишь, а у него сейчас провал по кадрам полный. Если надумаешь, позвони, скажи, что от меня. – Он протягивает мне визитку.
Я беру ее машинально, кладу в карман джинсов.
– Спасибо. Всего хорошего.
– До встречи.
Выходя из галереи, я оглядываюсь. Он стоит у стола и смотрит мне вслед. Какого черта ему от меня нужно? Зачем он дал мне эту визитку? Вопросы без ответов. Но мне это не очень интересно. Я выхожу на улицу. Дождя нет, и город пребывает в каком-то беззвучном режиме, как будто оглушенный. Тир находится на небольшой улочке, машин в субботу здесь бывает мало. Здания старые, серые. Одинокие прохожие почти сливаются с ними. В городе вообще не так много цветов. Серые здания, люди, одетые в темное, заляпанные грязью по самые стекла машины. Я достаю телефон и набираю номер Марьяны.
– Алло, привет! – игриво отвечает она.
– Да, привет. Я могу заехать где-то через час?
– Ну конечно, котик, приезжай. Как ты долго не появлялся, я уже тут обдрочилась вся. У меня киска по тебе и сейчас течет… Мм, мой ненасытный! Чмоки-чмоки, побежала в душик!
Я вешаю трубку. По дороге до метро я размышляю, зачем она это делает, зачем говорит эти слова. Сколько раз я приезжал к ней, она ни разу даже близко не была мокрой. Не то что желания, даже приязни не испытывала. Неужели это на них действует? На других. Как это работает? В чем принцип действия такого ритуала? Все равно, что пытаться стрелять из незаряженного оружия. Очень странно. И что, вот другие ведутся на это? Или это обязательная игра? Или это ее фишка? Я жду автобуса вместе с какими-то гопниками. Они мрачно поглядывают на меня, один грызет семечки, сплевывая шелуху на асфальт. У него треснула нижняя губа, но он отчаянно грызет подсолнух и сплевывает. Он вяло переругивается с другим, очень на него похожим. Автобус подходит, но они остаются на остановке. Провожают меня странными взглядами. Я сажусь у окна и замираю. Мимо проплывают секции забора промзоны, рекламные щиты, призывающие купить что-то прямо сейчас, потому что потом будет уже поздно. Я на минуту представляю себя тем, кому нужно что-то покупать, да еще и успевать с покупкой. В груди разливается облегчение от того, что мне ничего не нужно, а того, что есть, вполне достаточно. В кармане ощущаю вибрацию телефона, потом слышится приглушенный сигнал эсэмэс. Открываю: пришли отпускные. Правда, сумма больше похожа на полный расчет с компенсацией.
Значит, я был прав. У меня действительно больше нет работы. Автомат объявляет конечную – метро. Все выходят. С немногочисленными пассажирами – старухой с тележкой, молодой парой и каким-то алкоголиком – я выгружаюсь из автобуса. Сажусь в метро.
Здесь народу всегда достаточно, но в выходные дни можно ехать сидя. Марьяна снимает комнату в огромной квартире на Кутузовском. С ней работают еще как минимум три проститутки, судя по количеству комнат. Но других я никогда не видел. Кутузовский в этот час тоже весь серый. Огромные небоскребы, недавно выстроенные здесь, так и остались золотым зубом в гнилом рту города. На их фасадах проецируется реклама, призывающая купить квартиру в одном из них в рассрочку. Реклама не меняется уже который год, и некоторые буквы перестали гореть. Похоже, это никого не волнует. Движение на Кутузовском никогда не останавливается. Я иду по практически пустому тротуару, мимо меня проносятся серые авто, в основном иномарки. В них едут люди по делам, о которых я никогда не узнаю. Каждый из владельцев авто неминуемо движется к собственной смерти. Но у них не принято рассуждать об этом в открытую. Интересно, отчего мне сейчас подумалось о смерти? И что это вообще такое? Каково это – когда перестаешь быть?
Любопытно. Но не страшно. Я бы хотел почувствовать, что такое – бояться смерти. Бояться умереть.
Если сейчас кинуться под проносящийся мимо «мерседес», скорее всего, даже боли не почувствуешь. Подкинет на капоте вверх, потом приземлишься на асфальт. Собственно, на этом великое таинство и заканчивается. Интересно, отчего этот вопрос является для них таким притягательным?
Тем временем я добираюсь до нужного дома, захожу в арку. Двор весь заставлен машинами, некоторые свободные места огорожены цепочками. Двор довольно большой и когда-то был светлым. Сейчас из-за этих машин не отпускает ощущение тесноты. Теперь он скорее напоминает стоянку подержанных тачек, чем место близ человеческого жилья. Использован каждый сантиметр территории, асфальт четко расчерчен на парковочные места, все выверено и просчитано. Индустрия парковки, индустрия жилья, индустрия секса. Этот город – один большой завод, потребляющий в качестве биотоплива собственных жителей. Они борются за возможность залезть в более престижную часть мясорубки, но перемалывают-то их всех приблизительно одинаково. На выходе получаются счастливые семьи, скандалящие друг с другом в «Ашанах» и «Лентах» либо просто тихо ненавидящие друг друга. Орущие дети, из которых потом вылепят то же самое, потому что системе необходимо поддерживать себя, она не может работать без биотоплива, и новые туши должны пройти первичную обработку в семье и школе. На выходе получаются эффективные менеджеры, которые не понимают, чем они занимаются и что от них требуется. Вся их работа сводится к унижению и заебыванию нижестоящих homo. На выходе получаются работяги, пьющие пиво после работы, проигрывающие зарплату в онлайн-казино, обвешанные кредитами, ипотеками, долгами. Эти экономят на всем, включая выпивку, и пьют по домам или на пустырях. День за днем эти люди пропускают себя через мясорубку этого города, пока в один прекрасный день кто-нибудь из них не умирает, и тогда гроб с его телом медленно уплывает в печь крематория, где мертвеца вытряхнут из гроба, снимут одежду, вырвут золотые коронки, и только потом – голого – сожгут. Гроб можно использовать еще раз. Сжигают только самые дешевые гробы.
Странно, что я думаю об этом сейчас. Я ощущаю давление, которое нужно сбросить. Они называют это сексуальным напряжением. На самом деле, все проще: у меня просто слишком много спермы и от излишка нужно избавиться. Но при чем тут смерть и к чему мне именно сегодня в голову лезут такие странные мысли?
Набираю номер квартиры на домофоне. Открывают без слов. Я вхожу и поднимаюсь по широкой лестнице на второй этаж. В тусклое большое окно лестничной площадки пробивается свет. На широком подоконнике стоит умирающий фикус. Я знаю, что пока я подхожу к квартире, она наблюдает за мной в дверной глазок. Как только я приближаюсь к двери, она приоткрывает ее, и я захожу внутрь. На Марьяне черные чулки в крупную сетку, туфли и кружевные трусики. Шикарная грудь приблизительно четвертого размера вываливается из дорогого прозрачного лифчика чуть не по размеру. Она перебарщивает с макияжем, скрывая дефекты кожи. Возраст определить сложно. Подозреваю, что около тридцати пяти лет. Прямые белые волосы ниже плеч струятся по ее спине, когда она закрывает дверь, успевая ненароком глянуть в глазок, и мурлычет мне: «Проходи, котик! Твоя кошечка тебя уже заждалась». Я смотрю на нее и начинаю снимать кроссовки, не развязывая шнурки. Она принимает это за сексуальное возбуждение:
«Мм, какой ты нетерпеливый! Скучал по своей шлюшке?» Она игриво проводит пальчиками мне по паху. Нет, я не скучал, потому что я не знаю, что это такое. Член находится в совершенно спокойном состоянии, потому что сейчас его просто некуда вставить. Я молча иду в ванную. Там я снимаю одежду и обнаруживаю, что довольно прилично припотел в тире. Подмышки и футболка пахнут потом. Не беда. Запасная футболка у меня в рюкзаке. Я моюсь в душе. Выхожу, обмотавшись полотенцем. Марьяна почему-то ждет меня в коридоре. Скорее всего, перестраховывается, чтобы я по ошибке не открыл дверь в другую комнату. В квартире стоит абсолютная тишина, за исключением звуков какой-то романтической музыки из комнаты Марьяны. Она ласково, но настойчиво хватает меня за руку и уводит в комнату. Здесь полумрак.
Музыка становится громче. Мне не нравится эта музыка. Я понимаю, какие эмоции она должна вызывать, но не могу испытать даже что-то приблизительно близкое. Никогда не мог. На одной вечеринке, когда еще учился в университете, я танцевал с девушкой.
Она была, наверное, красивой. По крайней мере, все ее так называли. Я тогда еще ощупью пробивался сквозь социальные условности, навыки еще не были сформированы. Я танцевал с ней под такую же примерно музыку, держал руки на ее талии. Сидящие на диване однокурсники смотрели на меня, и я понимал, что, скорее всего, лица их выражают зависть. Я топтался с ней в танце, потом мы ушли в комнату, и я стащил с нее кофту. Она закусывала губы, ласкала меня.
Я пытался зеркально повторить ее действия. Это был первый раз, когда я был с женщиной относительно трезвым. В голову лезли какие-то странные мысли, не относящиеся к процессу. Стоимость шнурков в советское время, почему в обувных киосках сидели почти сплошь персы, воздушный шарик, который улетел и застрял в ветках дерева, когда я гулял с мамой в парке, и потом я плакал и просил маму достать этот желтый шарик. А девушка стягивала джинсы, оставалась в черном лифчике и шелковых трусиках, прижималась ко мне и тащила вниз мои джинсы. В тот раз я почти пожалел ее, потому что не мог испытать ничего похожего на ее желание. Я остался голым и просто ввел в нее член, который напрягся и стоял отдельно от меня самого. Она недовольно вскрикнула, а я просто продолжал долбить ее, удивляясь, как странно устроен я сам и как я не совпадаю с ней ни в чем. Через несколько минут член начал двигаться в ней легче, она стонала, царапала мне спину, видимо, хотела отомстить за боль, причиненную ей, когда я вошел в нее неподготовленную, без предварительных ласк. Я смотрел на обои – крупные цветы и листья, – они были наклеены давно, может, еще при Союзе, и теперь выцвели, местами истерлись. Я выбрал один цветок и мысленно обрисовывал его, как в детстве обводил рисунки в раскрасках, когда думал, что так смогу научиться рисовать. Она стала двигать бедрами навстречу члену, изогнулась, двумя руками сжала покрывало, смяла его, оперлась на сжатые кулачки и с тонким стоном кончила. Я тут же вышел из нее, радуясь, что больше не нужно совершать фрикции. Она откинулась на спину, притянула меня к себе. «Устал? А ты?
Хочешь кончить?» – спросила она. Я хотел кончить. Я кивнул. Она вылезла из-под меня, перевернула меня на спину и взяла член в рот. Я разрядился через несколько секунд. Теперь я смотрел на потолок и люстру. В комнате был полумрак, наверное, было часов около десяти вечера, за окнами был май, а со двора слышались какие-то пьяные возгласы. Потом она звонила мне, удивлялась, отчего я не звоню сам. Я не знал, что ответить. Сказать правду, что она меня не интересует, я не мог. Тогда я уже научился врать и знал, что мое восприятие того, что вокруг, отличается от восприятия других людей. Потом она назвала меня свиньей, и мы больше не встречались.
Марьяна ложится на кровать и тащит меня к себе. Она уже сняла лифчик и теперь лежит, раздвинув ноги, обутые в туфли. У нее очень красивая, хотя и мягковатая грудь. Крупные темные соски призывно смотрят на меня. Я застываю, и она с недоумением смотрит. «Минет», – хрипло выдавливаю я из себя. «Мм, сладенький, хочешь, чтобы Марьяночка сначала пососала, да?» Она опускается передо мной на колени, тянется к тумбочке, берет мирамистин, обрабатывает прохладной струей член, открывает рот и брызгает в него антисептик, потом она берет полувставший член в рот. «Без резиночки доплата, сладкий», – мурлычет она. «Хорошо», – отвечаю я. Я не вижу большой разницы, а деньги за эту услугу все равно для меня не большие. Мне просто нужно разрядиться. Если бы я мог заниматься онанизмом все время, я бы не тратил время на эти поездки. Но я заметил, что от постоянного онанизма портится настроение и в зале плохо идут веса. А зал мне нужен, потому что без физической активности я начинаю нервничать. Странно, почему соитие нельзя заменить мастурбацией, ведь биологически процесс эякуляции совершенно одинаковый. Марьяна обрабатывает мой член, двигает бедрами и ласкает руками мои ноги и ягодицы. Я кончаю ей в рот, она отворачивается, встает, берет салфетку, сплевывает сперму. Я натягиваю трусы, джинсы, футболку. Опять замечаю, что немного пахну потом. Достаю деньги, кладу пять тысяч на тумбочку, пока Марьяна прыскает себе в рот мирамистин. «Все, ты уже уходишь? Часик не закончился, времечко у нас еще есть», – говорит она. «Я ухожу», – отвечаю я. Марьяна провожает меня и запирает дверь.
Я иду к метро и еду домой. Внутри пустота, и это, пожалуй, приятное ощущение. Интересно, а что чувствуют другие после секса? В вагоне полно народу, сейчас как раз час пик. Я выбираю себе точку, в которой нет лиц, и всматриваюсь в нее, держась за поручень. Дома открываю холодильник, достаю приготовленную еду – говяжий стейк с рисом, наскоро делаю салат из помидоров, огурцов и болгарского перца. Ем, потом мою тарелку и иду в комнату смотреть телевизор. Вечер переходит в ночь, и я засыпаю перед экраном, не раздеваясь. Просыпаюсь среди ночи от звука телевизора. Рассказывают про гиен. Оказывается, у доминантной самки гиены огромный клитор, символизирующий член самца. Я стаскиваю с себя одежду и выключаю экран.
Глава пятая
Утром принимаю душ, завтракаю яичницей и творогом со сметаной. Мне сегодня не нужно никуда идти. Я впадаю в ступор. Около часа я сижу на кухне и смотрю в окно. Я проснулся довольно поздно, на часах 8:30. Я не знаю, чем мне заняться. В зал сегодня идти не надо, тренировка только завтра. Телу нужен отдых, иначе возможна перетренированность.
Встаю, иду в прихожую, достаю из внутреннего кармана куртки бумажник. В нем визитка, которую мне дал инструктор. Я даже не посмотрел на нее толком. Теперь разглядываю. Сделана дешево. Черная бумага, на ней белым: «Павел. Начальник охраны». Номер сотового ниже. Больше никакой информации нет.
Оборотная сторона белая. Возвращаюсь на кухню, беру со стола телефон. Подумав, решаю позвонить вечером. Если это ночной клуб, Павел наверняка сейчас спит. Мне нечем заняться, но как раз закончилась еда.
Вчера было мясо, сегодня нужно готовить рыбу. Иду на рынок. Он находится недалеко, в двух остановках автобуса. Иду пешком. Для повышения обмена крови и для лучшего снабжения мышц кислородом рекомендуется больше ходить. На рынке пахнет сырой картошкой, беляшами, мясом и специями. Медленно иду между рядами, не обращая внимания на продавцов, наперебой предлагающих: «Молодой человек, клубнички возьмите», «Картошечка рассыпчатая», «Зелень свежая». Я подхожу к прилавку с рыбой. На льду лежит красная, кажется, семга. Она наиболее полезная и жирная. Показываю на тушку рукой. «Целую возьмете?» Киваю. Продавщица взвешивает и называет цену. Достаю купюру пять тысяч; не считая, уминаю сдачу в бумажнике.
Смотрю телевизор, ем, сплю с 14:00 до 15:20, потом вновь ем. В 19:00 часов решаюсь набрать Павла. После четвертого гудка мне отвечает раздраженный низковатый голос:
– Слушаю!
– Добрый вечер. Меня зовут Николай. Ваш телефон мне дал инструктор по стрельбе, я у него занимаюсь в тире. Виктор Семенович.
– Да. – Все так же раздраженно.
– У вас есть сейчас минута?
– Да, говорите, ну!
– Я по поводу работы в охране.
– Вес, рост, возраст, предыдущее место работы, опыт, – выговаривает он скороговоркой.
– Сто пять, двадцать восемь, работал в офисе, в охране не работал.
– Рост! – Он почти кричит.
– Сто восемьдесят пять.
– Приходите сегодня к девяти вечера. Диктую адрес. Территория Армы, клуб «Девять баллов».
– Спасибо, буду.
Он вешает трубку, и я не успеваю попрощаться. Я смотрю в интернете расположение клуба. Одеваюсь и выхожу из дома. Одет я как обычно – кроссовки, джинсы, футболка, толстовка с капюшоном и кожаная куртка. Очень надеюсь, на это собеседование не нужно приходить в костюме.
Я выхожу на Курской, поднимаюсь по эскалатору и иду по длинному подземному переходу вокзала. Здесь своя жизнь. В глаза бросается невероятная грязь стен, многократно выкрашенных зеленой краской с наплывами. Движение людей по переходу довольно плотное. Уезжающие и приезжающие смешиваются с теми, кто просто идет по делам, как я. Сворачиваю в следующий переход. Раздается музыка, женщина поет «Ой мороз, мороз», вульгарно растягивая гласные. Ей лет сорок. В сером долгополом пальто, левый рукав которого испачкан чем-то белым, в валенках на резиновом ходу. Испитое лицо, в руках – баян с пожелтевшими клавишами, в ногах – пластиковый пакет с накиданной мелочью. Рядом стоит мальчик лет семи. Он одет в красную болоньевую куртку, из дыр которой торчит грязный синтепон, в спортивные штаны с тремя полосками и старые кроссовки. В руках он мнет незрелый мандарин. Мальчик пытается очистить его, но детские ноготки только портят шкурку. Женщина, похоже, не замечает его, увлеченная пением: «Я верну-у-усь домо-о-ой на зака-а-ате дня-а-а. Обниму-у-у жену-у-у, напою-у-у коня-а». Баян звучит фальшиво, но ее это не смущает. Слушателей нет, люди проходят мимо, не оборачиваясь и не задерживаясь. Только один пьяный стоит, раскачивается в такт музыке и подвывает. Он периодически поправляет на плече старую черную сумку с надписью «спорт». Иду мимо ларьков, в которых продают нижнее белье, помаду, чебуреки, обувь, прессу. У выхода из перехода стоят три бомжа. Двое – роются в тележке из супермаркета, третий пристает к прохожим и просит мелочь. Люди отшатываются от него. Сточный желоб перехода закидан всевозможным мусором, пол заплеван. Наконец я выхожу в город. Вдоль стен невысоких двухэтажных зданий стоят бомжи, группы подростков. Первые клянчат деньги, вторые пьют пиво и курят электронные сигареты, громко смеются, харкают во все стороны. Я прохожу мимо красного здания, которое раньше принадлежало заводу. О нем напоминает разве что невысокая кирпичная труба. Теперь в нем закусочные и модные магазинчики. Верхний слой красной кирпичной кладки ободрали; видимо, иначе невозможно было отчистить впитавшуюся городскую копоть. Постройка выглядит так, как будто с нее содрали кожу, а потом прошлись по мясу наждачкой. Мигают вывески магазинов и закусочных, обрамленные пластиковыми рамами, врезанными в старую кладку. Я сворачиваю на территорию Армы. Прохожу среди таких же точно старых зданий. В каждом из них теперь либо клуб, либо магазин, либо какое-то тусовочное место. Припарковано много машин, ни одной дешевой. И тут начинается дождь, довольно спорый. Разноцветные огни из окон заведений отражаются в мокром асфальте. Ускоряю шаг. И вот я на месте.
Здание клуба кирпичное, как и прочие строения здесь, очень старое, довольно необычной формы: круглое. Вход – черная металлическая дверь, никаких вывесок или указателей. Тяну дверь на себя, захожу в коридор – темное помещение с низкими потолками, – заворачивающий направо, так что невозможно понять, что там дальше. Передо мной на стуле сидит охранник в черном. Сквозь расстегнутый верх его рубашки сверкает золотая цепочка с образом на шее. На вид мужичку около пятидесяти. Он встает и направляется ко мне. Крепкий на вид, явно бывший спортсмен, возможно, борец. Короткая стрижка, волосы седовато-пепельного цвета. Лицо широкое. Его выражение понять сложно: сейчас вежлив – собирается спросить, кто я и зачем явился, но в целом опасен – ссориться с ним не стоит.
– Вы по какому вопросу?
– Здравствуйте, мне к начальнику охраны, я на собеседование пришел.
– Позову сейчас. Ожидайте. – Он извлекает рацию из внутреннего кармана пиджака, жмет на тангенту. – Десятый, десятый.
– На связи! – рявкает рация уже знакомым мне голосом, искаженным помехами.
– Тут человек на собеседование.
– Пусть проходит на второй этаж.
– Принял. Проходите, – говорит он мне и отходит в сторону.
Я иду по узкому коридору. Стены когда-то были окрашены в темно-синий, но теперь местами ободраны. Справа от меня гардероб, в нем еще темнее, чем в коридоре, и видны одиноко висящие куртки. Штуки три или четыре. Двигаюсь дальше вдоль обшарпанной стены. Справа открывается вид на большой танцпол и бар. Проход туда загорожен металлической сеткой. Передо мной железная лестница на второй этаж, довольно крутая, на ступеньках которой сварочным аппаратом сделаны бороздки, чтобы не скользить. Лестница скорее напоминает о стройке, чем о ночном клубе. Сверху слышны голоса, но невозможно понять, что говорят. Поднимаюсь по лестнице и попадаю опять в какой-то коридор. Только потолок здесь выше. Справа – проход к туалетам, слева – дверь в зону караоке. Прямо передо мной – вход на малый танцпол. Там стоят диваны и кресла вокруг невысоких столиков. На диване сидит человек в джинсах и черном вельветовом пиджаке. Он говорит по телефону и, завидев меня, указывает рукой напротив себя, приглашая сесть. Ему около сорока, сложен крепко, но уже выделяется живот. Лицо простое, но неприятные маленькие глаза портят впечатление. Волосы короткие, зачесаны назад и уложены гелем. Странное сочетание попытки быть метросексуалом и эдакого человека из девяностых. «Позже поговорим, короче. У меня дела сейчас», – кидает он в трубку и убирает телефон в карман пиджака. «Присаживайся». Это уже мне. Я сажусь в кресло, но не откидываюсь на спинку. Оглядываю помещение. Оно не очень большое, но очень темное. Мы сидим в зоне столиков; остальное место занято танцполом и баром у соседней стены. За ним располагается длинное высокое зеркало, очевидно, чтобы создавать ощущение пространства. Диджейская рубка пустует. К ней ведет небольшая лесенка. Слева от танцпола еще одна лестница, в вип-зону, которая расположена на балкончике за затемненным стеклом.
– Павел, – подает он мне широкую ладонь.
– Николай.
Он придирчиво оглядывает меня. Оценивает мои габариты. Я же смотрю на него равнодушно. Мне вообще не интересен результат собеседования. Я позвонил только потому, что мне нужно было чем-то заниматься, и эта работа была ближайшей, не требовала никаких дополнительных действий. Если он мне откажет, я с тем же успехом смогу устроиться в компанию, подобную той, в которой работал.
– Хочешь работать в охране?
– Да.
– Смотри, у нас тут небольшой клуб. Охраны – шесть человек в смене. Контингент гостей бывает довольно специфический. У нас бесплатный вход, так что сам понимаешь… На «ты» если, нормально?
– Да.
– Ну вот, контингент, да… Короче, ничего сложного, тебе старший смены все расскажет, когда работать начнешь. На фейс пока тебя не поставлю, будешь по залу работать. Оплата своевременная, раз в месяц. Смена – полторы тыщи. Трудоустройство неофициальное, как ты сам понимаешь. Короче, вход бесплатный, но, – он поднимает палец вверх, заостряя внимание, – хачи не проходят, азия не проходит, ну и совсем бухих или обдолбанных вусмерть тоже не пускаем. Либо через депозит. То есть гость платит при входе деньги, сумму эту тратит на себя, покупает напитки, еду. Но он должен депозит внести, если видно, что он проблемный. Опять степень этой проблемности определяет фейс. Так… что касается работы по залу. Гости не сидят на столах, на спинках диванов и кресел. Подходишь, делаешь замечание. Если дважды не понимают, выводишь. Аккуратно, но жестко. Все это не касается випа, – показывает рукой на застекленный балкон. – Там пусть творят, что хотят, вплоть до порчи имущества. Потом оплатят. Все конфликты решает охрана. Сразу в морду ебашить не надо, но и разговаривать особо тоже. Не понимает человек, выводишь на хер. Ну, во время шоу-программы, чтобы на сцену не лезли. У сцены если будешь стоять, там повнимательнее, бывают провокации. В целом все. График: пять через два или шесть через один, но в пятницу и субботу работаешь постоянно. Форма одежды – черный костюм, черная рубашка. Устраивает? Костюм есть у тебя?
– Да, – отвечаю я. – Устраивает. Костюма нет.
– Купишь. Когда готов приступить?
– Завтра.
– Отлично. Тогда телефон твой вобью, завтра приходи в смену к двадцати двум часам. Смена – с двадцати трех: час на переодевание и прием пищи. И принеси копию паспорта обязательно. Еще вопросы?
– Нет вопросов. До завтра.
Я встаю, он тоже – впервые за весь разговор. Жмет мне руку, я поворачиваюсь и выхожу. Проходя мимо кухни, замечаю уборщицу, низкорослую восточную женщину, которая полощет тряпку со шваброй в ведре. Она оборачивается на меня, но не здоровается. Я прохожу мимо нее, заворачиваю в туалет. Раньше здесь явно была душевая. Теперь кабинки с обшарпанными дверцами. Грязные, засаленные стены и потолок, с которого клочьями свисает пожелтевшая от табачного дыма паутина. Я открываю кабинку, захожу. В нос бьет резкий запах хлорки. В туалете прохладно и тихо. Почти так же было в морге, когда я ездил на опознание родителей. Лицо отца было разбито, и я с трудом узнал его. Левый глаз полностью вытек, висок продавлен внутрь черепа. Тогда я физически ощутил тяжесть его тела, растекшегося по столу. Я сказал, что подтверждаю его личность. Мне показали мать. У нее была раздавлена грудная клетка, так что мне дали посмотреть только на ее голову – простыня скрывала все, что ниже ключиц. Я вновь подтвердил, что ошибки нет, это действительно она. Следователь пристально смотрел на меня. Наверное, ему казалось, что я в состоянии глубокого шока. Но это было не так. Я тогда вообще ничего не почувствовал. Я просто принял к сведению, что их больше нет и надо заниматься похоронами.
