Kitabı oku: «Зажги свое солнце. Целительные истории о счастье и любви к себе»

Yazı tipi:

Введение

Быть счастливым только потому, что про счастье и внутреннюю гармонию говорит каждый второй, не получится. Недостаточно просто говорить, недостаточно даже искренне верить – быть счастливым получается лишь у тех, кто делает. Не важно, что именно, будь то магические утренние ритуалы, соблюдение правильного распорядка дня, режима питания или занятия йогой. Главное – делать.

Быть счастливым вопреки всему и назло соседке тете Маше, которая с детства пророчила судьбу «хулиганки», тоже не выйдет. Каждый раз, встречая эту соседку, вы будете виновато опускать глаза, потому что она помнит, как вы мячом разбили ей окно. И вы это тоже помните. И – парадокс – это действительно мешает вам жить.

Не получится быть счастливым, даже если вы искренне пообещали это бабушке, которая вас любит. Это долг, проставление галочек напротив важного списка, который составила бабушка, но не личностный рост и внутренний комфорт.

Все, что происходит «назло», «потому что», «из последних сил», не является счастьем. Когда вы словно выдохшийся бегун, который падает после пресечения финишной ленты, – это не про счастье. Это, возможно, про ваше упорство или даже упрямство, это про вашу почти школьную обязательность, пунктуальность, даже про тревожность.

Внешний лоск, успешность и завистливые вздохи подруг – это не про счастье.

И невозможно стать счастливым, когда внутри тянет и терзает. Невозможно изображать счастье, когда внутри что-то гложет и сжирает заживо. Не бывает счастья на пепелище прошлого.

Счастье, гармония и саморазвитие наступают тогда, когда самый первый человек, для которого вы стараетесь быть счастливым, – это вы. Не ради детей, не во имя мира во всем мире, а ради себя. Ради себя вы прибираетесь внутри, закрываете все двери прошлого и оставляете их за спиной.

Эта книга про меня, вас, ваших подруг. Она покажет, что счастье – это не внешний лоск, а состояние души. Эта книга про то, что не всегда возможно сделать себе хорошо прямо сейчас, а иногда обязательно нужно вернуться и сделать хорошо себе в том времени – чтобы сейчас чувствовать внутреннее спокойствие и счастье.

Эта книга для тех, кто ищет причину дискомфорта внутри себя. Для тех, кто жаждет помощи, но хочет дать себе последний шанс справиться самостоятельно. Эта книга для взрослых людей, которые хотят быть счастливыми без всяких «но» и «если».

Эта книга для женщин, которые хотят поверить, что есть настоящие мужчины: заботливые, нежные и любящие. Книга для тех, кто хочет поверить, что можно выстроить хорошие отношения со своими родителями, даже если больно, плохо и до сих пор до слез. Книга для тех, кто не хочет «латать» раны души другими людьми.

Книга для тех, кто устал постоянно спрашивать себя: «Почему я такой невезучий?», «Почему у остальных есть все, а у меня ничего?», «Когда у меня уже все будет хорошо?»

Это книга для тех, кто устал ждать и хочет действовать. Но хочет действовать так, чтобы никогда больше не возвращаться к болям и обидам.

Это книга для тех, кто хочет научиться любить себя несмотря ни на что. Перестать ругать и винить во всем. Для тех, кто разрешает себе стать счастливым, спокойным, беззаботным, зрелым человеком, который достоин всего, что у него есть.

Часть 1
Сепарация

Детство Марины

Марина наблюдала за меняющимся пейзажем за окном такси. Заснеженные верхушки деревьев контрастировали с серыми комьями снега у дороги. «Дворники» придирчиво следили, чтобы лобовое оставалось чистым. Марина то и дело закрывала глаза, проваливаясь в поверхностный сон: как будто она спала, но отчетливо слышала все играющие по радио песни.

В голове крутился калейдоскоп воспоминаний. Новый год с родителями, где под елкой не оказалось подарка. Новый год с каждым бывшим парнем – и никто из них не встал на колено под бой курантов. Марина уже давно осознала, что снег, Новый год, вся эта суета, которая приносит радость всем, дико ранит ее.

По правде говоря, ей тоже хотелось всей этой семейности, выбирать тонну подарков и покупать детям сладости. Но из года в год она покупает только два подарка – Вере и Кате. Своим университетским подругам. Их крепкая дружба началась на пятом курсе и продолжалась до сих пор. Они всегда общались неплохо, но лучшими подружками с первого курса не стали: у каждой в жизни была своя драма, которая не отпускала, не давала свободно вздохнуть и расслабиться за чашечкой кофе или бокалом вина. Зато сейчас они активно наверстывают упущенное: каждую неделю встречаются обсудить последние новости, а крупные праздники отмечают вместе. Стараются выбраться из города, в котором всем им было непросто.

* * *

Катя ждала подруг в загородном доме, который сняла на пару дней. Все рабочие дела закрыты, домашние накормлены и проинформированы обо всем, что теоретически может случиться и что нужно будет вынести первым – конечно же, животных.

Они созвонились несколько дней назад. Вера лила слезы по Вите, Марина эхом вторила про Пашу, и Катя поняла, что не сможет разорваться и бегать между подругами, которые переживали не самый простой период в жизни. Решено было развеяться, погулять, забыть обиды, зализать раны. Катя вызвалась искать место. Дав указания девочкам («Не рыдать, а собираться»), быстренько нашла в тихом районе милый деревянный домик, недалеко от которого был лесок.

Хозяин прогрел домик заранее. Катю встретили удушающая духота, накрахмаленные скатерти и скрипящая лестница.

«Аутентичненько», – подумала девушка, доставая смартфон и поднимая руку с ним повыше. Связь ловила, но эпизодически. «Ну и к лучшему, никто не будет доставать». Она бросила сумку в одну из спален и спустилась вниз накрывать на стол.

Марина приехала первой. Посматривая на часы, пробежала по узкой расчищенной тропинке к домику и несколько секунд боролась с дверью. У нее вечно были с ними проблемы – те, которые нужно было толкать, она тянула на себя, и наоборот. Катя наблюдала за подругой из окна, грея руки о чашку с горячим чаем, и невольно улыбалась. Перед тем как выиграть битву с дверью, Марина, почувствовав на себе взгляд, посмотрела в сторону Кати, радостно махнула рукой и в ту же минуту открыла дверь.

* * *

– Обалдеть, снега насыпало столько, водитель еле проехал! – Марина потопала ногами возле двери, сбивая налипший снег, и сняла перчатки.

– Привет, Маришка! – Катя потянулась к Марине с приветственным поцелуем в щеку. – Давай раздевайся и иди выбирай спальню. Вера, получается, будет довольствоваться тем, что осталось. Может, хотя бы так научится не опаздывать.

Марина хохотнула, вспоминая привычку Веры постоянно задерживаться, даже если вышла заранее. Поднимаясь по лестнице, она с интересом оглядывала второй этаж. Распахнула первую попавшуюся дверь, осталась довольна увиденным и поставила сумку у порога. Помялась немного, решая, разбирать сумку сейчас или позже, но решила не оставлять надолго Катю одну – и потому быстро переоделась и спустилась вниз.

– Жарко тут, да? Хозяин прямо постарался, – она подошла к столу и покрутила в руках бутылку вина.

– Это я еще проветрила. Надо будет ему позвонить, спросить, как сделать похолоднее, иначе не уснем.

Катя протянула два бокала Марине, подвинула стул и села напротив. Марина удовлетворенно кивнула, открыла бутылку и разлила вино по бокалам. Подруги приподняли бокалы и одновременно, не сговариваясь, произнесли:

– За нас!

Сделав пару глотков, Катя принялась мыть овощи на салат.

– Как родители, Мариш? – поинтересовалась Катя, всегда справлявшаяся о родителях подруг.

– Ты знаешь, как обычно. Папа ищет работу, а мама спать не может, потому что я поправилась на размер, – Марина покрутила бокал в руках и поставила на стол. – У них мир и дружба, только когда я рядом. Я решила в этом году не быть миротворцем, не выслушивать привычное – лучше побуду с вами.

– И мама даже ничего не сказала? – Катя сделала маленький глоток и удивленно посмотрела на подругу.

– Ага, как же. Я плохая дочь, которая бросает родителей.

Марина встала из-за стола и подошла к окну, рассматривая снежинки, прилипающие к стеклу.

* * *

Точно так снежинки липли к окнам и в детстве Марины. Она помнила, как смотрела из окна комнаты на ребятишек, которые гуляли с родителями. В соседней комнате разгорался очередной скандал, а она мечтала, чтобы папа, загрузив ее в санки с теплым, но колючим одеялом, резво выбежал из подъезда во двор.

Стало так грустно и одиноко, что Марина спряталась под столом в своей спальне и обхватила коленки руками. Из-за двери доносились сдавленные, будто чужие, крики.

– Тебе все равно, тебе плевать! Плевать на нас – на меня, на Маринку. Она это все видит – твои заскоки, твои претензии. Видит, как мы общаемся с тобой! Даже ребенок понимает, что это ненормально. А тебе хорошо. Плохое настроение – наору на жену. Еще хуже – шлепну дочь. Вспомни, когда ты вообще себя нормально вел?

Мама кричала, а Марина еще сильнее зажимала уши, так как знала: когда папа не отвечает, он либо громит все вокруг, либо тормошит маму.

Марина угадала. И начала считать.

Хлоп! Любимая кружка мамы.

Хлоп! Стопка вымытых после гостей тарелок.

Хлоп! Кажется, теперь уже мама…

Когда в доме все затихло – и злобно шипящий папа, и всхлипывающая в истерике мама – Марина выбралась из-под стола и подошла к окну. Хлопьями падал снег, папы катали на санках детей, сидящих на толстых одеялах. Выписывая странные фигуры и дрифтуя на поворотах, папы поправляли шапки, смеялись, что-то говорили, слегка обернувшись на своих пассажиров. Марина пыталась разглядеть и понять, что именно они говорили, пыталась представить себя и папу на месте образцовой семьи, но не получалось.

Папа никогда не катал ее на санках, не гулял, не читал и не беседовал с ней. Вот хлопнула подъездная дверь, и выбежал мальчишка, победно выставив вперед морковку. «Снеговика будут лепить», – грустно отметила Марина и отвернулась. В груди стало горько и пусто.

Папа… Такое сильное слово, так от него веет защитой, безопасностью, величественностью. Кажется, что папа сможет все: починить велосипед, посадить на плечи, чтобы можно было потрогать радугу, научить кататься на роликах и плавать, как он, в море.

Папа может все: любить, жалеть, лелеять. Дуть на сбитые коленки, намазав их зеленкой. Папа может читать сказку и плести кривенькие косы, погладить платье старым советским утюгом через мокрую тряпочку, как сказала мама. Папа может смастерить корону и восторженно наблюдать за танцем снежинки.

Потом папа научит местных хулиганов не материться при девочках и не дергать их за косы. Поведет к алтарю и будет нервно хлопать, украдкой вытирая слезы, ведь его девочка выросла.

Или…

Папа может всего этого не делать.

Наплевать на утренники и оценки, на жалобы и слезы, не дуть на ранки – или даже сам может ранить.

Папа может все – одинаково сильно делать хорошо и делать плохо.

Марина еще до школы поняла, что ее папа – это про «плохо».

* * *

Пробираясь через толпу на рынке, Марина внимательно заглядывала маме в лицо.

– Мам, а что такое «завод встал»?

– Ой, Марин, это значит, что скоро всем будет весело.

Мама, сдвинув брови, трогала овощи и попутно ругалась с продавцами. Злые, уставшие, они охраняли товар от любителей все пощупать. Таким любителем была и мама – ей обязательно нужно было потрогать, понюхать и только потом принять решение. Не могла она просто показать пальцем и забрать пакетик с овощами вместе со сдачей.

Она отчаянно старалась не показывать панику в глазах ребенку, ведь совсем скоро, учитывая «вставший завод», им будет нечего есть, нечем платить за квартиру и не на что, совершенно не на что жить.

– Конечно, достану машинку и буду шить. Хотя кому это сейчас нужно, мам? – Марина подслушала мамин разговор по телефону. – Разве в наше время пойдут шить нарядные платья и костюмы? Людям скоро будет нечего есть, какие могут быть наряды?

Марина украдкой смотрела, как мама нервно теребит провод телефона и кусает губы. У них, кстати, это одна привычка на двоих. Марина тоже кусает губы, когда слышит звон битой посуды.

Мама оказалась права: совсем скоро из красивой вазочки на столе пропали любимые конфеты. Потом в доме не нашлось яблока. А потом Марина и вовсе забыла вкус нормальной еды – «пустые» супы, хлеб, безвкусные крупы, мизерные порции. Папа был злым, плохо пах и ломано говорил незнакомые слова – их Марина слышала на улице, но не решалась спросить, что они означают. Нутром чуяла, что нехорошее, боялась нарваться на папин гнев.

Мама перестала краситься. Не макала кисточку в черную коробочку с тушью. Не взбивала пышные кудри. Достала машинку, на которой раньше только шила платья дочери на утренники, и дома стали появляться странные чужие люди, которые изредка угощали Марину конфеткой. Та сначала жадно хватала, а потом мама научила брать аккуратно, благодарить и спокойно уходить. Марине этот ритуал казался целой вечностью. Шутка ли – когда в руках конфета, не побежать, радостно подпрыгивая.

Мама перестала рассказывать сказки. Марина часто просыпалась ночью и слышала, как мама шьет. Мама шила красивые платья удушливо пахнущим женщинам и костюмы большим дядям и ложилась спать, когда на улице уже светало. Вставала с утра раздраженной и уставшей, молча кивала на все вопросы и жарила яичницу из последнего яйца в холодильнике.

Мама перестала плести красивые косы. Больно расчесывала, затягивала хвост растянутой резинкой и громко захлопывала дверь, иногда даже не дожидаясь, когда Марина начнет спускаться по лестнице. Несколько раз больно попала дверью по спине, но Марина не обижалась.

Мама перестала смеяться.

* * *

Марина рисовала, лежа на полу рядом с мамой. Рядом были разбросаны изрисованные несколько раз листки, книга и огрызки карандашей. Мама старалась не смотреть Марине в глаза, ведь ребенку сложно объяснить, почему у нее больше нет красного карандаша (потому что от него ничего не осталось), чем ей теперь рисовать травку (зеленый тоже сточился, и его даже держать неудобно). Потому что все деньги, которые она зарабатывает, уходят на мизерный набор продуктов для поддержания жизни, оплату коммунальных услуг и очередную бутылку для папы. Да, так получилось. На карандаши денег нет.

– Мам, а папа нас любит? – спросила Марина, рассматривая картинку в книге.

На картинке нарисованный папа выглядывал из-за газеты и с улыбкой смотрел в сторону малыша, удивительно ровно собравшего пирамидку. Только дурак не поймет, что на картинке любовь, счастье и полная гармония. Наверное, папа потом выучит с малышом буквы, нарисованные на каждом кубике, они сложат незамысловатое слово и его тоже заучат.

Машинка перестала работать. Мама замерла, всматриваясь в окно, как будто искала там ответ на этот странный, но ожидаемый вопрос.

Что ответить ребенку? Правду? Или соврать, пытаясь сохранить хоть каплю сказочного образа папы? Ведь дочь слышит звон бутылок, видит неопрятность главного мужчины в ее жизни. Видит, как и что он говорит, слышит их ругань, знает, как звучат удары. И сразу бежит прятаться под кровать на всякий случай.

– Не знаю. Я бы очень хотела ответить на этот вопрос, но правда не могу. Я точно знаю, что я тебя люблю, потому что чувствую это. Бабушка любит, потому что говорит об этом сама. А папа… он другой. Я не могу отвечать за его чувства, не могу придумывать и врать тебе, ведь мы же условились, что между нам – никакого вранья.

Было дело, когда Марина не чистила зубы, а маме говорила, что все в порядке. Потом пришлось идти к врачу, который «сдал» девочку, которая любит конфеты, но не любит чистить зубы.

Тогда Марина ничего не поняла из маминого ответа, но уже знала – папа не любит.

Потому что когда любят, это чувствуется.

Детям можно наврать хоть что. Кажется, что они не поймут эти взрослые игры и условности, полутона и тонкости. Можно сказать, что папа устал, а не что он мертвецки пьян, можно сказать, что мама не плачет, а просто ей в глаз попала соринка. Но детей не обманешь: если в воздухе дома витает атмосфера несчастья, обреченности, грусти, ребенок совершенно точно не вспомнит потом ничего из своего детства. «Было детство, да, но какое?»

* * *

Марина ничего не просила: знала, что не найдется денег на новый фартучек в школу и новые банты. Мама шила много, и вскоре Марина стала как будто забывать, как она выглядит. Марина бежала в школу – мама уже шила. Марина ложилась спать – мама еще шила. Образ мамы – это женская спина возле машинки. И постоянные придирки нервозной, уставшей женщины, которая и за папу, и за маму, и за главного во всем мире.

Мама стала злой. Просила вынести мусор, не крошить хлеб, приносить только пятерки. Видела в Марине отца, который принес столько боли, живет и не страдает, пьет и бьет, и стала медленно, но верно ненавидеть девочку. Марина этого не понимала, лишь изредка ее крупные слезы падали на подушку.

А потом мама ударила.

Мама наговорила всякого. Мама обидела.

Нет больше той мамы, которая была раньше. Нет больше мамы, которая плела косы. Нет больше мамы, которая точила карандаши.

Есть мама, которая, кажется, не сильно любит. Говорит из-за спины обидные слова, ставит в угол за четверку и колко обзывается.

Есть мама. Она устала от всего и всех, она не скрывает раздражения. Она перестала обещать, что скоро все будет иначе.

Есть мама. Она шьет, пытается прокормить семью и везде успеть.

Есть мама. И даже есть папа.

Но почему ощущение, что в этом мире никого у Марины и нет толком?

* * *

Сложные времена прошли. Жизнь наладилась, хоть и не сразу. Мама Марины открыла ателье. Талантливая женщина, утерев слезы, наняла сначала одну девочку с горящими глазами, потом еще одну, а когда они перестали успевать, и еще одну. Машинка у окна в комнате переехала в светлое просторное помещение, где одному ушивали брюки, а другой – шили платье на свадьбу. Мама Марины считала, что ателье не должно быть узкой направленности, поэтому ее девочки-швеи умели все и максимально быстро.

Папа… папа просто есть. Он работает, но где конкретно, Марина не запоминает принципиально: скоро он все равно сменит работу. Еще со школы так сложилось: то заместитель, то охранник, то даже начальник. Его карьера развивалась отдельно от всех и не была привязана ни к чему. Есть мужчины, у которых развито чувство ответственности за семью: они найдут себе две серьезные работы, а коль не хватит – возьмут еще и подработку.

Папа Марины был не из таких. Он мнил себя крутым специалистом и ждал стоящего крупного предложения. Лежа на диване порой, но ждал. Он знал, как управлять страной, как заменить смеситель в ванной, но и страна осталась без него, и кран сменил местный сантехник, которому мама позвонила в очередной раз, когда лейка душа осталась в руках, а шланг залил пол в ванной.

Марина похожа на папу – такая же безэмоциональная и непробиваемая, все ждет чего-то. Ждет лучшего времени, лучшего состояния, подходящей звезды на небе. Так постоянно говорит мама. Со злобой и даже отвращением. Она вырастила дочь, до боли в сердце похожую на человека, которого она со временем сначала разлюбила, потом возненавидела, а потом смирилась – как многие мирятся с картиной, висящей в комнате. Она вроде закрывает дыру, что ли, какую-то. Уже никто не помнит, для чего она, но никто не снимает, да и вообще не трогает. Так, иногда пыль протирают.

Мама стала жесткой, отстраненной, требовательной. Состригла пышные кудри и начала ярко краситься. Красивый оттенок помады, пепельный блонд, требующий ухода. Похорошела, стала пахнуть дорогими и редкими духами и больше не шьет – начальствует. Ателье стало ее спасением, а сейчас там можно спрятаться, пересидеть официально, никому и ничего не объясняя.

У нее есть свободное время, но нет ни минутки для дочери. Мама ходит по магазинам, в SPA, любит встретиться с подружками молодости и коллегами, но не знает ничего о дочери. Пятерка? «Хорошо». Двойка? «Ты вся в отца». Марина, очевидно, не сильно интересна маме, так как после пары контрольных вопросов нить диалога теряется. Мама со стороны видела, как дочь менялась, взрослела, круглела или худела. Единственное, о чем она может подолгу говорить, так это недостатки Марины. Мама указывает на низкий рост, крутые бедра, толстые стекла в оправе, непослушные кудрявые волосы. Отрицает любые сходства с дочерью. Ей не хочется, чтобы они были похожи друг на друга.

Марина опускает глаза, но крупные слезы больше не капают. Она давно согласилась со всем.