Kitabı oku: «Изморозь. Два детектива под одной обложкой», sayfa 3
Исайчев снял очки и привычным движением указательного пальца помассировал переносицу:
– Отца нет уже два года, а я до сих пор оставляю ему кусочек… Ольга тоже любила батю… а он её. Ольгу надо привлекать, – подумал Михаил, – без неё в этом «женском деле» не разберусь…
Глава 5. Ёшь твою медь!
«Копилка» – это прозвище приклеилось к Ольге, жене майора Исайчева, с лёгкой руки её одноклассников и не потому, что она скаредна и бережлива, а потому что страстный нумизмат-коллекционер, и в её карманах всегда позвякивали старинные и редкие монетки на случай подвернувшегося обмена. Про монетки Ольга знала всё или почти всё. Прозвание «Копилка» понравилось Михаилу и он взял его на вооружение, произносил с особенной нежностью. Ольга тоже не осталась в долгу, одарила мужа прозвищем «Мцыри» и опять не потому, что его имя и отчество созвучно с именем и отчеством автора поэмы, а потому что он сразу проявил себя, как непреклонный и принципиальный товарищ.
Шесть лет прошло с того дня, как они впервые увидели друг друга. Тогда их беседа не ограничилась одним днём. Михаил попросил Ольгу продолжить разговор. Предложил перенести его в другое место на более поздний час. Встречу Исайчев назначил у кафе «Горячий шоколад» ещё и потому, что хотелось посмотреть, как поведёт себя строгий и, на первый взгляд, излишне суровый адвокат в неформальной обстановке. Эту мысль Михаил, подъезжая к намеченному месту в намеченное время, настойчиво прилаживал в своей голове. Потоптавшись у кафе он, увидев её, взглянул на часы, отметил – осталась одна минута.
«Молодец! – обрадовался Михаил, – идёт, как „литерный поезд“ тютелька в тютельку. Не заставляет себя ждать. Уважаю. Точность вежливость королев, а она и впрямь королева».
Ольга появилась из-за угла и лёгким шагом двигалась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. И только сейчас Исайчев признался себе, что вовсе не известный в городе адвокат Ольга Ленина интересовала его, а женщина Оля-Олюшка с ямочками на щеках и тёплой улыбкой на пухлых губах. Сейчас Михаилу показалось, что он ждал её не пятнадцать минут, а долго. Так долго, что начал вымерзать душой. Ждал именно её. Он не мог объяснить, что за тихие радостные чувства бродили в нём тогда, но был уверен: он, наконец, нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась, и её надо было удерживать, как оползень.
Тогда Михаил больше не отпустил Ольгу. Она, к счастью, не противилась. Сейчас, по прошествии стольких лет, они об этом не жалеют. Ольга не лезет в дела мужа, но если он говорит ей о возникших в «деле» сложностях, её замечания не пролетают мимо, всегда бьют в цель.
Начальник Исайчева полковник Корячок знает о том, что Ольга иногда помогает мужу, и хотя это против правил, «шеф» разрешает Исайчеву привлекать к расследованию жену для пользы делу. И в этом случае посоветовал;
– Пусть Ольга Анатольевна поприсутствует при твоей беседе с Петром Мизгирёвым. Думаю, не будет лишним. Там дела бабские, как мне показалось из разговора с моим дружбаном Владиславом Ивановичем, нервические, нам мужикам трудно разобраться. Ольга у тебя, насколько я помню, по второму образованию психолог, вот и пусть поковыряется… Мизгирёва старшего волнует психическое состояние сына.
Ольга предложение Корячка приняла.
Сейчас, подъезжая к особняку профессора Мизгирёва, она читала на экране планшета то, что удалось обнаружить в интернете о семье Петра и Софьи. Оказалось, что Пётр Мизгирёв несколько лет назад получил возможность занять должность ведущего сотрудника в Институте наук о Земле в Исландии вместо погибшего друга Игната Островского. Его зачислили в группу профессора Сигурдура Тимресона. Проработав более пятнадцати лет, Пётр покинул страну спешным порядком, не закончив разрабатываемую им тему, хотя она в будущем могла принести ему не только материальные блага, но и значительную известность в научном мире. Покинул не по собственной воле, а по воле жены профессора Тимресона, уличившего своего мужа в связи с женой Петра – Софьей. Скандал, который устроила сдержанная по своей природе исландка, перекрыл по силе звука и мощи, а также реакции местного общества, извержение проснувшийся вулкан «Эйяфьятлайокудль». Он же забросал пеплом аэропорт и задержал вылет Мизгирёвых на неделю, превратив их вынужденное ожидание отъезда в заточение. Правда, заточение коснулось только Петра. Это он сидел в доме и не высовывал носа. Софья же ходила по малолюдному посёлку научного городка с гордо поднятой головой. Она обошла любимые ею бары, со всеми попрощалась, выпивая напоследок с особо отмеченными ею знакомцами рюмочку отвратительной исландской водки. Местные мужчины смотрели вслед на фру Костадоуттир5 не скрывая восхищения, а женщины украдкой пытались примерить победно-безмятежное выражение её лица на свои холодно-отрешённые физиономии. Местные газетки каждый день, до последней минуты, присылали репортёров к дверям дома Мизгирёвых. Софья с удовольствием беседовала с ними на темы любви и дружбы мужчины с женщиной, тем самым вконец вытаптывала авторитет мужа. Суровую северную землю и научный институт пришлось покинуть не только супругам Мизгирёвым, но и ранее приглашённым Петром паре молодых учёных Владимиру и Татьяне Соколовым. Они-то и выложили в интернет всю историю, сопровождая её откровенно грубыми комментариями и фотографиями, коими Софья в последние минуты перед отлётом порадовала местных фотокорреспондентов.
– Она или стерва первостатейная, в чём я убедилась на своей персоне, – вслух высказалась Ольга, – или это была истерика, которую Софья пыталась, таким образом, скрыть. Хотя в целом похоже и на то, и на другое вместе. Притормози у ворот усадьбы, Мцыри, – попросила Ольга, – хочу показать тебе кое-что. Прочти, прежде, чем начнёшь разговор с профессором.
Михаил читал материалы на дисплее планшета удивляясь и покряхтывая, иногда пришёптывая единственную ругательную фразу, которую позволял себе употреблять в обиходе «ешь твою медь!», иногда «нехороший человек, редиска!». Ольга откинулась на спинку кресла, повернула голову в сторону мужа, наблюдала его реакцию, тихо улыбаясь. Прочитав выделенные Ольгой абзацы в текстах и, взглянув на фотографии, Михаил вернул планшет хозяйке:
– О как! – вскинул брови Исайчев, – оказывается, старший Мизгирёв только частично пооткровенничал со мной. Он, хитрец, ничего не сказал об исландском приключении невестки. Даже не упомянул. Копилка, возьми на заметку чету Соколовых, надо с ними пообщаться.
* * *
Даже в этот утренний час в гостиной, где в кресле под портретом жены сидел Пётр, было сумрачно. Большие кусты цветущего белыми звёздочками чубушника почти полностью закрывали пространство открытых, защищённых москитными сетками окон. В воздухе витал запах пряной травы, жасмина6 и алкоголя. Перед Мизгирёвым на металлическом столике стояла открытая бутылка напитка, с надписью на этикетке «Бреннивинон». Косой луч солнца из верхней части цветной витражной рамы бросал на лысину профессора фиолетовый свет. Ольга едва подавила улыбку, так смешно выглядела голова Петра с трубкой во рту и чернильной лужицей на маковке. Однако лицо Мизгирёва было злым, одновременно несчастным и уж вовсе не располагало к шуткам.
– Адвокат Ольга Ленина, – представил жену Исайчев – по второй специальности психолог, мой консультант и супруга. Её участие в «деле» поможет нам разобраться, надеюсь…
– Присаживайтесь, господа, – профессор широким, плохо координированным жестом, указал на два стоящих рядом с ним кресла. – Эту дрянь не предлагаю, – Пётр кивнул на бутылку, – исландская водка – алкогольный напиток нечто вроде дистиллированного картофельного шнапса с добавлением тмина. Вкус мерзкий. Но я привык за пятнадцать лет. В Исландии сухой закон и весь алкоголь, который можно найти в Рейкьявике контрабандный. Я там был иностранцем, а иностранцам особенно тяжело достать спиртное. Приходилось пить эту гадость… Привык и теперь былые друзья присылают его, чтобы я иногда вспоминал страну, в которой мне было хорошо. Там была жива Соня. Вчера прошло девять дней, как её нет. Больно, очень больно…
Мизгирёв резким жестом опрокинул в себя жидкость из недопитой рюмки:
– Извините, всё привык завершать…
– Может, нам на некоторое время ещё отсрочить разговор, – предложил Михаил.
Но Мизгирёв отрицательно покачал головой:
– Нет. Давайте сегодня. Криминалисты нашли что-нибудь, объясняющее это… это… это…? – профессор указал взглядом на дверь.
– Если бы они что-то нашли, Петр Владиславович, я бы не дал вам передышки в девять дней, – вздохнул Исайчев. – Постороннего вмешательства с большей степенью вероятности не было. Соня сама оборвала свою жизнь. Хотелось бы услышать ваши соображения на этот счёт.
Петр закрыл глаза и потряс головой:
– Если бы я знал… Если бы я знал… Я не позволил бы этому случиться. Последние полгода в нашем доме и вне его происходили непонятные ни мне, ни ей вещи. Наваждение. Стал являться Лель или материализованное напоминания о нём…
– Материализованное? – удивилась Ольга
– Да, да натуральное, – Мизгирёв открыл глаза и пристально посмотрел на Ольгу. – В том виде, в каком Игнат был перед своим последним прыжком. Тот же комбинезон, на голове та же красная с серебряным серпом и молотом бандана, в одной руке шлем в другой ивовая веточка – вечная спутница Игната.
– Вы сами все это видели? Расскажите, не упуская деталей, это важно. – Исайчев глубже уселся в кресло, расслабился, готовый к долгой беседе.
– В начале июня Соня отдыхала у бассейна, после Исландии никак не могла напиться солнцем и теплом. Достаточно много времени проводила с книгой у воды. Неожиданно я услышал её крик. Даже не крик, а хрипловатое какое-то животное завывание. Выскочил из дома, Соня, вытаращив глаза, резко выбрасывала руки в сторону противоположного угла сада и хрипела. Я позвал отца. Мы едва смогли затащить её в дом. Она извивалась как змея, пыталась что-то сказать, но, кроме всхлипов и мата, ничего разобрать не смогли. Вызвали «скорую». Врачи сделали ей успокоительный укол и едва утихомирили. Три дня Соня приходила в себя и только потом рассказала. Оказывается, она услышала шорох, идущий из дальнего заросшего угла сада, подняла глаза и увидела направляющегося к ней Леля. Он был совершенно живой. Молодой и одет в ту же форму, как и в последний день его жизни. Он прошёл по противоположной кромке бассейна и убрался в другой диагональный угол усадьбы. Удаляясь, помахал ей ивовой веточкой, а затем бросил её в воду бассейна.
Мизгирёв вновь наполнил рюмку и, выпив её одним большим глотком, расслабленно опустил плечи.
– Ужас!
– Вы, Петр Владиславович, уверены, что Игнат Островский погиб? – недоумённо спросил Михаил и взглянул на Ольгу. Ольга изучающе, и совершенно бесстрастно разглядывала профессора.
– Я его хоронил. Видел в гробу. При мне тело опустили в землю и закопали. Его мать носила траур целый год. У его брата Славки появился в волосах белый клок. Он был на аэродроме и видел гибель брата. Этого мало?
– Веточка, о которой говорила Соня плавала в бассейне? – спросила Ольга.
– Нет! – выкрикнул Пётр, и привалился к спинке кресла растекаясь в нём, как жидкое тесто, – веточки не было. Но было другое…
– Что? – более заинтересованно спросила Ольга, – Другое что?
– У нас в усадьбе много площади засеянной газонной травой. Для хорошего газона требуется постоянный полив и отец соорудил автоматический жидкостный распылитель. Как только земля высыхала, вода включалась. Так вот, она включилась когда ЭТО шло к Соне. ЭТО никак не среагировало, но намокло…
– Так рассказывала Софья? – поспешила уточнить Ольга.
– Будет вам! – взъярился Мизгирёв, – Соня не была шизофреничкой и психопаткой тоже не была. Не надо ставить диагнозы. У ТОГО, что видела Соня промокли ноги и остались на бортике бассейна ЕГО следы. Их я видел уже своими глазами.
– А веточка? – ещё раз уточнила Ольга.
– То-то и оно, веточки не было, а рябь на воде, куда она упала, была…
– Вы уточняли у обслуживающего персонала, может быть, кто-то из них вытащил веточку? – настаивала Ольга.
– Конечно, потом выяснял, – подавляя гримасу раздражения, ответил профессор. – Сначала было не до этого. Все занимались Софьей. И, главное, чтобы её достать нужно было прыгнуть в бассейн. Призрак Леля бросил её в самую середину. Мокрых я среди обслуги не видел.
– Когда это произошло, ещё раз уточните, – попросил Михаил, вынимая из кармана блокнот и ручку.
– В начале июня, а через неделю мы нашли в комнате Сони под её подушкой красную бандану с серпом и молотом, ровно такую, какую носил Игнат. Она не новая, ношенная. Я её даже понюхал, Игнатовым одеколоном пахла, «Фаренгейтом». Такой древесно-цветочно-мускусный запах. Накануне гибели в институте, где мы вместе работали Островского назначили начальником тематического направления, а меня его замом. Представляете, ему было всего двадцать шесть лет, совсем молодой, подающий надежды и такая непруха. Сейчас бы выдающимся учёным был с мировым именем. У меня не вышло – характера не хватило… – Мизгирёв неожиданно засветился глазами и подпрыгнув в кресле, выкрикнул, – зато у меня была Соня. Она мой приз, а Лель её профукал, гимнасточку цирковую предпочёл, идиот! Они с Софьей вместе горы бы свернули. Ан, нет! Соня остановила свой выбор на мне! – профессор так же быстро, как и загорелся, потух и уже едва шевеля увядшими губами, проговорил, – Я ведь тогда хотел только пометить красным цветом, а вон как вышло…
– Что вы хотели пометить красным цветом? – не понял и переспросил Исайчев.
– А?! – встрепенулся Мизгирёв, – каким красным цветом? Ах, это… не обращайте внимания, мои слова не имеют к делу никакого отношения… так мысли вслух…
– Я могу поговорить с вашей прислугой? – поинтересовался Михаил.
– Если с той, что работала в то время, то нет. Соня всех, кроме Анны и Верочки, уволила сразу. Она была коротка на расправу и так же, как и вы сейчас, решила, что это штучки прислуги. Веру, молодую девчонку, Соня встретила у ворот нашего дома. Она не поступила в институт и очень боялась возвращаться назад в свой посёлок. Мать пила. Девчонка тоненькая, как тростиночка, слезами захлёбывалась, не знала куда идти. Соня бездомных собак и кошек очень жалела, подбирала… А здесь человек… Жалостливая была. Верочку Соня «внедрёнышем» звала, очень трепетно относилась…
– А Анна? Она у вас на особом счету? – Ольга обернулась и краем глаза заметила, как мимо закрытой с туманными стёклами двери прошмыгнул кто-то в белом переднике. – Вы не могли бы угостить нас кофе?
– Бога ради, простите! – всполошился профессор, – Не могу прийти в себя… – он протянул руку, взял со столика колокольчик, позвонил.
Когда девушка в белом переднике вошла, приказал:
– Вера, скажи на кухне, чтобы кофе приготовили, как любила хозяйка и пусть его принесёт Анна.
– Анна? – удивлённо переспросила девушка.
– Я, что не на русском говорю? Пусть принесёт Анна! – цыкнул Мизгирёв, отчего девчонка спешно пошла на выход. Когда за Верой закрылась дверь, пояснил, – Анна не совсем прислуга, она больше компаньон Сони. Соня упросила её приехать сюда из Хвалыни, мы раньше дружили, учились в одном классе. После Исландии Соня остро чувствовала одиночество. Я на работе, отец не собеседник, пришлось вспомнить старые дружбы…
В дверь гостиной легонько постучали и, услышав разрешение войти, в проёме появилась женщина с подносом на вытянутых руках. На подносе в такт её шагов попискивали, касаясь друг друга чашки, чайник и цветастый фарфоровый кофейник. Выражение лица женщины было холодно и бесстрастно. Оно точно говорило о том, что на присутствующих, включая хозяина, ей наплевать.
– Анна! – укоризненно покачал головой профессор, – сделай лицо попроще. Ты же не сваи на стройке забиваешь…
Анна окинула тяжёлым взглядом присутствующих, отчего присутствующие подумали, что сваи на стройке ей забивать было бы приятнее.
– Открыточку сегодня принесли на ваше имя, – процедила она, едва расщепляя губы. Не глядя, сунула бумажный прямоугольник прямо в лицо профессора. Петр едва успел отслониться. На открытке была изображена Снегурочка. Запись на обороте гласила: «Пока удовлетворён! Ты живи дальше».
– Вот… вот… а вы говорите… – Пётр протянул открытку Михаилу, Исайчев прочитал и передал её Ольге. – Разве можно вот так жить дальше. Это убивает.
Пётр вынул из кармана брюк белоснежный платок и, вытерев им сухие глаза, высморкался:
– Даже не стыдно сказать, я попросту боюсь…
Анна, недовольно передёрнула плечами, выпрямилась, слегка откинула голову назад, посмотрела на профессора сверху вниз, всем видом выказывая превосходство и, не дожидаясь разрешения хозяина, пошла на выход. Ольга едва успела крикнуть ей вслед:
– Спасибо за кофе, когда можно с вами побеседовать?
– Да хоть сейчас. Я всегда здесь, – буркнула она не оборачиваясь.
– Вы разрешите нам взять открытку с собой? – попросил Михаил.
Хозяин утвердительно кивнул и, ухватив бутылку исландского напитка, стал пить прямо из горла.
– Фу, мерзость! – бросил он, – давайте отведаем настоящий вкуснейший кофе, – Мизгирёв потянулся к подносу. – Попробуйте, он по Сониному рецепту. Она им гордилась…
Профессор налил из молочника каждому в чашку, что-то напоминающее густое какао с молоком и только затем влил туда горячий парящий кофе из кофейника.
– Попробуйте, – предложил он Ольге, переведя взгляд на Михаила, повторил, – попробуйте. Соня называла этот напиток «Кофе на подушке». В варёное на огне какао с молоком и сахаром, добавляем немного соли, доводим до кипения, а потом доливаем горячий кофе.
Ольга пригубила и восторженно произнесла:
– Класс! Действительно, яркий напиток.
– Соня, вообще, была яркой женщиной! – с упоением чуть выпятив вперёд грудь, заметил Мизгирёв, – Самой яркой, какую я встречал. В нашей компании в Рейкьявике она многих обескураживала. Когда на праздники научное сообщество собиралось с жёнами, Соня затмевала всех. Её наряд интриговал, соблазнял и очаровывал. Она гнала прочь правила и запреты. Выбирала всё, что душе угодно: блёстки, пайетки, парчу, золото и меха самых неожиданных расцветок.
– Почему вы уехали из Исландии? – спросил Михаил.
Петр Владиславович поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая во все стороны кофе, начал судорожно махать руками. Ольга резко встала, подскочив к креслу профессора, принялась короткими, но частыми ударами бить Мизгирёва по спине, осуждающе поглядывая на мужа.
– Ух ты! Ух ты – вскрикивал Петр содрогаясь телом. Но кашель усиливался и, Мизгирёв кивком поблагодарив Ольгу за помощь, рванулся к двери, повторяя на ходу, – ух ты! Ух ты!
Вернулся он как раз к тому времени, как Ольга с Михаилом допили кофе.
– Извините, бога ради. Поперхнулся, – виновато произнёс профессор.
Сейчас на нём был элегантный тёмно-синий костюм, голубая рубашка и шлёпанцы на босу ногу.
– Скажите, Пётр Владиславович, это наваждение, которое случилось с Софьей единственное или было что-то ещё? – спросил Михаил, дождавшись, когда профессор усядется на своё место.
– Да что вы! – воскликнул Мизгирёв, – каждую неделю появлялось нечто. Правда, в разные дни и разные весточки: то венок из ромашек, то берёзовые серёжки, а уж ветки ивы постоянно, однажды на пороге прямо у входной двери стояли лапти из пеньковой верёвки, было ещё вытяжное кольцо от парашюта и обрывок купола. Соня плохо реагировала на сюрпризы. Плакала. Ночами не спала.
– Но вы то понимали, что эти дрянные шутки с вами проделывает недоброжелатель? Пытались искать кто? – невесело усмехнулась Ольга.
– Сначала пробовали: три комплекта прислуги сменили. Увольняли без выходного пособия. Избавились от двух водителей. Службу охраны Софья поменяла местами – тех кто был в доме перевела в офис, а офисных сюда и все равно весточки приходили…
– Видеонаблюдение? Оно у вас есть? – поинтересовался Михаил.
– А то! Везде камеры понатыканы. Мы их регулярно переставляли с места на место – ракурс меняли, но весточки появлялись ровно там, где камеры не могли их ухватить.
– Записи с них сохранились? – Михаил обратил внимание как задрожали пальцы у профессора.
– Конечно, сохранились. У меня в сейфе заперты. – Мизгирёв закрыл ладонями лицо. – Как я опоздал… Отец давно предлагал обратиться к его другу, вашему начальнику, но я всё думал слухи пойдут, сплетни, засмеют. И вот финал… – Пётр опустил руки и влажными пьяненькими глазами посмотрел на Ольгу, затем на Михаила, – Вы-то, надеюсь, никому, ни-и-икому? У нас беседа без протокола? Или как? Я ещё одного скандала не перенесу…
Михаил боковым зрением заметил, как дрогнули ресницы у Ольги и вспомнил про включённый в её сумочке диктофон.
– Она написала в предсмертной письме, что её убил Лель. Сами вы Леля не видели, поэтому будем считать, что это Сонины… – договорить Михаилу не дал истеричный крик Мизгирёва:
– В том то и дело, что видел. Целых два раза. Один раз его тень, а второй, за день до Сониной смерти, в кафе… живого… весёлого и молодого… как тогда… – профессор в подробностях рассказал эпизоды, когда ему самому приходилось видеть живого Игната Островского.
