Kitabı oku: «Let’s Stay Dreamers»
Предупреждение от автора
Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.
Paso final (Завершающий шаг)
Сегодня я умерла. И умерла не в каком-то переносном смысле, как от ужаса или любви. Нет! В самом прямом смысле (как бы это ни было печально). Spoiler в начале рассказа – плохая шутка? Но нет, это не S-P-O-I-L-E-R. Просто Alis (в смысле я) бежит за белым кроликом от «Огненной Гиены».
– Долго нам еще?! – спросила я у Jerry, запыхавшись и захлебываясь слюной вперемешку с кровью. Разорванные альвеолы и невыносимый вкус железа. Я так давно не бегала и никогда раньше не забиралась настолько высоко. Мое лицо горело от холода и слез.
– Мы почти добрались до самого пика! Давай же, поднажми! Как заберемся туда, так и почилим! – кричал где-то впереди кролик, сверкая своими злыми красными глазками. – Ты же у меня сильная! Столько дерьма стерпела, что обычный подъем на «бугорок» для тебя раз плюнуть! К тому же тут как красиво! Ты, наверное, такого в жизни не видела?!
– Я очень устала, мои ноги похожи на две отбивные, и кровоточащие раны на руках тоже не дают покоя! – кричала я ему в ответ что есть сил.
Но Jerry меня не слушал и прыгал себе дальше, подгоняя своими насмешками:
– Давай же, ты, мраморная вырезка! Я надеюсь, что ты тут не помрешь! Не хочу потом тащить твое тело! – Прыг-скок, скок-прыг, прыг-да-скок и скок-да-прыг. – Я уже наверху! Тут даже снега нет? Это так странно. Давай же! – все кричал кролик без умолку. Его голос раздавался эхом в этом бледном, почти вымершем месте с ослепительными лучами солнца, отражавшимися на поверхности снега.
Хоть в чем-то он был прав. Настолько красивого и светлого места я не видела никогда. Голубые и циановые тона, переходящие в белый, а из них в ослепительный цвет-свет, разлетающийся радужными переливами на острых гранях снежных пиков, вызывали умиротворение. И я, опьяненная то ли этим ярким светом, то ли болью и скрипом своих раскрошенных костей, поднималась все выше и выше, впиваясь пальцами в снежную корку.
– Ты как вообще?! Еще жива?! – спросил кролик с придурочной ухмылкой, расплывающейся по его мохнатой моське все шире и шире. – А я уже начал в тебе сомневаться. Думал, что ты не пойдешь со мной. Ты всегда меня кидала. Кстати, твоя нога… Похоже, тут даже мощь лучших врачей будет бессмысленна. Только ампутация! Чик… – Он показал импровизированные ножницы, сделанные из двух розовых подушечек своей лапки. – Ты прикинь, какой ты будешь бесполезной и страшной без правого потника? – зыркнул на меня Jerry, ожидая ответную реакцию. – Ну ладно. Теперь ты на самой макушке Мира! – развел он руками, стоя на краю скалистого хребта. – В старости мы будем вспоминать этот момент со смехом! – прокричал Jerry с нескрываемыми нотками сарказма. На его моське все так же продолжала расплываться улыбка. Казалось, что она скоро закроет всю его милую мордашку и перерастет в нечто похожее на значок The Rolling Stones. Только без гигантского языка, которым хвастался Mick Jagger, зато с огромными и острыми передними лопатками.
– Все еще считаешь, что звать спасателей, поднявшись на Everest, – хорошая идея? – стараясь перекричать ветер, несущий огромные хлопья снега, рассекающие кожу мелкими порезами, спросила я своего белоснежного друга, сливающегося с заснеженной верхушкой.
– А как ты считаешь?
– Считаю, что ты спятил! Вряд ли нам кто-то поможет. Тут ничего нет! Ни травы, ни снега, никакого выхода! Тут вообще ни черта нет! Мы просто замерзнем и останемся вечными статуями в багровых тонах! – прокричала я на своего сотоварища, с трудом выговаривая каждое слово. Тот в ответ лишь продолжал улыбаться.
Падающие снежинки создавали между нами полупрозрачную вуаль. Все выглядело так, словно я смотрю сквозь свадебную фату. От кролика остались лишь его красные глазки, безумная улыбка и фрак с галстуком-бабочкой.
– Погодь-погодь! – жестом приостановил он меня. – Это не я, это ты спятила! Согласилась на авантюру Кудрявой суки! Добровольно засунула ногу в капкан! Забралась на крышу небоскреба! А теперь, стоя на краю, хочешь сделать последний, завершающий шаг?! Нужно было слушать! Смотреть внимательно, Alis! Особенно себе под ноги! – проорал кролик уже совершенно не своим голосом. Голосом, напомнившим мне о самом лучшем человеке…
О человеке, которого я безумно любила. Но, как это всегда бывает, я была в «точке невозврата». Под моими ногами расстилалась автомагистраль, опоясывающая мириады километров, а звуки сигнализаций и мигалок глухо отражались в зеркалах небоскребов. Еще секунда, и все мое тело – все девяносто три фунта – летело мешком вниз, разрезая со свистом воздух. Сердце застыло. Самое долгое падение. Блин, так глубоко я еще ни разу не падала. Вот попробуй вам объяснить – не получится же. Ведь единственный, кто сможет понять психа, – это другой псих.
И вот я падаю. Нет, не так! Я не падаю, я лечу! Да, именно лечу! Ну, или в крайнем случае планирую на мокрый асфальт, как облачко, с такими дебильными мыслями, что даже сама их не совсем понимаю.
– Какая же ты ебанутая! – кричит Jerry, смотря на меня с самого края крыши, на которую я так долго и мучительно добиралась.
Ну, это конец рассказа, правильно? А где, мать вашу, начало? Refund, dislike, отписка. За что я заплатила деньги? Если же вы не столь впечатлительны, как моя Madre, падающая в обморок от вида месячных, то я расскажу вам свою сказку от «начала» и до «конца». Что еще делать, когда тряпичной куклой летишь пятьдесят этажей вниз?
La niña (Девочка)
Мне девять, и зовут меня Alis Greene. Прям как цвет моих глаз. Живу я как самая настоящая мажорка, чьи родители работают с утра до ночи и продвигаются по карьерной лестнице до самых верхов всевластия. Что это значит? Да блядь – это значит многое: у нас шикарный дом, как усадьба великих поэтов прошлого века. У нас даже был дворецкий по имени Gonso. Фамилии не помню, да и наплевать на нее. Кому сдалась фамилия какого-то подхалима из нашего дворца? Еще у нас были три африканки, чьих имен я вообще никогда не знала – их прочесть-то трудно, что уж говорить о том, чтобы эту белиберду произнести (почему у них такие щелкающие имена?). Причем они так часто менялись, сохраняя только форму вазы с тонким горлышком и огромными ягодицами, как будто у нас была квота – сменить и принять на работу с две дюжины женщин из племени Banru или Makonde.
Вопрос на миллион – кем может стать маленькая девочка, чей отец постоянно, приходя с работы, выпивал полбутылки дорогого вискаря, сидя у камина, а его жена трахалась с любовником в соседней комнате?
Нет, конечно, в девять лет я еще не была испорчена такими страшными реалиями жизни, как Sex & Drugs & Rock & Roll. Жила очень размеренно. Вся такая из себя милая и умная, аж тошно. Каждый урод с папиной работы считал своим долгом потеребить меня за медную и кудрявую шевелюру, испортив прическу, которую день за днем так упорно делала одна из наших домохозяек. Один индивид по имени Frank, которого мы с отцом переиначивали на Freek, постоянно сносил меня своим запахом. Hugoross – такой сладковато-приторный, резкий и оставляющий шлейф на полторы мили. Создавалось ощущение, будто этот Freek приходил с работы, набирал целую ванну этой жути и барахтался в ней так, чтобы каждая молекула его тела пропиталась и изменилась на субмолекулярном уровне. Так вот этот Урод со своим непереносимым амбре садился возле меня и, смотря куда-то в стенку, начинал нести бред про политику и доходы среднего класса, а в конце добавлял: «Не так ли, дорогая?». Но уже в этом возрасте я могла спокойно поддерживать разговор с любым подчиненным моего отца. Я была его любимицей. Малютка Alis. Большеглазая куколка с веснушками на носу. Особенно надев одно из дебильных платьев, так любезно подобранных моей мамой на очередной показушный вечер, я становилась предметом умиления всех и каждого.
– Alexander, какая у тебя милая дочурка, – говорили они с восхищением или просто, чтоб полизать ему жопу.
Да я и сейчас считаю себя милой. Убрать все эти сопли, слюни, слезы. Смыть сгустки крови с рук и ног – вот тогда я снова буду милой. Но счастье, радость и гордость для одного – огорчение и разочарованием для «другой»…
Моя Madre считала меня «чересчур упитанной девочкой» для своего возраста. Мать…Хм…
Papa познакомился с ней в какой-то забегаловке, когда еще не был таким известным и обожаемым тюлеником. Она же работала поло- или посудомойкой. Не знаю точно, ведь ее нос давно уперся в потолок, чтобы помнить о «трудных временах». Не заработав в своей жизни ни копейки и не сделав этому миру никакой пользы, она жила в нашем доме, оплетая его паутиной мрака и гнили.
Но, все-таки, начнем по порядку. А то мои мысли теряются от падения, и рассказ может показаться слишком аморфным и куцым. Я же хочу, чтобы все было разложено по полочкам.
Итак – я Alis Young, и как вы уже поняли, родилась я в богатой семье с хорошим, даже чересчур хорошим воспитанием. С самых пеленок Papa учил меня трем языкам, так как думал, что мне это может пригодиться в будущем. И на самом деле испанский и немецкий вскоре оказали мне медвежью услугу. С пяти лет я уже могла вычислять в уме несложные выражения, знала кучу придурочных, на мой взгляд, стишков и песенок, но так как мой Papa был шутником, на Рождество я пела Jan Pillemann Otze, которая была совсем не детской.
В шесть родители занялись моим обучением, да так, что любая хорошая школа будет нервно курить в сторонке. Собственно, «это» и денежки моего отца позволили мне пройти в Manchester High School, по-моему, лучшую из школ для девочек. После нее можно было без труда поступить в любой, уважающий себя университет. В общем, девочка я была не глупая и приличная по всем чопорным нормативам старушки Англии.
Мой Papa – Alexandr Young. Но это псевдоним для лучшего созвучия, а так он простой работяга – иммигрант из России, и зовут его Саша Маслов или что-то вроде того. На вопрос: «Почему ты уехал из России?» он всегда отвечал немногословно, но вполне прямо: «Потому что Великую Страну наводнил быдло-класс и, встав во главу, вытеснил все светлые умы. В итоге места ученых и гениев занял обслуживающий персонал». Короче – он не был патриотично настроен и даже не разрешал мне хоть сколько-нибудь погружаться в его родной язык: «Alis, это бесполезное занятие, лучше китайский учи. Русский красив и разнообразен, но бесполезный. Ты бы еще латынь начала изучать».
Madre – Felicia Young – та еще сука, но я ее очень любила (в детстве). Почему такая неприязнь к ней сейчас? Все объясняется очень легко: когда мне стукнуло девять, я начала слишком быстро набирать вес. Врачи говорили, что это перестройка организма, игра гормонов и, несомненно, – «жрущий хлебальник». Единственное, что из перечисленного вычленила моя Madre, – был как раз мой чрезмерный аппетит.
Спасибо ей, для начала, за то, что так любезно мне пихала все в глотку. «Alis, ты такая худенькая! Твои ребра скоро вылезут наружу. Давай быстренько ешь, иначе не выйдешь из-за стола!» – всегда говорила она, подвигая ко мне очередную порцию калорийного обеда, завтрака или ужина, сварганенного домработницами. Собственно, я и разъела свой желудок до размеров среднестатистического хомяка, но не толстела благодаря танцам и играм с другими сверстницами. Но когда у тебя начинается переходный возраст (особенно так рано) – сразу возникает куча проблем. В свои первые месячные я почти все время сидела дома. Они приносили мне ужасные (просто мучительные) боли, и обильное кровотечение также было причиной. Мне даже вызывали врача в момент, когда кровь не хотела останавливаться вторую неделю. Ничего серьезного для здоровья, но я же, блин, девочка! Это могло серьезно сказаться на отношении моих друзей. Я не хотела прийти на встречу и забрызгать там всех (своей кровью).
Это была лишь верхушка айсберга всех моих проблем на период гормональных сдвигов в теле. Прыщи – еще один страшный недуг, сразивший меня одним «прекрасным днем». Встаю я, как ни в чем не бывало, прохожу в ванную комнату почистить зубы, и после – оглушительный визг, разбудивший всю улицу. На моем лице красовалось три здоровенных фурункула…
Похуй на прыщи, похуй на черные точки, похуй на жирную или сухую кожу, похуй на сальные волосы! Да на самом деле похуй и на все остальное. Из-за этого дерьма на лице я не могла нормально ходить в школу. А я ходила. И каждый день на протяжении одного месяца, пока косметические процедуры не убрали все следы этого ужаса с моего личика, я выслушивала шутки и оскорбления в собственный адрес. «Может, тебе подарить мешок и проделать в нем дырки для глаз? Хотя тебе это вряд ли поможет!»
У меня началась сильная депрессия. Постоянные слезы, опухшее лицо, всхлипы и крики. Боже, да в тот момент я хотела залезть даже в жопу, лишь бы меня никто не видел. А после быстро набираемый вес. К десяти годам я уже весила под сто восемьдесят фунтов при среднем росте. Короче, как говорила моя Madre: «Свинья ты была еще та».
– Нам нужно что-то срочно решать с твоим весом, моя дорогая сосисочка, иначе ты начнешь притягивать спутники. А если серьезно, то с завтрашнего дня ты питаешься только салатиками с водичкой и бегаешь по две мили утром и вечером. Тебе все ясно? Я тебя очень люблю и не хочу, чтобы ты портила свою жизнь каким-то ожирением. Есть куча других вещей, которыми ты можешь это сделать, – сказала она однажды за ужином, и после этого в моей жизни начался ад.
– Вставай, моя дорогуша! – прокричала одна из наших домработниц. – Mrs. Young просила разбудить тебя перед завтраком на пробежку! Тебе сегодня везет!
– Везет? – застонала я. И вдруг слышу звуки капель, отбивающих чечетку на моем окне. В тот момент я проклинала свою мать. За то, что она заставила меня встать в такую рань и при этом не удосужилась сделать аналогичное действие. А бег под дождем давал возможность испытать все оттенки серого. И так каждый день. Старушка Англия никогда не славилась солнечными уик-эндами.
– Ты уже два с лишним месяца занимаешься кардио и ешь одну травку. Скажи мне, Alis, ты научилась высасывать калории из воздуха или кто-то тебя подкармливает тем, что не улучшает твою талию? – с подъебом в сторону отца проворчала мать.
– Любовь моя, ну зачем ты ее так мучаешь? Придет время, и она сама все скинет. Просто пока гормоны не дают этого сделать. Она потом израстется и будет нормальной, – ответил Papa, заслоняя меня от уже слегка поехавшей матери. Но экзекуция не окончилась. Я все также бегала изо дня в день, сидя на сельдереевой диете, которой мог позавидовать любой веган. Эта пытка запомнилась мне на всю непродолжительную жизнь.
Но, как и сказал мой Papa, уже в пятнадцать лет я полностью сбросила все лишнее и почистила кожу. Стала нравиться мальчикам и даже себе (это была первая метаморфоза из нескольких). Короче говоря, из гадкого утенка я превратилась в прекрасного лебедя. Но, говоря по правде, сказка была из творчества Братьев Grimm. Как я сбросила вес, наверное, некоторых даже не удивит. Короче, весь «секрет» заключен в двух последовательных действиях: для начала вы жрете все, что душе угодно и в каких угодно количествах, а после сей трапезы идете в отдельный туалет и щекотите себе гланды пальцами. Есть, конечно, более изощренные способы похудеть: заниматься все тем же спортом, промывать прямую кишку клизмой, жрать одни отруби или вообще не жрать, и наконец, съесть яйцо бычьего цепня, распространяя потом клубки червей. Но от всех этих способов люди получают анорексию – болезнь бедных и голодных. Я же страдала булимией.
Короче, кто знает, что это, – может сесть на место и радоваться. Остальные – «загуглите» и знайте еще две вещи про эту «недоболезнь безвольных блонди». Первое и самое главное – так вы не сильно похудеете, потому что «два пальца в рот» – не средство похудения, а способ оставаться такой же болезненно стройной. Зато булимия будет развиваться в геометрической прогрессии, и вы просто пойдете по кругу. Второе, но не менее важное – от нее у вас может развиться бесплодие! (На самом деле не совсем из-за булимии, но есть такая штука, как причинно-следственная связь. Тоже «загуглите».)
Я с тринадцати лет начала баловаться этой херней. Все пошло с банального отравления какими‑то экзотическими фруктами, присланными для Papa в большой подарочной корзине. По совету нашего семейного врача, Madre вызвала у меня рвоту. И после дело пошло на поток. Да такой силы, что сложив весь объем еды, который я из себя выплеснула за годы, то набрался бы маленький водоем, полностью наполненный продуктами питания и желудочным соком с желчью. Уткам бы явно понравилось плавать в этом зловонном месиве. Все эти годы родители даже не подозревали, что их «умная» Alis занималась подобным каждый день и не по разу.
Потом начались проблемы. Вновь появились прыщи, запах изо рта, соломенные волосы. Но косметикой все не обошлось. Острые и неприятные боли в желудке, дерьмо темного цвета, а после я начала бледнеть и терять сознание.
– У вашей дочери ulcusgastrica, мы предлагаем ей побыть в больнице и пройти курс лечения во избежание рецидива, – констатировал доктор моим родителям, но что-то он не договаривал на тот момент. Я чувствовала это, как кошка надвигающийся шторм, и мое чувство было подтверждено после.
– Доктор, у меня какие-то неприятные боли в области живота, но это не месячные. Странно, но у меня вообще задержка второй месяц, а я точно не занималась этим с мальчиками. Думала, что это из-за болезни, и боли тоже оттуда. Вначале было терпимо, а сегодня я уже не смогла встать с постели, – шептала я, корчась на больничной койке. Пот по моему лицу стекал большими, холодными каплями, как во время дождя. Глаза тоже протекали, ведь боль была просто охуенной, других слов я даже подобрать не могу.
– Ой, доктор, похоже, я только что наделала в койку, – вдруг призналась я с отвращением к своему организму и всему неудержимому бреду, что нахлынул в тот момент. А в халат и матрас тем временем просачивалась багряно-коричневая субстанция с едким запахом мочи. Потом… Потом я рухнула в обморок, и единственное, что запомнилось мне перед отключкой, была фраза одной из медсестер: «Она еще девочка, может, стоит ввести лапароскоп через пупок?»
После полный кавардак из криков персонала клиники, лязга железа, писка оборудования, и в конце еще одно: «Мы не можем резать ее ради проверки! Ее нужно срочно вытаскивать!»
Проснулась я от вопросов, задаваемых вновь и вновь: «Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Где ты живешь?» – проносившихся где-то далеко и падающих тяжелыми бетонными плитами у меня в голове. А я, в свою очередь, отвечала снова и снова на эти вопросы, не понимая, где и кто мне их задает. В тот момент, когда я еще не проснулась окончательно, было очень страшно, что мои глаза так и останутся слегка приоткрытыми. Две узкие щели, способные улавливать лишь размытые образы и ослепительный свет. Это продолжалось вечность – состояние между сном и реальностью. Между забвением и разумом. То самое жуткое состояние, когда слышишь будильник, но не можешь двигаться. Звон пронизывает все твои мечты и разрушает те самые воздушные замки, на которые нельзя смотреть. (Так писал Ray Bradbury в одном из своих рассказов.)
Но все резко изменилось от одной фразы, которую я поняла даже под остаточным наркозом:
– Итак, ваша дочь бесплодна (Это прозвучало в тот момент не так страшно, как после проигрывалось у меня в голове с сокрушительным действием.) Мы обнаружили Carcinoma corporis uteri.
– Что вы обнаружили?! – спросила я, вскочив с койки и тут же свалившись на холодный кафельный пол от невыносимо резкой боли. Меня словно ударили ножом прямо в пах.
– Это рак мукозного слоя матки, – говорил доктор с весьма спокойной и даже отстраненной интонацией, в то время как две медсестры поднимали мое извивающееся тело обратно на койку.
– Мукочего? – с перекореженной от непонимания гримасой переспросил Papa.
– Мукозный слой матки – это внутренняя стенка, испещренная сосудами, влияющая на репродуктивные способности вашей дочери, – ответил доктор с все той же интонацией.
Потом долгий разговор отца с доктором, в котором нет ничего интересного и познавательного, но в двух словах – это пиздец! Доктор сказал, что эта болезнь вызвана неправильным питанием и гормональным сдвигом. Что бояться теперь нечего, так как распространение было успешно купировано. Что полное восстановление, конечно, уже невозможно, а боли и спазмы могут возникать еще до полу года. Что теперь все зависит от меня и моего паршивого организма.
– Боли должны уйти после реабилитационного курса. Ах да, и еще – как же вам повезло, что она лежала именно в нашей клинике. Без нашего своевременного вмешательства она была бы мертва или от потери крови, или от сепсиса, или от… Также была вероятность болевого шока. Так что Alis и вам, Mr. Young, крупно повезло! – похлопав отца по плечу, закончил доктор с интонацией, будто у меня был день рождения, а он – моя одноклассница, которую пригласили ради приличия.
И вроде бы все обошлось! Все охуеть как счастливы, что их любимая златовласка жива и относительно здорова. Но почему-то меня все эти «новости» ни разу не обрадовали. Почему? Да потому что теперь, после всех этих лет мечтаний о хорошем муже, о детях и о семье, на всем можно поставить большущий крест. Даже не крест, а положить хуй на семью, на мужа и на сратое будущее!
И вот я сижу на окне и смотрю вдаль сквозь капли дождя. Они стекают ровными, цветными полосами, бросая тень глубоких шрамов, уродующих мое лицо. И уже там, за окном, сливаясь со слезами, они отражают яркий свет уличных фонарей. Романтика, мать ее. Еще какая. Прям можно отдельный фильм снимать о судьбе маленькой забитой девчушки с полным мешком проблем и депрессивным настроем. Но дождь был последней каплей в этом омуте проблем. Нет, сам дождь ничего плохого не делал. Но атмосфера уныния и серости в тот момент уничтожила последние хорошие эмоции.
Я провалилась. Сгрызая ногти до самого мяса, с красным шнобелем, растекшимися глазами и кашей в голове – я думала обо всем и ни о чем. О себе, о своем здоровье, о родителях, о школе и одноклассницах (всегда считала их шлюхами). И этот бред продолжался день, неделю, месяц. Я похудела еще на несколько фунтов и стала похожа на… Бля… Я была уже не той милой и стройной девушкой, способной притягивать парней как магнит. Я была похожа на поганку – такую же бледную и безжизненную. Ту, что уже не узнают учителя, не поддерживают подруги и сторонятся прохожие. Ту, что нужно пнуть большим сапогом, да с такой силой, чтоб шляпка разлетелась в труху.
Тогда меня и решили отвести к психологу. Или к психиатру. Я сама не понимаю и обманывать никого не хочу. Если есть амбулаторное лечение, то наверняка это был психиатр. Короче, этот был Robert Plant, потрепанный годами и историями людей, которым он старательно выправлял мозги. Каждый вторник я приходила к нему на принудительные сеансы самопознания. «Прости себя», «думай о хорошем» и многое другое из его уст звучало очень убедительно, и я с радостью наматывала себе лишние узелки на платье самоидентификации. Да как тут не верить в счастье и радость, если каждый день принимать одну маленькую таблетку лавоксина. Правда, действовать чудеса закончили через неделю, что было связано с седативным свойством препарата, и мне прописали куда более сильную вещь.
Vivarinum был решением всех проблем в абсолютной форме. Все невзгоды разом испарились. Проблемы со здоровьем больше не беспокоили, что уж говорить о мнении других людей. Кто-то сказал о популярности и друзьях? Оценках и будущем? Парне и серьезных отношениях? Клала я огромный хер на все! Дрочилы! Я разлагалась во всех смыслах этого слова. Препарат хоть и сделал меня счастливой, но не смог заставить взять ложку в руки, да и сам был крайне токсичен и с моим без того высохшим организмом усугубил все в несколько раз. Родители, держась за голову, начали придумывать какие-то альтернативные средства моего лечения.
Все целебные БАДы или бабушкины рецепты, конечно, интересная штука, но малодейственная. Все, кроме одного…
– Привет, Alis, ты сегодня совсем бледная, – сказал Jerry, проходя через парадную и смотря на меня с ужасом или качественно скрываемым отвращением. – Ты, конечно, можешь считать меня уродом, – посмотрел он мне в глаза, – но у меня есть то, что стопроцентно поставит тебя на ноги всего за неделю, – продолжал он, сунув руку во внутренний карман куртки.
– Jerry, что, черт подери, тебе нужно? Давай ты оставишь свои шуточки с обратной стороны входной двери?! С меня хватит! Я лучше вскрою вены или прыгну с моста, но больше ничего глотать не стану! – с недовольством ответила я и, повернувшись к нему спиной, пошла в свою комнату, не дождавшись его «панацеи».
– Да погодь ты! Это реальная штука! – остановил он меня, схватив за запястье, и с легкостью развернув к себе. – Родичи дома?
Permiso (Решение)
– Нет. Papa на работе, а Madre опять на фитнесе или что-то наподобие. Я была одна и хочу остаться таковой дальше. Прошу, Jerry, уйди. Ты же знаешь, как мне было плохо в последние полгода? Как я страдала все это время? Какие ужасы мне еще придется пережить?! – все больше и больше повышала я голос. – И тут являешься ты и говоришь, что нашел то, что за неделю способно поставить меня на ноги?! – уже с сарказмом и раздражением выкрикивала я ему в лицо. – Пошел ты, Jerry, знаешь куда?! И без твоей херни стою ровно.
– Посмотри на это! – словно не услышав моего негодования, протянул он мне свой правый кулак, закрывая за собой дверь. – Это, моя дорогая Alis, и есть решение твоей проблемы. Ну, во всяком случае, я поспрашивал, и все говорят, что должно помочь. Не знаю насчет полного выздоровления, тем более через неделю, но чувствовать себя ты будешь в разы лучше, – проговорил он с радостной, по-детски наивной смешинкой в голосе и разжав кулак, отдал мне загадочную панацею.
– И что это? – совершенно не понимая, что же все-таки находилось в маленьком конвертике, пробубнила я сквозь выступающие слезы. – Ты решил так пошутить?! Дав мне сушеную рукколу? Думаешь, что она меня вылечит?! Это, по-твоему, очень смешно?! Я считала тебя лучшим другом! Я думала – ты единственный, кто еще не отвернулся от меня! – с всхлипами и уже вытекающими слезами проорала я.
– Успокойся ты. Что начала-то? Не рук-ко-ла это, а четырехлистник, – с некой опаской, но все той же нелепой ухмылкой сказал он, смахнув с моего лица прядку волос. – Не подумай ничего дурного. Все куплено в специальном магазинчике.
– Ты с ума сошел? – прошептала я, уронив сверток на пол. Мое сердце еще никогда не билось так сильно. Тремор охватил не только руки, но и все тело в целом. И все действие виваринума рассеялось, дав моему мозгу вновь рассуждать трезво. – Какого хрена ты принес мне его домой? Ты совсем поехавший? – Мои ногти почти проткнули кожу на ладонях. Тремор по нарастающей охватил нижнюю губу. А в ноги прилило такое количество крови, что, казалось, в других частях тела ее уже нет. – Я, я же никогда не…
– Да блин! Успокойся ты. Говорю же – это просто клевер. Я ж не урановый стержень тебе в дом принес. Да и ваша реакция, молодая леди, для нашего района не свойственна. На вот, смотри, – чуть ли не со смехом сказал он, поддерживая мое тело в вертикальном положении. Потом обхватил меня за талию и протянул вытащенное также из внутреннего кармана глянцевое удостоверение. – Цени! У меня опухоль мозга последней степени. Ты прикинь, мне осталось жить… так-так-так… четыре недели или типа того. А зовут меня Hugo Garsias или Garcia, но важно не это! Важно то, что теперь ты точно поправишься! – засунув обратно в карман удостоверение и стерев нахлынувшие на меня слезы, сказал он. Затем взглядом пробежался по первому этажу и спросил: – У тебя есть какой-нибудь мешок? А трубки?
Я смотрела на него, как на безумца. В моей душе был водоворот из чувств, а в голове бушевал ураган мыслей: «Как, я – и lunatic1? Как, я – и не попробую? Как быть? А вдруг мой Papa узнает?»
– Мешки в одном из шкафчиков кухонной зоны – немного успокоившись и придя в себя, указала я пальцем в правую часть первого этажа: – А какие нужны трубки?
– Да я подъебываю, – рассмеялся Jerry, – ты же не думаешь, что мы будем вскрывать конверт в твоем доме? Это же безумие! А вдруг твои уборщицы запалят запах удачи? Эти дамочки такое за милю чуют, – хрюкая дебильным смехом, словно его душат, продолжал Jerry свою шутку. – Они ж как ищейки в аэропортах – с детства на клевер натасканные. Хорошо, хоть летать боятся. Иначе вся найденная контрабанда анальных шариков пропала бы без остатка, задолго до прибытия остальных членов охраны.
Un paso adelante (Шаг вперед)
Jerry всегда шутил как-то жестко и не всегда оправданно. При этом я не могла сдерживать смех от его очередной шутки, пропитанной черным юмором. Они были с такой подковыркой, что иногда шутка раскрывалась во всем своем «великолепии» только через несколько минут. И все время полного погружения в глубинный смысл он продолжал добавлять новые детали, что делало шутку куда смешнее. Иногда доводя меня даже до истерического смеха.
Мы познакомились с ним сразу после грандиозного переезда моей семьи в Manchester. Дом Jerry находился прямо напротив. Маленький мальчик в синих шортах и белой футболке постучал в нашу дверь, держа большой кусок желе в форме беспокойной салатницы. Как он потом объяснил: «Я увидел тебя, и мне срочно нужен был предлог, чтобы увидеть тебя снова». Его лицо было в тот момент очень растерянным – глаза и рот открыты, и переливы оранжевого цвета от желе на солнце придавали ему крайнюю схожесть с картиной Skrik.
– Добрый день, мальчик, как тебя зовут? – с должной скромностью и вежливостью начала разговор моя Madre, заставив его наконец закрыть свой рот.
С неловкими паузами между словами, посреди которых он вставлял «эм», новоиспеченный сосед все же ответил:
– Я Jerry. Jerry Green. Мы… Эм… То есть моя семья, рады, эм… что вы переехали в наш район. Да, а это вот вам. – Jerry протянул дрожащий подарок и продолжил: – У вас же есть дочка? Эм… сколько ей? Ну, в смысле, лет?
