Kitabı oku: «Человек, нашедший своё лицо», sayfa 2

Убийственный смех

После этой злополучной съемки Престо сел в автомобиль и, по словам шофера, «загнал машину насмерть».

Неудовлетворенность, обида на жизнь, возмущение несправедливостью природы, оскорбленное самолюбие, терзания неудовлетворенной любви – все, что накапливалось в его душе годами, словно прорвалось в страшном извержении. В бешеной езде он хотел найти успокоение, словно хотел убежать от самого себя.

– Вперед! Вперед! – кричал Престо и требовал, чтобы шофер дал полную скорость. И они мчались по дорогам, как преступники, за которыми гонится полиция. А за ними и в самом деле гнались. Пролетая мимо ферм, они давили гусей и уток, шествующих с соседнего пруда, и обозленные фермеры гнались за ними с палками, но, конечно, не могли догнать. Два раза за автомобилем погнались на мотоциклетках полицейские, так как автомобиль мчался с недопустимой скоростью и не желал остановиться, несмотря на энергичные требования полицейских. Однако полицейским мотоциклам невозможно было угнаться за автомобилем Престо. Это была одна из лучших во всей стране, сильнейших машин, сделанная по особому заказу Тонио. Он любил скорость во всем.

В пять часов вечера Престо, пожалев шофера, разрешил сделать остановку у придорожного кабачка и пообедать. Сам Престо не притронулся ни к чему и только выпил кувшин холодной воды.

И снова началась та же бешеная езда весь вечер и всю ночь. Шофер валился от усталости и, наконец, заявил, что он засыпает на ходу и не ручается, если разобьет машину вместе с седоком.

– Вперед! – крикнул Престо, но потом вдруг поднялся со своего места, отстранил шофера и сам взялся за руль. – Вы можете отдохнуть, – сказал Тонио шоферу. Тот завалился на широкое сиденье автомобиля и тотчас крепко уснул.

А мысли Престо неслись с такой же скоростью, как машина.

– Это надо кончить! Это надо кончить раз навсегда! – шептал Престо.

Когда шофер проснулся, было семь часов утра. Автомобиль стоял у виллы Гедды Люкс.

– Выспались? – ласково спросил Престо шофера. – Я зайду сказать доброе утро мисс Люкс, а вы подождите здесь. Потом мы поедем домой.

Семь часов утра – слишком ранний час для визита, но Тонио знал, что Гедда Люкс встает в шесть. Она вела чрезвычайно регулярный образ жизни по предписанию лучших профессоров-гигиенистов, чтобы на возможно больший срок сохранить обаяние молодости и красоты – свой капитал, на который она получала такие большие проценты.

Люкс уже приняла ванну, покончила с массажем и теперь делала легкую гимнастику в большой квадратной комнате, освещенной сверху, через потолок. Среди белых мраморных колонн стояли огромные зеркала, отражавшие Гедду. Во фланелевом утреннем костюме, полосатых шароварах, коротко остриженная и гладко причесанная, она напоминала очаровательного мальчика.

– Тонио? Так рано? – сказала она приветливо, увидав в зеркале приближавшегося к ней сзади Тонио Престо.

И, не прекращая выгибаться, наклоняться и распрямляться, продолжала:

– Садитесь. Сейчас будем пить кофе.

Она не спросила, что привело его в такой ранний час, так как привыкла к странностям Престо.

Тонио подошел к большой, удобной кушетке, присел на край, но тотчас вскочил и заходил большими кругами по комнате.

– Престо, перестаньте ходить, у меня голова кружится, глядя на вас, – сказала Люкс.

– Мне нужно поговорить с вами, – произнес Престо, не прекращая своей круговой прогулки. – По делу, по очень серьезному делу. Но я не могу разговаривать, когда вы раскачиваетесь и приседаете. Прошу вас, сядьте на диван.

Люкс посмотрела на Престо, в несколько прыжков добежала до дивана и уселась с ногами, оставив маленькие туфли на мозаичном полу. Престо подошел к ней и сказал:

– Вот так.

Видимо, он делал невероятные усилия, чтобы сохранить полное спокойствие, держать в повиновении свои руки и ноги, не двигать туфлеобразным носом.

– Гедда Люкс! Мисс Гедда!.. Я не умею говорить… Мне трудно… Я люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой.

Предательский нос его начал подниматься кверху и двигаться. Гедда опустила глаза вниз и, сдерживая поднимающуюся волну смеха, сказала как можно серьезнее и спокойнее:

– Антонио Престо. Но я не люблю вас, вы это знаете. А если нет обоюдной любви, что же может нас объединить? Коммерческий расчет? Он говорит против такого брака. Посудите сами. Мой капитал и мои доходы равняются вашим. Я не нуждаюсь в деньгах, но и не желаю уменьшать свои доходы. А брак с вами понизил бы мой заработок.

Престо дернул головой.

– Каким образом?..

Люкс, продолжая упорно смотреть на пол, ответила:

– Очень просто. Вы знаете, что публика боготворит меня. Вокруг моего имени создался своего рода культ. Для сотен тысяч и миллионов моих зрителей я являюсь идеалом женской красоты и чистоты. Но поклонники требовательны к своему божеству. Их преклонение должно быть оправдано. Толпа зорко следит за малейшими подробностями моей частной жизни. Когда я на экране, последний нищий имеет право любоваться мною и даже воображать себя на месте героя, завоевавшего мое сердце. И именно поэтому-то я никому не должна принадлежать. Толпа, пожалуй, примирилась бы еще, если бы я вышла замуж за героя, за мужчину, который получил всеобщее признание как идеал мужской красоты или мужских добродетелей. Достойным мужем для богини может быть только бог или, в крайнем случае, полубог… Если бы толпа узнала, что я вышла замуж за вас, она пришла бы в негодование. Она сочла бы это преступлением с моей стороны, издевательством над самыми лучшими чувствами моих поклонников. Толпа отвернулась бы от меня. А толпа делает успех…

– И деньги…

– И деньги, разумеется. И я не удивилась бы, если бы мистер Питч расторгнул контракт со мною. Я лишилась бы и денег, и славы, и поклонников…

– За сомнительное удовольствие иметь мужем такого урода, как я, – докончил Престо. – Довольно, мисс Люкс. Я понял вас. Вы правы. – Престо вдруг топнул ногой и тонким детским голосом закричал: – А если этот урод наделен горящим любящим сердцем? Если этот урод требует своего места под солнцем и своей доли счастья?..

Эта неожиданная вспышка заставила Гедду невольно приподнять глаза на Престо. Нос его двигался, как маленький хоботок, кожа на лбу то собиралась в морщины, то растягивалась до блеска, волосы ерошились, уши двигались, руки походили на поршни паровой машины, работающей на самом скором ходу.

Гедда Люкс уже не могла оторвать своего взора от Престо, и она начала смеяться, сначала тихо, потом все громче и громче.

Как будто повторялась вчерашняя «сцена у окна» дочери короля с мейстерзингером. Но там все было нарочно – так, по крайней мере, думала Люкс, – а здесь страдания и чувства мейстерзингера были самые настоящие. Гедда понимала всю неуместность и оскорбительность для Тонио ее смеха, но ничего не могла поделать с собой. А Престо как будто даже обрадовался этому смеху.

– Смейтесь! Смейтесь! – кричал он. – Смейтесь так, как вы еще никогда не смеялись! Смейтесь! Страшный уродец Антонио Престо будет вам говорить о своей любви.

И он говорил. Он кривлялся самым невероятным образом. Он пустил в ход весь свой многообразный арсенал ужимок и гримас.

Люкс смеялась все больше, глубже, сильнее. Этот смех уже походил на истерический припадок. Гедда корчилась на диване в припадке смеха и умоляюще смотрела на Престо. На глазах ее были слезы. Прерывающимся от смеха голосом она проговорила с трудом:

– Перестаньте, прошу вас!..

Но Престо был неумолим и неистощим. Люкс задыхалась, обессилела, почти теряла сознание. Она схватилась руками за судорожно вздымающуюся от смеха грудь, как человек в жесточайшем припадке астмы…

– Люди беспощадны к безобразию, пусть же и безобразие будет беспощадно к красоте. Моя душа почернела, как черный скорпион, и стала злее злого горбуна, – кричал Престо.

Гедда Люкс поняла, что он хочет убить ее смехом. Глаза Люкс расширились от ужаса. Руки ее тряслись, она теряла сознание.

Собрав всю силу воли, Гедда протянула руку к звонку, стоящему на столике возле дивана, и позвонила. Вошла горничная и увидела, что госпожа ее смеется мелким, захлебывающимся смехом, глядя на Престо. Горничная также посмотрела на него и вдруг схватила себя за бока, как будто ужасные колики сразу огнем прожгли ее внутренности, и, присев на пол, засмеялась неудержимым смехом. Увы, она так же была во власти Тонио, как и ее хозяйка.

К Гедде Люкс никто больше не мог прийти на помощь…

Твой нос – твоё богатство

Гофман сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в комнату вбежал Престо с воспаленными после бессонной ночи глазами, обветренным лицом и возбужденный более обыкновенного.

– Я ждал вас до трех часов ночи, – сказал Гофман.

Гофман нередко жил по нескольку дней на вилле Престо, находящейся недалеко от киностудии мистера «Питча и K°». Известный кинооператор Гофман был тенью Престо. Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом киноартиста, чтобы переносить на пленку самые оригинальные позы и наиболее удачные мимические моменты в игре подвижного лица. Тонио и Гофман были большими друзьями.

– Где вы пропадали? – спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.

– Я только что от Гедды Люкс. Кажется, я убил ее смехом.

– Это ваша специальность, – не придавая особого значения словам Престо, сказал Гофман.

– Да, да… За грехи отцов я награжден этим проклятием.

– Почему же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар. Смех – самая ценная валюта. Так было всегда.

– Да, но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, веселыми рассказами. А… Я смешу своим безобразием.

– Леонардо да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая красота. Он с особенной заботливостью разыскивал всюду людей, отличающихся исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А вы… вы… в сущности, даже не так уж безобразны. Необычайный комизм вызывается не столько вашей внешностью, сколько противоречием величия чувств вашей души с мизерностью телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Вы прекрасно зарабатываете, пользуетесь колоссальным успехом.

– Вот, вот, это самое. Величие чувств! Ах, Гофман, в этом все мое несчастье. Да, я человек возвышенных чувств, но с телом кретина. Я глубоко несчастен, Гофман. Деньги… слава – все это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины… Я получаю сотни писем в день от «поклонниц» со всех концов света. Но разве любовь руководит моими корреспондентками? Их привлекает мое богатство, моя слава. Это или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство и которые жаждут проявить свое чванство в роли жены столь знаменитого человека, как я. А вот Гедда Люкс… Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она отвергла его… Но теперь довольно. На чертовой дюжине можно остановиться. Самое большое мое горе в том, что я по натуре трагический актер. А принужден быть паяцем. Вы знаете, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических ролей всю свою душу, а толпа смеется.

Престо подошел к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению.

– О, проклятая рожа!

– Вы великолепны, Тонио! – воскликнул, усмехнувшись, Гофман. – Этот жест – что-то новенькое. Позвольте мне сходить за аппаратом.

Престо обернулся и посмотрел на Гофмана с укором.

– И ты, Брут! Послушайте, Гофман, подождите, не ходите никуда. Побудьте хоть один раз только моим другом, а не кинооператором… Скажите мне, почему такая несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно переменить, а свое лицо никогда. Оно как проклятие лежит на тебе.

– Недосмотр родителей, – ответил Гофман. – Когда будете родиться следующий раз, потребуйте сначала, чтобы родители показали вашу карточку, и если она не будет похожа на херувима – не родитесь.

– Не шутите, Гофман. Для меня это слишком серьезно. Вот из несчастного урода, голыша, я превратился в миллионера. Но на все мое богатство я не могу купить себе пяти миллиметров, которых не хватает, чтобы придать благообразие хотя бы одному моему носу.

– Почему же не можете? Поезжайте в Париж, там вам сделают операцию. Впрыснут парафин под кожу и сделают из вашей туфли прекрасную грушу дюшес. Или еще лучше – сейчас носы переделывают хирургическим путем. Пересаживают косточки, кожу. Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и написано: «Принимаю в починку носы. Римские и греческие на пятьдесят процентов дороже».

Тонио покачал головой.

– Нет, это не то. Я знаю одну девушку. В детстве она перенесла какую-то тяжелую болезнь, кажется, дифтерит, после которой у нее запала переносица. Ей не так давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало помогла ей. Нос остался почти таким же безобразным, как и был. Притом кожа на переносице выделяется беловатым пятном.

– Может быть, делал плохой хирург. Постойте, да чего лучше? На днях я читал в газете, что, кажется, в Сакраменто живет врач Цорн, который делает настоящие чудеса. Цорн воздействует на какую-то железу, мечевидную или щитовидную – не помню, и еще на железу в мозгу, отчего у человека изменяется не только лицо, но и все тело, прибавляется рост, удлиняются конечности. Впрочем, может быть, все это газетная утка.

– В какой газете вы читали это? – возбужденно спросил Престо.

– Право, уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты вам сообщат его адрес.

– Гофман, я еду! Еду немедленно. Себастьян! Себастьян!

Вошел старый слуга.

– Себастьян, скажи шоферу, чтобы он готовил машину.

– Шофер спит, вы вчера замучили его, – ворчливо сказал Себастьян.

– Да, правда, пусть спит. Себастьян, вызови такси, укладывай белье и костюмы в чемодан. Я еду.

– Не сумасшествуйте, завтра съемка, – сказал с тревогой Гофман.

– Пусть отложат. Скажите, что я заболел.

– Не теряйте рассудка, Тонио. Ведь если доктор действительно изменит вашу наружность, то вы уже не в состоянии будете окончить роль мейстерзингера в фильме «Любовь и смерть». А вы обязаны сделать это по контракту.

– К черту контракт!

– И вы уплатите неустойку!

– К черту неустойку! Скажите, Гофман, могу я на вас полагаться, как на друга?

Гофман кивнул головой.

– Так вот что, – продолжал, подумав, Престо. – Я не знаю, на сколько времени задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в Париж. На всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться: я пробуду в отъезде четыре месяца. Вы давно хотели побывать на Сандвичевых островах. Поезжайте. Отдохните, проветритесь и привезите великолепный видовой фильм. Без аппарата ведь вы существовать не можете. Мою виллу прекрасно сбережет Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян! Чемодан готов?

– В последний раз говорю вам: одумайтесь, – сказал, волнуясь, Гофман. – Ведь ваш нос – ваше богатство.

– Да где же ты, Себастьян? Ты вызвал по телефону таксомотор?

Чародей Цорн

Газеты не солгали: доктор Цорн существовал. В Сакраменто первый отельный служитель, к которому обратился с вопросом Престо, сообщил его адрес.

– Доктор Цорн! Кто же его не знает! Это настоящий чародей! – ответил лакей.

Престо еще не совсем верил – может быть, лакей подкуплен, и его слова – простая коммерческая реклама, но интерес к Цорну усилился. Тонио позавтракал и, не отдохнув как следует после дороги, потребовал счет. Ему пришлось уплатить за сутки, хотя он только позавтракал в отеле.

Через несколько минут Престо уже ехал в автомобиле по плодородной прерии долины Сакраменто. Шофер уверенно вел машину. Было видно, что он уже не раз отвозил пациентов к доктору Цорну.

С широкой автострады машина повернула вправо на более узкую, но такую же прекрасную гудронированную дорогу. Капли машинного масла и бесчисленные шины залоснили дорогу до металлического блеска, и она сверкала в лучах солнца, как темная река. Характер местности изменился. Река Сакраменто осталась в стороне. Появились небольшие холмы, покрытые рощами, очевидно искусственно посаженные в этой почти безлесной местности, из вечнозеленого дуба, красного дерева, сахарной сосны, кипарисов, оливковых деревьев. Опушки были покрыты кактусами, вереском, молочаем. Иногда встречались апельсиновые плантации. Горячий воздух приносил запах хвои и полевых цветов.

Когда шофер остановился около колонки, чтобы возобновить запас бензина и освежить пересохшее горло стаканом ледяного оранжада в маленькой придорожной гостинице, Престо вышел из машины. Ему также хотелось пить.

Его, как везде, узнали. Поднялась суета. Улыбающийся хозяин стоял в дверях, кланяясь Тонио, как старому знакомому. Из окон выглядывали женские и детские лица с таким видом, словно они смотрели на экран, ожидая нового смешного трюка знаменитого артиста. Тонио поморщился.

Сегодня его, сильней чем всегда, раздражало внимание публики.

Пока Престо и шофер пили оранжад в прохладе полутемной комнаты, отельный слуга быстро и ловко заправлял машину, обтирая пыль с кузова, пробовал шины…

– Вы уже возили пассажиров к доктору Цорну? – спросил Престо шофера.

– Десятки, если не сотни раз, – ответил шофер. – Но обратно мне никогда не приходилось возить их.

Престо беспокойно зашевелил носом. Это так рассмешило шофера, что он поперхнулся и пролил на стол оранжад.

– Простите… в горле запершило, – смущенно оправдывался шофер.

Но Престо не слушал его извинений.

«Неужели пациенты Цорна все умирают? – со страхом подумал он. – Не может быть. Просто у доктора имеется свой гараж, да и пациенты Цорна, видимо, должны быть богатыми людьми, имеющими свои машины».

И все же Престо спросил шофера:

– Что вы этим хотите сказать?

– То, что люди, которые едут к Цорну, не возвращаются назад.

Престо отвернулся – он чувствовал, что его предательский нос вновь зашевелился.

– Как это? – спросил Престо упавшим голосом.

– Так, – отвечал шофер, стараясь не глядеть на Престо, чтобы вновь не рассмеяться. – Это может подтвердить и хозяин отеля, в котором вы останавливались в Сакраменто. От доктора возвращаются иные люди, совершенно непохожие на тех, которые приезжали к нему, хотя они и называют себя прежними именами и фамилиями. Вместо скелетов уезжают толстяки, вместо карликов – люди выше среднего роста, вместо уродов – красавцы. Говорят, был даже случай, когда женщина вернулась усатым мужчиной. Хозяин отеля узнал ее по большой родинке на щеке.

– Ах, вот в чем дело! – с облегчением воскликнул Престо.

Значит, все в порядке. Цорн, очевидно, делает настоящие чудеса. Престо скоро станет совершенно другим человеком. Впервые он ясно представил себе это, и ему вдруг стало как-то не по себе. Что же станет со старым Престо? Ведь это почти смерть и воскрешение в новом теле.

«Несчастный, жалкий уродец! Мы прожили с тобой нелегкую жизнь! – мысленно обратился Престо к самому себе. – И ты все-таки вывел меня в люди, а я, неблагодарный, обрекаю тебя на уничтожение! Не отказаться ли от этой затеи?»

Но, вспомнив о Люкс, Престо решил немедля мчаться навстречу своей судьбе, которую приготовит ему кудесник Цорн.

Крутой поворот дороги – и перед Престо открылся чудесный сад, окруженный легкой и изящной решеткой. У широких ворот – два лежащих мраморных льва и небольшой домик с дорийскими колоннами. Шофер дал гудок. Из домика вышел сторож, бритый старик в белом костюме. Он кивнул шоферу, как старому знакомому, и машина беспрепятственно въехала в ворота. За ними шла широкая дорожка, посыпанная золотистым желтым песком. Среди вечнозеленых дубов и каштанов виднелись отлично содержащиеся клумбы цветов, фонтаны, закованные в бетонные берега водоемы, отражающие, как в зеркале, мраморные беседки, белизну которых подчеркивала темная зелень кипарисов, неподвижных, словно окаменевших в горячем воздухе. А дальше по сторонам дороги на полянах, за живой изгородью из кактусов и вечнозеленых колючих кустарников, виднелись изящные коттеджи и виллы. Окруженное плакучими ивами, промелькнуло озеро с медленно плавающими лебедями. Престо с любопытством смотрел по сторонам, и его невольно начинало брать сомнение – уж не ошибся ли шофер. Это место совсем не напоминало лечебного заведения. Так выглядят фешенебельные дачные поселения американской денежной аристократии.

Но шофер уверенно вел машину берегом озера к длинному одноэтажному белому зданию с плоской крышей и широкой верандой перед ним. Это была контора медицинско-коммерческого предприятия доктора Цорна. Он имел дело только с пациентами, которые могли платить за лечение бешеные деньги. Талантливый ученый, экспериментатор-эндокринолог Цорн намного опередил своих коллег. Ему удалось открыть многие тайны организма и найти средства воздействия на процессы, протекающие в темных глубинах таинственных желез внутренней секреции. Как человек практичный, он не опубликовал свои открытия на благо всего страждущего человечества, а держал их в строжайшем секрете, чтобы быть монополистом в своей области и делать из этого деньги. Только несколько бедняков воспользовались научными достижениями Цорна. Он сразу хотел поставить дело на широкую ногу, но так как у него не хватало для этого личных средств, то ему пришлось прибегнуть к займам. И, чтобы убедить своих кредиторов в том, что они помещают капитал в верное дело, ему пришлось произвести несколько демонстраций. Цорн нашел бедняков-уродов, некоторым из них ему даже пришлось заплатить за право произвести над ними эксперименты. Почти на глазах капиталистов, к которым он обратился за помощью, Цорн произвел несколько чудесных превращений – произвольно увеличивал и уменьшал рост, превращал уродов в нормальных людей, успешно устраняя чрезмерную худобу или ожирение. Последнее в особенности поразило будущих кредиторов. Ожирение – чуть ли не профессиональная болезнь миллионеров: сидячая жизнь, обильное питание. Да, Цорн открыл золотую жилу! И капиталисты выразили желание войти с Цорном в компанию. Другие предлагали ему организовать акционерное общество для изготовления и продажи препаратов его изобретения. Но Цорн сам был хорошим коммерсантом. Зачем компаньоны, зачем делиться с другими, если весь доход от своего предприятия он может сам получить целиком! И Цорн предпочел кредит на высоких процентах организации акционерной компании. И он не ошибся. В несколько лет Цорн погасил долги и теперь приумножал свои капиталы.

С самого начала он делал ставку на пациентов-миллионеров. И, устраивая свою лечебницу-санаторий, он преследовал две цели: во-первых, его богатые пациенты должны были найти все те удобства и роскошь, к которым они привыкли, во-вторых, сама обстановка, благодатный калифорнийский климат, вместе с искусством садоводов обязаны способствовать лечению. Каждому пациенту предоставлялся отдельный коттедж или вилла – в зависимости от капиталов – с полным штатом прислуги и отличными поварами. Пациенты должны были возможно меньше чувствовать лечебный режим. Правда, каждого вновь прибывшего пациента Цорн подвергал тщательному обследованию, но, сделав затем назначение, он мало беспокоил их, приглашая в свой кабинет не чаще одного раза в три дня. Лечение состояло в приеме пилюль – за этим следила специально приставленная к каждому пациенту сестра – и во внутривенном вливании, которое производили ассистенты. Эти процедуры отнимали всего несколько минут в день. Остальным временем пациенты располагали совершенно свободно, читали, катались на лодках, ездили верхом, играли в лаун-теннис, вечерами слушали хороший симфонический концерт, посещали дансинг или кино.

Таково было предприятие Цорна, куда приехал Тонио.