Kitabı oku: «Полное собрание стихотворений», sayfa 9

«Когда я вышел – были зори…»

 
Когда я вышел – были зори,
Белело утро впереди.
Я думал: забелеет вскоре
Забытое в моей груди.
О, час коварный, миг случайный'
Я сердцем слаб во тьме ночной,
И этой исповедью тайной
В слезах излился пред тобой…
И вышел в снах – и в отдаленьи
Пошла покинутая там,
И я поверил на мгновенье
Встающим в сумраке домам.
Смотрел на ласковые зори,
Мечтал про утро впереди
И думал: забелеет вскоре
Давно забытое в груди…
 

17 апреля – 28 сентября 1902

«Был вечер поздний и багровый…»

 
Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый —
Младенца Дева родила.
 
 
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.
 
 
И было знаменье и чудо:
В невозмутимой тишине
Среди толпы возник Иуда
В холодной маске, на коне.
 
 
Владыки, полные заботы,
Послали весть во все концы,
И на губах Искариота
Улыбку видели гонцы.
 

19 апреля – 28 сентября 1902 (1907?)

Старик

А. С. Ф.

 
Под старость лет, забыв святое,
Сухим вниманьем я живу.
Когда-то – там – нас было двое,
Но то во сне – не наяву.
 
 
Смотрю на бледный цвет осенний,
О чем-то память шепчет мне…
Но разве можно верить тени,
Мелькнувшей в юношеском сне?
 
 
Всё это было, или мнилось?
В часы забвенья старых ран
Мне иногда подолгу снилась
Мечта, ушедшая в туман.
 
 
Но глупым сказкам я не верю,
Больной, под игом седины.
Пускай другой отыщет двери,
Какие мне не суждены.
 

29 сентября 1902

Случайному

 
Ты мне явился, темнокудрый,
Ты просиял мне и потух.
Всё, что сказал ты, было мудро,
Но ты бедней, чем тот пастух.
 
 
Он говорил со мной о счастьи,
На незнакомом языке,
Он пел о буре, о ненастьи
И помнил битвы вдалеке.
 
 
Его слова казались песней.
Восторг и бури полюбя,
Он показался мне чудесней
И увлекательней тебя.
 
 
И я, задумчиво играя
Его богатством у костра,
Сегодня томно забываю
Тебя, сиявшего вчера.
 

30 сентября 1902 (13 ноября 1915)

«Стремленья сердца непомерны…»

 
Стремленья сердца непомерны,
Но на вершинах – маяки.
Они испытаны и верны,
И бесконечно далеки.
Там стерегут мое паденье
Веселых ангелов четы.
Там лучезарным сновиденьем
В лазури строгой блещешь Ты.
Призвал ли я Тебя из праха,
Иль Ты Сама ко мне сошла,
Но, неизведанного страха,
Душа, вкусивши, замерла…
 

15 – 30 сентября 1902 (1908?)

«Передо мной – моя дорога…»

 
Передо мной – моя дорога,
Хранитель вьется в высоте:
То – ангел, ропщущий на бога
В неизъяснимой чистоте.
 
 
К нему не долетают стоны,
Ему до неба – взмах крыла,
Но тайновиденья законы
Еще земля превозмогла.
 
 
Он, белокрылый, звонко бьется,
Я отразил его мятеж:
Высоко песня раздается, —
Здесь – вздохи те же, звуки те ж.
 
 
И я тянусь, подобный стеблю,
В голубоватый сумрак дня,
И тайно вздохами колеблю
Траву, обнявшую меня.
 

30 сентября 1902

«Всё, что в море покоит волну…»

 
Всё, что в море покоит волну,
Всколыхнет ее в бурные дни.
Я и ныне дремлю и усну —
До заката меня не мани…
 
 
О, я знаю, что солнце падет
За вершину прибрежной скалы!
Всё в единую тайну сольет
Тишина окружающей мглы!
 
 
Если знал я твои имена, —
Для меня они в ночь отошли…
Я с Тобой, золотая жена,
Облеченная в сумрак земли.
 

Сентябрь 1902

«Все они загораются здесь…»

 
Все они загораются здесь.
Там – туманы и мертвенный дым,
Безначальная хмурая весь,
С ней роднюся я духом моим.
Но огни еще всё горячи,
Всё томлюсь в огневой полосе…
Только дума рождает ключи,
Холодеющий сон о красе…
Ах, и дума уйдет и замрет,
Будет прежняя сила кипеть,
Только милая сердцу вздохнет,
Только бросит мне зов – улететь.
Полетим в беззаконную весь,
В вышине, воздыхая, замрем..
Только ужас рождается здесь.
Там – лишь нежная память о нем.
 

Сентябрь 1902

«Я ждал под окнами в тени…»

 
Я ждал под окнами в тени,
Готовый гибнуть и смеяться.
Они ушли туда – одни —
Любить, мечтать и целоваться
 
 
Рука сжимала тонкий нож.
В лохмотьях, нищий, был я жалок
Мечтал про счастье и про ложь,
Про белых, девственных русалок.
 
 
И, дрогнув, пробегала тень,
Спешил рассеянный прохожий.
Там смутно нарождался день,
С прошедшим схожий и несхожий.
 
 
И вот они – вдвоем – одни…
Он шепчет, жмет, целует руки…
И замер я в моей тени,
Раздавлен тайной серой скуки.
 

Сентябрь 1902

«При желтом свете веселились…»

 
При желтом свете веселились,
Всю ночь у стен сжимался круг,
Ряды танцующих двоились,
И мнился неотступный друг.
 
 
Желанье поднимало груди,
На лицах отражался зной.
Я проходил с мечтой о чуде,
Томимый похотью чужой…
 
 
Казалось, там, за дымкой пыли,
В толпе скрываясь, кто-то жил,
И очи странные следили,
И голос пел и говорил…
 

Сентябрь 1902

«О легендах, о сказках, о тайнах…»

 
О легендах, о сказках, о тайнах.
Был один Всепобедный Христос.
На пустынях, на думах случайных
Начертался и вихри пронес.
 
 
Мы терзались, стирались веками,
Закаляли железом сердца,
Утомленные, вновь вспоминали
Непостижную тайну Отца.
 
 
И пред ним распростертые долу
Замираем на тонкой черте:
Не понять Золотого Глагола
Изнуренной железом мечте.
 

Сентябрь 1902

«Он входил простой и скудный…»

 
Он входил простой и скудный,
Не дыша, молчал и гас.
Неотступный, изумрудный
На него смеялся глаз.
 
 
Или тайно изумленный
На него смотрел в тиши.
Он молчал, завороженный
Сладкой близостью души.
 
 
Но всегда, считая миги,
Знал – изменится она.
На страницах тайной книги
Видел те же письмена.
 
 
Странен был, простой и скудный
Молчаливый нелюдим.
И внимательный, и чудный
Тайный глаз следил за ним.
 

Сентябрь 1902

«Явился он на стройном бале…»

 
Явился он на стройном бале
В блестяще сомкнутом кругу.
Огни зловещие мигали,
И взор описывал дугу.
 
 
Всю ночь кружились в шумном танце,
Всю ночь у стен сжимался круг.
И на заре – в оконном глянце
Бесшумный появился друг.
 
 
Он встал и поднял взор совиный,
И смотрит – пристальный – один,
Куда за бледной Коломбиной
Бежал звенящий Арлекин.
 
 
А там – в углу – под образами,
В толпе, мятущейся пестро,
Вращая детскими глазами,
Дрожит обманутый Пьеро.
 

7 октября 1902

«Свобода смотрит в синеву…»

 
Свобода смотрит в синеву.
Окно открыто. Воздух резок.
За желто-красную листву
Уходит месяца отрезок.
 
 
Он будет ночью – светлый серп,
Сверкающий на жатве ночи.
Его закат, его ущерб
В последний раз ласкает очи.
 
 
Как и тогда, звенит окно.
Но голос мой, как воздух свежий,
Пропел давно, замолк давно
Под тростником у прибережий.
 
 
Как бледен месяц в синеве,
Как золотится тонкий волос…
Как там качается в листве
Забытый, блеклый, мертвый колос.
 

10 октября 1902 (Лето 1904)

«Ушел он, скрылся в ночи…»

 
Ушел он, скрылся в ночи,
Никто не знает, куда.
На столе остались ключи,
В столе – указанье следа.
 
 
И кто же думал тогда,
Что он не придет домой?
Стихла ночная езда —
Он был обручен с Женой.
 
 
На белом холодном снегу
Он сердце свое убил.
А думал, что с Ней в лугу
Средь белых лилий ходил.
 
 
Вот брезжит утренний свет,
Но дома его всё нет.
Невеста напрасно ждет,
Он был, но он не придет.
 

12 октября 1902 (1916)

«О легендах, о сказках, о мигах:…»

 
О легендах, о сказках, о мигах:
Я искал до скончания дней
В запыленных, зачитанных книгах
Сокровенную сказку о Ней.
 
 
Об отчаяньи муки напрасной:
Я стою у последних ворот
И не знаю – в очах у Прекрасной
Сокровенный огонь, или лед.
 
 
О последнем, о светлом, о зыбком:
Не открою, и дрогну, и жду:
Верю тихим осенним улыбкам,
Золотистому солнцу на льду.
 

17 октября 1902 (1907)

Religio⁹

1

 
Любил я нежные слова.
Искал таинственных соцветий.
И, прозревающий едва,
Еще шумел, как в играх дети.
 
 
Но, выходя под утро в луг,
Твердя невнятные напевы,
Я знал Тебя, мой вечный друг,
Тебя, Хранительница-Дева.
 
 
Я знал, задумчивый поэт,
Что ни один не ведал гений
Такой свободы, как обет
Моих невольничьих Служений.
 

2

 
Безмолвный призрак в терему,
Я – черный раб проклятой крови
Я соблюдаю полутьму
В Ее нетронутом алькове.
 
 
Я стерегу Ее ключи
И с Ней присутствую, незримый,
Когда скрещаются мечи
За красоту Недостижимой.
 
 
Мой голос глух, мой волос сед.
Черты до ужаса недвижны.
Со мной всю жизнь – один Завет
Завет служенья Непостижной.
 

18 октября 1902

«Вхожу я в темные храмы…»

 
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю, бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
 
 
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
 
 
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
 
 
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни
Но я верю: Милая – Ты.
 

25 октября 1902

«Ты свята, но я Тебе не верю…»

 
Ты свята, но я Тебе не верю,
И давно всё знаю наперед:
Будет день, и распахнутся двери,
Вереница белая пройдет.
 
 
Будут страшны, будут несказанны
Неземные маски лиц…
Буду я взывать к Тебе: «Осанна!»,
Сумасшедший, распростертый ниц.
 
 
И тогда, поднявшись выше тлена,
Ты откроешь Лучезарный Лик.
И, свободный от земного плена,
Я пролью всю жизнь в последний
 

29 октября 1902

«Будет день, словно миг веселья…»

 
Будет день, словно миг веселья.
Мы забудем все имена.
Ты сама придешь в мою келью
И разбудишь меня от сна.
 
 
По лицу, объятому дрожью,
Угадаешь думы мои.
Но всё прежнее станет ложью,
Чуть займутся Лучи Твои.
 
 
Как тогда, с безгласной улыбкой
Ты прочтешь на моем челе
О любви неверной и зыбкой,
О любви, что цвела на земле.
 
 
Но тогда – величавей и краше,
Без сомнений и дум приму
И до дна исчерпаю чашу,
Сопричастный Дню Твоему.
 

31 октября 1902

«Блаженный, забытый в пустыне…»

 
Блаженный, забытый в пустыне,
Ищу небывалых распятий.
Молюсь небывалой богине —
Владыке исчезнувших ратей.
 
 
Ищу тишины и безлюдий,
Питаюсь одною отравой.
Истерзанный, с язвой кровавой,
Когда-нибудь выйду к вам, люди!
 

Октябрь 1902 (20 февраля 1915)

«Его встречали повсюду…»

 
Его встречали повсюду
На улицах в сонные дни.
Он шел и нес свое чудо,
Спотыкаясь в морозной тени.
 
 
Входил в свою тихую келью,
Зажигал последний свет,
Ставил лампаду веселью
И пышный лилий букет.
 
 
Ему дивились со смехом,
Говорили, что он чудак.
Он думал о шубке с мехом
И опять скрывался во мрак.
 
 
Однажды его проводили,
Он весел и счастлив был,
А утром в гроб уложили,
И священник тихо служил.
 

Октябрь 1902

«Они живут под серой тучей…»

 
Они живут под серой тучей.
Я им чужда и не нужна.
Они не вспомнят тех созвучий,
Которым я научена.
 
 
Я всё молчу и всё тоскую.
Слова их бледны и темны.
Я вспоминаю голубую
Лазурь родимой стороны.
 
 
Как странно им на все вопросы
Встречать молчанье и вопрос!
Но им приятно гладить косы
Моих распущенных волос.
 
 
Их удивленье не обидно,
Но в предвечерние часы
Мне иногда бывает стыдно
Моей распущенной косы.
 

Октябрь 1902

«Мысли мои утопают в бессилии…»

 
Мысли мои утопают в бессилии.
Душно, светло, безотрадно и весело.
Ты, прозвеневшая в странном обилии,
Душу мою торжеством занавесила.
 
 
Нет Тебе имени. Неизреченная,
Ты – моя тайна, до времени скрытая,
Солнце мое, в торжество облеченное,
Чаша блаженная и ядовитая!
 

Октябрь 1902

«Разгораются тайные знаки…»

 
Разгораются тайные знаки
На глухой, непробудной стене.
Золотые и красные маки
Надо мной тяготеют во сне.
 
 
Укрываюсь в ночные пещеры
И не помню суровых чудес.
На заре – голубые химеры
Смотрят в зеркале ярких небес.
 
 
Убегаю в прошедшие миги,
Закрываю от страха глаза,
На листах холодеющей книги —
Золотая девичья коса.
 
 
Надо мной небосвод уже низок,
Черный сон тяготеет в груди.
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар – впереди.
 

Октябрь 1902

«Мне страшно с Тобой встречаться…»

 
Мне страшно с Тобой встречаться.
Страшнее Тебя не встречать.
Я стал всему удивляться,
На всем уловил печать.
 
 
По улице ходят тени,
Не пойму – живут, или спят.
Прильнув к церковной ступени,
Боюсь оглянуться назад.
 
 
Кладут мне на плечи руки,
Но я не помню имен.
В ушах раздаются звуки
Недавних больших похорон.
 
 
А хмурое небо низко —
Покрыло и самый храм.
Я знаю: Ты здесь. Ты близко.
Тебя здесь нет. Ты – там.
 

5 ноября 1902

«Дома растут, как желанья…»

 
Дома растут, как желанья,
Но взгляни внезапно назад:
Там, где было белое зданье,
Увидишь ты черный смрад.
 
 
Так все вещи меняют место,
Неприметно уходят ввысь.
Ты, Орфей, потерял невесту, —
Кто шепнул тебе: «Оглянись…»?
 
 
Я закрою голову белым,
Закричу и кинусь в поток.
И всплывет, качнется над телом
Благовонный, речной цветок.
 

5 ноября 1902

7 – 8 ноября 1902 года

 
Осанна! Ты входишь в терем!
Ты – Голос, Ты – Слава Царицы!
Поем, вопием и верим,
Но нас гнетут багряницы!
Мы слепы от слез кровавых,
Оглушенные криками тлений.
......................
Но в небывалых словах
Принесла нам вздохи курений!
 

«Я их хранил в приделе Иоанна…»

 
Я их хранил в приделе Иоанна,
Недвижный страж, – хранил огонь лампад.
 
 
И вот – Она, и к Ней – моя Осанна —
Венец трудов – превыше всех наград.
 
 
Я скрыл лицо, и проходили годы.
Я пребывал в Служеньи много лет.
 
 
И вот зажглись лучом вечерним своды,
О на дала мне Царственный Ответ.
 
 
Я здесь один хранил и теплил свечи.
Один – пророк – дрожал в дыму кадил.
 
 
И в Оный День – один участник Встречи —
Я этих Встреч ни с кем не разделил.
 

8 ноября 1902

Сфинкс

 
Шевельнулась безмолвная сказка пустынь,
Голова поднялась, высока.
Задрожали слова оскорбленных богинь
И готовы слететь с языка…
Преломилась излучиной гневная бровь,
Зарываются когти в песке…
Я услышу забытое слово Любовь
На забытом, живом языке…
Но готовые врыться в сыпучий песок
Выпрямляются лапы его…
И опять предо мной – только тайный намек
Нераскрытой мечты торжество.
 

8 ноября 1902 (Апрель 1918)

«Загляжусь ли я в ночь на метелицу…»

 
Загляжусь ли я в ночь на метелицу,
Загорюсь – и погаснуть невмочь.
Что в очах Твоих, красная девица,
Нашептала мне синяя ночь.
 
 
Нашепталась мне сказка косматая,
Нагадал заколдованный луг
Про тебя сновиденья крылатые,
Про тебя, неугаданный друг.
 
 
Я завьюсь снеговой паутиною,
Поцелуи, что долгие сны.
Чую сердце твое лебединое,
Слышу жаркое сердце весны.
 
 
Нагадала Большая Медведица,
Да колдунья, морозная дочь,
Что в очах твоих, красная девица
На челе твоем, синяя ночь.
 

12 ноября 1902

«Стою у власти, душой одинок…»

 
Стою у власти, душой одинок,
Владыка земной красоты.
Ты, полный страсти ночной цветок,
Полюбила мои черты.
 
 
Склоняясь низко к моей груди,
Ты печальна, мой вешний цвет.
Здесь сердце близко, но там впереди
Разгадки для жизни нет.
 
 
И, многовластный, числю, как встарь,
Ворожу и гадаю вновь,
Как с жизнью страстной я, мудрый царь,
Сочетаю Тебя, Любовь?
 

14 ноября 1902

«Ушел я в белую страну…»

 
Ушел я в белую страну,
Минуя берег возмущенный.
Теперь их голос отдаленный
Не потревожит тишину.
 
 
Они настойчиво твердят,
Что мне, как им, любезно братство,
И христианское богатство
Самоуверенно сулят.
 
 
Им нет числа. В своих гробах
Они замкнулись неприступно.
Я знаю: больше чем преступно
Будить сомненье в их сердцах.
 
 
Я кинул их на берегу.
Они ужасней опьяненных.
И в глубинах невозмущенных
Мой белый светоч берегу.
 

16 ноября 1902 (1907)

«Еще бледные зори на небе…»

Несбыточное грезится опять.

Фет

 
Еще бледные зори на небе,
Далеко запевает петух.
На полях в созревающем хлебе
Червячок засветил и потух.
 
 
Потемнели ольховые ветки,
За рекой огонек замигал.
Сквозь туман чародейный и редкий
Невидимкой табун проскакал.
 
 
Я печальными еду полями,
Повторяю печальный напев.
Невозможные сны за плечами
Исчезают, душой овладев.
 
 
Я шепчу и слагаю созвучья —
Небывалое в думах моих.
И качаются серые сучья,
Словно руки и лица у них.
 

17 ноября 1902 (1918)

Жрец

 
Там – в синевах – была звезда.
Я шел на башню – ждать светила.
И в синий мрак, в огнях стыда,
На башню девушка входила.
Внизу белели города
И дол вздыхающего Нила.
 
 
И ночь текла – влажней мечты,
Вся убеленная от счастья.
Мы жгли во славу чистоты,
Во славу непорочной страсти
Костры надзвездной красоты
И целомудренные страсти.
 
 
И я, недвижно бледнолиц,
Когда заря едва бледнела,
Сносил в покровах багряниц
Ее нетронутое тело.
И древний Нил, слуга цариц,
Свершал таинственное дело.
 

17 ноября 1902

«Я надел разноцветные перья…»

 
Я надел разноцветные перья,
Закалил мои крылья – и жду.
Надо мной, подо мной – недоверье,
Расплывается сумрак – я жду.
 
 
Вот сидят, погружаясь в дремоту,
Птицы, спутники прежних годов.
Всё забыли, не верят полету
И не видят, на что я готов.
 
 
Эти бедные, сонные птицы —
Не взлетят они стаей с утра,
Не заметят мерцанья денницы,
Не поймут восклицанья: «Пора!»
 
 
Но сверкнут мои белые крылья,
И сомкнутся, сожмутся они,
Удрученные снами бессилья,
Засыпая на долгие дни.
 

21 ноября 1902

Песня Офелии

 
Он вчера нашептал мне много,
Нашептал мне страшное, страшное.
Он ушел печальной дорогой,
А я забыла вчерашнее —
забыла вчерашнее.
 
 
Вчера это было – давно ли?
Отчего он такой молчаливый?
Я не нашла моих лилий в поле,
Я не искала плакучей ивы —
плакучей ивы.
 
 
Ах, давно ли! Со мною, со мною
Говорили – и меня целовали…
И не помню, не помню – скрою,
О чем берега шептали —
берега шептали.
 
 
Я видела в каждой былинке
Дорогое лицо его страшное…
Он ушел по той же тропинке,
Куда уходило вчерашнее —
уходило вчерашнее…
 
 
Я одна приютилась в поле,
И не стало больше печали.
Вчера это было – давно ли?
Со мной говорили, и меня целовали
меня целовали.
 

23 ноября 1902 (Лето 1904)

«Мы проснулись в полном забвении…»

 
Мы проснулись в полном забвении —
в полном забвении.
Не услышали ничего. Не увидели никого.
Больше не было слуха и зрения —
слуха и зрения…
 
 
Колыхались, качались прекрасные —
венчались прекрасные
Над зыбью Дня Твоего…
Мы были страстные и бесстрастные —
страстные и бесстрастные.
 
 
Увидали в дали несвязанной —
в дали нерассказанной
Пересвет Луча Твоего.
Нам было сказано. И в даль указано.
Всё было сказано. Всё рассказано.
 

23 ноября 1902 (1907)

«Я, изнуренный и премудрый…»

 
Я, изнуренный и премудрый,
Восстав от тягостного сна,
Перед Тобою, Златокудрой,
Склоняю долу знамена.
 
 
Конец всеведущей гордыне. —
Прошедший сумрак разлюбя,
Навеки преданный Святыне,
Во всем послушаюсь Тебя.
 
 
Зима пройдет – в певучей вьюге
Уже звенит издалека.
Сомкнулись царственные дуги,
Душа блаженна. Ты близка.
 

30 ноября 1902

«Золотит моя страстная осень…»

 
Золотит моя страстная осень
Твои думы и кудри твои.
Ты одна меж задумчивых сосен
И поешь о вечерней любви.
 
 
Погружаясь в раздумья лесные,
Ты училась меня целовать.
Эти ласки и песни ночные —
Только ночь – загорятся опять.
 
 
Я страстнее и дольше пробуду
В упоенных объятьях твоих
И зарей светозарному чуду
Загорюсь на вершинах лесных.
 

Ноябрь 1902

Голос

 
Жарки зимние .туманы —
Свод небесный весь в крови
Я иду в иные страны
Тайнодейственной любви.
 
 
Ты – во сне. Моих объятий
Не дарю тебе в ночи.
Я – царица звездных ратей,
Не тебе – мои лучи.
 
 
Ты обманут неизвестным:
За священные мечты
Невозможно бестелесным
Открывать свои черты.
 
 
Углубись еще бесстрастней
В сумрак духа своего:
Ты поймешь, что я прекрасней
Привиденья твоего.
 

3 декабря 1902 (1918)

«Я буду факел мой блюсти…»

 
Я буду факел мой блюсти
У входа в душный сад.
Ты будешь цвет и лист плести
Высоко вдоль оград.
 
 
Цветок – звезда в слезах росы
Сбежит ко мне с высот.
Я буду страж его красы —
Безмолвный звездочет.
 
 
Но в страстный час стена низка,
Запретный цвет любим.
По следу первого цветка
Откроешь путь другим.
 
 
Ручей цветистый потечет —
И нет числа звездам.
И я забуду строгий счет
Влекущимся цветам.
 

4 декабря 1902

«Мы всюду. Мы нигде. Идем…»

 
Мы всюду. Мы нигде. Идем,
И зимний ветер нам навстречу
В церквах и в сумерки и днем
Поет и задувает свечи.
 
 
И часто кажется – вдали,
У темных стен, у поворота,
Где мы пропели и прошли,
Еще поет и ходит Кто-то.
 
 
На ветер зимний я гляжу:
Боюсь понять и углубиться.
Бледнею. Жду. Но не скажу,
Кому пора пошевелиться.
 
 
Я знаю всё. Но мы – вдвоем.
Теперь не может быть и речи,
Что не одни мы здесь идем,
Что Кто-то задувает свечи.
 

5 декабря 1902

«Я смотрел на слепое людское строение…»

Андрею Белому

 
Я смотрел на слепое людское строение,
Под крышей медленно зажигалось окно.
Кто-то сверху услыхал приближение
И думал о том, что было давно.
 
 
Занавески шевелились и падали.
Поднимались от невидимой руки.
На лестнице тени прядали.
И осторожные начинались звонки.
 
 
Еще никто не вошел на лестницу,
А уж заслышали счет ступень.
И везде проснулись, кричали, поджидая
вестницу,
И седые головы наклонялись в тень.
 
 
Думали: за утром наступит день.
 
 
Выше всех кричащих и всклокоченных
Под крышей медленно загоралось окно.
Там кто-то на счетах позолоченных
Сосчитал, что никому не дано.
 
 
И понял, что будет темно.
 

5 декабря 1902

«Любопытство напрасно глазело…»

 
Любопытство напрасно глазело
Из щелей развратных притонов.
Окно наверху потемнело —
Не слышно ни вздохов, ни стонов.
 
 
Недовольные, сытые люди,
Завидуйте верхнему счастью!
Вы внизу – безвластные судьи,
Без желаний, без слез, без страсти.
 
 
Мы прошли желанья и слезы,
Наши страсти открыли тайны.
И мы с высоты, как грозы,
Опалили и вас – случайно…
 

13 декабря 1902 (1908)

«Царица смотрела заставки…»

 
Царица смотрела заставки —
Буквы из красной позолоты.
Зажигала красные лампадки,.
Молилась богородице кроткой.
 
 
Протекали над книгой Глубинной
Синие ночи царицы.
А к Царевне с вышки голубиной
Прилетали белые птицы.
 
 
Рассыпала Царевна зерна,
И плескались белые перья.
Голуби ворковали покорно
В терему – под узорчатой дверью.
 
 
Царевна румяней царицы —
Царицы, ищущей смысла.
В книге на каждой странице
Золотые да красные числа.
 
 
Отворилось облако высоко,
И упала Голубиная книга.
А к Царевне из лазурного ока
Прилетела воркующая птица.
 
 
Царевне так томно и сладко —
Царевна-Невеста, что лампадка.
У царицы синие загадки —
Золотые да красные заставки.
 
 
Поклонись, царица. Царевне,
Царевне золотокудрой:
От твоей глубинности древней —
Голубиной кротости мудрой.
 
 
Ты сильна, царица, глубинностью,
В твоей книге раззолочены страницы
А Невеста одной невинностью
Твои числа замолит, царица.
 

14 декабря 1902