Kitabı oku: «Сокровище африканских гор», sayfa 2

III. Лихорадка

В 1866 году по улице Занзибара шел или, вернее, с трудом двигался белый человек лет тридцати, временами опираясь рукой о стену и присаживаясь на камни. Сквозь загар его лица проступала болезненная бледность. Рваный костюм помешал бы заметить невнимательному глазу интеллигентность прохожего. Хоть полуденное солнце давало 60° Цельсия, однако прохожий трясся в пароксизме лихорадки. Силы, видимо, оставляли его. Опустившись на землю у наглухо закрытых ворот арабского дома, больной пробормотал проклятие и лег у стены, лениво наблюдая грызню тощих собак. Затем, пошарив в кармане, он вытащил горсть хлебных крошек, пуговицу и свинцовую пломбу.

– Ни одного медяка, – пробормотал он. – Мне, правда, не до еды, но ведь так я подохну от истощения.

Мимо прошла толпа мусульманок, закутанных до глаз в полосатые покрывала, с медными кувшинами и узлами грязного белья за спиной. Промчался, зажав зубами монету, негритенок. Собаки, окончив драку, расселись и разлеглись, высунув языки. Из порта донесся гудок отплывающего в Индию парохода. Больной прикрыл глаза, и тотчас лихорадочные видения овладели им.

Он увидел кабриолет, бич кучера и массивную тень мраморного подъезда, пропускающего вышедшего из экипажа высокого человека в белом костюме.

– Прошлое лучше, когда оно – прошлое, – в полубреду произнес лежащий.

– Вот как! Почему это? – неожиданно спросил кто-то.

Больной вздрогнул и оглянулся.

Перед ним в простом, но первоклассной работы охотничьем костюме стоял пожилой человек. В его малопривлекательном большом лице, обросшем полуседой бородой, были черты львиные, подчиненные главенству черт человеческих. Во взгляде серых проницательных глаз было нечто останавливающее – казалось, толпа остановилась бы перед силою этого взгляда.

Больной, помедлив, сказал:

– Потому, сэр, что вам предоставляется переживать его или не переживать – это главное. Во-вторых, прошлое бестелесно, невещественно. – Он с усилием сел, обхватив руками прыгающие колени. – Вы можете выбирать из него, как из шкатулки, полной мусора и драгоценностей, не рискуя снова испытать усталость ходьбы, разговоров; болезнь, голод и т. д. не властны над вами в этих переживаниях. В нем забывается, сглаживается многое несущественное и тяжелое; было бы хорошо, будь настоящее и будущее также очищены от балласта.

Неизвестный улыбнулся. Улыбка мгновенно изменила его лицо, оно стало приятным. Больной тоже усмехнулся.

– Люди в моем положении склонны к философии, – задумчиво сказал он.

– Вы больны?

– Да.

– Что с вами?

– Перемежающаяся лихорадка. Она не дает работать.

– Где вы работали?

– В порту.

– Кто вы?

– Гент.

– Это имя…

– Так. Но вам, наверное, не нужна моя биография.

– Где вы живете?

– У лавочника-туземца.

– Далеко?

– Нет, не очень.

– Мне хочется что-нибудь сделать для вас. Вставайте!

Охотник взял Гента под мышки, обнаружив незаурядную силу, и поставил на ноги, затем, поддерживая его, сказал:

– Попробуйте идти.

– Куда?

– К себе.

– Благодарю, – коротко сказал Гент.

И они пошли путаницей кривых улиц. У маленького грязного дома Гент остановился, стукнув в калитку. Немного погодя старый араб открыл ее и, покачав головой при виде Гента, жалостно чмокнул.

– Больной, очень больной, – сказал он, – глаз нехороший.

Араб, постояв, скрылся в низенькой двери, завешанной циновкой. На дворе торчала пара худосочных пальм; груды мусора по углам разили зловонием. Гент обошел дом; в его задней части была открыта каменная пристройка без двери, со входом через полукруглую нишу. В этом жалком помещении стоял деревянный стол с придвинутой к нему скамьей, за столом, у стены, помещалась дощатая постель, покрытая тростниковым матом. На столе виднелось несколько глиняных посудин, фаянсовая чашка и складной нож.

Гент тотчас лег, вытянувшись со вздохом облегчения. Гость тщательно осмотрелся и кивнул, как бы говоря сам себе: «Да, тяжелое положение»; затем, пристально взглянув на Гента и сказав: «Я скоро вернусь», – вышел.

Его отсутствие длилось минут сорок. Пока он ходил, Гент размышлял о силе человеческих встреч, следствием которых часто бывает резкий поворот жизни. В данном случае корабль судьбы Гента, по-видимому, не собирался менять курс, но эта видимость могла быть обманчивой. Не редкость, что результаты случайной встречи обнаруживаются лишь впоследствии, иногда через много лет.

Утомленный размышлением, Гент задремал, но его заставили очнуться шаги и голос вернувшегося охотника. Гент увидел, что этот странный человек развязывает большой сверток. В нем были: чай, сахар, кофе, белые сухари, сардины, гранаты, персики, жестянка сгущенного молока и несколько бутылок содовой воды.

– Гранаты разрежьте и опустите в воду; получится хорошее кисловатое питье. Хину принимайте три раза в день по десяти гран после еды.

Охотник помолчал, пыхнув трубкой, затем без малейшей натяжки, что придало его словам непоколебимую, внушительную простоту, сказал:

– Вот, я кладу на стол пятьдесят гиней; до выздоровления вы постарайтесь удовлетворяться этой суммой. Вы спите?

– Да, – сказал Гент, – а вы – мое сновидение…

– Хорошо. Теперь рассказывайте вашу историю.

– Однако, – помедлив, возразил Гент, – простите мое желание узнать, кому я буду иметь честь рассказать эту скучную историю?

– Я – Давид Ливингстон.

Гент с нескрываемым удивлением смотрел на знаменитого путешественника.

– Если это не простое совпадение имен, – сказал он наконец, – то я, следовательно, говорю с человеком, более тридцати лет проведшим в исследовании Центральной Африки?!

– Да, да, – нетерпеливо постучав пальцами, сказал Ливингстон, – мне это порядочно надоело, но я не успокоюсь, пока не достигну цели. Давайте поговорим о вас.

Гент разрезал гранат и набил рот красными семечками, наслаждаясь их прохладной душистой кислотой.

– Не меньше, чем в этом гранате семечек, – начал он, – было у меня когда-то, мистер Ливингстон, тысяч фунтов. Я жил один. Я одиноко стоял лицом к лицу со своим богатством; в конце концов оно надоело мне, смею уверить вас. Оно загромоздило меня поместьями, замками, фабриками и заводами. Я задыхался в роскошных джунглях вещей, мебели, редкостей, драгоценностей, золота и различных жизненных положений; увязал в тысячах развлечений, из которых, пожалуй, самым интересным было сбивание тростью придорожных репейников. Мое сознание постоянно засорялось чем-то ненужным.

Однако я иногда устраивал себе праздники, покупая билет и отправляясь в дорогу с пятью шиллингами в кармане. Таким образом время от времени я служил в железнодорожном буфете, пас овец, строил солдатскую казарму, был кочегаром на пароходе, водил по дворам обезьяну, колол дрова, торговал паяльными принадлежностями и проделывал еще многое в том же роде.

Да, как это ни покажется странным вам, я всю жизнь тяготел к дороге бродяг, к состоянию того рода, когда человек здоровый и сильный зависит лишь от себя и своих сил. Мне нравилось ставить известное расстояние между желанием и возможностью его удовлетворить. Проголодавшись, я ел хлеб с салом, запивая еду кислым вином. Изысканный обед на сытый желудок в сравнении с таким меню казался приемом лекарства. Продрав штаны, я покупал на рынке новые брюки после отчаянного торга, но мне казалось, что на мою обнову смотрит весь город. Я умывался без мрамора и парижского мыла, в жестяном тазу, – лишь тогда, только тогда, мистер Ливингстон, я получал высшее удовольствие видеть, как от локтей до кистей сбегает в виде чернил жирная угольная копоть, освобождая тугую белую кожу мускулов. Наконец я был свободен – и в мыслях, и в движениях, и в местах.

Поэтому, когда несколько промышленных кризисов обрадовали жителей Европы возможностью покупать перочинные ножи и стальные перья на несколько копеек дешевле, а смышленые люди позаботились скупить мои векселя, эти обстоятельства заставили моего управляющего явиться ко мне с похоронным лицом. Я выслушал все, что он мог сообщить, то есть что в десять часов пятьдесят пять минут утра 9 июля 1864 года я стал нищим, и отпустил его со странным светом в душе, напоминающим впечатление от блестящего концерта.

У меня, положим, оставалось тысячи полторы фунтов, но я приобрел на них небольшую шхуну и стал возить сельди. Три месяца прошло в этом занятии, пока крутой риф в союзе с туманом не распорол внутренности моего «Гладиатора». Это происшествие вернуло сельдей их отечеству, а меня после хорошего купания заставило приютиться матросом на корабле «Кист». Затем, переходя с корабля на корабль, я побывал везде, где мне хотелось побыть, и наконец, как видите, осел в Занзибаре благодаря вывиху ноги. Лихорадка – мое позднейшее приобретение. Здесь я отдыхал некоторое время в качестве африканского лаццарони, пока не проел последнее жалованье и не получил в придачу к своим тридцати шести градусам внутреннего тепла четыре градуса туземных. Вот все.

– Не много, но хорошо, – сказал Ливингстон. – Я приглашаю вас присоединиться к моей экспедиции.

– Я болен, мистер Ливингстон, – возразил Гент, приподнимаясь от радости, – но ваше предложение мне очень дорого.

– Наши караваны выступят через десять дней, к этому времени вы постарайтесь выздороветь. Мне хочется иметь вас. Вот мой адрес. – Он написал карандашом на визитной карточке несколько слов и подал Генту. – Я ухожу. Желаю вам скорого выздоровления.

Ливингстон надел шляпу и вышел. Гент был один.

Когда затихли его мерные, тяжелые шаги, Гент взял сухарь и стал нехотя грызть, потом съел ложку консервированного молока. Затем он прикрыл глаза рукой, и, когда снял с ресниц влажные концы пальцев, его мнение о Ливингстоне было законченным.

– Это – человек, – пробормотал он, снова ложась. – Будь я профессором медицины, я выпустил бы книгу под названием «Лечение приятными впечатлениями». Право, я чувствую себя несколько лучше.

IV. Охотники на слонов

У входа в гостиницу «Замбези» дремал ручной гепард. На его нос села муха. Он сморщился и кошачьим движением лапы прогнал насекомое. Затем, пренебрежительно щурясь, ленивый хищник оставил без внимания восемь пар ног, обутых в громадные сапоги, неуклюже перешагнувших через его пестрое туловище, и облизал лапу.

Восемь пар направились к окну с видом на взморье и разместились вокруг стола. Это были охотники за слоновой костью; окончив сборы, закупив все необходимое для охотничьей экспедиции, они пришли выпить за успех предприятия.

Главным лицом компании, ее вдохновителем и вождем был худощавый старик Ван Ланд, голландец. Сутулый, с длинными ушами, жилистый и проворный, как змея, человек этот, победивший свои шестьдесят пять лет непрерывным закалом все выносящего организма, обладал выцветшими глазами; их сухой блеск напоминал блеск жаркой воздушной дали. Его седые волосы беспорядочно веяли вокруг высохшего лица, в котором ясно намечались кости черепа, обтянутые морщинистой темной кожей. Его спутники были крепкими, внушительного вида людьми различных национальностей, отличавшимися великолепным равнодушием ко всему, что не касалось охоты, вина и денег, за исключением молодого Ван Буша, человека начитанного и живого.

Разговор носил профессиональный характер. Слуга принес несколько бутылок коньяку, закуской к которому служили бананы, посыпанные мелким сахаром и облитые холодными сливками. Ван Ланд завел беседу о ценах на слоновые клыки с торговцем, подсевшим к компании; часть охотников, стасовав колоду карт, вытащила золотые монеты; остальные ели, пили и пели.

В это время к столу подошел Гент. Его болезнь так затянулась и осложнилась, что надежда отправиться с Ливингстоном исчезла. Гент лежал в госпитале, где пробыл шесть месяцев.

Выздоровев, он провел более четырех лет в тех же или похожих на них занятиях, о которых рассказывал Ливингстону: последние полтора года служил матросом на «Неваде», большом океанском судне, плававшем от Суэца до мыса Доброй Надежды. Но Занзибару, видимо, суждено было снова играть роль в жизни Рента, так как пароход поместился здесь в доке для ремонта и команда была рассчитана.

– Господин охотник, – сказал Гент Ван Ланду, – я делаю вам и вашим товарищам предложение. Примите меня в компанию. Я охотник, как и вы.

Гент был в матросском платье, поэтому некоторые бесцеремонно расхохотались, остальные смотрели с недоверием.

– Вы били слонов? – иронически спросил Ван Ланд. – Чем вы поражали их? Кулаком? Палкой? Гандшпугом? Или, может быть, ловили их в сетку для перепелок?!

– Я убил одиннадцать индейских слонов, – спокойно возразил Гент, когда улегся взрыв хохота, вызванного вопросом Ван Ланда, – среди них были два «отшельника»⁸. Я охотился с сэром Реджинальдом Шерли, английским посланником, участвовал в нескольких охотах раджи Баганпура, но шесть слонов убиты мною один на один, без соучастников.

Смех умолк. Скептически поиграв бровями, Ван Ланд сказал:

– Линкастром?

– Тяжелая винтовка Рейля пригодна для слонов, – ответил Гент, – я ею пользовался и слышал, что она годится также для носорога.

– Верно, – сказал старый охотник. – Если вы не врете, то, значит, говорите правду. Скажу вам откровенно: одним хорошим охотником больше – больше и прибыли. Я согласен вас взять, однако нужно, чтобы согласились все.

Положив руку на карты, он остановил игру, и охотники стали совещаться. Особенно серьезных возражений не сделал никто, за исключением одного, заявившего, что «слова – словами, а дело – делом». Тотчас же еще трое присоединились к этому мнению.

– Надо, по крайности, узнать, как он стреляет, – сказал скептик. – Дайте ему мое ружье, а затем решайте.

– Что бы вам выйти туда, под окно! – сказал Ван Ланд, передавая Генту тяжелый штуцер. – А мы отсюда посмотрим. Вот и цель, видите за изгородью, на заброшенной лавке, торчит шест с деревянным яблоком. От окна до шеста, думаю, ярдов двадцать. Пальните-ка в яблоко.

– Цель трудна, – сказал Гент, – но я попробую.

– Не попадете – дадим другую цель.

Гент взял ружье, встал на подоконник и соскочил во двор.

Посетители трактира столпились у окна, постепенно заключая пари и выкрикивая стрелку советы. Гент нажал спуск. Килотик, наполовину сшибленный пулей, повернулся и наклонился, обнажив черную линию гвоздя, которым был приколочен.

– Хорошо, – сказал Ван Ланд, – он имеет право бить слона. Я ему верю.

Гент вернулся тем же путем, молча принимая возгласы одобрения.

– Как видите, – обратился он к охотникам, – стрелять я могу. Перед тем как убить первого слона, я практиковался по способу Самуила Беккера: становился на рельсы и сходил лишь в пяти шагах от набегающего паровоза. После этого несколько минут дрожат колени.

Затем пили за здоровье нового компаньона. На другой день Гент отправился за покупками. Гент запасся новой винтовкой Рейля, двухствольным дробовиком Линденса, простыми и разрывными пулями, пистонами, порохом, пыжами, дробью и смазочным маслом. Огниво, кремни, клубок восковой свечи, иголки, нитки, ножницы, американский топор, железный котелок с крышкой, оловянная миска и стакан, складной нож и нож охотничий, пачка липкого пластыря для ран, склянка хины, десять килограммов кофе и столько же чая, десять килограммов табаку, трубка черного дерева и две дюжины пуговиц – все это, кроме вооружения, было ему нужно в походе.