Kitabı oku: «Под знаком кометы», sayfa 4

– Да, мой добрый Альфред, именно так! – воскликнул кайзер, дослушав своего статс-секретаря по морским делам. – Русским и британцам новые колонии не нужны, зато Германия нуждается в возможности для приобретения новых заморских владений, без которых нас просто разорвет на части. Но при этом мы с янки не будем один на один. Соглашение об обеспечении безопасности колоний гарантирует нам в случае необходимости помощь британского флота, а Российская империя станет надежным поставщиком сырья и продовольствия, без которых не сможет существовать германская промышленность. Но самое главное, – кайзер поднял вверх указующий перст, – после присоединения к Брестским соглашениям мы сможем получать из России технические сведения, необходимые для того, чтобы Германия стала первой промышленной державой в мире. Ну вы понимаете, о чем я. Крупп, Тиссен и Фарбениндустри уже в нетерпении бьют ножкой, несмотря на то, что за эти сведения им придется уплатить немаленькую цену – не только полновесными германскими марками, но и поставками промышленного оборудования, которое раньше русским приходилось приобретать втридорога через третьи руки. Но приобретаемые сведения того стоят.

– О да, – сказал адмирал Тирпиц, – сверхброненосцы типа «Гангут» премного удивили наших флотских, когда те не смогли поймать движущуюся экономическим ходом русскую императорскую эскадру, даже разогнав пары до предельных показателей. Более того, по данным нашей военно-морской разведки, боевыми характеристиками новых русских кораблей смущен и озадачен был даже британский адмирал Фишер. Его «Дредноут» рядом с детищами творчески переработанного опыта будущих времен выглядит как гадкий ощипанный цыпленок рядом с гордым орлом. Как мне кажется, именно поэтому британцы на переговорах были такими тихими и покладистыми…

– О мой добрый Альфред… – вздохнул кайзер, – что-то мне подсказывает, что если бы мы сами были бы чуть менее заносчивыми и чуть более расторопными, то сейчас речь бы шла о присоединении Британии к русско-германскому альянсу, а Францию договаривающиеся стороны рассматривали бы только как жирного каплуна, предназначенного для запекания в духовке. Ну да ладно, господа, не будем о грустном. Ваш кайзер в этом смысле оказался полным идиотом, и нам еще повезло, что Германии в последний момент удалось вывернуться из той ловчей ямы с кольями, которую ей приготовила госпожа История. Сейчас нам надо думать о будущем…

– Наше будущее – это флот! – отрапортовал адмирал Тирпиц. – На европейском континенте нам расширяться некуда, а потому следует понимать, что недостаточно, использовав могущество нашей индустрии, просто настроить большое количество новых кораблей. Эти корабли должны быть лучше, чем у англичан и американцев, и ничуть не хуже, чем у русских. Просто русским их внутренних территорий хватит еще лет на сто или на двести, а нам срочно нужно искать свободное жизненное пространство за пределами европейского континента.

– Думаю, мой добрый Альфред, что лет десять⁴ у нас еще есть, – сказал кайзер, – времени достаточно, чтобы построить новый флот и обучить десантный корпус по лучшим русским образцам. Но я сейчас хотел бы поговорить о более важных вещах. Мой добрый Генрих, скажите мне на милость, кто это в вашем ведомстве активно работает на французское Второе Бюро? Как я погляжу, нам есть чему поучиться не только у князя-консорта Новикова и рейхсканцлера Одинцова, но и у господина Мартынова, главного Торквемады русской императрицы.

– Ваше королевское величество! – вспыхнул Генрих фон Чиршки, – я не понимаю, о чем вы говорите…

– Дело в том, – вкрадчиво начал кайзер, – что в Париже каким-то образом стали известны результаты моих переговоров с русской императрицей по поводу присоединения Германии к Брестским Соглашениям, и именно это поставило под угрозу жизнь моего друга Франца Фердинанда. Именно получив сведения о запланированной нами политической комбинации, кровавый маньяк Клемансо задумал Белградское убийство с целью срочно перессорить между собой все народы Европы. При этом комбинации, которые русские обсуждают в своем узком кругу, не становятся известными посторонним, и мир узнает о них только тогда, когда начинают греметь пушки или русский МИД делает официальное заявление. И даже предварительные переговоры с британским королем не стали предметом международного обсуждения до тех самых пор, пока собравшиеся в Бресте политики не провозгласили подписание судьбоносных соглашений. Я тоже обсуждал вопрос новой германской политики только с вами и вашими сотрудниками. Кузина Хельга так прямо и заявила мне, что в вашем ведомстве, герр Чиршки, ценнейшая информация утекает как из дырявого ведра! Ну, отвечайте мне – кто у вас там так любит французов, что передает им даже самые секретные политические сведения? – Кайзер постепенно переходил на крик. – Молчите? Ну молчите дальше. В вашем присутствии и больше не скажу ни одного критически важного слова. Впрочем, это только полумеры. Я намерен отправить на стажировку в Петербург несколько десятков самых способных офицеров сыскной полиции, чтобы они потом, набравшись ума-разума, построили нам в Германии такую же секретную службу, как у русских. И вот тогда вы у меня попляшете – всех выведу на чистую воду и разузнаю, кто чем дышит! А сейчас идите. Мне надо обсудить с моим другом Альфредом один важный вопрос.

После этой выволочки несчастный Генрих фон Чиршки выглядел так, что краше в гроб кладут. Криво нахлобучив дрожащими руками шляпу, он взял свой портфель и вышел.

– А теперь, мой добрый Альфред, давайте поговорим серьезно, – сказал кайзер, когда за министром иностранных дел закрылась дверь. – Сегодня я получил сведения о событиях, к которым надо готовиться, но так, чтобы конечная цель этой подготовки не стала достоянием широкой публики.

– Нас ждет еще одна война? – с интересом спросил Тирпиц. – Интересно, с кем?

– Нет, не война, – мрачно ответил кайзер, – гораздо хуже, чем просто война. Примерно через девять месяцев на землю должна упасть крупная комета. Сила ожидаемого взрыва, который случится на высоте десяти километров, составит примерно пятьдесят миллионов тонн в тротиловом эквиваленте. Но наибольшая неприятность заключается в том, что место падения этой кометы определится не ранее, чем за три дня до катастрофы, когда космическое тело первый раз чиркнет по краю земной атмосферы. Я понимаю, что звучит это невероятно, но всему миру известно, что моя кузина Хельга, а также ее муж и канцлер, никогда не лгут. Первоначально они думали, что все произойдет точно так же, как в том, другом мире, где эта проклятая комета взорвалась над такой глухой сибирской тайгой, что это было интересно только полярным медведям. Но потом опытные специалисты, которых в Российской империи еще достаточно, объяснили Хельге и ее самонадеянным клевретам, что им не удастся отделаться таким простым способом. И вот теперь мы с нетерпением ждем 27-го июня будущего года, когда станет понятно, на кого на этот раз Бог пошлет полную чашу своего гнева. Как мне объяснили, не в человеческих силах рассчитать траекторию пролета в атмосфере беспорядочно вращающегося тела неправильной формы.

– Да, – согласился адмирал Тирпиц, – это и в самом деле так. Но что-то же, наверное, известно заранее…

– Заранее, мой добрый Альфред, известно, что падение состоится между сороковым и шестидесятым градусами северной широты, около восьми часов утра по местному времени – и все. В случае самого неблагоприятного развития событий нам придется эвакуировать народ из угрожаемого района на сто километров в ту или другую сторону, а если дела пойдут наилучшим образом, то нам выпадет роль благодарных зрителей, наблюдающих, как суетятся их соседи, спасающиеся от ярости Господнего гнева.

– Будем надеяться, что никому не придется суетиться, пытаясь спастись от смерти, – хмыкнул адмирал Тирпиц, – ибо семь восьмых указанной территории занимают пространства, по плотности населения мало отличающиеся от сибирской тайги. Даже лягушатники не нагрешили настолько, чтобы обрушивать на них такую катастрофу, которая сможет войти в анналы мировой истории как новые Содом и Гоморра.

– Возможно, ты и прав, мой добрый Альфред, а возможно, и нет… – уклончиво сказал кайзер. – Эти лягушатники совершили смертный грех, когда отрубили голову своему королю, и усугубили его, когда впали в ересь республиканства. Из Парижа по всей Европе идет мерзкое развращающее влияние, поэтому мне очень хочется надеяться, что это именно для побиения распутной Марианны Господь припас такой великолепный булыжник.

16 сентября 1907 года, поздний вечер, Австро-Венгерская империя, Вена, Рингштрассе⁵: Кернтнер-Ринг, 16, отель Империал⁶, королевский номер.

Болгарский царь Михаил Четвертый (он же Михаил Романов) и сербская королева Елена Карагеоргиевич

Примечания авторов:

На совещание трех императоров и одной императрицы «младших» монархов не приглашали – там весь Балканский союз представляли императрица Ольга и канцлер Одинцов. Да не очень-то и хотелось. В отличие от Лондона, Вена – место, приятное для пребывания, и при этом не такое вульгарное, как Париж. В компании полковника Слона, королевича Георгия и сдружившегося с ним поручика Шапошникова царско-королевская чета совершила променад по городу Штрауса, Шуберта и Моцарта. Погуляли по набережной Дуная, посидели в уличном кафе, глядя на медленно текущие речные воды, попили кофе с булочками и поговорили на разные отвлеченные темы.

– Хороший город Вена, – сказал размякший оберст Слон, – даже как-то жалко будет в случае необходимости его топтать. Как представишь всю эту красоту, объятую пожарами – так даже такому толстокожему, как я, становится не по себе. Но следует помнить, что прямо сейчас на нашу компанию может выбежать злой и голодный, как лесной волк, юноша по имени Адольф Гитлер. Если Командир не ошибается, то сейчас этот исторический персонаж как раз совершает свою роковую попытку сдать экзамены в художественное училище…

– А почему роковую? – с интересом спросил королевич Георгий. – Неужели что-то могло поменяться, если бы этот страшный человек получил диплом художника?

– А кто его знает? – пожал плечами Слон. – Быть может, если бы этот персонаж получил диплом художника, вся его деятельность ограничилась бы малеванием страшных картин, на которые так падки богатенькие буржуа, желающие пощекотать себе нервы. Вариант ничем не хуже других. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы людей не кушало.

– Однако страшненьких деток рождает эта страна, – вздохнула королева Елена. – Я думаю, что вся та пряничная красота, которую мы сейчас видим – это только маска, а на самом деле вся эта земля буквально сочится злобой и ненавистью ко всему православному и славянскому. Мой несчастный сербский народ, стонущий под австрийским ярмом, знает это очень хорошо.

Поручик Шапошников подкрутил свой «вильгельмовский»⁷ ус и сказал:

– Уважаемая Елена Петровна, я думаю, что все эти люди, что сейчас суетятся вокруг нас, едва ли думают о том, как убить побольше сербов. Наверняка все их мысли заняты повседневными делами, заботами о хлебе насущном, и они даже не подозревают, что совсем недавно ходили под дамокловым мечом уничтожающей общеевропейской войны. Но в тоже время, стоит прозвучать военной трубе, как все австрийские мужчины наденут шинели и отправятся убивать русских, сербов и болгар. И сделают они это не потому, что ненавидят другие народы, а потому, что такой ненавистью заражены их правящие круги. И этот ваш Гитлер, Сергей Александрович, тоже не станет исключением – ведь он будет одним из многих, лишь только малость худшим, чем остальные. И все покатится по наклонной, художник он там или нет.

– Действительно, скорее всего, диплом художника в данном случае ни на что не повлияет, – пожал плечами Михаил Романов. – Если в человеке есть задатки лидера, то они обязательно выплеснутся в подходящей ситуации. Особенно если это лидер тех, кто идет ко злу – на них накладывается гораздо меньше ограничений, чем на тех, кто творит добро…

– В таком случае, – жестко сказал Слон, – наши люди должны найти его и убить – точно так же, как они уже убивали деятелей эсеровской боевки или много о себе понимающих турецких националистов, в нашем мире устроивших резню христианских народов. Не должно быть таких мерзавцев нигде и никак.

– А мне кажется, – хмыкнул Михаил Романов, – необходимо так изменить политическую картину будущего, что у этого человека просто не будет возможности применять свои политические таланты, и тогда ему придется заняться живописью и архитектурой всерьез. Если хватать исключительно по верхам, то вместо одного мерзавца непременно объявится другой. Нет, выдергивать такое следует с корнем, на три метра вглубь, и исключительно политическими методами. Что моя сестрица и делает при помощи твоего Командира и его товарищей.

На этом разговор в кафе закончился, но его тема запала в память молодой сербской королеве. Она вернулась к ней позже, когда они остались с Михаилом наедине за плотно закрытыми дверями спальни.

– Мишель, мне страшно, – сказала Елена, глядя на мужа широко открытыми глазами. – Я вдруг подумала о том, что все наши усилия – это суета сует, и результат нашей бурной деятельности – не более чем рябь на поверхности мирового бытия. Если миру суждены война, кровь и жертвы, то он это получит в том или ином виде. Я боюсь, что все наши усилия не отменяют страданий моего несчастного народа, а только оттягивают момент их наступления. Я боюсь, что задуманное нами национальное размежевание, против всех ожиданий, приведет к долгой и жестокой войне, а потом к бойне присоединятся и другие страны Европы. Император Франц Фердинанд, конечно, душка, но я же вижу, как все эти местные напыщенные павлины ненавидят его и нас. Если бы не господин Новиков, которого эти деятели боятся до дрожи в коленях, сейчас эта ненависть уже хлестала бы нам в лицо.

– Эти деятели больше боятся вымуштрованной Александром Владимировичем русской армии, чем его самого, – усмехнулся Михаил. – После Тюренчена и поражения Японии ее считали одной из лучших армий Европы, а Стамбульская операция подняла русскую военную репутацию на недосягаемую высоту. Ударная мощь, быстрота маневра и неудержимый натиск не оставили османам не единого шанса. Я командовал и при Тюренчене, и штурмом Стамбула, и могу тебе сказать, что за эти три года была проделана огромная работа. Именно сейчас, когда Болгария приняла строго пророссийскую ориентацию, разгромлена Турция, а Румынию поделили победители, между Российской империей и Сербией стала возможна прямая и скорая транспортная связь, позволяющая сербам чувствовать, что они не одни стоят против всего мира. Россия со всей ее мощью стоит рядом с вами, и, как говорит Павел Павлович, «тот, кто вас обидит, не проживет и трех дней».

– Да, – кивнула Елена, – при императоре Николае мы не ощущали себя в безопасности, ибо русская политика была слаба и непоследовательна, но теперь, во времена твоей сестры Ольги, положение полностью изменилось. Но я все равно боюсь, и не могу ничего с собой поделать. Могущество, которое вы строите, мне кажется основанным на песке, ведь одно дело – разгромить престарелую и одряхлевшую Турцию, и совсем другое – противостоять объединенным силам всей Европы, которая прекратила внутренние ссоры только для того, чтобы обратить внимание на своего главного врага. Что-то говорит мне о том, что всеобщая идиллия и миролюбие закончатся очень быстро, и уже достаточно скоро объединившаяся Европа пойдет завоевательным походом на восток, и первой жертвой этого великого наступления новых ландскнехтов станет как раз Сербия.

Михаил с серьезным видом посмотрел на свою супругу и ответил:

– Поверь мне, Россия готова и к такому повороту событий, и это я говорю тебе не как болгарский царь, а как брат русской императрицы. Наше могущество зиждется не на песке, а на великом русском народе, к нуждам и чаяниям которого моя сестрица относится со всей возможной серьезностью, и народ отвечает ей в этом полной взаимностью. Если на нас нападут, то все сто миллионов русских встанут как один человек, и сколько бы ни продолжалась та война, закончится она только на пылающих руинах Берлина, Вены, Копенгагена, Амстердама, Брюсселя, Парижа и Рима. Такова наша внутренняя политическая установка: если вся Европа вновь пойдет на нас войной как во времена Наполеона, то ей дальше просто незачем существовать. И господа европейцы об этом отчасти знают, а отчасти догадываются, а потому, как мне кажется, будут искать военного счастья где-нибудь подальше от наших границ.

– Но что тогда станет с Сербией, которая непременно окажется на острие вражеского удара? – воскликнула Елена. – Ведь прежде, чем наступать на Россию, враги пожелают устранить угрозу на Балканах. Опять в домах сербов будут страдания, горе, слезы, убитые мужчины и обесчещенные женщины.

– В лоб, со стороны Венгрии и Хорватии, Сербию так просто не взять, – хмыкнул Михаил, – это я говорю тебе как специалист. Для вашего внезапного и полного разгрома был необходим удар с тылу со стороны Турции или предательство Болгарии. И первое, и второе теперь невозможно по определению. Османской империи больше нет, а царем Болгарии работает твой любимый супруг, и болгарский народ его любит ничуть не меньше, чем россияне обожают свою императрицу. И к тому же я не зря говорил про прямую транспортную связь. По указу моей сестрицы уже началось проектирование железнодорожного моста через Дунай, который свяжет между собой Румынию и Болгарию. А это значит, что русские войска и новейшее оружие в любой момент в больших количествах смогут прибыть на помощь сражающейся Сербии.

Немного помолчав, болгарский царь добавил:

– Фактически разгром Турции и укрощение много понимающей о себе Румынии явились первыми сражениями еще необъявленной общеевропейской войны, и одержанные в этих битвах победы позволили нам занять наиболее выгодную стратегическую конфигурацию. Но главное заключается в том, что никакого единства Европы не существует и в помине. Главные акторы – Франция, Британия и Германия – недолюбливают друг друга, иногда вплоть до лютой вражды, притом, что все они опасаются возросшей российской мощи. В то время как самое большое желание британцев – остаться в стороне от схватки; французы и германцы никогда не смогут сражаться в одном строю, уж слишком сильны их прошлые обиды. Такое может случиться когда-нибудь в отдаленном будущем, под давлением внешней неевропейской силы, но отнюдь не сейчас, когда каждая страна предоставлена самой себе. И в этом их слабость и наша сила, так что ты можешь спать спокойно, не беспокоясь ни о чем. Большая война не придет на сербские земли, и залогом тому будет мощь русский армии и нерушимая русско-сербско-болгарская дружба.

19 сентября 1907 года, 10:05. Париж, Елисейский дворец, заседание правительства в присутствии президента Фальера.

Прошла всего неделя с того момента, как в европейской прессе разразился «Белградский скандал», жестоким эхом отозвавшийся во французской политической жизни. Крысы-министры уже были готовы бежать с тонущего корабля, но их придержали за шиворот со словами: «Постойте. Умели нашкодить, умейте и держать ответ. Побудьте пока в роли исполняющих обязанности». Нет, если бы прегрешение, совершенное Клемансо и его подельниками, имело чисто внутреннее значение (как, например, скандальное дело Дрейфуса), то проштрафившийся кабинет ушел бы в отставку без особых вопросов. Министры, и даже премьеры – это вообще скоропортящиеся и быстрозаменяемые детали демократического государственного механизма, и претендентов на освободившиеся места обычно бывает больше, чем достаточно. Но только не в тот раз, когда на дыбы встали все четыре сущие империи Европы. Расхлебывать чужую кашу дурных нема.

Предыдущим вечером, 18-го сентября, в министерство иностранных дел Третьей Республики одна за другой поступили ноты от Великобритании, Германии, Австро-Венгрии, России, Сербии и Болгарии, требующие выдачи заказчиков и организаторов покушения в руки международного правосудия. На утро 19-го числа к этим требованиям присоединились Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия, Италия, Испания, и даже Греция, которую никто и никогда ни о чем не спрашивал. Промолчали только отстраненные от общеевропейских дел шведы, считающие, что и без них великие державы прекрасно разберутся между собой. Британия и Россия, помимо всего прочего, также требовали от Парижа одобрения присоединения к Брестским соглашениям Германии и Австро-Венгрии, а также ратификации соглашения об обеспечении безопасности колоний и положений о международном уголовном трибунале.

Министр иностранных дел Франции Стефан Пишон от такого поворота событий пришел буквально в шоковое состояние.

– Месье, – сказал он, – первое, что я хочу вам сказать – к нашему великому счастью, от военного нападения Германии, или какой другой страны, нас защищают Брестские соглашения. Императрица Ольга – настолько принципиальная особа, что и сама не будет нарушать свои собственные установления, и не позволит делать это другим.

– О да, – с сарказмом произнес Луи Барту, – если бы мы вышли из этих соглашений, как желали некоторые, то на границах нашей милой Франции сейчас уже собиралась бы военная гроза. Гениальная была идея, ничего не могу сказать, но, как я уже говорил, дурацкое занятие – тягаться с пришельцами из будущего в предвидении дальнейшего хода событий.

Клемансо, в чей огород со свистом прилетел этот булыжник, покраснел и набрал в грудь воздуха, чтобы ответить, но тут снова заговорил министр иностранных дел, и проштрафившийся премьер закрыл рот, не проронив ни слова.

– Пожалуй, вы правы, месье Барту, – с кривой улыбкой на лице сказал он, – мы думали, что в Бресте насторожили капкан на кайзера Вильгельма, но попался в него не кто иной, как наш милейший Жорж. Русские все так хорошо устроили с этими соглашениями совсем не потому, что намеревались помочь нам отвоевать Эльзас и Лотарингию, а исключительно ради того, чтобы не допустить развязывания в Европе большой войны.

– Фактически свой победой над Турцией русские поставили Центральные державы в положение предопределенного поражения, – сказал генерал Пикар. – В случае начала войны связь Германии и Австро-Венгрии с внешним миром должна быть утрачена в полном объеме, в то время как коммуникации союзников по Брестскому альянсу продолжали бы действовать через Черноморские проливы и по осваиваемому русскими северному пути через порт Мурман. А дальше все должно было решиться на поле боя, где роль играют только количество штыков и орудийных стволов, выучка войск, тактическое мастерство генералов, да решительность командующих.

– А вот в этом вы правы, – хмыкнул министр общественного развития, искусств и культов Аристид Бриан⁸, – решимости русской императрице не занимать. Если что-то будет стоять у нее на пути, она стопчет это препятствие, и даже не заметит. «Мне наплевать, что вы там хотите или нет, – сказала она нам, – подписывайте то, что предложено, или проваливайте отсюда ждать, пока за вами придут германские гренадеры. Мы готовы драться против всей объединенной Европы, и твердо уверены, что победим в этой войне». Было это всего три месяца назад, а кажется, что прошла целая жизнь. Не думаю, что мой уважаемый преемник смог бы устоять, оказавшись перед столь сокрушительным напором, тем более что отказ от Брестских соглашений означал для нас и прекращение действия русско-французского договора от девяносто третьего года…

– Русская императрица ставила перед собой цель организовать в Европе долгий, в идеале вечный мир, – сказал Стефан Пишон, – и ее вполне устроило, что этого результата получилось достичь без единого выстрела. Вопрос Эльза и Лотарингии для нее глубоко побочный, и ради него эта женщина постесняется сломать пару перьев, а не то что развязать войну с Германией. Черноморские проливы – это совсем другое дело, ради них русские их союзники стерли Турцию с карты мира, как будто этой державы никогда и не существовало в природе.

Генерал Пикар уже открыл рот, желая выступить со своим авторитетным мнением, но Аристид Бриан, по которому совсем недавно в правящей французской камарилье не топтался только ленивый, прервал его прямо на взлете.

– Вы, дорогой Жан-Мари, – едко сказал экс-премьер, – приберегите свое красноречие до заседания того самого международного уголовного трибунала, который Великобритания, Германия, Австро-Венгрия и Россия учредили для расследования вашей деятельности. По счастью, речь идет не о наказании нашей милой Франции, и даже не преследовании всего нашего правительства, а лишь об ограниченном требовании выдачи непосредственных организаторов и заказчиков покушения на наследника австро-венгерского престола. Если бы вам и в самом деле удалось развязать общеевропейскую войну, тогда последствия этой авантюры оказались бы для нас предельно тяжелыми. Сотни тысяч убитых, миллионы искалеченных, разрушенные города и вытоптанные поля – вот цена, которую нам пришлось бы заплатить за спорные территории. Или вы думаете, что мы смогли бы одолеть бошей одним решительным натиском, и парадным маршем вступить в Берлин? Да черта с два! Даже русские с их прекрасно отлаженной и проверенной в боях армией постоянной готовности на первом этапе войны, от четырех месяцев до полугода, планируют сдерживать тевтонский натиск на заранее подготовленных оборонительных рубежах. С этой целью по восточным берегам крупных рек, текущих вдоль западных границ России, возводится рубеж неприступной обороны, новая китайская стена, рядом с которой бледнеет наш оборонительный рубеж в Вогезах. И только потом, когда ярость тевтонского натиска разобьется о неприступную оборону, а в Российской империи пройдет всеобщая мобилизация и полное слаживание наполненных людьми резервных частей, русское командование планирует переходить в решительное наступление на Берлинском направлении. Все это время нам пришлось бы биться с бошами фактически один на один – а это, скажу я вам, не такое простое дело, потому что, не имея выхода на востоке, они со всей сатанинской яростью набросятся на Францию, стремясь как можно скорее взять Париж. В таких условиях, когда кайзеру Вильгельму будет уже наплевать на международные приличия, сам собой напрашивается обходящий удар через территории Бельгии и Люксембурга и стремительный марш на Париж с северного направления – оттуда, где у нас нет ни укреплений, ни войск. И не забывайте, что нам тоже нужно будет проводить мобилизацию. Как минимум полтора миллиона солдат из тех двух, что мы планируем бросить на фронт, надо собрать, обмундировать, вооружить, провести учения, и только потом их можно будет отправлять на войну.

Генерал Пикар замысловато выругался, отводя душу, а Аристид Бриан, немного помолчав, добавил:

– Есть сведения, что в том мире, откуда к нам пришли русский князь-консорт, месье Одинцов и другие, война началась точно по хотению наших ястребов-радикалов. Кровавые сражения длились больше четырех лет, северные департаменты были разрушены и сожжены, враг стоял прямо у ворот Парижа, и, несмотря на то, что Германия пала, сломленная превосходящими силами союзников и тяжестью идеальной экономической блокады, потери нашей милой Франции исчислялись одним миллионом убитых солдат и офицеров. Не слишком ли дорогая цена, господа, за Эльзас и Лотарингию, которые отошли к Франции по итогам той войны?

– А теперь, – сказал Стефан Пишон, – в том случае, если Национальное собрание не выдаст международному трибуналу месье Клемансо, генерала Пикара и полковника Дюпона, идеальная экономическая блокада грозит уже Франции. В случае отказа исполнить это требование с Французской республикой будут прерваны всякие торговые и транспортные отношения, наши торговые суда будут подлежать арестам в портах или захвату прямо в открытом море. На этом фоне необходимо ратифицировать дополнительное соглашение об обеспечении безопасности колоний и положение о том самом международном трибунале, который будет судить нашего любезного Жоржа (Клемансо) и его приятелей.

– Соглашение о безопасности колоний выгодно Франции, – подал голос министр колоний радикальный демократ-социалист Рафаэль Мильес-Лакруа. – Наши колониальные владения превышают даже те, что есть у Британии, и заботы об их безопасности доставляют нам немалую головную боль.

– Как вы можете рассуждать о безопасности колоний, месье Рафаэль, в тот момент, когда тираны требуют нашей крови? – вскричал Клемансо. – Франция в опасности, и если раньше ей угрожали только боши, то теперь к ним добавились русские и британцы. Если сейчас Национальное собрание поддастся на их шантаж, то в дальнейшем монархические державы обсуждение любого вопроса будут начинать с демонстрации санкционной дубины. То, что сработало один раз, будет действовать до скончания века. И вот тогда о наших идеалах, независимости и суверенитете можно будет просто забыть.

– Вы, Жорж, можете не переживать, – хмыкнул Луи Барту. – Депутатами Национального собрания у нас работает самая отборная человеческая дрянь. Эти люди подмахнут любое требование, если оно будет обеспечено солидной денежной суммой или внушительной угрозой. Провалившись со своим замыслом, вы перестали быть их кумиром, и они с легкостью предадут вас в окровавленные руки монархических ищеек, особенно с учетом того, что им лично в таком варианте ничего не грозит.

– Как следует из послания русской императрицы, – сказал Стефан Пишон, – она знает, что месье Клемансо у нас настоящий тиран, по сравнению с которым любой монарх кажется белокрылым ангелом. Посему никому из министров этого кабинета, прямо не замешанных в запланированном злодеянии, не грозит ничего, кроме необходимости принести на судебном процессе свидетельские показания, после чего мы сможем продолжить свою политическую деятельность. Простите, Жорж, но с вами, кажется, уже все. Вы мечтали увидеть себя запечатленным в веках, как человека, победившего Германию и подарившего Франции реванш за Седан, а закончите как банальный уголовный преступник – с петлей на шее. Да-да, при тираниях людей вешают, и только при демократии им отрубают головы на гильотине.

24 сентября 1907 года. Заголовки ряда европейских газет:

Французская право-националистическая «Эко де Пари»: «Черный день Третьей Республики. Национальное собрание подавляющим большинством голосов постановило выдать Жоржа Клемансо, генерала Пикара и полковника Дюпона в руки объединенного монархического правосудия. Французская твердыня пала без единого выстрела».