Этим летом я перечитываю школьную программу дочери вслух (ну не хочет она в последний год ничего читать и даже слушать в моем исполнении не особо, прям не знаю, что и делать). В мои школьные годы проза Пушкина мне очень нравилась, больше чем его поэзия, и "Капитанская дочка" тогда понравилась, даже сюжет я неплохо помнила. Однако сейчас обнаружила для себя множество всяких деталей, о которых напрочь забыла, а может, просто не обращала внимания в детстве. Самое большое впечатление произвело описание детства Гринева -- столько юмора, иронии и исторической реальности - и эта часть дочке моей тоже весьма понравилась, почему-то даже больше дальнейших приключений. Далее крепость под предводительством капитана Миронова, а на деле, при мирной жизни, скорее под предводительством капитанши Василисы Егоровны. Обнаружила интересные рассуждения о дуэли в разговорах персонажей. Например, Швабрин попал в это захолустье за дуэль, но в крепости говорят не иначе как "за смертоубийство". И когда наметилась дуэль Гринева и Швабрина, и Гринев попросил поручика Ивана Игнатьевича быть его секундантом, тот уточняет:
Вы изволите говорить, -- сказал он мне, -- что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем?
В такой формулировке дуэль и роль секунданта теряет всякий ореол романтичности и дела чести. А далее Иван Игнатьевич предлагает Гриневу просто дать "в рыло" Швабрину да разойтись.
А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?
И я бы очень смеялась над этими словами, когда бы Пушкин спустя всего ничего не оказался сам же "в дураках". Можно прекрасно понимать всю нелепость дуэлей с точки зрения здравого смысла, желать немедленно надавать "в рыло" обидчику, но "невольник чести" просто вынужден всегда поступать иначе. Начало пугачевского бунта -- в крепости собираются допросить какого-то пойманного башкирца, и комендант приказывает привести башкирца и принести плетей, и это как само собой разумеющееся.
Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия. Думали, что собственное признание преступника необходимо было для его полного обличения, -- мысль не только неосновательная, но даже и совершенно противная здравому юридическому смыслу: ибо, если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности.
Несмотря на то, что признание вины давным-давно не является хоть каким-то доказательством в суде, при розыске его до сих пор часто желают получить и не гнушаются при этом пытками, физическими или психическими. Причем корни этого сидят так глубоко в человеке, что даже при воспитании ребенка взрослые часто пытаются вынудить его признаться, а потом еще и заставить извиняться (интересно, какой смысл в неискренних извинениях). Совершенно я не помнила и о существовании пропущенной главы. И хотя почитать ее было интересно, очень хорошо, что это было исключено из повести: и так Гринев был везунчиком чуть не сверх меры, а с этой главой уж точно был бы перебор.
Yorumlar
7