Kitabı oku: «Опережая некролог», sayfa 2

Кстати, о Доме актера. Так называемая клубная жизнь Москвы середины прошлого века, как и сама Москва, может быть сегодня только в воспоминаниях. Дом актера, Дом архитектора, Дом кино, Дом журналиста, Дом литераторов, Центральный дом работников искусств были форпостами досуга интеллигенции. Вся московская «богема» каждый вечер после основной работы мчалась в свои ведомственные дома, мечтая получить уютный прием, веселые капустники, дружеское застолье. И получала. Все это благополучно погибло. Например, в Доме актера – со смертью его директора Маргариты Эскиной и под напором селфизации всей страны. Но, правда, какая-то надежда появилась в связи с открытием в декабре 2019 года отреставрированного большого зала Дома актера. По этому поводу даже сняли видеоприветствие с Красной площади, в котором вместо, очевидно, занятого президента России к собравшимся в Доме актера обратился я: «Дорогие россияне и примкнувшие к ним члены СТД! Кончился год Свиньи, логично провозглашенный Годом театра. Информационный стриптиз наших СМИ и оголтелость пошлости достигли апогея. Телевизионная секс-дискуссия старых актрис, соревнующихся между собой за места в ретрорейтинге половых связей с умершими знаменитостями, приобретает оттенок стихийного бедствия. Наступает год Крысы, он же Год памяти и славы. С памятью у всех что-то стало. У меня лично – стойкий склероз, рассеянный по жизни. Что касается славы, кроме Славы Зайцева ничего не могу вспомнить путного. Кстати, о Путине. Владимир Владимирович на большой пресс-конференции намекнул, что метеокатаклизмы в мире, возможно, вызваны наклоном оси Земли. Ось актерской жизни всегда проходила через Дом актера, через этот прекрасно возрожденный зал. Пусть эта ось не станет шампуром для шашлыков, а на нее будет нанизана только любовь и еще что-нибудь духовное. Как крупный советский художник я привык кончать лозунгами. Разрешите кончить ими и сегодня. “Нынешнее поколение артистов будет жить… (с кем, когда и зачем, впишем потом)”, “Пусть иногда будет солнце!”, “Пусть конец Года театра не совпадет с концом света!”, “Под знаменем Маргоши, под водительством Золотовицкого и Жигалкина, при режиссуре тезки президента Владимира Владимировича Иванова – вперед, к новым победам бессменной Люсеньки Черновской!”»

Лиля Брик, Андрей Миронов, я, Валентин Плучек, Спартак Мишулин, муж Лили Брик Василий Катанян и моя супруга Наталия Николаевна в 1977 году в Центральном доме работников искусств

Но это местечково-местные радости. Дом актера – это актерский бункер. А существовать надо для зрителя, а не для коллег. Вообще «зрители» – понятие емкое. Истинных театралов среди них – единицы. При этом, когда смотришь на сгусток театралов, думаешь, нет уж, лучше с улицы. Рядовой зритель непосредственный, он идет в театр с надеждой. С надеждой на автора, режиссера, любимых актеров.

По старинному театральному регламенту, если в зале 15 зрителей, надо играть спектакль. Если 14, можно не играть. Помню гастроли в Кисловодске тысячу лет назад. Жара, курортный театр. Видим: в зале – 13 человек. Думаем: ой, отмена спектакля, можно по кабакам. Вдруг входит семья – три человека. И мы начинаем играть.

Артисты на 95 процентов состоят из эмоций, остальное – мозги и знания. И когда эти 95 процентов помножены на 90 человек, можно сойти с ума. Как держать в страхе банду из 90 актеров, не говоря уже о цехах? У меня в кабинете висит секира, чтобы боялись. Но она маленькая, могу отсечь только крайнюю плоть. Очень крайнюю. Как-то меня спросили, строгий ли я руководитель, я ответил: «Очень строгий, резкий и сонливый».

Когда я просыпаюсь, то понимаю, что театр – учреждение трагическое. Масса цехов. Их надо обойти, знать, как там кого зовут, и походя обласкать. Например, реквизиторский цех. Здесь работают мастера, которые превращают кусок хлеба в индейку, а газировку во французское шампанское, стреляющее пробкой в потолок. Их задача – сохранить для следующей постановки продукт, съеденный на предыдущем спектакле. В костюмерном цехе одевальщицы всегда в запарке: у одного артиста нет шнурка, у другого порвалась рубашка, у третьего пропали брюки. Они должны иметь высокий интеллектуальный уровень, чтобы не надеть камзол Фигаро на Карлсона. Такое в нашей практике случалось. Но все-таки основная задача костюмеров – не в том, чтобы правильно одеть артиста. Главное – проследить, чтобы он не ушел домой в служебных носках.

В Театре сатиры: я, Михаил Державин, Валентин Плучек, Мамед Агаев, Вера Васильева, Ольга Аросева, Спартак Мишулин

Когда я работал в Театре имени Ленинского комсомола, у нас один спектакль был выездной – во МХАТе. Нам сказали: «Вам так повезло – там служебный буфет, какого нет нигде. Обязательно посетите». Моя любимая костюмерша Анечка спрашивает: «Александр Анатольевич, а про буфет верно говорят?» Я заверил ее, что все правда. «Хорошо, – сказала она, – тогда я после переодевания сразу туда пойду». Отыграли мы спектакль во МХАТе, снова работаем на стационаре, ее нет. Спрашиваю, где Анечка. «Приболела», – говорят. Через некоторое время появляется – белого цвета. Проходит ко мне в гримерную, закрывает за собой дверь. «Александр Анатольевич, вы в мхатовском буфете были?» «Нет», – отвечаю. «Там лежал винегрет (у нас лучше) и селедка (я селедку люблю) – такая, знаете, с поднятыми концами. Я говорю: “У вас же винегрет с селедкой несвежие”. Буфетчица отвечает: “Ну, несвежие”. Я возмутилась: “Как же вы продаете несвежие?!” Она: “Так и продаем”. “Ну дайте”, – говорю. Александр Анатольевич, меня так р-р-р-рвало! Вы даже не представляете, как меня р-р-р-рвало. Мхатовский буфет!»

Буфет в Театре сатиры некоторое время назад обновился и преобразился. Мы с моим любимым директором театра Мамедом Агаевым ожесточенно спорили о названии заведения. Дебатировались варианты: «Лигнин» (это мягкая бумага для снятия грима), «Уже без грима», «Послевкусие», «Закулисье»… Победило название – «Застольный период». Есть такое понятие в театре – когда артисты, сидя за столом, разбирают пьесу. Меню тоже модернизировано. Незыблемыми остались сырники – вечный питательный монумент общепитовской изжоге.

На сбор труппы, открытие 96-го сезона, я принес огромную тыкву и сказал: «У меня в огороде – один укроп и вот это. Ничего больше не выросло. Передаю тыкву в служебный буфет: любите меня под пшенку, главное – не обосритесь в новом сезоне».

63 раза я участвовал в сборе труппы. Человек покорил космос, появились смартфоны, все меняется, и лишь сбор труппы со времен Нерона и Щепкина – один в один. Как-то смотрел при выключенном звуке репортаж со сбора труппы какого-то театра. Мизансцена – вековая. Перед труппой – новый худрук, глаза горят, очки либо на лбу, либо на подбородке (это подчеркивает индивидуальность), и – пламенная речь. Потом показывают труппу. Молодежь и еще надеющиеся на что-то артисты вожделенно смотрят на нового худрука, всем своим видом показывая готовность к экспериментам. Мрачное среднее поколение понимает, что это – очередная ерунда. И есть еще в мизансцене несколько вкраплений – звезды или медийные лица, которые забежали в перерыве между съемками сериалов, посматривают на часы, но вынуждены сидеть и слушать эту бодягу. Завершается все одинаково: грамоты и цветочки для тех, кто родился, скорбь по тем, кто ушел, представление новых артистов и – свежие распоряжения вышестоящего начальства. Приведу пример такого распоряжения.*

* Руководителям театров и концертных

организаций, подведомственных

Департаменту культуры города Москвы

В соответствии с поручением Департамента культуры города Москвы № 01-09-8363/6 от 15 сентября 2016 г. доводим до Вашего сведения, что Департамент транспорта и развития дорожно-транспортной инфраструктуры города Москвы организует акцию «На работу на велосипеде», которая пройдет с 19 по 24 сентября 2016 г. Акция направлена на развитие велосипедной инфраструктуры города Москвы.

Акция проходит с утра до вечера у каждого в своем рабочем режиме (в зависимости от режима работы учреждений) в течение недели…

Пригородные электрички организовали бесплатный провоз велосипедов всю рабочую неделю с 19 по 23 сентября, а также в день Велопарада 24 сентября.

В метрополитене в данный период разрешен провоз велосипедов с отстегнутым одним колесом, а на Московском центральном кольце – провоз велосипедов бесплатно.

В связи с изложенным прошу оказать содействие в проведении акции, разместив информацию о проведении акции на всех возможных информационных площадках, а также привлечь к участию сотрудников учреждения с учетом погодных условий, состояния здоровья и спортивной подготовки…

Начальник Управления театров и концертных организаций…

Архив Театра сатиры

Кто мог, пересел на велосипеды, а кто уже не может, ждут приказа об акции «На работу на самокате», а лучше сразу «На работу на моноколесе» – больше гарантии получить сотрясение мозга и тем самым разрешить кадровые театральные проблемы.

Театр – организация очень смутная, потому что эмоции всегда неадекватны происходящему. Умер человек или неожиданно пролетел комар на сцене – степень накала одинаковая. То же самое со взаимоотношениями. Пошло-хрестоматийные виды взаимоотношений – любовь, дружба, сотрудничество – в театре наперекосяк. У меня очень много учеников вообще и в театре – человек двадцать, а то и больше. Все меня страстно любят, но я-то понимаю, что это до поры до времени, потому что актерская профессия предполагает преданность работодателю, откуда бы он ни появился и кем бы он ни был. Сострадание, пусть самое искреннее, в театре все равно актерски преувеличено. А неприязнь и даже ненависть возникают неизвестно отчего. Насчет сострадания. Сижу я как-то на репетиции, где человек семнадцать молодых артистов и несколько ведущих мастеров показывают мне кусок из предполагаемого мюзикла. Внезапно подо мной разваливается стул, я падаю навзничь, ударяюсь головой о стоящий за стулом осветительный прибор и рассекаю затылок. Хлещет кровь, суматоха, визги, прикладывание к затылку носовых платков, тряпок и репетиционных костюмов. Приезжает скорая, заклеивает рану. Я говорю, что надо продолжать репетицию. Судорожно собирают окровавленные тряпки, намереваясь их выбросить. На что Гоша Лагутин, тоже, кстати, из любимых учеников, протестуя, кричит: «Вы с ума сошли! За вас пролил кровь наш учитель. Немедленно в Бахрушинский музей!»

В театре приходится постоянно выпускать премьеры. Это очень надоедает, но ничего не поделаешь. Был однажды на каком-то заседании. Там одни театральные деятели, как в былые времена, заявляли: «Обязуемся в Год театра выпустить 9 премьер!» – другие: «А мы – 12 премьер!» Шла гонка за количеством. Я вспомнил старый анекдот, когда металлург, угрюмый и уставший, возвращается после смены домой. Жена ставит перед ним стакан самогона, щи и начинает причитать: «Вот ты приходишь, молчишь, выпиваешь, идешь спать. А я по радио слышала про встречный план. Рассказал бы, что это такое». «Ну, как тебе сказать? – начинает объяснять он. – Вот, например, ты мне говоришь, что сейчас мы поужинаем, ляжем спать и у нас будет секс три раза. А я говорю, что будет пять раз. Хотя оба мы знаем, что половой жизни у нас нет». Вот так и с некоторыми театрами – берут встречными планами.

Цензуры сегодня нет – в том смысле, что можно ставить все, что хочешь. Но сохранился советский пережиток – внутренний поджатый хвост. Начинают что-то делать и пугаются: «А вдруг не пройдет».

Но вообще настоящая паника возникает, только когда неожиданно появляется театральная идея. Я помню, как в Театре имени Станиславского Анатолий Васильев поставил спектакль «Взрослая дочь молодого человека» по пьесе Виктора Славкина. Я был не на премьере. В зале – Товстоногов, Ефремов, Петя Фоменко, Эфрос. Почему пришли? Запаниковали. Запахло театральной идеей. Сегодня театральной идеи нет, паники не возникает. Тихо и сытно.

Иногда ночные кошмары снятся в стихах:

 
Неожиданный прорыв тестостерона
В андропаузе потухших лет.
Вожделение финального поклона –
Не гарантия неслыханных побед.
 

Чем сильнее развиваются, условно говоря, айпады, тем больше людей тянется к естеству. Всякая синтетика, как бы она ни была хорошо завальцована, все равно проигрывает натуральному продукту. Поэтому театр не может погибнуть, как это обещали. Он какой-никакой, но живой, а не электронно зафиксированный (а когда что-то зафиксировано, оно сразу становится подозрительным). То же самое – спорт. Всегда надеешься на чудо. А чудо может быть только сиюсекундное, импровизационное, неожиданное.

Когда-то играли в преферанс, лото, крокет – в тихие медленные игры. Сейчас играют только в букмекерских конторах. В СССР букмекерство было подсудным делом. Я как беговик, который провел молодость на ипподроме, хорошо это знаю. За букмекерство был арестован страстный беговик Михаил Иванович Царев, будущий народный артист СССР. Его спас Сталин. А сейчас букмекерские конторы – в каждой подворотне.

Раньше общество, литература, кинематограф и умы четко разделялись на два лагеря: физики и лирики. Это были и борьба, и надежды, и дискуссии, и, конечно, любовь. Никак не могли решить, кто должен победить: физики или лирики? В «жуткое» советское время, как во всем и всегда, побеждала дружба. Даже в любви. Прошло полвека. Что такое лирика, никто не знает, а все физики в основном уехали на Запад. Поэтому сейчас общество состоит из двух других категорий: спортсмены и болельщики. Советский лозунг «О спорт, ты – мир!» перестал быть ориентиром, ибо наш менталитет – в том, чтобы глобально обсираться, а потом долго и гениально выкручиваться. Мы дойдем до того, что начнем гордиться свежим допингом и займем в этом соревновании первое место.

Я болельщик с огромным стажем. В конце 1940-х – страшно представить – мой двоюродный брат Бобка повел меня на матч «Динамо» – «Торпедо». С тех пор я болею за «Торпедо». Оно было совсем уже накрылось, а сейчас с трудом возрождается. Для меня «Торпедо» – это мои друзья: Козьмич – Валя Иванов, Стрелец – Эдуард Стрельцов, Валерий Воронин, Геннадий Гусаров, Виктор Шустиков…

По случаю 95-летия «Торпедо» в Москве состоялся товарищеский матч команды со старейшим клубом мира «Шеффилдом», основанным в 1857 году. Я не пошел, потому что боялся выглядеть старше английского клуба.

Спорт – лошадиный труд. Например, лыжные гонки. Рядом со спортсменами всю дистанцию бегут тренеры с запасными палками и кричат: «Давай! Давай!» Как они 50 километров пилят по бездорожью, по слякоти, без лыж, только с палками и секундомером – остается за кадром, а в кадре лишь: «Давай, давай!» И зрители тоже: «Давай, давай!» Так орут речовки на футбольных стадионах. Я был как-то на матче «Торпедо» с «Шинником». 90 минут огромная трибуна кричала: «“Торпедо”, мы с тобой!», а противникам: «“Шинник” на…! “Шинник” на…!» Это же нужно уметь – полтора часа не сбиться с матерного ритма! Похабные кричалки – признак того, что профессиональные болельщики еще живы.

На этом матче я достиг пика популярности. Вообще есть какие- то неизвестно кем определенные признаки начинающейся популярности. Мой друг Вилий Горемыкин, человек дико рукастый, из упрямства и умения все строил сам – в перерывах между своей основной деятельностью, которая заключалась в попытках снять на камеру язвы капитализма, так как он был ведущим оператором программы «Время». Однажды мы торчали с ним на его даче, где он, воздвигая очередную мансарду, оклеивал старыми газетами стены, чтобы потом закрыть советскую печать обоями. И вдруг он радостно закричал: «Все, ты состоялся!» Оказывается, ему попался кусок газеты «Водный транспорт» с кроссвордом, и в момент перекура он заглянул в этот кроссворд, где было написано: «Молодой артист Театра имени Ленинского комсомола». Видимо, составитель, не сумев вставить по горизонтали что-либо значимое из восьми букв, начинающееся на «ш» и заканчивающееся на «т», вынужден был от безвыходности вспомнить мою фамилию. Не прошло и каких-нибудь 60 лет, Вилия давно нет, никто уже не клеит обои на «Водный транспорт», а моя популярность выросла неслыханно, и я появляюсь уже в сборниках кроссвордов, сканвордов и судоку даже с портретом. Более того, на том матче «Торпедо» с «Шинником» в перерывах матерного скандежа стадион орал: «Шура, ура!»*

* …Тут всё сходится: отличная погода, важный матч, удобное время и относительно доступная цена на билеты… Так что все ждали этого матча с особыми чувствами. Включая великого русского артиста Александра Ширвиндта, который очень тепло приветствовал поклонников чёрно-белой команды из VIP-ложи.

Буялов А. «Торпедо» по-прежнему побеждает и не пропускает! // Газета «О спорте». 23.08.2018.

На стадионе имени Стрельцова своя, особая атмосфера. Здесь словно погружаешься во времена СССР. Это касается не только старой архитектуры стадиона, но и стиля общения пожилых болельщиков – все эти трогательные: «Передай газетку, сесть хочу». А как диктор приветствует на стадионе актера Ширвиндта – с трудом представляю себе такое на «ВЭБ Арене» или «Открытии».

Телингатер Г. Футболист «Торпедо» забил шикарный гол. Это надо видеть! // Championat.com. 22.08.2018.

Комментаторы и рецензенты составляют сегодня основную часть жителей Земли. На одну запыхавшуюся биатлонистку, занявшую почетное 12-е место, набегает свора плотных парней во главе с моим любимым Димочкой Губерниевым. Они начинают пытать ее, как ей удалось не занять 3-е место. Умирающая от усталости биатлонистка что-то пищит о плохой смазке и обещает исправиться. Лексика комментаторов разнообразна и неравноценна. Словарный запас огромен, но однозначен. Даже Димочка, изнемогая от патриотизма, иногда оговаривается. В очередной биатлонной эстафете, очередной раз передав мне из эфира пламенный привет, он произнес сакраментальную фразу: «А вот мимо меня пробежал тренер бывших украинских женщин». Получился острополитизированный комментарий.

Недавно, когда я, как всегда, тупо наблюдал по телевизору футбольный матч какого-то незначительного международного уровня, меня осенило. Всю жизнь я слышу комментарии с экрана: «хорошо защищаются французы», «динамичны в обводке шведы», «англичане традиционно монолитны в полузащите» и так далее. И ни разу я не слышал: «Немцы нападают активно, но евреи очень плотно заняли оборону в штрафной площадке». Евреев стыдливо заменяют израильтянами.

Поймал себя на том, что листаю газеты и журналы от последней страницы к первой. Подумал: «Господи боже мой, может, я еврей?» Но потом вздохнул с облегчением, поняв, что не столько это, сколько страсть к анекдотам и гороскопам толкает меня к последней странице.

Недавно, в 5778 году, меня назвали «Человеком-легендой». Это не опечатка и не мой маразм, а еврейское летоисчисление, по которому 2018 год совпадает с 5778-м, потому что евреи считают годы не от Рождества Христова, а от Сотворения мира, очевидно, как всегда, самоуверенно полагая, что этот мир они на свою голову и сотворили. Церемония проходила в Государственном Кремлевском дворце, где Федерация еврейских общин России вручала премию «Скрипач на крыше». Я получил статуэтку скульптора Франка Майслера за вклад в развитие театрального искусства. Казалось бы, почему я? Возможно, потому, что более 70 лет живу в Иерусалиме. Нет, я не эмигрировал, просто наша дача находится в Иерусалиме. Но не в том Иерусалиме, который Иерусалим, а в том Иерусалиме, который Новый Иерусалим, и он под Истрой.

Никогда я не считал себя инородцем. Национальные признаки как прицел для дискриминации – истоки антисемитизма. Ярко выраженные национальные признаки – это Ильф и Горин, Володин и Черный, Гердт и Райкин, Бабель и Жванецкий, Утесов и Дунаевский. Список можно продолжать бесконечно. Русские евреи – это не национальность, а скорее порода. С острыми, пусть специфическими особенностями. Без еврейского юмора и иронии не бывает ни русской литературы, ни русской эстрады, ни русского театра, ни русской революции.

Юморина в Юрмале. Мы ездили туда, потом перестали. И вдруг мне звонят и с ярким латышским акцентом говорят: «Вас беспокоят из Риги. Знаете, я большой поклонник юморины, но с каждым годом она становится все пошлее и пошлее. Я обеспеченный человек, хочу внутри юморины сделать интеллигентный юмористический отсек. Прошу вас собрать людей. Я все оплачу». Он все организовал, и действительно внутри этой всей юмориновщины вдруг возникли Жванецкий, Арканов, Альтов, Хазанов, я. Потом, во время банкета, он произнес: «Спасибо вам, совсем другое дело. Это просто глоток воздуха. Только… Как бы это сказать… Немножко много евреев».

Обывательское ощущение, что евреев много, возникает оттого, что, во-первых, иногда и одного очень много, а во-вторых, они разбросаны по стране. Например, в Саратове жил популярный сатирик Лёвочка Горелик. Если кто не помнит (точнее, если кто помнит), у него была известная миниатюра «Рыболов». Он сидел скрюченный, на полусогнутых ногах на сцене и читал монолог рыбака. Лёва был фанатичным коллекционером – с огромным собранием картин в Саратове. Все родственники и друзья постепенно отчалили в Израиль, а он все сидел раком на сцене и читал монолог рыбака. Потом наконец и он решил уехать, но его не пускали. Вернее, его-то пускали, а коллекцию нет. Так он и не смог от нее оторваться и умер в Саратове вместе с коллекцией. Как-то эстрадный автор Левицкий летел через Саратов отдыхать на юг. Это было как раз в тот кошмарный период, когда Лёву не выпускали и он сидел на картинах. Левицкий из аэропорта послал Лёвке телеграмму: «Пролетая над Вашим городом, шлю горячий привет Вам и всему Вашему народу».

Евреи передвигаются не только авиатранспортом. Иногда они случайно оказываются и в наземном транспорте, вплоть до троллейбуса. В Харькове во время гастролей мы – Ленька Каневский, Лёвка Дуров и я – ехали со спектакля в троллейбусе. Кроме нас в нем была лишь одна очаровательная украинская девушка. И Ленька всю дорогу активно флиртовал. А она сидела с каменным лицом, видимо, не узнавая его, а может быть, просто уже тогда мечтая о санкциях. И вдруг в разгар его танцев вокруг красавицы раздался страшный шип в салоне троллейбуса и громкий хриплый голос: «Развязно себя ведете, Соломон!» Так как в то время озвучивание водителем происходящего было совершенным новшеством, мы обалдели, решив, что это сигнал Всевышнего в ответ на Ленькины домогательства.

С момента моего бракосочетания с Наталией Николаевной Белоусовой, потомственной дворянкой, и с появлением детей и внуков, не говоря уже о собаках, в нашей семье образовалось много русской крови. В общем, по правнукам я уже почти русский.

Приходят правнучки. Все мило, потом они расходятся по домам, а я думаю: они вырастут и не смогут меня вспомнить, как и я не помню своих прабабушек и прадедушек. С бабушками чуть легче. Но и то я хорошо знал только одну. Мамина мама, Эмилия Наумовна, жила с нами в коммуналке в Москве. Дедушку я не застал, он умер, когда семья жила еще в Одессе.

К сожалению, я очень боюсь, что в связи с вялотекущим процессом, не знаю, как точно назвать, перемирия, или сближения, или прощения, или, наконец, трезвого осмысления всего этого российско-украинского безумия, я не успею посетить Одессу, пройтись мимо маминого дома, ибо я в черных списках и стал невъездным, поскольку побывал в Севастополе по приглашению местного Общества книголюбов. Тем самым я приобщен к острым политическим событиям, что вообще свойственно нашей семье. Так, моя мама и ее брат Аркадий в 1915 году в Одессе считались политически неблагонадежными и обвинялись в том, что участвовали в собраниях членов сионистской организации. Вот некоторые пункты ее программы.*