Kitabı oku: «Багровое пепелище», sayfa 2

– Это правильная позиция, Глеб. – Энкавэдэшник сунул в отверстие большого вещмешка небольшую металлическую фляжку. – Это подарок от меня тебе на Новый год. Чтобы ты точно его отпраздновал в этом году. Не забывай меня, Глеб, пиши о своих делах. Знаю, секретные данные разглашать нельзя, но ты черкни пару строк, чтобы я спокоен был за своего друга, товарища, – с этими словами Михаил Снитко вручил капитану бумажку с написанным адресом расположения и номером своей части. Прикипел душой к парню, который стал для него верным боевым товарищем, и теперь с тяжелым сердцем провожал его на передовую. Поэтому коротко обнял на прощание уже на крыльце столовой и махнул рукой в сторону штаба: – Ну, в путь-дорогу, капитан Шубин. Приказ о твоем переводе готов уже, я справлялся. Как раз сейчас формируют машину до станции, успеешь уже сегодня на состав в южном направлении, – крепкая ладонь сжала руку разведчика. – Не забывай, Глеб, пиши.

– Есть, товарищ майор! – Шубин тоже от души сжал продубленную ладонь Снитко. – Спасибо вам за все, вы мне… как отец стали. Буду писать и беречь себя, как вам и обещал.

После теплого прощания разведчик поспешил в штаб, где уже суетились солдаты, таскающие ящики с документами, провизией, лекарствами. В кузов на груз усаживалась партия взрывников, которых можно было легко опознать по крохотным дырочкам на шинелях от многочисленных искр и осколков, что разлетались от взорвавшейся шашки или динамита. Служили они вместе давно, поэтому принялись вполголоса обсуждать новости, условия пересылки. А Шубин протиснулся между двух ящиков, чтобы поменьше чувствовать осенний колючий ветер, и затих. Слова майора Снитко до сих пор звучали у него в голове, а особенно его просьба беречь себя и воевать ради победы, а не ради мести за погибших товарищей. Над ухом кто-то кашлянул, а потом тронул за рукав:

– Товарищ, извините, что беспокою. Не найдется у вас спичек или зажигалки?

Глеб выглянул из своего убежища: вполоборота к нему, прислонившись к доскам ящика, сидел широкоплечий немолодой мужчина, из-под шапки которого торчали пряди волос с проседью. Шубин достал из кармана вещмешка трофейную немецкую зажигалку и протянул случайному попутчику. Тот прикурил спрятанную в кулаке духовитую самокрутку и вернул зажигалку, напоследок полюбовавшись глянцевым боком:

– Хорошая вещь, безотказная. Хоть немцы наши враги, а не могу не признать, технику они умеют делать. Добротно изготовлено, каждая деталька продумана. – Он по-простому представился без армейских уставных ритуалов: – Сержант Василий Ощепков, можно просто Василий.

Глеб кивнул:

– Капитан Шубин, можно просто Глеб.

Ощепков вежливо уточнил:

– А вы курите? Хотите угоститься? – сержант протянул кисет с табаком-самосадом. Но разведчик покачал головой, отчего мужчина немного виновато попросил: – Подымлю тут немного, потерпите? Чтобы на станции потом не вонять самокрутками, там, говорят, санэшелон с нами вместе отправляют. Не хочу раненых беспокоить, буду терпеть. Хотя привычка дурацкая, вредная, но слаб вот до курева.

– Какие раненые, дядя, – задорно откликнулся на его слова чубатый молодой сапер с мелкими шрамиками по всему лицу. – Это ж поезд на Сиваш, на передовую. Медички с нами поедут в госпиталя полевые, так что не табак готовь, а пряники, а потом и фронтовые сто граммов в ход пойдут. Эх, хорошо поедем, в тепле и с девушками. Так бы до самого Берлина и ехал!

На его шутку расхохотались однополчане, принялись выкрикивать прибаутки, подначивать парня, который так мечтал о встрече с медсестрами из санэшелона. А смущенный Ощепков пробормотал:

– И правда, чего это я. Кто же на фронт раненых везет, их ведь обратно, – он сощурил глаза от крепкого дыма. – Растерялся чего-то, первый раз на передовую. – Мужчина снова обратился к Шубину: – А вы, товарищ капитан? Трофей в виде зажигалки есть, молодой, в высоком звании, думаю, не раз на передовой бывали?

Шубин смутился его откровенному любопытству, он, как разведчик, привык держаться особняком от военных даже во время вот таких вот обычных разговоров. Сказывалась многолетняя привычка соблюдать секретность, как правило, о вылазке рассказывать кому-либо запрещалось, в курсе мог быть командный состав, да и тот не весь. Все-таки разведка на территории врага или рекогносцировка на границе фронта – не массовая атака, участвуют в ней два-три человека, и все происходит в тишине, без выстрелов и шума. Но, кажется, сержант Ощепков к скрытности не привык, он совершенно бесхитростно выдал:

– А у меня пересылка на сивашский рубеж, считайте, до самого конца с эшелоном еду. А вас куда отправляют? – и вдруг смутился: – Простите, болтаю как мальчишка от волнения. Не привык я еще к армейским правилам. Раньше инструктором в учебном лагере работал, занятия для ребят вел. Но там как-то, знаете, все же знакомые, забываешь немного про звания и устав. Ничего, привыкну, извините, товарищ капитан, – он отвернулся, приняв молчание Шубина за немое осуждение такого неармейского поведения.

Глеб дружелюбно сказал:

– Я тоже в этом же направлении еду и до самого конца. И давайте без званий, можно просто Глеб. Я вас младше все-таки. На передовой бывал. На войне везде нелегко. Так что вы… ну, пользуйтесь, пока тихо, атак нет. Отоспаться можно, письма написать. На станции наверняка почтовый пункт работает, потом уже… – Он выразительно развел руки в стороны. Никто не знает, что их ждет в зоне военных действий на границе двух территорий. Каждый день ситуация меняется, а отсчет ведется атаками и контратаками, а не часами, отвоеванными у фашистов километрами и занятыми военными пунктами.

Василий принялся рыться в своем вещмешке, вытянул оттуда остро заточенный грифельный карандаш и толстый блокнот:

– Вот вы мне огнива, а я вам принадлежности для письма. Берите, берите, у меня запас есть, – он протянул карандаш и блокнот новому знакомцу. И Глеб не удержался, все письма матери в пару скупых строчек он писал на обрывках или четвертинках листов, экономил бумагу и огрызок химического карандаша. А тут такая роскошь, он уложил блокнот себе на колени:

– Можно я несколько писем напишу? Я на половинки листочек разделю, даже на четверть, чтобы с листа четыре вышло. Там буквально пару строчек.

Ощепков махнул рукой:

– Берите, берите сколько надо. Пишите невесте, маме, детям. Они же так ждут этих писем. У меня вот трое сыновей, три жены, три тещи, родители под Самарой сейчас. Все ждут, как сажусь писать, так это на несколько часов.

– Как это три жены?! – не удержался от удивления Шубин.

Сержант сдвинул теплую ушанку на затылок, так что его с проседью пряди ухватил свежий ветер:

– Три раза женат был, каюсь. Но я не обманщик, не ходок, не думайте. Женился всегда по любви, сыновей вот нарожали. Влюбчив, это все от цыганских кровей во мне, мама мне говорила, что ее предки от кишиневских цыган, – словоохотливый Василий принялся рассказывать о своей жизни. – Первый раз женился в семнадцать лет, сын родился ровно через девять месяцев после свадьбы. Я такой человек – увидел, влюбился, женился. Со всеми женами так было, потому и вышло, что у меня три жены.

– А почему разводились? С одной не жили? – снова не удержался разведчик от личного вопроса.

Но Ощепков нисколько не обиделся, наоборот, улыбнулся, в черных глазах вспыхнула задорная искра:

– Вы вот, Глеб, женаты?

Капитан покачал головой отрицательно, не дала ему война шанса устроить свою личную жизнь, а как началась его служба во фронтовой разведке, то и встречи с женским полом стали совсем редкими.

Василий улыбнулся, отчего под светлой с проседью щетиной проступили ямочки:

– Эх, Глеб, я так и подумал. Были бы женаты, то такой вопрос бы не возник. Женщины, они такие… столько в них всего, посмотрит она, просто посмотрит, а ты уже и жизни своей без нее не мыслишь. Так вот и получалось, сердцу не прикажешь. Разводился и женился. Ну, впрочем, со всеми отношения хорошие, сыновья выросли, служат все, кроме младшего. Женам вот письма пишу, чтобы не беспокоились, – живой, здоровый. Вторая жена по соседству живет, второй брак у нее, еще вот две девочки – близняшки.

Шубин слушал собеседника с удивлением, что так бывает, и радостью, его вдруг будто окунули совсем в другой мир. Обычный, без войны, где люди создают семьи, влюбляются, воспитывают детей. Василий подробно рассказывал все перипетии своей семейной жизни, казалось, он испытывает облегчение, возвращаясь в мыслях к своей мирной жизни. Война, страшная и кровавая, с каждым метром становилась все ближе. Все гуще были колонны из грузовиков, подводы, груженные ящиками, военная техника, которую тащили лошади. Ручейки людей с разных дорог стекались к станции, превращались в человеческое море, которое шевелилось, гудело: серо-зеленая форма, красные кресты на фуражках и солдатских шапках; бряцание винтовок и грохот больших огневых установок; крики командиров, фырканье тепловоза.

Они прибыли на место назначения, грузовик замкнул колонну из транспорта и потом встал у пропускного пункта, где офицер и двое караульных проверяли документы у личного состава, въезжающего на территорию железнодорожной станции.

Глава 2

Неспешный рассказ сержанта прервал окрик:

– Проверка документов!

Военные вылезли из кузова, предъявили дежурному офицеру солдатские книжки. Он разделил их на две группы. Ту, где оказался взрывник со шрамами, сержант Ощепков и капитан Шубин, направил к третьему вагону:

– Сразу после вагона с крестом – ваш, на Сиваш – седьмой номер.

Первым в приоткрытую дверь проник шустрый минер. Он с удовольствием хлопнул по буржуйке, стоявшей посередине теплушки, труба которой уходила через крышу вагона в небо, бросил вещмешок на лавку и выкрикнул:

– Покарауль, дядя, я дров добуду, пока не тронулись. Поедем, как цари! – и ловко спрыгнул назад на асфальт платформы.

Сержант проводил его тревожным взглядом – не опоздал бы, потом прошелся по вагону и выбрал себе место на деревянной лавке, что шли по бокам обшитого досками вагона. Указал на окно-щель под потолком, забитое рейками:

– Тут посвежее будет, я жару не люблю. Закаляюсь уже много лет, обливаюсь водой. Вы к печке садитесь поближе, чтобы пожарче было. – На протянутый Шубиным блокнот помотал головой: – Отдадите, как напишете письма. Это я вас заболтал, всю дорогу тарахтел как сорока.

Следом за ними в теплушку забрались еще несколько военных и принялись обустраиваться для дальней дороги – выбирали места на узких лавках, укладывали вещмешки, знакомились с попутчиками. Уже через пару минут появилось раскрасневшееся от бега лицо взрывника:

– Айда, ребята, там дрова можно насобирать. Давай со мной все, натаскаем с запасом.

Сержант остался караулить вещи, а все остальные гурьбой двинулись за минером к кривобокой будке, где, видимо, раньше располагался стрелочник. Сейчас домик перекосился и доски торчали из стен и крыши в разные стороны – в него попал снаряд, превратив здание в руины. Здесь уже орудовали другие военные, разбирая завалы на доски и поленья, которыми можно будет отапливать теплушки сформированного состава. Парни тоже включились в работу: выдирали и ломали доски, вытаскивали из горы щебня дранку. С руками, полными охапок щепок и дров, они вернулись в вагон, где уже нетерпеливо высматривал их на платформе сержант:

– Отправление, дали два свистка! Забирайтесь быстрее!

Он помог ребятам забраться внутрь, и тут же состав дрогнул, а по платформе побежал дежурный с криком:

– Закрываем двери, отправление!

Загрохотали тяжелые двери теплых вагонов, загудел тепловоз, выбросил столб дыма и потащил состав в южном направлении. Люди в вагонах занимали места, растапливали печурки, обживаясь в своих временных жилищах на несколько дней поездки. В вагоне, где ехал капитан Шубин, тоже кипела жизнь: на горячей печурке грелась вода для чая, кто-кто рылся в вещмешке в поисках заварки, несколько человек собрались вокруг солдата с газетным листом «Красноармейской правды», он громко и с выражением зачитывал первые главы из стихотворения «Василий Теркин». Глеб поудобнее устроился на своем месте, подоткнул под спину вещмешок и принялся наконец писать письма. Он морщил лоб, вспоминая имена соседей, знакомых, маминых подруг, даже написал запрос на адрес завода, где работала Антонина Шубина в мирное время. В каждом письме указал свои данные и просьбу сообщить хоть какую-либо информацию о нахождении мамы. Получилась целая стопка гладких треугольников- писем, останется только отправить их из ближайшего почтового пункта на пути состава. От выполненного задания Шубин почувствовал облегчение, как давно не хватало ему времени, бумаги, чтобы заняться розыском матери. Война, конечно, раскидала родных и близких, разлучила семьи на долгие годы, но ведь никогда нельзя терять надежду на встречу с ними, надо писать запросы, пока не найдется вдруг тоненькая ниточка, что приведет его к маме.

Натопленная печурка уже обогревала вагон, от дыхания десятков людей, от ее чугунных боков стало совсем тепло. Серо-голубые полосы неба в щелях окна стали черными, состав несся уже в ночной темноте, отсчитывая километры. Глеб задумался, всех ли вспомнил, кто мог помочь ему в поисках? Впервые за последний месяц перед его мысленным взором были не погибшие товарищи, горы трупов, огонь взрывов, а лица соседей, маминых коллег. Он и сам не заметил, как задремал. Только почувствовал через сонную пелену, как на плечи и грудь легло что-то теплое, укрывшее его от холодного воздуха, который проникал через щели окна. Но перестук колес убаюкивал, от тепла тело расслабилось, и он крепко уснул. Шубин не видел, что рядом вытянулся в струнку сержант Ощепков, посматривая, чтобы его шинель не сползла со спящего Глеба.

Проснулся разведчик от шума под полом, обходчик грохотал инструментом, проверяя надежность сцепки. Но Глеб подскочил, рука скользнула к кобуре с пистолетом:

– Тревога! Стреляют!

Василий, как ребенка, успокоил его:

– Тише, тише, капитан, это ремонтники вагоны осматривают. Тише, ребята спят уже.

– Какая станция?

В щели приоткрытой двери виднелось большое здание вокзала, хотя фонари были погашены для маскировки и все лязги и шумы раздавались в темноте, разведчику стало понятно, что состав стоит на крупной железнодорожной станции. А значит, отсюда можно отправить его послания, с крупного узла, минуя много мелких пересылок, – они быстрее дойдут до его родного города. Шубин подхватил фронтовые треугольники и сунул за пазуху, накинул шинель и скользнул в черный просвет. Там поспешил по платформе к зданию вокзала, где грохотала техника – гаубицы, пулеметы и минометы грузили на платформы, сверху маскируя брезентом. Глеб метнулся в одну сторону, потом в другую и чуть не врезался в невысокую кругленькую женщину в пуховом платке. Она лучом фонаря ткнула ему в лицо:

– Товарищ красноармеец, пройдите обратно в вагон, – указала она на свою красную повязку, обтягивающую рукав старенького, вытертого пальто. – Идет погрузка техники, вы мешаетесь. – И потом уже, менее официально, подсказала: – Покурить можно с другой стороны поезда, колонка с водой – вон там, у моста.

Разведчик закрутил головой, после сна он не сообразил, что полевая почта сейчас ночью не работает, не принимает письма. Дежурная вдруг словно почувствовала что-то и спросила:

– Случилось чего? Живот прихватило или болит что-то? Подожди тут, сейчас закончим, и я в сумке гляну. У меня порошок там есть. Потерпи, сынок.

От ее ласкового голоса, полного заботы, у Глеба перехватило дыхание, он закрутил головой – нет, не надо. Но женщина, краем глаза посматривая за погрузкой, поймала его за рукав, не давая уйти:

– А чего такой смурной? Ну, давай, боец, рассказывай, лица ведь нет на тебе. Не бойся, языком трепать не побегу, а тебе легче станет. Голодный ты, может быть?

– Нет, просто я хотел письма отправить. Маму ищу, написал всем соседям, коллегам ее. В свою часть написал, чтобы сообщили, что с ней. И совсем забыл, что не работает сейчас почта, день с ночью перепутал.

– Это не беда, бывает, – пухленькая ладошка, красная от мороза, вынырнула из рукава. – Давай сюда письма твои, отправлю утром. У меня дежурство до восьми, как раз пункт откроется. Отправлю все, не переживай. Найдем твою маму. Давай, не сомневайся, дальше по пути никаких крупных станций не будет, выжженная земля начнется. Почту уже не отправить. Давай, сынок, я все сделаю.

– Спасибо, спасибо, – Шубин вручил женщине треугольники, которые надежно устроились в кармане ее пальтишка.

Дежурная вдруг торопливо притянула парня к себе, широко перекрестила. В свете луны на глазах ее блеснули слезы, она прошептала:

– Ну все, иди, иди. Хуже не будет, не пугайся. Бог – он для всех милостив, и для партийных тоже. Не серчай, своего не уберегла сыночку, так, может, хоть тебе моя молитва поможет.

Ошарашенный и растерянный, Глеб кивнул, развернулся и пошел обратно к своему вагону. Он привык действовать по уставу, подчиняться армейской дисциплине и действовать по приказу. И настолько отвык от мирной жизни, женских слез, что от ласковых слов потерялся, не понимал, что сказать в ответ, как утешить плачущую женщину, как отблагодарить ее за помощь. Может, новый знакомец подскажет, как действовать? Он все-таки трижды был женат, уж точно должен знать, как обращаться с женским полом. Поэтому разведчик поднырнул под стоящую теплушку, туда, откуда тянуло густым табачным дымом. Курильщик Ощепков наверняка воспользовался длительной остановкой, чтобы на свежем воздухе подымить самосадом с резким запахом. Глеб хотел уж было позвать мужчину, так как нигде не увидел красной точки самокрутки, как в темноте вдруг будто пискнул котенок. Шубин прислушался и отчетливо различил женские всхлипы и голос:

– Не надо, ну прошу вас. Нет, не надо. Пустите.

Высокий девичий голос тихо умолял, а грубый мужской бубнил что-то в ответ. Шубин позвал:

– Эй, что происходит? А ну отпусти девушку!

На секунду все затихло, потом девушка снова вскрикнула. Разведчик бросился в направлении шума и почти лоб в лоб столкнулся с сержантом Ощепковым. Тот стоял с кисетом в руке и, упрямо наклонив голову, выговаривал:

– Пусти девочку, отпусти. Ну… она же тебе сказала русским языком, не хочет она тут с тобой женихаться.

В тусклом лунном свете почти лицом к лицу с ним в ответ скалился взрывник со шрамами. Он одной рукой удерживал за плечи миловидную, совсем молоденькую медсестричку, личико которой было залито слезами, а руки слабо пытались стянуть с шеи сильную мужскую руку.

Минер оскалился в ухмылке:

– Шел бы ты, дядя, отсюда. И не в свое дело нос не совал, а то без носа остаться можно. Это невеста моя, любовь у нас, – и расхохотался в полный голос, отчего мотнулась головка с черными колечками кос и белым чепчиком на них.

Но Василий медленно убрал кисет внутрь кармана куртки, снова повторил:

– Девушку отпусти. Прошу тебя, не надо ее трогать. Ребенок же совсем, какая невеста, ей еще в куклы играть.

Девушка всхлипнула, большая кисть, нагло лежавшая на ее груди, сжалась в кулак.

– Дядя, ты дурак, – кулак взлетел к носу Ощепкова. – А дураков учить надо. – В лунном свете блеснула грудь в медалях. – Я – герой, понял? Мне любая баба даст. А ты – дурак старый. Катись отсюда, пока целый.

Капитан Шубин только занес руку, чтобы остановить вспыхнувшую стычку, как сержант неуловимым молниеносным движением завернул руку взрывнику. Тот взвыл от боли, развернувшись вдруг на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, да так, что рука его оказалась заломлена за спину. Минер дернулся в сторону, пытаясь освободиться из жесткого захвата, но Василий удерживал его за запястье буквально двумя пальцами. Сержант кивнул совсем растерявшейся медсестре:

– Беги, доченька, к себе в вагон. Поздно уже. Не бойся, не тронет он тебя. Я ему объясню сейчас все, что нужно.

Девушка всхлипнула, Василий, не поворачивая голову и не разжимая железных тисков из пальцев, бросил через плечо:

– Глеб, проводи девушку, чтобы со страху не заблудилась.

Разведчик кивнул и нырнул следом за худенькой фигуркой. Он едва поспевал за резвыми шагами, только возле вагона с красным крестом нагнал перепуганную девушку. Она обернулась, опустив плечики и голову:

– Вы не думайте, я не такая. Он сам, я… – она опустила голову еще ниже. – В туалет побежала. А он там… как схватил в темноте, я от страха аж голос потеряла.

– Что вы. – Глеб понял, что девушка оправдывается, будто виновата в чем-то. – Ничего такого я не подумал, он просто… хам и наглец! Хоть и с медалями! Не бойтесь никого, мы вас не обидим.

Медсестра уже вскочила на ступеньки вагона, высунула заплаканное личико:

– Пожалуйста, не говорите никому. Мне стыдно так, просто сгореть от стыда хочется.

Шубин кивнул:

– Никто не узнает, а этот… с медалями… сейчас получит, – и он в приступе ярости кинулся назад под вагонами в закуток для перекура.

Но там минер уже стоял на коленях, по его лицу текли от боли слезы. В больших ноздрях находились пальцы Василия, тот зажимал нос все сильнее и медленно повторял свой урок:

– Нельзя девушек обижать. Если отказала тебе, то отойди в сторону. Не смей руки распускать. Понял меня?

– Понял, пусти, – прокряхтел через боль минер.

Василий разжал пальцы и уже миролюбиво продолжил:

– Ты не злись на меня, что уму тебя учу. Ну молодой ты, слишком горячий. Думаешь, медали есть, так любая счастлива будет тебе отдаться? Не будет тебе счастья, если силой девчонку взял. Она тебя всю жизнь потом ненавидеть будет, а ты стыдиться своего поступка. Женщины, они, если полюбят, так все для тебя сделают, такое уж у них сердце. А если не по нраву ты ей, хоть обвешайся медалями, не поможет. Понимаешь?

Парень тряхнул чубом, по лицу его еще до сих пор ручьем текли слезы от пережитой боли.

– Как зовут тебя, герой?

– Серго, – минеру было стыдно, он отворачивал лицо от взглядов капитана и сержанта. Но Ощепков мягко, по-отечески лишь пожурил его:

– Эх, Серго, кровь у тебя горячая в жилах бурлит, надо уметь ее усмирять. Женишься ведь, детишек заведешь, ты что, захочешь, чтобы вот такой же гад к твоей дочери или жене полез?

Серго опустил голову еще ниже, поднялся с колен. Хоть он и молчал, но было ясно, что слова Василия бьют по больному месту.

– Эх, Серго, – пока они возвращались обратно в вагон, Василий все еще поучал парня. – Ты пойми, женщины и так слабые, им на войне вдвойне тяжело. Ведь, если что, тебя же эта сестричка перевязывать будет, с поля боя тащить. А ты ее хватать. О женщине заботиться надо, как о цветке, ухаживать, тогда она распустится у тебя в руках, а если рвать ее и топтать силой своей, то ничего не получишь, кроме слез и грязи.

Когда мягко дернулся состав и снова началась плавная качка, в темноте наглец хрипло выдавил из себя:

– Извините. Не повторится больше.

– Ничего, молодой, научишься еще женщин обхаживать. Хорошо, что подоспели вовремя, не сделал ты ошибки, – отозвался такой же мягкий голос Василия, который уселся на лавке под окном.

Некоторое время они ехали в тишине, потом Шубин не выдержал и зашептал своему спутнику:

– Василий, а вы как так его скрутили ловко? В два счета такого бугая.

Так же шепотом Ощепков ответил:

– Да это я рукопашным боем занимался в молодости, секцию среди ребят вел. Свою систему там разработал. По молодости, знаешь, такой я хлипкий был. Доставалось мне иногда от заводских работяг, даром что инженер, а смотрят, что ответить не могу, да и тумаков нет-нет и надают. Вот я при заводе начал секцию физкультурную посещать, а потом сам инструктором стал. Изучал, показывал, тренировались с ребятами и с девчатами, как противника уложить. Любого, в любой ситуации, не спорт это – самооборона, когда все в ход идет: кулаки, каблуки, ремни, сапоги, одежа. Тут главное ловкость, захват. Тренироваться надо, чтобы, если вдруг напали, само все выходило. Думать некогда, особенно если несколько хулиганов против тебя, надо, чтобы тело само действовало. Ну вот… потом книжку по моей системе напечатали, позвали тренировать бойцов в армии. А как война началась, меня с завода даже сняли, в лагере офицерском я ребят обучал этим приемам. Потом вот сюда направили, в специальный отряд. Я же инженер по образованию, на химическом заводе работал, рукопашным боем владею. Так что отправили на Сиваш в спецбригаду.

– ШИСБР? – вырвалось у Шубина.

– Он самый, – ответил Василий. – И тебя туда, Глеб?

– Угу, – разведчик был рад, что познакомился с будущим однополчанином. Он нашел в темноте руку Василия и крепко сжал ее. – Спасибо вам, что вступились. Рад я, что судьба нас с вами свела.

Ощепков в ответ тяжело вздохнул:

– Плохо, что война свела, но надо ж хорошее во всем видеть, грустить толку нету. Так что, Глеб, давай вместе держаться. Я тебе приемы покажу, ты мне все армейские премудрости объяснишь. А то я же человек гражданский, форму надел, а всех тонкостей не знаю.

– Договорились. – Шубин соскользнул на пол, освобождая пространство на лавке. Он понял, что Ощепков много часов провел в неудобной позе, давая ему выспаться. Поэтому предложил сейчас: – Вы укладывайтесь на лавку, передохните. Подъем и паек рано будут. Я выспался, посижу немного.

Уговаривать Василия не пришлось, после изматывающей долгой дороги к вокзалу он готов был заснуть в любом положении. Поэтому, только растянувшись на твердой постели, сразу засопел, крепко уснув. А Шубин до утра не смог сомкнуть глаз, все думал о том, что их ждет по прибытии к месту назначения.

Утром все проснулись рано, принялись с нетерпением ожидать остановки. Требовали пополнения запасов воды, последние дрова сгорели в печи, да и молодые организмы требовали исполнить естественные нужды. После вчерашней стычки Серго совсем не дулся, наоборот, стал даже уважительнее относиться к Василию: то предлагал ему место поближе к теплой печке, то оборвал кого-то наглого, пытавшегося спихнуть на пожилого тихого мужчину уборку золы из печи.

Наконец состав стал замедлять ход перед остановкой, военные с облегчением выдохнули. Серго первый потянул за створку двери:

– Ну хоть перекусим, в животе уже кишки в узел от голода завязались.

Широкая дверь отъехала в сторону под его сильной рукой, все, кто стоял рядом, вытянули головы, чтобы посмотреть, куда добрался их состав, и замерли в ужасе. Вдоль железной дороги на деревьях висели сотни трупов, детских, взрослых, женских, черных, иссохшихся, их болтал на веревках ветер. Все деревья вдоль железнодорожного полотна были превращены в виселицы, мертвецы будто махали вслед поезду своими конечностями. От кошмарного зрелища все замолчали, позабыли об утренней болтовне, не в силах отвести глаз. Поезд едва тащился, и они могли рассмотреть каждую подробность: вот ворон клюет равнодушно глаза человеку в петле; вот висит то, что осталось от мертвой девушки, – длинная пышная коса на гниющем черепе без глазниц и пестрое платье с накинутым сверху платком; беременная женщина с огромным животом.

Когда закончились деревья, на которых висели трупы, показались строения, вернее, то, что от них осталось. Когда-то это было большое добротное село, а теперь черные обгоревшие руины. Вместо полей блестела чернотой разлившаяся река, которая после подрыва дамбы затопила селение, поля, колхозные строения: коровники, склады, мельницу. Черное, пахнущее гарью мертвое место – вот все, что осталось от населенного пункта. Даже вместо станции поезд встретила брезентовая палатка, где размещался дежурный, здесь шла работа: военнопленные в обмотках и тряпье валили оставшиеся деревья, чтобы хоть начать восстанавливать здание железнодорожной станции; еще часть пленных таскала на волокушах трупы, которые висели вдоль дороги, складывая их в огромную общую могилу. Серго с перекошенным ртом несколько секунд висел на запоре двери, а потом вдруг спрыгнул вниз, не дожидаясь остановки состава. Со звериным ревом он кинулся с кулаками на крайнего пленного, ударил по носу так, что во все стороны брызнула кровь, тут же схватил обломок камня и ринулся колотить пленных немцев.

– Горячий парень, ох, кровь в нем кипит, – покачал головой Василий Ощепков, но останавливать парня не стал. Он, как и остальные, не мог скрыть внутренней дрожи от увиденного ужаса. На поле боя остаются раненые и убитые, враги и свои, только это поле после боя, пускай и длиною в несколько километров. А сейчас перед ними тянулась без конца и края выжженная, разоренная земля, где не осталось ничего живого.

Когда вереница вагонов замерла на месте, вдоль состава побежал красноармеец, привычно выкрикивая во весь голос:

– Из колодцев, из водоемов пить запрещается, набирать воду запрещается. Вода отравлена гитлеровцами перед отступлением! Внимание! Покидать территорию станции запрещается. Внимание! Входить в лес запрещается! Территория вокруг станции заминирована, все источники воды отравлены! Воду и дрова дежурные получают на станции у коменданта. Горячий паек доставят в вагоны. – Особенно нетерпеливых он толкал обратно в вагоны: – Товарищи бойцы, заходите обратно! Повторяю, опасно выходить из вагонов. Территория заминирована, работы только начались! Дежурные, вдоль рельсов идите к палатке, там получите провиант, дрова и воду.

Ощепков и Шубин переглянулись: мертвая земля, не только превращенная в руины и братскую могилу, она еще и смертельно опасна; вода, земля – все немцы превратили в орудие убийства. Территория, где властвует только смерть.

У крайнего вагона раздался шум: женщина средних лет с винтовкой в руках тащила за рукав упирающегося Серго. Тот был покрыт кровью избитых пленных, руки до сих пор были сжаты в кулаки, разбитые об лица гитлеровцев. Навстречу ей спешил однорукий мужчина с красной повязкой на рукаве:

– Что случилось, докладывайте!

Женщина возмущенно дернула вперед Серго:

– Кинулся на пленных, давай мутузить. Пока все не полегли, не остановился. Вот что мне делать с ними теперь? Ишь, герой выискался.

Комендант станции ткнул целой рукой в сторону пленных, которые продолжали мерно тянуть самодельные волокуши, отправляясь за новой партией трупов:

– За такое и под трибунал могу отправить. Оставлю на станции до суда, будешь вместе с ними на равных работать, раз нас работников лишил. У нас план по трудодням и задача – в кратчайший срок восстановить для Красной армии станцию. Чтобы такие, как ты, могли попить, поесть, передохнуть перед передовой. А ты тут устроил самосуд.

Глаза Серго, налитые кровью, с ненавистью смотрели на коменданта:

– Трудодни?! Ты что, ты видел, что там?! Ты видел? Там трупы, мертвецы – дети, женщины, люди висят, как… яблоки на дереве. А после такого они тут ходят, дышат?!

Комендант налился багровым цветом, он схватился здоровой рукой за воротник полушубка: