Kitabı oku: «Белый царь – Иван Грозный. Книга 2»
© Тамоников А., 2014
© ООО «Издательство «Приз», 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Глава 1
У студеных морей
Русский вечер.
Дымчатые дали.
Ржавые осколки на траве.
Веет древней гордою печалью
От развалин скорбных деревень.
Кажется, летает над деревней
Пепел чингизханской старины.
Но моей девчонке семидневной
Снятся удивительные сны.
Снится, что пожары затухают,
Оживает обожженный лес.
Улыбнулось, сморщилось, вздыхает
Маленькое чудо из чудес.
Юлия Друнина
На Руси происходили поистине великие события. Расширялась территория государства, укреплялась власть Ивана, успешно проводились политические, экономические, военные реформы. В далеком Соловецком монастыре тоже имели место значительные изменения, оказавшие прямое влияние на будущность страны.
Еще в 1548 году, после венчания Ивана на царство и его свадьбы с Анастасией, соловецкий игумен Алексий предложил монастырскому собору в качестве своего преемника инока Филиппа, то есть Федора Колычева, который к тому времени прожил в монастыре почти восемь лет. Для всей братии подобное представление Алексия не стало неожиданностью, а, напротив, явилось само собой разумеющимся. Соловки до тех времен не видели более крепкого в вере, трудолюбивого, уравновешенного монаха, пользовавшегося непреклонным авторитетом.
К мнению этого достойного, уважаемого, рассудительного человека прислушивались и молодые послушники и почтенные, умудренные жизнью старцы. Посему решение собора было единодушным. Филипп стал игуменом Соловецкого монастыря.
С этого момента на Соловках начался новый этап развития. Филипп с присущей ему неуемной энергией сразу же взялся за работу, проявил недюжинные способности рачительного хозяйственника и умелого организатора. При нем братия поставила на каналах мельницы. На ближних островах и в поморских вотчинах были возведены новые хозяйственные сооружения.
Царь не забывал друга своего тяжелого детства. Он жаловал монастырю земли, деньги, утварь.
Игумен Филипп был участником Стоглавого собора, но в то время не смог встретиться ни с царем, ни с другом, князем Ургиным. Пробыв на Москве всего сутки, он занемог, лечился в одном из удельных сел, а потом отправился обратно на Соловки, где его с нетерпением ждала братия.
Необходимо отметить, что игуменство Филиппа происходило не совсем гладко. У него произошел серьезный конфликт со старцем Зосимой. Дело рассматривалось митрополитом Макарием. По нему было вынесено решение не в пользу старца.
Этот случай можно было бы вполне оставить без внимания, если бы он впоследствии не сыграл роковую роль в судьбе честного Филиппа. Старец Зосима уехал из монастыря, но на Соловках остались его приверженцы, возненавидевшие игумена и готовившие подлую месть.
Однако вернемся к нашему повествованию.
Шел июль 1557 года от Рождества Христова.
Вечером князь Ургин при свечах сидел в горнице своего дома в Москве. На улице лил дождь. Дмитрий все чаще проводил долгие, нудные вечера в одиночестве. Он в мельчайших подробностях вспоминал счастливую жизнь с Ульяной. Ему становилось то тепло и радостно, то холодно и грустно.
Раздался стук в дверь.
– Князь, это я, Кирьян!
– Чего стучишься, если знаешь, что на двери запоров нет? – недовольно спросил Дмитрий. – Входи!
Кирьян вошел.
– Князь, у ворот инок какой-то. Говорит, что желает тебя видеть.
– Инок?
– В монастырской черной одежде. С посохом.
– Зачем он пришел, ты не спрашивал?
– Нет. Очень уж голос у него властный. Думаю, непростой человек.
– Так проводи его сюда. Зачем под дождем держишь? Сам-то во двор, поди, и носа не кажешь! Поспешай к гостю. Захочет переодеться, дай, во что, и веди сюда.
– Слушаюсь, хозяин!
Кирьян ушел. Князь Ургин поднялся со скамьи, поправил рубаху и подумал, кого это еще принесло в поздний час? И с добром ли?
Человек в мокром черном одеянии с капюшоном, наполовину закрывавшем лицо, вошел в горницу, встал у входа, опершись о посох. Сзади, напрягшись, застыл Кирьян, готовый наброситься на пришельца, если тот замыслит напасть на хозяина.
Но человек в черном глухим голосом произнес:
– Мир дому твоему, князь Ургин. Тебе, Дмитрий Михайлович, родным и близким твоим года долгие! По Ульяне же и Агафье скорблю и печалюсь.
Ургин удивленно спросил:
– Кто ты?
Гость отбросил капюшон.
– Здравствуй, Дмитрий!
Князь застыл в изумлении.
– Федор? Колычев? Но как?..
Кирьян увидел, что хозяин знает гостя и угрозы никакой нет. Он тихо вышел в коридор, затворил дверь и остался рядом с ней. На всякий случай.
Человек в черном улыбнулся и напомнил:
– Не Федор, Дмитрий, а Филипп. Или забыл? Федор остался в далекой молодости.
– Ладно, пусть Филипп. Удивил!.. Да скинь ты мокрое, не к чужим, к своим пришел.
– Ничего, у тебя тепло, Дмитрий. Ряса быстро высохнет.
– Тогда садись на лавку. Вижу, ты устал. С Соловков пешком сюда шел?
Филипп вновь улыбнулся.
– Нет, конечно. Сейчас я уже не дошел бы. А вот от пристани дальней – пешком. Как раз под дождь. Хотел было к митрополиту явиться, передумал и к тебе, другу своему, пришел. Рад ли ты мне, Дмитрий?
– Он еще спрашивает! Только в растерянность ты меня, игумен, ввел. Мог бы и предупредить. А то не знаю, что и делать. Все так неожиданно!..
– Князь Ургин и растерялся?
– А ты бы спокойно на лавке сидел, заявись я к тебе в келью на Соловках? Вот так же нежданно, тайком, да под ночь?
– Извини, друг. А делать ничего не надо. Просто присядь, успокойся.
– Присядь?! Успею! Тебе с дороги поужинать надо. Кирьян! – позвал Ургин.
Слуга появился тотчас.
– Слушаю, господин!
– Давай бегом поварихе наказ передай, пусть ужин для дорогого гостя приготовит. И сюда все! Не в трапезную, а сюда, понял, Кирьян?
– Понял, князь. Только вопрос один имеется.
– Ну?
– Сын твой спрашивает, что за гость у нас.
– Сын? – Ургин все еще не мог прийти в себя. – Скажи, дорогой гость, желанный. Да ступай же ты!
Филипп поднял руку.
– Погодите! Благодарю тебя, Дмитрий, но я поужинал, меду с тобой отведаю, да и все. А сын пусть войдет. Познакомимся.
Ургин повернулся к Кирьяну.
– Слыхал? Алексея тоже сюда!
– Слушаюсь, князь!
Вошел княжич Ургин.
Филипп шагнул к нему.
– Похож! И на батюшку, князя Дмитрия, такой же статный, сильный, и на матушку покойную Ульяну. Ее глаза и овал лица. Здравствуй, Алексей Дмитриевич!
Алексей посмотрел на отца.
– Знакомься, сын. Это Филипп, до пострижения – Федор Колычев.
– Тот самый?.. – Алексей повернулся к Филиппу: – Прости, отче! Батюшка много о тебе рассказывал.
– Ладно, Лешка, иди! – заявил отец. – Глафира твоя, поди, беспокоится. А ей волноваться нельзя.
– Да, отец. Благослови, отче!
Филипп перекрестил Алексея Ургина.
– Бог благословит.
Княжич ушел.
– Вот такой у меня сын, Филипп!
– Хороший сын, Дмитрий. Сразу видно.
– Да, с сыном и его семьей живу то здесь, то на селе, в Благом. А Ульяны и Агафьи нет со мной. Они на кладбище. Не уберег я их.
– На все воля Божья, Дмитрий.
– И на происки князей Старицких, от которых до сих пор тянутся нити заговоров по Руси? Я был с Иваном во время его болезни. Тогда княгиня Ефросинья подбивала бояр не принимать клятву на верность малолетнему наследнику, желала посадить на трон своего сына Владимира Старицкого. Но царь встал, поправился назло всем ворогам. Я сопровождал его и в поездке на Белоозеро…
– Я слышал историю гибели младенца Дмитрия, – тихо сказал Филипп.
– А знаешь ли о том, что крепления сходен, на которые ступила семья царя, были обрезаны, оттого люди и сорвались в воду?
Филипп внимательно посмотрел на Ургина.
– Нет, Дмитрий, о том не слыхал. До меня дошло лишь то, что сходни случайно перевернулись и все оказались в воде. Когда Дмитрия вытащили из реки, он был уже мертв.
– А на самом деле кто-то устроил гибель наследника. Я уверен, что тут тоже не обошлось без Старицких.
– Расскажи подробнее о том случае, – попросил игумен.
В горницу вошел Кирьян, принес мед в чашах.
Как только он вышел, Дмитрий присел рядом с другом детства и юности.
– Я лично, Филипп, осмотрел струг и место крепления сходен. Веревки были обрезаны ножом. Младенец в то время уже был мертв. Возле него билась царица, а Иван, словно окаменев, сидел на берегу. Мы проверили людей на струге и недосчитались одного гребца. Стали искать. Нашли в реке, убитого ударом ножа в спину.
Филипп задумался, потом спросил:
– Это было в конце мая?
– Да.
– Интересно. А осенью позапрошлого года в монастыре появился странный человек лет сорока пяти. Спросил я его, откуда родом, кто такой и почему решил оставить мирскую жизнь. Он ответил, что зовут его Федором Кучером, жил в Москве, служил у Старицких, жена померла, дети сами по себе. Причиной отречения от мирской жизни стал страшный великий грех, который давит, зовет в могилу. Потому и пошел он в дальний монастырь замаливать тот грех, совершенный по принуждению. Не стал я больше его пытать, принял этого Федора послушником. До сих пор живет на Соловках. Не щадит себя в работе и молитвах. Часто в келье по ночам плачет, кричит во сне. Как-то доложили мне, что однажды он так вот упоминал имя младенца Дмитрия. Мол, не по своей вине загубил дитятко. О своем ребенке печалится Федор или о царевиче Дмитрии?
– О царевиче? – переспросил Дмитрий. – Может быть. Но насколько помню, а память у меня, слава Богу, до сих пор хорошая, ни на струге, ни в страже, ни среди обозных людей никакого Федора Кучера не было. Того человека, который перерезал крепления сходен, звали Кузьмой Бородатым. Мы нашли его в воде, с камнем на шее да раной в спине.
– Но Федор мог и не под своим именем прийти в монастырь.
– Мог, если опасался мести тех, кому служил. Надо бы, Филипп, допрос этому Федору учинить, выведать, о каком Дмитрии он печалится, за что терзает себя.
– Думаю, Дмитрий, спешить не след. Младенца уже не вернуть. А там, глядишь, сам придет покаяться. Должен!.. Слишком тяжкий груз в душе носит этот послушник.
– Но коли не придет, то ожидай меня на Соловках. Я с ним говорить буду.
– Хорошо.
Ургин спросил:
– А ты на Москве по делам или как?
– По делам, конечно, Дмитрий. Просто так из Соловков в Москву вряд ли стоит ехать.
– Да, путь не близкий. К митрополиту?
– К Ивану!
– Вот как? А я как раз хотел узнать, пойдешь ли к нему. Тогда завтра с утра вместе в Кремль и поедем.
– Хорошо, Дмитрий. Хочу по Москве пройтись. Помнишь, как в юности гуляли?
– Да ты-то больше за книгами сидел, а я погулял на славу.
– Григорий, брат Ульяны, с тобой или сам по себе в доме родителей живет?
– Погиб Гришка, Филипп, защищая от татар село Благое.
– Вот оно как. Земля ему пухом. – Филипп трижды перекрестился.
Ургин вызвал слугу, который появился тут же.
– Приготовь постель гостю в соседней горнице, все еще раз проверь на дворе да ложись спать.
– Слушаюсь!
Кирьян исчез.
А Дмитрий Ургин и Филипп, в миру Федор Колычев, еще долго сидели в горнице князя, вспоминали молодость, поход на Казань, Ульяну. Им было о чем поговорить.
Утром после молитвы и трапезы Дмитрий и Филипп направились к Кремлю в сопровождении Кирьяна да Петра Лемеха, ратника дружины Ургина. Старший дворцовой стражи провел князя и игумена в царские палаты.
Иван встретил Филиппа с радостью, обнял его.
– Здравствуй, отче! Рад видеть тебя.
– Многих лет тебе, государь!
– Благодарю. Да вы проходите, Дмитрий, отец Филипп, присаживайтесь на лавки. Поговорим, а время подойдет, и отобедаем вместе.
Царь сел в кресло, князь Ургин и Соловецкий игумен устроились на лавке, устланной дорогими коврами.
– Поначалу дело решим, да, Филипп? Ведь ты же приехал с Соловков не только ради встречи с друзьями?
– Так, государь.
– Говори, что за дело у тебя ко мне, не стесняйся. Ты и Дмитрий – мои истинные друзья. Вы в детстве жизнь мне спасли, поддерживали как могли, обороняли, защищали, до конца исполнили клятву, данную моему отцу.
Филипп достал две грамоты.
– Девять лет назад, государь, твоим повелением монастырю было разрешено беспошлинно продавать соль по десять тысяч пудов в год. Ты подтвердил данное право вот этой грамотой, а два года назад отменил его другой. – Филипп поднял вторую грамоту. – Правда, взамен ты пожаловал нам другие милости, но беспошлинная торговля приносила неплохой доход, позволявший укреплять монастырь, строиться, расширяться. Хочу узнать, почему ты принял такое решение.
– А ну-ка дай запретную грамоту. – Иван Васильевич посмотрел документ. – Да, подпись моя, печать царская. Почему лишил данного права? Деньги в казну требовались на астраханский поход да на укрепление новых границ. Ты вот, Филипп, монастырем управляешь, а мне приходится обо всем государстве думать. Решим так. Все солеварни, принадлежащие монастырю, я от оброка освобожу. Только все сделать надо как положено. Подашь челобитную, получишь царскую грамоту. Сегодня же! Это тебя устроит?
– Да, государь, благодарю!
– Что еще просишь?
– Больше ничего.
– Подумай, Филипп.
– Подумал. То, что хотел, получил.
– Ну и хорошо.
– Мы с Дмитрием ночью долго беседовали. Он рассказывал о рождении твоего сына Федора, с чем искренне поздравляю тебя, и о том, что теперь ты собираешь поход на Ливонию.
– За поздравления благодарю, только болеет Федор.
– Так ему три месяца всего, подрастет – окрепнет.
– Молюсь о том и надеюсь. А с Ливонией что делать, Филипп, коли она не исполняет условия перемирия, заключенного еще с моим дедом? Ливония должна ежемесячно вносить дань за город Юрьев. Срок перемирия истек, а орден словно забыл о своих обещаниях. Пришлось напоминать. Года три назад я потребовал возврата недоимок и предложил продолжить перемирие. Как видишь, ни о какой войне и речи не шло. Соблюдай уговор и живи спокойно. В этом мы должны были получить первую выплату долга за Юрьев, но ничего подобного не последовало. Кроме того, дабы облегчить торговлю, весной на берегу Нарвы мы поставили порт. Не забыл я и дело Ганса Шлитте, хотя со времени несправедливого суда над ним прошло девять лет. Я поручил Шлитте завербовать в Европе и привезти в Москву мастеров разных ремесел: зодчих, докторов, печатников. Тех, в ком сильно нуждалась Русь. Шлитте набрал около трехсот человек и направил их в Москву двумя обозами. И что? Одних арестовали и засадили в тюрьму. Вторых вместе с самим Шлитте задержали в Любеке. Ганс попытался пробраться в Россию, но был пойман и казнен. Этот произвол как понимать? Понятно, Ливонский орден опасался, что мастера, завербованные Шлитте, усилят мощь Руси. Но зачем поступать так подло, гнусно? На переговорах я напоминал ливонским послам о безобразиях, творимых орденом, но они будто оглохли. Что ж, не слышат слов, уши им прочистят пушки. Не желают пропускать торговые суда в наш порт, займем Нарву. Не знаю, о чем думают рыцари Ливонского ордена. Видимо, наши победы ничему не научили их. Сами ослаблены поражением в конфликте с польским королем Сигизмундом Вторым Августом, расколоты в результате церковной распри и все туда же, воевать с Русью. Но не хотят они мира, значит, быть войне. Я не намерен уступать и позволять попирать интересы своего государства. Рыцари узнают, что представляют собой русские воины.
Филипп тихо спросил:
– А нельзя ли, государь, еще раз попробовать договориться с Ливонией?
– Ты, Филипп, видимо, плохо услышал то, что я сказал. Мы пытались договориться по-хорошему, не получилось. И не по нашей вине. Может, мне еще на поклон к ним пойти? Этому не бывать! Ливонцам надо думать о том, как быстрее поправить дело, не допустить вторжения наших войск на свою землю. Для этого надо только выплатить долг и подписать новые условия перемирия. Все! Никакого похода не будет! Но нет. Уперлись рыцари. Что ж, дело, как говорится, хозяйское.
В палаты вошла царица, поздоровалась с князем Ургиным, поклонилась игумену, что-то шепнула Ивану и неспешно вышла.
Дмитрий спросил царя:
– Случилось что, государь? Может, нам уйти?
– Нет, ничего не случилось. Анастасия спросила, пойду ли я с ней и сыновьями. Я сказал, что позже прогуляемся. День большой. – Царь глубоко вздохнул. – Страшно мне за нее. Болеть стала часто. То одна хворь прицепится, то другая.
– И давно, государь? – спросил Филипп.
– Да уж второй год, наверное. Как Ивана родила. А после Федора хуже стало.
– А Иван как?
– Ничего. Тоже иногда болеет, но разве в младенчестве по-другому бывает? Хотя Дмитрий крепче был. Как сейчас помню, беру его после купания, а он ручонками машет, бороду теребит, улыбается. Сам весь такой розовый, сбитый, тяжеленький. Был!.. Сгубили враги первенца. Эти злодеи рядом, на подворье Старицких. У меня нет доказательств их вины, но все от них. Разгромить бы это осиное гнездо, да не по закону. Дмитрия забыть не могу. Смотрю на Ивана, а вижу его. Анастасия тоже. Плачет, когда вещи его перебирает. Все сохранила, в сундучке держит, страдает. Да и я, что скрывать. Иногда страшные мысли приходят. Первые дочери родились нормальными, здоровыми, но умерли, не прожив и года. Дмитрий был убит на глазах у отца и матери. Вдруг и моя внезапная болезнь, и хвороба Анастасии – продолжение дел проклятых врагов? Не Ефросинья ли порешила сгубить и Настеньку?
Голос подал Филипп:
– Разобраться бы во всем этом, государь. Может, страхи твои и напрасны. А царицу ты береги. Она ослабела от родов, но поправится. А еще лучше, как время свободное выпадет, приезжай-ка ко мне на Соловки, государь. Вместе с семьей! Вот где отдохнете спокойно, наберетесь живительной силы.
– Спасибо, Филипп. Может, и приедем, но сейчас, сам видишь, забот много.
– А разве осмотреть северные границы Руси – не государственные дела?
– Всему свой черед. Сейчас на первом месте Ливония. Запад. Но нельзя забывать, что главным врагом Руси было и остается Крымское ханство в союзе с Турцией. Они еще проявят себя. Войны с Крымом не избежать. Но мы готовы к ней. Впереди освоение Сибири. Там несметные богатства, могущество Руси. Мы пойдем туда. Позже. Видишь, отец Филипп, сколько дел впереди.
– Да, государь, ты поистине великий царь. В моих словах нет ни капли лести. Ты прекрасно знаешь, что я никому и никогда не льстил. Как и князь Ургин.
– Я хорошо вас знаю. Но время помолиться да идти в трапезную, где все уже готово к праздничному обеду.
– А что за праздник сегодня, государь? – спросил Ургин.
– Большой праздник, Дмитрий. Я встречаю настоящих друзей.
– Митрополита надо бы позвать, – проговорил Филипп. – А то неудобно выйдет. Я сперва должен был к нему явиться.
– Ничего. Владыка приедет. За ним уже послали. Идемте в собор.
После обеденной трапезы Филипп получил от государя грамоту об отмене пошлины на соляную торговлю и поехал с Макарием на его подворье. Иван отправился на прогулку с супругой и детьми.
Ургин вернулся домой и вечером того же дня узнал, что Филипп срочно отбыл на Соловки. Дмитрию не давала покоя мысль о послушнике Федоре Кучере, нашедшем приют в Соловецком монастыре.
Князь велел Кирьяну позвать к нему сына.
Тот не заставил отца ждать.
– Ты звал меня, отец?
– Проходи, Лешка, садись на лавку да слушай.
Княжич подчинился.
Дмитрий рассказал сыну о странном послушнике.
Алексей внимательно выслушал отца, резко поднялся и воскликнул:
– Неужто этот Федор замешан в убийстве царевича Дмитрия?
– А вот это и надо выяснить, Лешка. Поначалу хорошо бы выведать, кто бежал с подворья Старицких два года назад.
– Сделать это можно, отец. У Старицких служит конюхом дальний родственник нашего Кирьяна.
– Вот как? – удивился Ургин. – Почему я об этом ничего не знаю?
– Так пустяк же.
– Ты считаешь это пустяком? Позови-ка сюда Кирьяна. Узнаем, какой его родственник прибился к подворью Старицких, врагов государя, а значит, и наших.
Алексей крикнул Кирьяна.
Тот вошел, поклонился.
– Звал, князь?
– Звал, Кирьян! Почему я не знаю, что твой родственник служит Старицким?
– Да какой он мне родственник? Таких у меня хоть пруд пруди.
– Ты от ответа-то не увиливай!
– Вот те крест, князь, если Фома Шептунов мне и родственник, то очень уж дальний. Он вроде как племянник троюродного брата моего покойного отца.
– Ты с ним встречался?
– Было раз. Он заходил, как из Пскова сюда приехал. Даже не знаю, кто ему про меня сказал. Приходил, спрашивал, где прибиться можно. А я поглядел, мужичонка-то никакой, плюгавый, мелкий, нам не подойдет, да и отправил его к Старицким. Сказал, там, мол, такие, как ты, нужны. А он прибился. Конюхом служит у Старицких. Слыхал, что княгиня Ефросинья к нему благоволит, а с чего – не ведаю.
Дмитрий присел на лавку, посмотрел на слугу.
– Так, Кирьян, тебе придется сдружиться с родственником.
– Чего это? Сдался он мне!..
– А я говорю, придется. Так надо!
– Если надо, то сделаем.
– Но учти, Кирьян, ни княгиня Старицкая, ни Владимир не должны знать о ваших отношениях. Иначе Фоме Шептунову головы не сносить.
– А зачем мне с ним дружить, князь?
– Тебе все Алексей объяснит. – Ургин повернулся к сыну: – Завтра же, а еще лучше прямо сейчас расскажешь все Кирьяну да отправишь его к родственнику.
– Я понял, отец, сделаю!
– Ступайте!
– А ты один в горнице горевать будешь?
– Теперь, Алексей, надо не только горевать, но и думать. Дело до конца довести.
– Ты прав. Только внук твой очень хочет деда видеть. Соскучился Иван.
– Уж не мал, чтобы скучать. Ладно, пусть придет. Хотя нет, я сам выйду.
– Вот и хорошо. А то уже и Глаша беспокоится, не прогневался ли ты на нее.
– А на Глафиру-то чего мне гневаться? Сватов повидать надо, это да. Нехорошо забывать родню. Может, им помощь нужна, Лешка? Ведь в семье Порфирия, отца Глафиры, еще шестеро детей.
– Так они уже тоже подросли. Я сам, отец, помогаю, чем уж могу. Да они много и не требуют. Хозяйствуют крепко. Давеча второй коровой обзавелись, птичник расширили. Давно ты не был на селе, отец.
– Твоя правда, Лешка. Надо съездить. Вот о Федоре Кучере что-нибудь узнаем, тогда всей семьей и отправимся на недельку в Благое. Я схожу на могилу Григория.
– А у матери с сестрой давно был?
– На это кладбище, Леша, я едва ли не каждый день заезжаю, рассказываю матери твоей, какой сын-богатырь у нее вырос. Все, Лешка, ступай, не тереби душу!
– Так мы ждем тебя, отец.
Новости из стана врага князь Ургин получил уже следующим утром.
Алексей привел к нему Кирьяна и сказал:
– Послушай, отец, что узнал наш слуга.
– Так ты его вчера к Старицким посылал?
– А чего время тянуть?
Ургин повернулся.
– Говори, Кирьян.
– Проведал я вчера, как стемнело, Фому. Не беспокойся, князь, никто нас не видал. Я родственника на конюшне нашел. Там и поговорили.
– А что, на конюшне, кроме вас двоих, никого не было?
– Не было, князь.
– Продолжай!
– Фома много знает о делах княгини. Был такой холоп на ее подворье. Звали его Федор, только Курилин, а не Кучер. Он был отправлен в Вологду с князем Ростовым Василием Юрьевичем. Родственник не знает, для чего. Он слышал, что потом Курилин вернулся и вскоре овдовел. Сын его женился и стал ремесленником, дочь вышла замуж за купца из Рязани. Мрачным был тот Федор, а после, как ты и говорил, года два назад исчез. Отправили его с дворовыми людьми в удельное село, так в лесу он и пропал. Княгиня тогда серчала, учинила серьезный поиск, да без толку. Исчез Федор Курилин. Теперь о нем и не вспоминают.
– Значит, Ефросинья отправила своего холопа в Вологду с князем Ростовым? – задумчиво проговорил князь Ургин. – А Василий Юрьевич сопровождал семью Ивана в поездке на Белоозерье. Но среди его слуг Курилина не было. Как и на царском струге. А, может, этот Федор все же находился рядом с князем Ростовым? Это выясним. Хорошо, Кирьян. Молодец. Ты вот что, отношения с родственником не прерывай. Иногда наведывайся к нему. Да, а с чего вдруг Ефросинья проявляет к нему благосклонность? Или это все слухи?
– Нет, княгиня Ефросинья Андреевна на самом деле благоволит к Фоме. Но почему, тот и сам не ведает.
– Надо это узнать, Кирьян!
– А как, князь, коли сам Фома ничего не знает?
– Сам-то как думаешь, отчего такое отношение княгини к пришлому холопу?
– Я думаю, жалеет она его.
– А чего его жалеть? Он убогий, что ли?
– Нет, но и не нормальный. На юродивого смахивает. Весь в чирьях, в рванье ходит, за собой не следит. Я с ним говорил, так нос воротил. Запах от него как от пса шелудивого.
– Тогда понятно. У нас к таким убогим действительно благоволят. Ладно, ступай, делами занимайся. К родственнику своему будешь ходить по разрешению княжича.
– Слушаюсь!
Отпустив слугу, Ургин посмотрел на сына и спросил:
– Что скажешь про беглого холопа, а ныне послушника Соловецкого монастыря?
– Скажу, что он, видимо, замешан в гибели царевича Дмитрия. Осознал вину и ушел в обитель, грех свой замаливать.
– Может, он имел другую причину бежать от Старицких?
– Что ты имеешь в виду?
– Коли заговор против царевича на совести княгини, а я уверен, что так оно и есть, то Ефросинье не нужны ни исполнители убийства, ни свидетели. Кузьму Бородатого, прямого виновника гибели Дмитрия, зарезали в лесу, рядом с рекой сразу же, как стало известно о гибели наследника. Кто убил его, а потом с камнем на шее бросил в реку? Тот, кто все время находился рядом, не обязательно на струге. Князь Ростов был на судне, но в суматохе мог спокойно пройти в лес. Не до него было.
– Но все это только предположения, отец.
– Да, а чтобы добыть доказательства, надо учинить допрос самому Федору Курилину, который теперь зовет себя Кучером.
– Уж не задумал ли ты поездку на Соловки?
– Отчего нет? В дороге развеюсь, новые места посмотрю. Судя по всему, в поход на Ливонию государь мою дружину не пошлет. Или ее поведет другой воевода. А что мне делать на Москве?
– Государю о своих намерениях докладывать будешь?
– А как же? Без этого нельзя.
– Рисковое дело ты замыслил, отец. Коли Ефросинья прознает, что ты начал дознание по делу гибели царевича, то натравит на тебя всех своих собак.
– Но мы же, Ургины, тоже кое-чего стоим, да, Алексей? Или не так?
– Так-то оно так, только это дело надо хорошенько обдумать.
– Ты еще отца поучи!..
– Прости, батюшка. Может, уговоришь царя и меня с тобой отпустить? Все надежней.
– А тут кто в случае чего семью оборонять будет?
– Ратники дружины.
– Которая может уйти в поход? Кстати, вместе в тобой. Нет. Ты останешься здесь. И не перечь отцу!
Алексей вздохнул.
– Я и не перечу. Только…
– Все! – повысил голос Ургин. – Дело сделал и ступай.
– Может, еще чего надобно, отец? Не гневайся, я же помочь тебе хочу.
– Помочь? Вот, что, Лешка, надобно узнать, как связаны между собой Ефросинья Старицкая и Ростов. Как он попал тогда в царскую свиту? Зачем? Вопросов много, ответов нет. Их придется найти. Тут уже Кирьян не справится.
– Я понял тебя, отец. Что смогу, то узнаю.
– Но быстро, Алексей. Я завтра же буду просить царя, чтобы отпустил меня на Соловки. Мне до обеда надо как можно больше узнать о князе Ростове и его связях, особенно в Москве.
– Хорошо, отец.
– Давай, сын! Будь осторожен.
– Уж кто бы говорил! – Княжич улыбнулся и вышел из горницы.
Дмитрий вызвал Кирьяна и спросил:
– Кто у нас на подворье из ратников дружины?
– Ефим Ушаков.
– Зови его сюда.
– Слушаюсь.
Вскоре в комнату вошел Ушаков.
– Я здесь, князь!
– Срочно собери отряд человек в десять, передай приказ подготовить струг с гребцами.
– Далече поплывем, князь?
– Далече, Ефим. На Соловки. Пусть ратники вооружатся как следует, приготовят теплую одежду. Путь предстоит долгий и дальний. Сегодня же в ночь надо послать гонца к князю Борису Андреевичу Чернышеву. У него встанем на сутки. Надо, чтобы он подготовил нам коней да оповестил игумена Соловецкого монастыря Филиппа о нашем приезде. Все понял, Ефим?
– Понял, князь. Значит, на Соловки пойдем? А позволь узнать зачем?
– Не надо задавать подобных вопросов, Ефим. Скажу, когда время наступит.
– Понял. Позволь идти, князь?
– Готовность к отплытию – завтра после полудня. Ступай.
Отдав все необходимые распоряжения, князь Ургин спустился к семье.
Наутро он был уже в Кремле.
Иван тут же принял верного подданного:
– Пришел просить разрешения отбыть на Соловки.
– Зачем? С Филиппом ты недавно виделся. Или замыслил постриг принять?
– Нет, государь, постриг подождет. С делами мирскими разобраться надо.
– Что за дела, князь?
– Уж и не знаю, надо ли говорить о них.
– Надо, Дмитрий. Отвечай, я жду.
– Прости, государь, что за больное задену, но иначе нельзя. Всем известно, что твой первый сын Дмитрий пал жертвой подлого заговора. Истинного виновника смерти младенца так и не нашли. Кроме подозрений, у нас ничего нет. Вернее, не было до вчерашнего дня.
Царь резко поднялся с кресла.
– Тебе что-то стало известно об убийцах Дмитрия?
– Появилась одна зацепка. Ниточка тоненькая. Но коли суметь потянуть за нее, не порвать, то, глядишь, и размотается клубок заговора.
– Я должен знать, что стало известно тебе.
– Да, государь, конечно.
Дмитрий передал Ивану все, что узнал сам.
Царь ударил посохом по полу.
– Значит, все-таки Старицкие?
– Это надо доказать, государь. Вот за доказательствами и собираюсь на Соловки. А там мне во всем Филипп поможет.
– Езжай, Дмитрий. Как можно быстрей!
– Я уже приказал своим людям готовиться. После обеда тронемся в путь.
– Как добираться до Соловков будешь, продумал?
– Конечно.
– Какая моя помощь нужна?
– У меня все есть.
– Все, говоришь?
– Да, государь.
– Хорошо. Слушай тогда мой наказ. Коли вина Старицких подтвердится, то послушника этого доставить сюда. Ко мне.
– Сделаю. Думаю, надо и князя Ростова повязать.
– Надо, да поздно. Убежал князь Ростов в Литву. Я сам только вчера узнал об этом, но со смертью сына не связал. Ничего, коли нужда будет, я его и в Литве достану. Благодарю тебя, Дмитрий.
– За что, государь?
– За верную службу, Дмитрий Михайлович. Езжай с Богом, возвращайся с доказательствами. Но смотри, чтобы Старицкие не прознали про твой отъезд на Соловки.
– А прознают, так что? Чего княгине Ефросинье опасаться? Если бы она знала, что ее холоп, причастный к темным делам, утек на Соловки, то убила бы его и в обители.
– Это верно. Но лучше будет, если княгиня не узнает о твоей поездке.
– Да, государь.
– Дьяк тебе охранную грамоту выпишет, ты погоди недолго.
– Подожду. До свидания, государь.
– Да хранит тебя Господь, Дмитрий!
В десятом часу князь Ургин с охранной грамотой вернулся на подворье. После молитвы и обеденной трапезы его новый струг тихо отошел от причала и начал спускаться по Москве-реке. Мало кто обратил на это внимание. А кто заметил, тот не побежал на подворье Старицких. Мало ли куда отправился князь Ургин! Москва готовилась к походу на Ливонию. Отъезд из столицы малой дружины ни у кого не вызвал вопросов. Значит, так нужно.
Отпустив верного князя на Соловки, царь вплотную занялся подготовкой похода на запад. В середине декабря он вызвал к себе хана Шах-Али, воевод Глинского и Захарьина-Юрьева.
