Kitabı oku: «Волевой порог», sayfa 3

– Знаете, Федор Иванович, в чем между нами разница? – спросил Буторин. – Я, не зная вас, пришел к вам за помощью. И я изначально вам верю как советскому человеку. А вы вот, не зная меня, сразу мне не верите, сразу у вас ко мне неприязнь. Ведь вы не знаете меня?

– Зато я хорошо знаю ваши органы, – проворчал старик. – Нечего меня воспитывать. Доверие – оно не куст у дома, который сам вырастает и сам засыхает. Его заслуживают!

– Нет, Федор Иванович, недоверие – оно как болезнь. Оно прилипает к людям. Становится частью характера человека по причине, которая лежит в его горе, в несправедливости к нему, какую он испытал, может быть, даже в преступлении против него. Я вот врагов, шпионов, диверсантов и их пособников ловлю не первый год. И доверия к советским людям от этого не потерял. А у вас горе какое-то, и вы всех под одну гребенку. А ведь я вас помню, Федор Иванович. Сентябрь сорок второго года, старый мост через Баксан, грузовик, который свалился в воду. И трое ребятишек, которых понесло течением.

Матвеев хмуро, даже с каким-то ожесточением посмотрел на гостя, но постепенно его взгляд становился все спокойнее, нерешительнее. Вспомнил старый альпинист события того ветреного дня, когда поток беженцев, крики людей, мычание коров, рев моторов – все смешалось в долине. А потом треск настила, пошатнулась стойка моста, когда «полуторка» въехала на него. И треск бревен, испуганные крики людей и истошный вопль женщины. И дети в воде. Тогда Буторин не знал еще, что это знаменитый альпинист Федор Матвеев. Но как он ловко срезал веревку с кузова стоящего рядом грузовика, на бегу опоясался ею и бросил свободный конец какому-то мужчине. Его держали, а он вошел по пояс в ледяную стремнину и ловил детей. Одного за другим. Многие тогда поняли, как помочь находчивому старику, и бросились в воду. Второго ребенка из рук Матвеева принял Буторин. И вынес его на берег. И оперативник хорошо запомнил альпиниста, а вот Матвеев даже не посмотрел на военного в форме, который участвовал в спасении детей.

– А-а, так это ты, стало быть, за мной в воду полез тогда? Ну теперь вспомнил. И сапог не пожалел хромовых.

– Не пожалел, – спокойно подтвердил Буторин. – Кстати, высушить их так и не удалось. Негде было. Людей ведь выводили. А чтобы не простудиться, пришлось бросить их и надеть обычные солдатские, кирзовые… В сапогах ли дело, Федор Иванович? Или они вам глаза колют? Сапоги офицерскому составу выдаются по вещевому довольствию именно такого типа. Но на войне главное, чтобы человек, который эти сапоги носит, был человеком, командиром. Кстати, об НКВД. Вы забыли про 278-й стрелковый полк НКВД, который сражался в Баксанской долине в сорок втором году?

– Говорить ты горазд, – покачал старик головой. – Ладно, хватит в ступе воду толочь. Заходи, коли пришел. Чаю выпьем, расскажешь, что за нужда у тебя ко мне.

…Они сидели под навесом. Вода вскипела в чайнике, стоявшем на летней печурке, и они пили чай из больших кружек. Тут Матвеев и рассказал, что тогда же, в 42-м году, погиб его старший сын. Погиб здесь же, в Приэльбрусье. Очевидцы рассказывали, что командир бросил своих бойцов в атаку на склон, в верхней части которого засели егеря из «Эдельвейса». Атака была бессмысленной, даже глупой, потому что без артиллерии, хотя бы без минометов, была невозможна. Достать немцев вот так с наскока было нельзя. И сын альпиниста, сам в прошлом хороший альпинист, предложил командиру ночью обойти егерей и сбросить их с перевала. И даже по карте путь показал, каким можно пройти. Знал он эти места, хорошо знал. Но у командира был приказ любой ценой сбросить немцев с высоты. И он эту цену заплатил. Большую часть стрелковой роты положил на этом склоне. И вроде бы сняли того командира, куда-то перевели с понижением в должности. Это потом старик узнал. Да и не успокоилось бы отцовское сердце, если бы того командира даже по решению трибунала расстреляли. Сына уже не вернешь.

– Все понимаю, отец, – выслушав рассказ Матвеева, отозвался Буторин. – Я ведь воевать начал еще до сорок первого года. Хорошо знаю цену человеческой ошибке. Когда бухгалтер ошибается, предприятие несет убыток, премии коллектив не получит, штраф директор заплатит. А на войне дело другое, тут другая цена за ошибку. Этим она и страшна. Воевать всем надо, да не все родились солдатами и командирами. Но когда такая война приходит, в строй встают все. И вечная память в сердцах народа тем, кто полег в этой войне.

Матвеев предложил было выпить чего покрепче, но потом посмотрел на гостя и решил, что не время. Раз по делу пришел человек, то к делу пора и переходить. Выслушал, хмуро рассматривая карту, покивал.

– Дело, конечно, говоришь. Такое учудить здесь можно. Очень даже легко. Иной раз чихнуть боишься на снежнике, а тут взрывчатка. Не знаю даже, чем помочь тебе, майор. Никого в долине из альпинистов не осталось. Война всех разбросала. Я уже не ходок, возраст не тот, руки слабеют.

– Я надеялся, что вы еще можете. Опыт – дело сильное, – вздохнул Буторин.

– Могу! – недовольно бросил старик. – На табуретке посижу и еще сто метров пройду. Табуретку с собой возьмем? Тебе молодых надо собрать, кто ходил по этим хребтам. Тут ведь по карте место не укажешь. Там смотреть надо, в горах смотреть. Можно в пяти шагах пройти – и не понять, что именно это место для закладки заряда и нужно. А ты мне про карту толкуешь. А если кто уже заложил, так тот тоже кумекает в этом деле. Идти надо, искать. А над комбинатом таких места три: урочище Герхожан, Северная стена и Бараний Лоб. Это там, где вагонетки с породой спускали вниз. Про Донгуз-Орун пока ничего не могу сказать, давно там не был. А вот с перевалом Бечо проще. Есть там пара мест, где можно приличный камнепад устроить. Намертво перекрыть можно.

Глава 3

Сосновский повернул голову на скрип открывающейся двери. Полоска неяркого света из коридора мелькнула и тут же исчезла. Вошедший в палату человек остановился посредине помещения, давая глазам возможность привыкнуть к темноте.

– Тебя никто не видел, Лешка? – спросил Сосновский, просовывая деревянную школьную линейку под гипс и с наслаждением начиная чесать ногу ниже колена.

– Не-а, – ответил тихий, но задорный молодой голос. – Я как кошка!

– Ну, давай, кошка, – тихо рассмеялся Сосновский. – Принес?

– Вот, две пачки, – торопливо зашептал паренек, вытаскивая из кармана упаковки нюхательного табака.

– Вот спасибо! – с довольным видом ответил Сосновский. – Мне не скоро еще вставать разрешат, выходить на улицу тоже еще не скоро, а курить ох как хочется. Хоть нюхательным табаком перебиваюсь. Да ты садись, садись. Поболтаем. Скучно мне тут, браток!

Лешка, худощавый энергичный паренек шестнадцати лет, рвался на фронт, но его не брали по возрасту, а приписать себе года не получалось. Каждый работник военкомата видел, что нет Лешке 18, да и в 18 лет он на свои годы еще выглядеть не будет. Но Лешка не отчаялся, горячее желание чем-то помогать Родине в трудные годы привело его в госпиталь, где он с большим энтузиазмом работал санитаром, да и вообще помогал всюду, где его просили. И принести, и привезти, и починить что-то. Сосновский давно приметил этого смышленого паренька и подружился с ним.

– Ну как поживаешь-то? Как мама?

– Да хорошо все. – Лешка скупо улыбнулся в темноте, лестно ему было, что его привечает, дружит с ним майор-фронтовик. – Только видимся мы с ней редко. То она на сутки уходит на фабрику, то я в госпитале. Вы смеяться будете, но мы с ней записками общаемся, как будто в разных городах живем, и письма друг другу пишем.

– Обычное дело, Лешка, всем трудно, все отдают себя без остатка делу победы над врагом. Каждый на своем месте. А то, что переписываетесь, это просто здорово. Мама тебя любит, скучает по тебе, но это же так хорошо, что и у тебя к матери такие чувства, что ты ее любишь, помнишь, что о ней заботиться надо… Наверное, и с девушкой этой редко видитесь? Со своей соседкой, о которой ты рассказывал.

– С Заремой? Да, она в консерватории учится. Они с концертами перед бойцами выступают, по госпиталям ездят. Наверное, скоро и к вам приедут.

– Жалко, не увижу я этого концерта, – вздохнул Сосновский и пошевелил пальцами загипсованной ноги.

– А хотите, я вас прямо на кровати отвезу в актовый зал? – загорелся Лешка, но потом спохватился: – Только у вас кровать не на колесиках…

– Да ладно, не забивай голову себе. Ты лучше расскажи, как ты тайком в ее комнату в общежитии заглядываешь. Нравится мне слушать, как влюбленный мальчишка свою принцессу подкарауливает, следит за ней и вздыхает! Свою молодость вспоминаю.

– Вы не смеетесь надо мной? – насторожился паренек, но тут же отогнал эту мысль. Ему и самому нравилось рассказывать.

Майор Сосновский очень хорошо понимал его, сам был романтиком в душе, хоть и взрослый дядька. И Лешка принялся рассказывать, как он тайком смотрит на Зарему, как ему нравится ее походка, как нравится изящный поворот головы. А голос у нее такой низкий, грудной, но в то же время льется как река под солнцем. Глупо, конечно, но так приятно и волнительно прикоснуться к дверной ручке, к которой только что прикасалась рука любимой девушки. И приятно в ее комнату заглядывать, ощущать запах ее дома, видеть ее босоножки у входа, ее книжки, которые она в руках держала, читала. Представлять то, о чем она думала, когда отрывалась от чтения и задумчиво смотрела вдаль в окно. И как Лешка ревновал, когда увидел, что к Зареме пришел какой-то парень. Он недолго был, книги принес, но все равно сердце билось от волнения в груди. Ревность, вот загадочное чувство!

– А Аминат ты часто видишь?

– Часто. У нее ведь ребенок, мальчик. И она из госпиталя отпрашивается иногда хоть на полчасика, чтобы навестить сына. А он такой послушный и не капризничает, хоть ему всего годик. У нас в общежитии все девчонки с ним нянчатся, когда Аминат на работе. Помогают ей.

– Да, трудно ей без мужа, а ребенку без отца, – вздохнул Сосновский. – Может, нашла кого, может, ей кто-то понравился? Ты не видел, не приходил к ней никто?

– Аминат вам нравится, да, дядя Миша? – хитро улыбнулся Лешка.

– Конечно, нравится, – искренне признался Сосновский. – Она замечательная женщина. Я ведь ее давно знаю, но только ты не фантазируй, что я хочу на ней жениться, что ревную ее к другим мужчинам. Я же по-дружески спрашиваю. Мы с Аминат просто друзья. И я беспокоюсь за нее и буду рад, если она полюбит достойного мужчину и будет с ним счастлива.

– Но, кажется, никто к ней не приходит, – пожал плечами паренек.

…Утром, как всегда, перед самым обходом пришла Ирина Половцева. Поздоровалась сдержанно, открыла окно, чтобы проветрить палату. Забрала с тумбочки стакан, смела крошки на блюдечко и остановилась, оглядывая палату. Все ли готово к утреннему обходу.

– Там в тумбочке табак нюхательный. Ты, Ирина, забери, может, кому отдашь, кто пользуется в госпитале из мужчин.

– Нюхательный табак? – удивилась медсестра. – Откуда?..

Все запросы не дали никаких результатов, но удивляться этому было глупо. Войска, сражавшиеся здесь, теперь ушли далеко на запад, многие полки и дивизии были уже переподчинены другим армиям. Среди партизан, которых удалось найти в Баксане, альпинистов не было. Были местные жители, которые умели ходить по горам, но Шелестову нужны были люди с навыками альпинистов, которые участвовали в боях в долине Баксана в 42-м году и во время освобождения Кабардино-Балкарии в январе 43-го. Он поднял на ноги комендатуру, милицию, но все безрезультатно.

– Вот примерный список группы альпиниста Леонида Кельса, который в сорок втором провел несколько удачных операций в горах против фашистских егерей. – Помощник коменданта положил перед Шелестовым лист бумаги, на котором химическим карандашом торопливо были написаны фамилии, некоторые перечеркнутые, местами исправлены имена и отчества. Несколько исправлений сделаны явно другой рукой. – Список неполный, за достоверность всего списка не ручаюсь. На ходу, на скорую руку составлял. Кое с кем даже просто по телефону разговаривал.

– И кто из этого списка сейчас здесь, в Баксане? – с надеждой в голосе спросил Шелестов.

– Да никого! – развел руками помощник коменданта.

– А сам Леонид Павлович? Он же вроде школьным учителем был? Или тоже на фронте?

– Я же говорю, что никого, – вздохнул помощник коменданта. – Я даже не знаю, как вам помочь, товарищ подполковник. Может, госпиталь? Госпиталь в Нальчике. Там могут находиться раненые на излечении, которые воевали здесь. Но это я так, не от хорошей жизни фантазирую. Кто-то из той дивизии, кто-то из партизан, возможно. Ну из тех, кто потом в Красную Армию призвался.

– И на этой подсказке спасибо. – Шелестов поспешно встал, складывая листок со списком и пряча его в полевую сумку.

Полевых госпиталей в Нальчике оказалось целых двенадцать. Но Шелестов прекрасно понимал, что каждый полевой госпиталь – это такая же воинская часть, как и любая дивизия или любой стрелковый полк. Только задачи стояли другие, и возглавлял госпиталь военный медик с воинским званием. Но самым важным было то, что госпиталю, как и любой воинской части, полагался свой оперативник из контрразведки. Пришлось в течение дня объехать все госпитали и поставить всем особистам задачу: найти среди раненых, находящихся в настоящее время на излечении, бойцов или командиров, чьи данные совпадали с данными из списка Шелестова. И отдельно найти всех, кто проходил службу в воинских частях из списка Шелестова. Это были части, которые воевали в долине Баксана в 42-м и 43-м, вплоть до освобождения Кабардино-Балкарии.

Через сутки оперативники с покрасневшими от бессонной ночи глазами докладывали о результатах поиска. Никого из названных частей в госпитале не было. Пятеро выписались и убыли к месту службы в течение полугода, восемь умерли от ран. Двенадцать человек из всех госпиталей совпадали по именам, отчествам и фамилиям с людьми из списка Шелестова. Но это было всего лишь совпадением. Никто из них не имел отношения к боям в долине Баксана, не участвовал в рейдах с альпинистами в Кабардино-Балкарии. Шелестов собирался возвращаться, когда к нему подошла немолодая худенькая врач с осунувшимся лицом.

– Простите, товарищ подполковник, я слышала, вы ищете людей, кто участвовал в боях в Баксане?

– Вы кого-то знаете, слышали об этом? – насторожился Шелестов, хотя ему хотелось отчитать женщину за такое невоенное поведение. Ничего особенно секретного в его поисках пока не было, но подслушивать все же не очень хорошо. Или особист проболтался?

– Я участвовала в восхождении в октябре сорок второго года в районе перевала Бечо.

– Вы? – Шелестов уставился на женщину, не зная, верить ей или нет. – Как вас зовут? Сколько вам лет?

– Люся… простите, Людмила Артемова, кандидат в мастера спорта. Мне тридцать четыре года.

– Ну-ка, идите сюда, – Шелестов схватил женщину за руку и отвел по коридору в сторону окна. – Вы сейчас на дежурстве? Вас можно подменить? Нам необходимо поговорить!

– Я уже сменилась, товарищ подполковник. Двое суток на ногах, мне велели отдыхать, но у меня еще есть силы. Пойдемте в парк, там спокойнее. Раненые сейчас на процедурах.

Шелестов всмотрелся в лицо женщины и понял, что ей действительно очень далеко даже до сорока лет. Просто следы неимоверной усталости, хронического недосыпания и, наверное, глубокого личного горя. Война старит людей, очень старит. Они вышли в парк госпиталя и направились в дальнюю его часть, где в тени деревьев было пустынно и тихо. Женщина села на лавку, сложив на коленях сильные натруженные руки. Артемова начала говорить сама, не дожидаясь расспросов.

– В ноябре сорок второго года, когда шла эвакуация жителей через перевал Бичо, группа бойцов, которые имели хоть какие-то альпинистские навыки, отправилась на перевал рубить ступени для людей, вывешивать веревочные фалы, чтобы ими пользовались как перилами на скользких и крутых участках. Больницу уже эвакуировали, а я задержалась с документацией по лекарствам, с отчетами по веществам особого учета. Там уже и поголовье скота к перевалу перегнали, и люди стали собираться в колонны. А потом началась стрельба. Выяснилось, что группа немецких горных егерей вышла к перевалу и заняла позицию на скалах. Оттуда фашисты открыли огонь по красноармейцам. Наши попытались сбить их оттуда, но все было безрезультатно. Этих «эдельвейсов» было немного, но перевал они заперли намертво. Тогда и возник план обойти фашистов, подняться по скале выше и взорвать каменный козырек, вызвать сильный камнепад, который сметет и вражескую позицию.

– Правильное решение, само собой напрашивается, – кивнул Шелестов. – В лоб их было не взять.

– Это было очень сложное решение, вы просто гор не знаете, товарищ подполковник. Взрыв надо было рассчитать очень аккуратно. Немного не там заложить взрывчатку, немного больше – и обвал перекроет перевал. Тогда эвакуация станет невозможной. Слишком мало взрывчатки – и обвал не получится, а немцы узнают, что наши альпинисты поднялись на скалу. И тогда бой, в котором просто погибнут люди. А у командира, который обеспечивал переход, хороших альпинистов в подразделении не было. Были те, у кого почти нет опыта восхождения на таких сложных участках, а здесь необходим большой опыт. И сложный участок для восхождения, и ограниченное время.

– И тогда вызвались вы? Как вы узнали об этой ситуации, вы же не военный человек?

– Старший лейтенант Николаев, который возглавил группу… – Женщина замолчала и опустила лицо, но, быстро собравшись, продолжила говорить: – Мы любили друг друга. Мы еще до войны познакомились в альплагере, вместе ходили на вершины. Только вот пожениться помешала война.

– Значит, он решился и вас взять, – понимающе кивнул Шелестов. – Значит, совсем альпинистов найти не удалось на тот момент?

– Да, Вадим сказал, что прислать могут, в других частях дивизии наверняка есть альпинисты, но их еще нужно собрать, а здесь решение принимать надо было в течение дня, чтобы в ночь начать восхождение.

Людмила, которая до этого говорила медленно, с тоской в голосе и мяла в руках носовой платок, вдруг заговорила сильным голосом. Она намотала на пальцы свой платок и еще немного – порвала бы его. Она рассказывала, как удалось собрать четыре «связки». Но из восьми человек опытных альпинистов было только трое. Третьего опытного альпиниста Магомедова Вадим поставил в связке с Людмилой, а себе в напарники взял самого неопытного парня – Веню Гуляева. Взрывчатку Вадим нес сам. Десять килограммов тротила. И этот рюкзак вся группа берегла как зеницу ока. Лейтенант не стал делить взрывчатку между всеми. Ведь случись чего с одним из членов группы или с двумя, и тогда просто не хватит взрывчатки на выполнение задания.

За ночь группе удалось пройти по снежнику и подняться по двадцатиметровой скале на плато, на ледник. Это было самая опасная часть маршрута. В мирное время ледник обошли бы стороной, потеряв двое суток, но сейчас такой роскоши, как лишних двое суток, у группы не было. Был ледник, подтаявший за лето, истонченный снежный покров, который не держал совсем. И любая трещина под снегом могла оказаться смертельной для всей группы. Две трещины, скрытые под снегом, удалось преодолеть чудом. Спасло группу мастерство опытных альпинистов. А потом на карнизе они столкнулись с немцами. Видимо, егеря проверяли, можно ли их позиции обойти стороной. Вадим погиб почти сразу в перестрелке, потому что был открыт. Начиная бой, он успел снять рюкзак, и это лишило его еще нескольких секунд, дав преимущество врагу. Смертельно раненный, он сумел перерезать веревку, чтобы не утащить вниз своего напарника. Теряя сознание, он еще стрелял из автомата, а потом на глазах Людмилы полетел вниз с карниза.

Немцев добили другие бойцы, но теперь и егеря знали, что советские альпинисты идут вверх, что для их позиции возникла угроза. Может быть, они не поняли планов и решили, что русские просто атакуют их сверху. Еще одна стычка произошла ближе к вечеру. Группа уже выбрала место, где они поднимутся на скалу. Тогда Магомедов со своим напарником заметили немцев и стали прикрывать остальную группу. Они отходили вниз по хребту, отвлекая немцев, уводя их за собой. Что там произошло дальше, Людмила не знала. Она слышала разрывы гранат на хребте. Магомедов со своим напарником вниз не спустились. Наверное, погибли.

Артемова и два молодых неопытных альпиниста продолжили выполнение приказа. Они дождались ночи, а потом стали подниматься по скале. Это был самый страшный и самый тяжелый подъем для Людмилы. Страшно было не погибнуть, не сорваться вниз. Страшно было от чрезмерной нагрузки не суметь выполнить задание. Остаться в живых и заявить, что не смогли, не сумели! Вернуться с позором, боясь поднять глаза на товарищей. И первым сдался Рубин. Он вдруг ослабил веревку и спустился со скалы к исходной точке, упал на снег лицом вниз и заплакал.

Люда помнила, как она стискивала зубы, как от напряжения у нее тряслись руки и как она боялась, что и второй молодой боец Горобец тоже сдастся. Но он не сдался. Он вытянул наверх рюкзак со взрывчаткой и долго лежал, отплевываясь и вытирая лицо окровавленными руками. Людмила поднялась следом и увидела, что у парня из-под ногтей идет кровь. А потом они как пьяные шли по снегу к краю скалы. Они на коленях излазили скалу, пытаясь найти самое удобное для взрыва место. Такое нашлось. Но когда прогремел взрыв и масса камней ухнула вниз, прямо на немецкие позиции, Людмила сорвалась вниз, привязанная к веревке. Горобец удерживал ее одной рукой, уперев ноги в край скалы. Людмила долго не могла подняться. Руки не слушались, ее раскачивало. И когда она все же добралась до самого края наверху, когда вцепилась пальцами в ледяные камни, то увидела, что у Горобца, державшего веревку, абсолютно белое лицо.

Он потерял сознание, когда Людмила уже оказалась в безопасности. Девушка не могла понять, что случилось, и когда она привела солдата в чувство, тот признался, что камнем во время взрыва ему раздробило плечо. Каким чудом он не выпустил ее, удержал и держал до тех пор, пока девушка не выбралась по веревке наверх? Но на это Горобец истратил остатки сил и не мог даже толком идти. Людмила бросила все снаряжение и, перекинув руку раненого через свое плечо, приняла на свое худенькое тело целиком вес бойца. Они шли медленно, Горобец все время падал. Людмила отдыхала, потом снова поднимала товарища, взваливала на свое плечо и, обхватив рукой за талию, помогала ему идти на заплетающихся ногах. Она шла к обрыву, где еще оставалась укрепленная на скале веревка. Как она будет спускать раненного, Людмила старалась пока не думать. Ей даже не из чего было сделать шину, чтобы обездвижить места переломов.

На краю их ждал Рубин. Парень все же нашел в себе силы, мужество подняться наверх. Он поднимался в одиночку и смог сделать это. Но наверху он не знал, куда двинулись его товарищи. Здесь было мало снега и не осталось никаких следов. И он просто ждал, лежа на камнях. Людмила бросилась целовать молодого бойца, шептать ему обветренными губами, какой он молодец и герой, что поднялся. Они обвязали Горобца веревками, смастерив нечто похожее на люльку. Так они спустили его, и он лежал внизу, спутанный веревками, пока товарищи тоже не спустились. Затем они волокли его по снегу. Что было потом, Людмила плохо помнила. Кажется, их встретил отряд бойцов, высланный на ледник на помощь. Там их и подобрали.

– Вы изучали карту перевала, прежде чем идти на ту операцию? – помолчав, спросил Шелестов.

– Да, мы хорошо изучили карту, долго осматривали в сильную оптику склоны, – подтвердила женщина. – Скажите, для чего вы ищете альпинистов?

– Хорошо, я вам скажу, – снова выдержав долгую паузу, ответил Шелестов. – Я уже понял, что вы согласны идти в горы, но хочу вас предостеречь. Мы идем не для того, чтобы искать тело лейтенанта Николаева и других погибших членов вашей группы. И если для вас это главное, то я вас не возьму.

– Я альпинист с большим стажем, товарищ подполковник, – каким-то странным, совсем чужим голосом ответила Артемова. – Мне приходилось быть свидетелем трагедий в горах, терять товарищей во время восхождения. Чаще всего не бывает возможности найти тело или эвакуировать погибшего с вершины вниз. Так бывает, что погибшие альпинисты навечно остаются там, в горах. В горах, которым они отдали свою любовь, страсть, если хотите. И жизнь. А сейчас, во время войны, когда мы идем в горы не за рекордами, а затем, чтобы сражаться с врагом, такая гибель становится символичной. Да, я признаюсь вам честно, что мне хотелось бы снова попасть на то место, где погиб Вадим. Но только для того, чтобы почтить его память, еще раз внутренне выразить свою благодарность за то, что он сделал для группы.

– Хорошо, Людмила, я возьму вас. Задача у нас не простая. Не столько из-за сложности восхождения, сейчас все будет проще. Сложность в том, что нам с вами нужно найти место, где вражеские альпинисты могли заложить заряд взрывчатки, чтобы, взорвав ее, надолго и существенно перекрыть движение через перевал Бечо. Вы имеет представление, что это один из двух перевалов, через которые идет снабжение долины Баксана. Снабжение населения и армии. Через два перевала идут грузы, в том числе и стратегического, оборонного значения. Но нам нужны еще люди. Что с теми ребятами, что ходили с вами в сорок втором году?

– Горобец и Рубин? Что с Рубиным, я не знаю. После награждения я его больше не видела. Он обещал писать, но не пишет. Я понимаю, ему стыдно за награду, стыдно за то, что в самый важный момент он смалодушничал. Но он ведь помог, благодаря ему мы спасли Горобца. Одна я бы его со сломанной рукой не смогла спустить.

– А Горобец?

– Увы, у него все было сложно. Ему ампутировали руку. После ампутации его перевели для восстановления в другой госпиталь. Сейчас он в Самаре, пишет мне левой рукой. Почти научился ею писать. Нужны еще люди, нужна хотя бы еще одна связка. Там очень сложная для преодоления скала. А на карте я вам показать опасные места, где можно заложить взрывчатку, не смогу. Только на месте можно понять, где это лучше сделать. Надо знать горы вокруг перевала! Если слишком низко заложить взрывчатку, то камнепад может получиться слабым. Надо подниматься выше, чтобы создать массивный обвал, который всем своим весом сползающей породы увлечет другие обломки. Одна масса увлечет за собой другую массу, и тогда произойдет катастрофа. Но и пологий склон не даст нужного эффекта. Нужен почти обрывистый склон… У вас есть карта?

Шелестов расстегнул планшет, достал карту и развернул ее на коленях. Артемова наклонилась, разглядывая карту, потом стала водить пальцем по горизонталям.

– Мы вот здесь были в сорок втором году. Немцы заняли позицию над ущельем, вот здесь примерно, а мы поднялись вот здесь к леднику, а потом по скале. Ее с немецких позиций видно не было. Вот здесь, выше егерей, мы заложили взрывчатку. Обвал произошел вот на этой высоте и почти не дошел до дна ущелья. А вот здесь и здесь отвесные склоны гор. Если там закладывать взрывчатку, то взрывом снесет довольно большую массу камней и лавина камнепада дойдет до самого низа. Она будет набирать скорость и массу по ходу движения.

– Значит, теоретически таких мест над ущельем два? – уточнил Шелестов.

– Два района, – покачала женщина головой. – А места, подходящие для взрыва, выбирать можно только на месте. Для этого придется обследовать несколько сот метров на каждом участке. Может, и меньше, но все будет видно там, наверху. Снизу и по карте точнее сказать нельзя.

Шелестов смотрел на карту. Солнце припекало, ногам в сапогах было горячо, ветерок трепал волосы на вспотевшей голове, а оперативник представлял, что будет там, на высоте. Перевал находился на уровне более трех тысяч метров, а еще надо подняться над ним на несколько сот метров. И эта женщина, несмотря на пережитую трагедию, снова готова идти туда? «Да, странные люди эти альпинисты, – в который раз подумал Шелестов. – У них непонятная, но такая заразительная любовь к горным вершинам, страсть покорения этих вершин. Страсть преодоления, и прежде всего преодоления себя».

Группа Шелестова проходила горную подготовку. Платов такую учебу им обеспечил. И эти навыки пригодились тогда в Норвегии. Ну что же, придется снова лезть в горы, ползать по скалам. В конце концов, Платов поэтому и послал сюда с заданием именно группу Шелестова. Но вдвоем идти нельзя. По многим причинам нельзя. Во-первых, возможна встреча с немецкими диверсантами, во-вторых, для страховки нужна еще хотя бы одна связка.

– Мы сможем найти еще альпинистов для этого восхождения? – спросил Шелестов. – Кого-то, имеющего альпинистские навыки, кто сейчас находится в долине Баксана?

– Я даже не знаю, – задумалась Артемова. – Я ведь раньше здесь не жила, я тут осталась в госпитале после освобождения этого района от фашистов. Но я могу узнать.

Шелестов вернулся к себе, использовав все каналы, по которым только можно было узнать, есть ли у кого-то из местных жителей или военнослужащих альпинистский опыт. Еще не стемнело, когда в дверь постучали.

– Разрешите, товарищ подполковник?

В комнату вошел, четко вскинув руку к фуражке, немолодой сержант с повязкой «помощник коменданта». Следом за ним появился солдат в мятом обмундировании, немного смущенно одергивающий гимнастерку, пытаясь разгладить складки под ремнем. Гимнастерка была ему явно велика.

– Да, слушаю вас? – удивился Шелестов, глядя на солдата.

– Вот, приказано доставить в ваше распоряжение, товарищ подполковник. Красноармеец Рубин.

Сержант сделал шаг в сторону, и боец в большой не по росту гимнастерке отдал честь. Рубин, обрадовался Шелестов. Тот самый? Не лучший вариант, но иного выхода, кажется, нет.

– Рубин, это вы взрывали в ноябре сорок второго года скалу над перевалом Бечо вместе с лейтенантом Николаевым и Людмилой Артемовой?

– Так точно, товарищ подполковник, – бойко ответил солдат. – Я был в составе той группы.

– А что у вас за вид, товарищ боец? – осведомился Шелестов.

Он очень надеялся, что это не разгильдяйство, что причина есть, и она довольно серьезная. Идти в горы, где ежеминутно может сложиться угрожающая ситуация, где придется не просто рисковать жизнью, но и еще полностью доверять напарнику. Идти на опасное восхождение с разгильдяем не хотелось.

– Пожар в городе произошел, товарищ подполковник, – вместо Рубина ответил сержант из комендатуры. – Дом загорелся, а боец мимо шел. Вот он первым и кинулся в огонь. Спас старушку и ее пятилетнего внука. Вот гимнастерка и пострадала. А когда поступил приказ красноармейца Рубина к вам доставить, тут ему и дали что нашлось. Но малость не по размеру.