«Ненастье» kitabından alıntılar, sayfa 3
— А я думал, что ты… ну, за идею… — смущённо замялся Герман.— Работаю я за деньги. Но если меня посадят или убьют — то за идею.
Пышная иконная позолота осени в ноябре уже облупилась и облезла, стёрлась былая лазурь и потемнели белила: из‑под ярких красок тихо проступила правдивая и чёрная доска.
= "За синими крышами дач, за кронами неурожайных яблонь чёрный небосвод с краю багрово потеплел. Но это был отсвет пожара, а не рассвета. Рассвет разгорался невообразимо далеко от деревни Ненастье — над хребтами Гиндукуша, над побережьем Малабара. Ненастье пока ещё лежало в темноте этой долгой субботы. Хотя на Земле, пусть и очень далеко, всё равно уже началось воскресенье."
Истоптанная тропинка по-морковному хрустела под ногами. Сугробы
= "Что ж, нынче время такое, пряничное и розовое — и сладко, и вроде даже сытно, но не еда, и вредно, и тошнит."
И если мучала совесть, что бросают жен и детей ради побухальника, то они вспоминали Афган: Афган словно бы оправдывал безобразия на гражданке.
Ты считай, что убитый — это как бы кто дембельнулся, но без тела.
- Сколько можно базарить-то как дети? Туда-сюда, природа, я же не мальчик. Мы типа как ищем точки соприкосновения, дак два месяца уже ищем! Нашли уже, поди, я думаю! Пора этими точками соприкасаться!
<...> презенты с барского плеча принимают только лакеи.
= "Серёга искренне считал, что он круче всех, но своё превосходство (в меру своего понимания) использовал во благо ближних. Он вообще был нацелен на людей: жаждал одобрения, восхищения, зависти. Вряд ли он кого‑то любил, кроме себя, но зато все вокруг видели: одиночество — это не то, что человеку причиняют другие люди, а то, что человек причиняет себе сам. Серёга был цельным: его величие и его несчастье имели общую причину. Он жаждал осчастливить тех, кто признал его командование, хотел стать для них заместителем бога по городу Батуеву, — и этим доказывал, что бог есть."
