Kitabı oku: «Неслабое звено», sayfa 2

Пока речь шла об иконах Боровиковского, над которыми, по крайней мере, никто глумиться не собирался, никакой «оперативной информации» Петр Николаевич Орлов не получал. И впредь не получил бы. Но… Даже среди «ссученных» блатняков не совсем, видать, исчезли страх божий и элементарная совесть. А может, все совсем просто – орловский информатор оказался верующим человеком. По крайней мере, так думал Гуров, понятия не имея, кто конкретно передал генералу сигнал тревоги. Ведь в криминальном мире искренняя вера – это не такая уж редкость. Вот и не выдержал: представил, как будут издеваться над святым образом, – решил экстренно связаться с генералом, хоть до того, скорее всего, молчал годами. Известно ведь, что к «святокрадам» у блатных с досоветских еще времен отношение брезгливое, за настоящих, «правильных» воров их не держат! А уж тем более – такое!

– Ты только представь, Лев, какой это вызовет резонанс! Наши доблестные правоохранительные и так уж только ленивый не полощет на всех перекрестках, – со злой обидой в голосе сказал генерал. – А с таким подарочком все эти шавки из СМИ вовсе из шкуры выпрыгнут! А Президенту каково будет?! А Патриарху?! Национальную православную святыню украли из столичного храма, при этом убив человека, и… топором! Топором по святыне-то! Кроме того, я, знаешь ли, патриотом себя числить привык. Ты, надеюсь, тоже. Словом, нельзя этого допустить!

– Да-а… – протянул Гуров. – Все я понял. Согласен с тобой, Петр. Нельзя. А… Не поздно?

– Надеюсь, что нет. Такие сделки тоже за один-два дня не проворачиваются. И, самое главное, – не было здесь предварительного заказа. Просто эта сволочь узнала по криминальному базару о краже. И заинтересовалась, по слухам. И готова любые бабки платить, пас-скуда. Пока еще они с ворюгой друг на друга качественно выйдут… А недоверие в этой среде – ну, да сам знаешь! Да пока столкуются… Нет! Мы не опаздываем. И должны опередить!

– А опережать буду я, – мрачно отозвался Гуров.

Подумав при этом: «До чего же неохота связываться с церковью и церковниками… А ведь придется. Корни преступления в этой, а не в какой другой среде. Их и допрашивать, за ними и наружку устанавливать, и все остальные оперативные прелести… С того же отца Михаила, пожалуй, и начиная. А я… До сих пор не знаю, как к ним относиться. И к тому, что они проповедуют».

– До чего же неохота связываться с церковью и церковниками! – досадливо сказал Орлов, который раз вызвав у Льва жутковатое чувство: «Ну что он, мысли мои читает, что ли? Мистика какая-то!»

Они с Орловым прекрасно понимали друг друга – ведь оба сформировались в те времена, когда слово «бог» писать с большой буквы было не просто непринято, а чревато… И отношение к церкви как институту, как организации, у двух этих умных, честных и много чего в жизни повидавших людей было ох каким непростым. Двойственным.

Конечно, профессия Гурова и Орлова была такова, что поневоле задумаешься о чем-то, что выше человека и его разума. Обычная интеллектуальная честность заставляла признать: мир куда сложнее, чем его картинка в учебнике научного атеизма. Но оба старались таким мыслям особого хода не давать.

Иначе как ведь получается? Они и их друзья всю свою жизнь в меру сил боролись с конкретным злом. В любой религии, а уж в христианстве – более чем противодействие злой воле нравственно оправдано! Однако оно не должно переходить ту грань, когда само становится источником нового зла. Но!.. Именно эту грань логически установить невозможно. Тогда, если углубляться в такие проблемы да вечные вопросы, с оперативной работой нужно прощаться. Уходить в монастырь. Иначе сгоришь от угрызений совести, от сомнений – а имел ли ты нравственное право застрелить бандита? А вдруг это большее зло – он ведь, бандит, тоже божье творение. То-то и оно…

Церковь учит, что в рамках наличной – падшей – человеческой натуры и природы вещей этого мира надежды на земную любовь, «мир земной» тщетны.

Пожалуй, что в этом была горькая правда. Но внутренне согласиться с ней Лев не мог. Не хотел. Потому как такое согласие обесценило бы все, что он любил, чем жил. Гуров-то как раз дрался за земную любовь, за «мир земной», за то, чтобы крови и грязи стало меньше.

Но как же тяжело бывало иногда… Когда приходило ясное осознание, что все его усилия – да что там его! – а Стасика? а Орлова? а всей их могучей организации да плюс родственных, тоже весьма нехилых контор – как вода в песок! Ладно бы – вода… А то – напополам с кровью!

…Хорошо знал Станислав Васильевич Крячко своего друга, действительно хорошо. Он сразу почуял, что погружается Гуров в какие-то очень невеселые раздумья, что беседу свою с Орловым пересказывает ему уже вполне автоматически. Так, информирует… И о причине догадался Стас тоже сразу, благо ему похожие мысли не раз и не два в буйную головушку сыщика-профессионала приходили.

Потому-то снял Крячко напряг самым простым, верным способом: похлопал Гурова по плечу здоровой рукой, широко улыбнулся и сказал:

– Давай-ка, Лев, еще по одной. А попов я тоже не люблю. И ксендзов, и мулл, и шаманов, и прочих… лам. А также пасторов. Вот бога – люблю. И верю в него. Крест ношу; правда, крещен я, как католик, в белорусском костеле. Бабке спасибо! Только, коль уж потребуется, я сам с ним разберусь. Без передаточных инстанций, приводных ремней со святыми непогрешимыми шестеренками. А то всю дорогу господь у них получается вроде нашего министра или, там, Президента… Правда, вселенского масштаба. Но с того не легче. Так что, раз уж начал мне все это рассказывать, просто изложи, что за эти пять дней успел нарыть. Ведь успел же? А там… Подумаем! Я, знаешь ли, тоже считал, считаю и буду считать себя русским патриотом. Не согласиться ты не мог, хоть, как я понял, официального приказа по управлению Петр еще не издал.

– Хм-м… Не издаст, по крайней мере, в ближайшее время. По моей просьбе. Люблю, понимаешь, в «свободном полете» работать… Официально я добиваю сейчас писанину по славоярскому делу. А ты… Официально – на больничном. – Тут Лев внимательно посмотрел в глаза «друга и соратника».

– Ах, вот даже как! – Из глаз Крячко прямо-таки плеснуло острой хищной радостью. Больше всего на свете любил Станислав свою работу, ему нестерпимо больно было бы сознавать, что вот Лев в деле, да таком, похоже, нестандартном, а он, с жалкой царапиной – подумаешь, ключицу перебили! – в стороне. – А Петр в курсе таких планов? Санкционировал?

– Не в курсе. Не знает, – улыбнулся Гуров. – И не должен знать. Но догадывается, конечно. Куда же я без тебя, Стасик? Кроме того, тревожит меня один момент, прямо покоя не дает. Связанный с пресловутой орловской оперативной информацией… Потом вернемся к этому, я обмозговываю пока, но предварительный вывод уже сделал. Один не потяну, в помощники годится не просто крутой профессионал, а при том еще человек, которому я доверял бы совершенно как самому себе. То есть ты.

– Ну спасибо! Нет, правда! – Крячко был искренне растроган. – Рассказывай, как собираешься использовать старого раненого боевого коня. Ты же в нашем тандеме признанный мозговой центр, а мы – что… Пострелять, машину поводить… – От ехидства «друг и соратник» удержаться был, естественно, не в силах.

– Начал я, понятное дело, с выяснения вероятного круга фигурантов. То есть с визита к отцу Михаилу. Да, в прошлый четверг была как раз неделя со дня кражи и убийства сторожа, много времени прошло, пес побери. Аккурат на День Конституции, ну да какие у нас праздники… А сам визит, спрашиваешь? Ну… Это было что-то!

ГЛАВА 2

Дверь трехкомнатной квартиры отца Михаила на третьем этаже престижной девятиэтажки на Маросейке – что называется, близко к месту работы – ему открыла такой потрясающей, какой-то не нашей красоты молодая женщина, что полковник Гуров буквально проглотил язык, и только одна мысль взорвалась натуральной ракетой: «Стасика бы сюда! Господина Крячко… Вот уж… В его стиле!»

Высокая, с изумительной фигурой, похожей на песочные часы, полная, но ни в коем случае не толстая брюнетка с пронзительно-зелеными глазами. Никакой косметики. То есть просто – никакой. А зачем такой женщине косметика? И если в столь «откровенной» одежде она открывает дверь в десять утра совершенно незнакомому человеку… Мало ли что по домофону он полковником МВД Гуровым представился! Сейчас документы, даже его, гуровского, уровня, любая тварюга подделает так… Простенько подделает, были бы деньги. Что-то ярко-красное на ней, нет, не кимоно, но похоже… Песья мать, как Орлов выражается, ну здорово же облегает ее эта шмотка! Значит, не боится. А, кстати, почему?

Гурову в голову долбанула, по-другому не скажешь, еще одна, совсем уж дикая мысль: а может быть, он ошибся, может, никакого отношения к отцу Михаилу Бурнову квартира номер пятнадцать и ее обитатели не имели никогда? Кем это прекрасное видение пятидесятидвухлетнему попу приходиться может?

Дочкой, кем же еще?! Что немедленно выяснилось.

– Что вы, господин полковник, смотрите на меня, как еврей на свинью в синагоге? – поинтересовалось «прекрасное видение». – Проходите, не стесняйтесь! Я у вас даже документы спрашивать не собираюсь, у вас и так на физиономии принадлежность читается к… Ясно, к кому. И не лень вам по всенародным праздникам вкалывать, а? Учтите, папы с мамой пока дома нет. Это они для всех прочих «батюшка Михаил», «матушка Татьяна». А для меня… Папа с мамой.

– Так вы… – пробормотал несколько смущенный Гуров, раздеваясь в просторной, отлично обставленной прихожей.

– Ага. Александра Бурнова. Можно – Аля. Можно – Саша. Только не полным именем, не люблю я его. Не Пушкин я все же. К вашим, гм! – женщина оглядела Льва откровенно насмешливым взглядом, – услугам. Некрасова Николая Алексеевича в школе проходить доводилось?

– Да вообще-то, – пробормотал совершенно сбитый с толку этим вопросом Гуров, следуя в фарватере своего очаровательного лоцмана в залитую рассветным зимним солнцем комнату и присаживаясь в любезно указанное кресло.

– Курите, коли есть такое желание. – Она придвинула поближе к Гурову изящную пепельницу, похоже, кованого железа ручной работы. – Я вот, с вашего разрешения, закурю. А хотя бы… без него. Разрешения то есть.

– Александра Михайловна… В смысле – Аля, то есть – Саша. – Гуров преувеличенно смутился: теперь начал играть и он. Благо практика психологических дуэлей была у Льва… Где там этой красавице! – Но классик-то здесь, уважаемая, с какого боку?

– А, классик, – улыбнулась она, глубоко затянувшись дымом какой-то темной, очень тонкой, ни разу ранее Львом не виданной сигареты, и слишком не понравился Гурову запах этого дымка, – так он в известной поэме «Кому на Руси жить хорошо» так написал: «…мать – попадью степенную // попову дочь безвинную // семинариста всякого // как чествуете вы?» Вот я и есть «попова дочь безвинная». Похожа?

– Один к одному. А кто же вас виноватит?

– Там посмотрим. Иногда – папа. А может, еще желающие найдутся.

«Правильно, – подумал Лев, – верно все. Первый свой приход батюшка, по моим данным, получил, еще учась в семинарии, в Костроме. А по всем законам и правилам нужна ему была матушка. Белому духовенству в православии иначе нельзя. Нет на Руси целибата. А есть – совсем наоборот. Сначала рукоположили в дьяконы, а там, через месяц, в пресвитеры. Н-да-а! Он моложе меня на пять – шесть лет. Святые угодники! Да у меня могла бы такая доченька быть».

Тут дверь в соседнюю комнату бесшумно раскрылась, и оттуда вышел кот. Поглядев на эту зверюгу, Гуров чуть не икнул от изумления: громадный рыжий в яркую черную тигровую полоску кот – ну не бывает же таких больших домашних, камышовые разве что! – с пронзительно-зелеными глазами. Кот потерся о ногу Гурова с низким, басовитым мурлыканьем. Он был таким крупным, вальяжным и уверенным в себе, таким могучим и самодостаточным, что к нему хотелось обратиться на «вы».

– Вы что, полковник, никогда японского харачу не видели живьем? И на картинке тоже? Так посмотрите. Таких в Москве никак не больше пяти. Его Хант зовут. Хантер, «охотник», если по-английски. Японский харачу. Вот коль я захочу… Он вам сейчас чего-нибудь откусит… Неплохо я классическим ямбом пользуюсь, правда?

Предпоследние три фразы Александра буквально напела. Красиво напела, надо признать… Да и ямб впрямь неплох. Гуров оценил. Он слегка нагнулся, почесал кота-красавца за ухом, под подбородочком». Уж как там откусить, – подумал Лев, – не знаю, навряд ли, но оглохнуть от твоего мурлыканья точно можно. Ишь ты… Как «Тефаль» при закипании! Но это – ладушки. А вот что же ты, красавица, со мной в непонятные игрушки решила поиграть, а? Бутафорию некую куришь, притворяешься, что под серьезной наркотой… Глазки закатываешь… Но я твои глазки вижу. Нехорошие глазки. Лживые. Зачем? Нет, мы, конечно, «поверим». Знала бы ты, милая, сколько раз, а главное – кто! – пытались меня переиграть в эти игры…»

Он рассеянно поглаживал Хантера, когда отворилась еще одна дверь в другую смежную комнату, и вот тут-то у полковника Гурова буквально отвисла челюсть.

Потому что к нему, радостно улыбаясь, шел очаровательный малыш лет четырех. Вот только черный как сапог. Негритенок. Или, как там, если политкорректно? Афроамериканец? Какой, к песьей матери, афроамериканец – негритенок он негритенок и есть.

– Ванюша, – ласково промурлыкала поповна Александра, – поздоровайся с дядей-полковником! Он нашего дедулю дожидается.

– Здравствуй, дядя полковник! – послушно поприветствовало Гурова на обычном русском языке прелестное дитя.

Александра слегка усмехнулась, а взгляд ее, как по волшебству, стал совершенно трезвым и ясным. Не дурой была «попова дочь безвинная». Быстро до нее дошло, что тактику поведения надо менять.

– Ну да, это мой сын. Иван. А по отчеству, – она призадумалась, – Хустович, потому как его папу Хусто зовут. Впрочем, может, Диегович. Дьявол его разберет… Дедуля его, Ваньки то есть, подойдет не раньше, чем через час. Так что могу рассказать, чтоб вам ждать моего отца не скучно было, историю роковой любви и Ванюшкиного появления на свет. Ведь любопытно? Да вижу, что любопытно, чего уж там!

История впрямь оказалась забавной. Шесть лет назад тогда совсем еще молодая, оч-чень романтичная поповна, учившаяся на втором курсе филфака МГУ, на одной из студенческих тусовок познакомилась с двухметровым чернокожим красавцем – Хусто Диего и Лос-Гарсия. Кубинцем. Причем, что потом оказалось немаловажным, спецназовцем элитного подразделения кубинской армии – батальона «Фидель». Было ему уже хорошо под тридцать.

В Россию красавец попал по некоей программе обмена среди силовых структур двух стран и совершенствовал свои спецнавыки на базе то ли «Витязя», то ли чего-то сходного. Ведь что интересно: хоть несгибаемый ленинец Фидель Кастро почем зря полоскал обуржуазившуюся ренегатствующую Россию где и как только можно, спецслужбы и вообще армейские структуры Кубы и России продолжали жить в трогательном единстве да братском согласии. Что еще раз доказывает: политика политикой, но настоящие вояки друг друга всегда поймут. А кубинский спецназ, кстати, общепризнанно считается самым сильным в мире.

Лет десять-пятнадцать тому назад так и проторчал бы Хусто Диего и Лос-Гарсия все полгода своей стажировки за забором воинской части где-нибудь в ближнем подмосковье, но в новые разгильдяйские времена… Словом, встретились наши романтические герои. Хусто неплохо знал русский, хотя все время путал слова «холодильник» и «понедельник», так что проблем с взаимным охмурежем не возникало. Все случившееся в дальнейшем настолько обыденно и банально, что не стоит труда рассказывать об этом подробно.

Меньше чем через год Александра оказалась на острове Свободы в качестве законной жены бравого Хусто Диего. Но, увы, не в Гаване, а на затерянной в предгорьях Сьерры-Маэстро военной базе, где служил супруг. Еще через полгода она родила сына; выдержав тяжелое домашнее сражение, назвала и зарегистрировала по всем правилам его Ваней, а отнюдь не Эрнесто Раулем, как в честь Че Гевары и братца команданте Фиделя требовал счастливый папаша. К тому моменту, когда Ванюше исполнился годик, Александра уже тихо озверела. Еще через год со страшным скандалом, закончившимся привлечением консульства, покинула-таки опротивевший остров Свободы. Вернулась под отеческий кров, прихватив с собой малолетнего Ивана Хусто-Диеговича.

– Понимаете, полковник, что меня добило, – грустно улыбнувшись, заканчивала свой рассказ Александра, – ну ладно, что спал мой законный и благоверный больше в обнимку с автоматом, чем со мной. Привыкла. А почему с автоматом, спрашиваете? Так у них там с янкесами до сей поры что-то вроде необъявленной, вялотекущей войны. Или не с самими янкесами, а с их же кубинцами – эмигрантами из Майами. Мне это как-то без разницы было. Но в месяц раз – или к нам в Сьерру десанты-диверсанты, или мой куда-то таинственно исчезает дня на три, а возвращается такой, что сразу видно: не с рыбалки приперся! Так вот: как-то раз киданули на нашу базу очередных парашютистов. Оттуда, с материка. Или холера знает откуда еще, хоть из Антарктиды, суть не в этом. А километрах в полутора от базы у нас крокодилий питомник расположен. Крокодилов выращивают в болотистом таком пруду, вроде как у нас карпа. Или аллигаторов, я в зоологии плаваю, плохо в школе училась. Их кожа ценится просто обалденно. Но твари зубастые, здоровенные, метра под три-четыре. Видать, не повезло десанту с ветерком, ну вот… Аккурат туда их, болезных, и снесло. Часов пять автоматные очереди слышались, пару раз граната рванула. А потом ти-ихо так стало. Тут-то я решила – хорош! Хватит с меня экзотики и романтики, пора ноги уносить, пока саму не съели…

Гуров от души посмеялся над незадачливыми диверсантами, пошедшими крокодилам на обед, и посочувствовал Александре. Но в голове-то у него постоянно крутилась одна мысль: кто же ты, милая девочка, в действительности есть, почему меня побаиваешься? Нет, скорее всего, к моему теперешнему делу, к иконе, ты отношения не имеешь, но… Что-то с тобой неладно. Вон как линии поведения меняешь! Как это там у классика детской литературы, присяжного гимнописца Сергея Михалкова? «Ведь недаром сторонится милицейского поста//И милиции боится тот, чья совесть нечиста!» Кстати, полнейший сюр по нынешним временам, куда там Пригову с Иртеньевым.

…Тут появился, наконец, долгожданный «дедуля», отец Михаил Бурнов. Он оказался внешне очень красивым – вот в кого дочка! – моложаво выглядящим слегка седеющим брюнетом с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой. «Конечно, – вспомнил Гуров, – духовенство все-таки. Им без бороды нельзя».

Была в этом человеке этакая врожденная, природная элегантность, на которую даже бедность, которой в этом конкретном случае близко не пахло, отпечатка не накладывает. Казалось, подвяжись отец Михаил за неимением брючного ремня веревкой, все решили бы, что он сделал это нарочно.

Познакомились, завязался разговор, которому Гуров изо всех сил старался придать максимально доброжелательный, предельно далекий от допроса оттенок. Этого человека он просто обязан расположить к себе, от его расположения, от его готовности сотрудничать сейчас так многое зависит!

Вроде получалось. Вначале несколько настороженный Бурнов постепенно отмяк, стал приветливее. Видно было, что он не в восторге, что говорить о столь печальных событиях приходится с мирянином, но явно считает, что ему здорово повезло – мирянин, облеченный немалой властью и полномочиями, оказался тактичным, деликатным, просто по-доброму настроенным.

– Поймите меня правильно, отец Михаил, – Лев старался говорить самым доверительным, мягким тоном, – я никого не собираюсь ущучивать, шить какое-то дутое дело. Нет же! Мне нужна истина, и только вы можете сейчас помочь мне ее установить! Равно как только я могу помочь вам: найти ту самую паршивую овцу, которая поганит все стадо. Вы уж поверьте моему профессиональному опыту, совершенно исключено, чтобы преступник был человеком совсем со стороны. Шел, знаете ли, по улице мимо храма, а потом этак, между делом…Такого просто не может быть. Он непременно связан с вашей церковью. Может быть – не впрямую. Но как-то связан, следовательно, мы с вами – союзники.

Бурнов с грустью посмотрел на него:

– Конечно вы правы, Лев Иванович. Но… Поймите и меня. Вы – человек нецерковный, а в строгом понимании этого слова – неверующий, что бы вы на сей счет сами ни думали. Мало того. Вы, господин полковник, – представитель власти. А отношение Церкви ко всякой мирской власти… М-м… Неоднозначно. Увы! Власть земная лишь как исключение являет собой образ небесного совершенства. Бесконечно чаще она «…аки свиния лежит в калу…» отвратительных грехов, отражая, впрочем, лишь грехи и беззакония общества, ее породившего.

– А не корпоративность ли в вас говорит, отец Михаил? – возразил Гуров уже чуть пожестче. – Я поясню. Это как если бы в моем ведомстве случилось схожее несчастье, а разбираться в нем, да еще с правом окончательного решения, прислали бы ну, скажем, архиерея. Не скрою, мне бы такое положение дел весьма не понравилось! Но все это лирика! Человек-то убит, в конце концов. Давайте-ка сначала и поподробнее. Что вы можете сказать о личности убитого? Что это был за человек? Как попал в церковные сторожа? На работу вы его принимали? Или какой порядок у вас на этот счет?

Нет, конечно, сам отец Михаил покойного Григория Каленова на работу не принимал. Хотя санкционировал это около года с небольшим назад. А привела его и, собственно, на эту должность пристроила Муза Григорьевна Сукалева. Сама эта женщина – ктитор, церковный староста. Нет, это не клир. Из прихожан. Выборная должность, на церковном собрании избирается. Но с очень важными функциями: на ктиторе вся забота о церковном быте. Чтобы в храме было чисто. Чтобы было тепло. Чтобы был в достатке елей с лампадным маслом. Чтобы свечи были хорошие, да не втридорога, а по разумной цене. Тесто, опять же, для просфор, да и выпечка на ней. Все такое прочее… Женщина она со сложным, тяжелым даже характером, но глубоко верующая. А уж церкви преданная… Беспредельно!

Относительно самого Григория Каленова отец Михаил толком сказать не мог ничего. Плохо его знал: не такая уж великая фигура – церковный сторож. Сорока с лишним лет, пожалуй, ближе к пятидесяти. Неразговорчивый. Угрюмый, даже мрачный порой. Да, конечно, верующий. Иначе бы его не взяли. Соблюдал посты. Говел, исповедовался, причащался, как положено. Видимо, когда-то сильно пил, но ни в чем таком за этот год замечен не был. Вот и все, пожалуй.

Сам Гуров к такой краткой характеристике покойного сторожа мог бы добавить очень немного, хотя, конечно же, все возможности управления задействовал и информацию получил еще до визита к отцу Михаилу. Благо прописка у Каленова оказалась подлинная. Но была эта информация крайне обезличенная.

И нет ответа на очень важный вопрос: знал сторож преступника? Был с ним в сговоре и погиб, что-то не поделив с убийцей? Если нет, то зачем впустил его в запертый храм?! Ведь никаких следов взлома не обнаружено! А те первые четыре иконы каким таким хитрым образом увели у него из-под носа, да еще копиями подменили? Сплошные загадки…

– Хорошо, – продолжил свои расспросы Гуров, – я правильно понял, что служба в тот вечер, то есть перед ночью преступления, протекала обычным порядком? Меня вот что интересует: с какого времени Каленов остался в церкви один?

– Все верно. Служили всенощную. Я сам служил. Начали, как обычно, в пять часов вечера, а к половине двенадцатого ночи завершили. Пока собрались, переоделись… Еще минут сорок. С половины первого он точно один остался.

Так. По заключению медэкспертов смерть сторожа случилась в промежутке между двумя и четырьмя часами ночи. Вопрос: мог ли преступник спрятаться где-то в самой церкви, пересидеть час-полтора, а потом…?

– Нет, – достаточно категорично ответил Бурнов, когда Лев ему этот вопрос задал. – Во-первых, народу на службе было немного, все на виду. А во-вторых – где? Не в алтаре же, прости, господи, меня за эти греховные слова! Разве что в трапезной? Но какой смысл ему в трапезной прятаться, если рабочее место для сторожа в ней как раз находится?

«Очень большой смысл, – подумал Лев, – при условии, что сторож в сговоре с преступником. Значит, Каленов был в трапезной? Это интересный момент, нашли-то его труп совсем в другом месте!»

– Ответьте мне, отец Михаил, на очень важный вопрос. Далеко ли от того места, где висела икона, до двери в трапезную?

– Близко, пожалуй что. Икона висела в Богородицыном приделе, почти у Богородицыного алтаря. Близко, – решительно подтвердил Бурнов.

– А как вы думаете: если преступник каким-то образом пробрался в храм незамеченный Каленовым, то, когда он стал икону снимать, мог сторож из трапезной услышать шум?

– Должен был услышать. Не так-то просто ее снять. Да ведь размеры немаленькие, все же метр на метр тридцать. Опять же, вес солидный… Если не спал мертвым сном, – глаза священника округлились, он торопливо перекрестился, – ох, прости, господи, что это я про покойника говорю! Словом, если не спал, то услышал бы. Но как вор мог пробраться незамеченный? Церковь-то заперта! Сторож запирался изнутри, до самого утра.

«Вот то-то и оно, что непонятно, как, – подумал Гуров. – Или приходится предположить, что у преступника был дубликат ключа. Двери у храма две: одна – центральная, двустворчатая, парадный вход, так сказать. Ее открывают во время служб. Она мало того что запирается на мощный ригельный замок, так еще изнутри имеет прочный капитальный засов, который, кстати, был задвинут. Но есть ведь вторая, поменьше и одностворчатая. Она во время богослужения тоже отперта, но не только во время богослужения! Ее еще используют как своего рода служебный вход. Засова там нет, замок попроще – стандартная шведская система. Именно эта дверь оказалась открытой, когда пришедшая рано утром уборщица, обнаружив труп Каленова, вызвала ППС. А ведет она как раз в небольшой закуток, откуда, если повернуть направо, будет трапезная. Если дубликат существует, то это дубликат ключа именно от этой, одностворчатой служебной двери. Тогда сразу возникает вопрос: откуда дубликат? А труп нашли, да, все правильно, именно там. В Богородицыном приделе.

– Когда последний раз меняли церковные замки на главной, а также на той, какая поменьше, дверях, не помните, конечно? Я так и думал. – Гуров кивнул. Помолчал некоторое время. – А кто, по-вашему, мог этим заниматься? Замками. И ключами к ним.

– Кто? Да ктитор, наверное. Я же говорил вам – весь церковный быт на ней. На Сукалевой то есть.

«Вот теперь появилась определенность, – решил Лев, – кто из теплой церковной компании следующий со мной встречается. Итак, Муза Григорьевна Сукалева. Женщина с тяжелым характером. Ну да с нас тоже мед не капает, не привыкать!»

… Дворники уже успели расчистить тротуары и сгрести к обочинам мостовых выпавший за ночь снег, а ночная вьюга вычистила воздух, он стал по-особенному крепок и свеж. Гуров бодро шагал по Маросейке, с наслаждением наполняя легкие этим воздухом. Не пришлось даже возвращаться в управление, чтобы узнать домашний адрес Сукалевой, – покопавшись с минуту в своей записной книжке, его продиктовал ему Бурнов.

Лев любил ходить пешком и, если время позволяло, предпочитал именно такой способ передвижения в любую погоду. Может быть, еще потому, что на ходу Гурову особенно хорошо думалось. Хотя пока материала для анализа было явно недостаточно. Нельзя строить версии на почти пустом месте, это распространеннейшая ошибка молодых сыщиков, своего рода болезнь роста. Пока он толком ничего не узнал, мало того, не очень представлял, откуда брать недостающие кусочки следственной мозаики. Что ж! Посмотрим, что скажет Муза Григорьевна, тем более идти осталось всего ничего. Вон он виднеется, нужный ему дом с продуктовым магазином напротив, как и объяснял Бурнов.

* * *

Даже ко многому привычного, многого навидавшегося полковника Гурова внешность и слова женщины, открывшей ему дверь двухкомнатной квартиры на первом этаже, повергли в легкий шок. «Нет, – подумал Лев, – это я не туда попал. Это Бурнов напутал чего-то. Ничего себе церковный староста, я на японскую гейшу гораздо больше похож…»

Животастая, неопрятная, как бывают неопрятны только старухи. С пухлым задом и грудями. Пахло от нее мокрой тряпкой и вареной рыбой. Под носом топорщились темноватые волосики. В какой-то безумной хламиде, похожей на шерстянную кофту, вязаную на слона. Но хуже всего – глаза. Навыкате, еще увеличенные очками, стопроцентно сумасшедшие, глядящие на Гурова с такой яростной и откровенной ненавистью, что того мороз по коже пробрал.

– Убирайся! Убирайся, тварь, пас-с-скуда! – Затем послышался отборный визгливый мат, особенно мерзостный из уст пожилой женщины. – Не знаю я никаких сучьих полковников! Все врешь, гадина, алкоголик! Ты – его собутыльник, я твою рожу помню и голос тоже! Вот сейчас, сейчас я тебя кипяточ-ч-чком ошпарю! – Тут последовал новый взрыв мата. – Сдохнешь, как мерзавец этот сдох! А чтоб вы все, твар-р-рюги, попередохли!

Она, развернувшись с неожиданной для ее возраста прытью, исчезла в глубине квартиры. Гуров поежился: а ведь правда, притащит сейчас с кухни ковшик кипяточку, да в физиономию… Уж если боялся Лев Иванович Гуров кого на этом свете, так это сумасшедших. Но ситуация требовала прояснения. За кого его принимают? Почему эта агрессия с порога? Наконец, что это за «мерзавец», который «сдох»? Но главное это Сукалева или кто? Опасливо поежившись, он шагнул в темный, провонявший вареной рыбой коридорчик.

– Убью-ю! Ошпарю-ю! – донеслось откуда-то справа – очевидно, из кухни.

Сразу же раздался другой голос, тоже женский:

– Успокойся, Муза! Я тебе говорю, угомонися! Садися вот на стул-то, я сейчас узнаю все да выгоню негодяя-то, греховодника…

«Так. Все ж таки Муза. Значит – Сукалева, нет никакой ошибки, – обреченно подумал Лев. – А я, получается, негодяй-греховодник, меня сейчас будут выгонять. Вот влетел-то, спасибо отцу Михаилу! Предупреждать надо о таких своих кадрах…»

На сей раз перед ним предстала высокая, тощая, усохшая, как вобла, старушенция в длинном, наглухо застегнутом черном платье. Ее лицо чем-то неуловимо напоминало мордочку старой, поседевшей морской свинки. Волосы гладко зачесаны. Постно поджатые сухие бесцветные губы и та ханжески-благообразная мина, которой столь отличаются некоторые старые богомолки.

– А ктой-то ты такой-то? – поинтересовалась карга голосом, не предвещавшим ничего доброго. – И чегой-то тебе, голубь, от старушек надоть?