Kitabı oku: «Эпидемия живых мертевецов», sayfa 7

Но если мои попытки обучать Мериму в чем-то мало что дали, все же они помогли скоротать время, и дни пролетели быстро. Сначала я забыл вести свой веревочный календарь, но вскоре исправил это, и на третий день после того, как нашел Мериму, я снова возобновила ежедневное завязывание узлов. Поэтому я знал, что на восемнадцатый день после выхода из туннеля мы наткнулись на первые пороги. Конечно, мы несколько раз проходили через быструю, неспокойную воду, но ничего опасного или трудного не происходило, и каноэ вело себя чудесно. Но теперь впереди тянулась длинная череда пенящихся, заполненных камнями порогов. В одиночку я бы, не колеблясь, смело проплыл через них, но с дополнительным весом и ответственностью за Мериме я очень боялся пытаться сделать это в моем хрупком суденышке. Пришвартовав каноэ у начала порогов, я сошел на берег и вместе с Меримой пошел вниз по течению, изучая стремительную воду, находя камни и размышляя о своих шансах благополучно пройти испытание. Они были не так уж сложны, как пороги в буше, и, к счастью, не было настоящих водопадов. Однако, если бы участок порогов был бы короче, я бы с трудом, но тащил каноэ по берегу, а не рисковал. Но тащить судно более мили через лес было невыполнимой задачей, и Мерима посмеялась над моей нерешительностью, заявив, что опасности нет и что много раз она преодолевала пороги и похуже в одиночку.

Более того, я знал, что она умела плавать, как выдра, потому что регулярно купалась по утрам и чувствовала себя в воде как дома, как и на суше. Поэтому, испытывая некоторые опасения, я все же оттолкнул каноэ от берега в стремительное течение.

Мерима схватил дополнительное весло, которое я ей дал, и, стоя на носу, управлялась с веслом и направляла качающееся, мчащееся судно от зазубренных черных скал со всем непревзойденным мастерством индийского лодочника. Пока она стояла там, ее длинные волосы развевались, покачиваясь и колыхаясь в идеальном ритме в такт диким вращательным движениям хрупкого каноэ, работая веслом сначала с одной стороны, а затем с другой, выкрикивая мне направление или предупреждение, и с ее раскрасневшимся от волнения лицом, я смотрел на нее в восхищении и с мыслью о том, каким она была замечательным образцом совершенной женственности.

Без ее помощи я сомневаюсь, что прошел бы через пороги безопасно. Как бы то ни было, мы ни разу не задели скалу, ни разу не черпнули даже пинту воды и почти в мгновение ока вылетели из последнего порога в спокойную реку за ним.

В течение этого дня и на следующий мы пересекали порог за порогом, и поэтому я знал, что до сих пор мы, должно быть, путешествовали по довольно ровному плато в глубине страны, а теперь спускались по склону к низинам и морю. Это обнадеживало, но я понимал, что впереди у нас еще много миль и много дней пути. Впереди могли быть еще худшие пороги и понижения, но с каждым часом, который мы ускоряли, мы приближались все ближе и ближе к убежищам цивилизованных людей. Кроме того, далеко вверх по этой реке могут быть поселения или даже большие города. Часто мы также проходили мимо устьев других рек, некоторые просто ручьи, другие реки большого размера, что заставляло меня чувствовать уверенность, что русло, по которому мы следовали, было главной рекой или притоком какой-то большой реки. До сих пор мы не встретили индейцев, и это также убедило меня, что мы находимся на большой реке, потому что индейцы редко селятся на таких больших реках, они предпочитают небольшие речушки и ручьи. И все же мы внимательно следили за случайными каноэ, вытащенными на берег, или за признаками дикарей, потому что мы никогда не могли предвидеть, что, обогнув какой-нибудь изгиб или поворот, мы могли внезапно оказаться лицом к лицу с лодкой, полной врагов, или деревней враждебных индейцев. Не раз мы находили безошибочные доказательства присутствия дикарей по соседству.

Однажды мы нашли мертвого оленя, плавающего в заводи, и со сломанным древком стрелы, торчащим из его шеи. В другой раз острые глаза Меримы заметили кусочки измельченной шелковой травы, плавающие в устье небольшого ручья. Дважды мы видели тонкие голубые спирали дыма от индейских лагерей, поднимающиеся над лесом вдалеке, а в другой раз, когда мы проходили мимо полускрытого русла, обозначавшего медленный Итабу или боковой канал, Мерима подняла руку, призывая к тишине, и издалека в джунглях мы слышали визгливый лай собак индейцев. Несмотря на свой недавний опыт общения с мьянко, Мерима, казалось, меньше боялась встречи с индейцами, чем я. Отчасти она испытывала самую приятную и безграничную уверенность в моей способности преодолеть что угодно или одержать победу над любыми дикарями, основанную, конечно, на моем удачном и успешном разгроме мьянко. Но подобное не могло повториться, и я прекрасно понимал, что у меня не будет никаких шансов с моим луком, стрелами и мачете в качестве оружия, если мы встретим враждебных индейцев. Конечно, индейцы, которых мы можем встретить, могут и не быть врагами, поскольку гораздо большее число аборигенов в стране миролюбивы и дружелюбны. Если бы я знал, где мы находимся, мне было бы спокойнее, потому что тогда я бы довольно хорошо знал, какие племена мы, вероятно, повстречаем. Но не было смысла беспокоиться об этом. Пока что судьба, удача или Провидение были со мной, и, будучи в некотором роде фаталистом и верящим в удачу, я был вполне уверен, что мы пройдем наш путь в безопасности.

Мы разбили лагерь, как обычно, у реки, но хорошо укрылись от любых случайных путешественников по течению, и, как всегда, мы были осторожны, чтобы погасить последнюю тлеющую искру костра, которая могла выдать наше присутствие, потому что я чувствовал, что опасность со стороны дикарей была намного больше, чем опасность, исходящая от летучих мышей-вампиров, которые держатся на безопасном расстоянии из-за света от огня.

Казалось, едва я закрыл глаза, как обнаружил, что проснулся, весь на взводе, внимательно прислушиваясь, как будто через мое подсознание проник какой-то сигнал опасности. Из гамака рядом со мной я слышал ровное дыхание Меримы, ни один необычный звук не нарушал тишину, и все же меня охватило странное ощущение страха, неминуемой опасности, и, не двигаясь, я перевел взгляд на лес с его черными тенями, еще более черными по контрасту с бледным светом от убывающей луны. Мгновенно мое сердце, казалось, перестало биться, и я почувствовал себя парализованным охватившим меня страхом. В двадцати ярдах от моего гамака стоял голый раскрашенный индеец, его духовое ружье лежало на небольшом дереве и было направлено прямо на меня. Позади него, как тени, крадущиеся вдоль кромки леса, были еще два дикаря, каждый из которых был вооружен духовым ружьем и мощным луком со стрелами, бесшумно, украдкой приближаясь к Мериме и мне. Я чувствовал себя совершенно слабым от ужаса. Пошевелить мускулом или издать звук означало верную смерть для меня и гибель или что похуже для девушки. По первому моему слову, по первому моему шепоту Мериме индейцы набросятся на нас, и еще до того, как они доберутся до наших гамаков, отравленный дротик вонзится в мою плоть. Я был абсолютно беспомощен, бессилен даже предупредить свою спутницу о ее приближающейся гибели. Одно движение век могло вызвать смертоносный выстрел из духового ружья, и я удивлялся, что мое учащенно бьющееся сердце и сотрясающиеся от страха конечности еще не предупредили дикаря, что я проснулся. Все ближе и ближе к гамакам подкрадывались два других индейца. Секунды казались часами, и звук ударов моего сердца, казалось, эхом разносился по ночной тишине и сотрясал мой гамак.

Пот струился с моей кожи, озноб пробегал по мне, и у меня было безумное желание закричать, вскочить, по крайней мере, предупредить Мериму, прежде чем обрушится удар.

Затем произошла странная, удивительная вещь. Внезапно индеец с нацеленным духовым ружьем повернул голову и посмотрел себе под ноги. В следующее мгновение с тихим криком ужаса он отскочил назад, выронив при этом оружие.

Услышав звук, двое других остановились и обернулись как раз вовремя, чтобы увидеть, как их товарищ бешено мчится в лес. Не успел он преодолеть и дюжины ярдов, как их охватила паника, и они тоже повернулись и побежали. Едва они бросились бежать, как первый парень споткнулся и упал, издав страшный, леденящий кровь крик. В следующее мгновение он снова был на ногах, и в лунном свете я с ужасом увидел, что от пят до пояса его желто-коричневая кожа была скрыта движущейся, копошащейся черной массой. Я сразу понял причину безумного ужаса дикарей, их панического бегства. Индейцы были окружены, атакованы самыми ужасными существами джунглей – неудержимым роем, миллионной всепожирающей армии муравьев!

Мерима, разбуженная первыми криками дикарей, вскочила и закричала в тревоге. При звуке ее голоса ко мне вернулись чувства, и хриплым, испуганным голосом я предупредил ее, чтобы она не вставала с гамака, и быстрыми, краткими словами объяснил, что нам угрожало и что происходило.

Храбрая, выученная в джунглях, послушная девушка, которой она была, она оставалась неподвижной, полусидя в своем гамаке, ее глаза, как мои, зачарованно смотрели на трагедию, происходящую перед нами. Отчаянно, но тщетно индейцы боролись с ордами кусачих, голодных, обезумевших от голода муравьев, которые со всех сторон окружали и подавляли их, покрывая землю живым, волнистым ковром, который неуклонно продвигался вперед, как живой поток, и безжалостно пожирал все живое на своем пути. Над визжащими индейцами кишели существа, и из-под наших гамаков, со всех сторон, с ближайших деревьев доносился звук их движущихся тел и голодных челюстей, похожий на шелест ветра среди сухих листьев. Я вздрогнул и увидел, как расширились глаза Меримы и побледнело ее лицо, когда, оглянувшись, мы увидели черные миллионы, покрывающие землю, роящиеся на деревьях, покрывающие все, кроме наших гамаков, в которых мы были в безопасности от нападения, потому что муравьи не смогут пересечь грубую веревку. Тем временем крики индейцев становились все тише. Один из троих, истекающий кровью от тысяч укусов, прорвался сквозь армию муравьев и, визжа, как сумасшедший, исчез в джунглях. Другой все еще отчаянно сражался, смахивая с глаз кишащих существ, издавая душераздирающие крики агонии, ослепленный, окруженный со всех сторон и уже обреченный. Третьего, последнего, кто поднял тревогу, заставили замолчать, он был недвижим и теперь был скрыт под роем муравьев. Еще через мгновение крики другого дикаря превратились в стоны, он опустился на землю, и вскоре все, что указывало на присутствие этих двоих, были бесформенные, неподвижные кучи муравьев. Дрожа и испытывая дурноту, я наблюдал, как, казалось бы, бесконечная армия насекомых продолжает свой разрушительный путь, по-видимому, никогда не останавливаясь даже для того, чтобы пожирать свои человеческие жертв.

Час за часом мы лежали с вытаращенными глазами, не смея пошевелиться в наших гамаках, пока, наконец, не забрезжил рассвет, и при долгожданном свете мы увидели, как последние несколько отставших от армии муравьев снуют по земле и исчезают в лесу. На небольшом расстоянии две груды чисто обглоданных белых костей и два ухмыляющихся черепа были всем, что осталось от свирепых дикарей, от которых мы были так чудесно спасены.

Пошатываясь, я выбрался из гамака, упал на колени и горячо поблагодарил Бога за наше избавление. Мгновение Мерима с любопытством наблюдала за мной, а затем, опустившись на колени рядом со мной, она тоже по-своему поблагодарила того, кто охранял нас в ту ужасную ночь.

Когда я поднялся, Мерима пристально посмотрела на меня на мгновение, в ее глазах появилось странное выражение.

– Вчера, Бородатый, я не верила в этого твоего Бога, – заявила она. – Я верила только в твою магию и богов Паторадиса. Но ни твоя магия, ни боги Паторади не могли послать муравьев убивать наших врагов, так что это, должно быть, был ваш Бог, и отныне я тоже должна поклоняться Ему.

Глава VIII

Прошло четыре дня после нашего чудесного избавления от индейцев, когда мы подошли к развилке реки. Прямо в центре она была разделена лесистым выступом, и у меня не было возможности определить, по какому ответвлению следовать. Однако это не имело большого значения, поскольку в конце концов оба русла должны были привести к побережью. Я стремился добраться до поселений кратчайшим путем и поэтому боялся идти самым длинным. Решив довериться инстинкту индейцев и женской интуиции, я предоставил выбор Мериме, и она без колебаний выбрала левый ручей.

Я знал, что очень скоро мы, должно быть, приблизимся к низменностям, мы оставили все хребты и водопады за кормой. Желтые и синие попугаи ара появились вместо красных и зеленых видов, обитавших в джунглях. Количество водоплавающих птиц и цапель увеличилось. Среди деревьев появились веерные пальмы и пальмы цвета слоновой кости. Река текла вяло, а по берегам росли широколиственные водяные растения, камыш и гигантские лилии. Я чувствовал, что всякая большая опасность от враждебных индейцев миновала, больше не было порогов, и, чувствуя себя более радостным и приподнятым, чем я чувствовал в течение многих месяцев, я продолжал грести вместе с Меримой, и теперь она выглядела вполне цивилизованно в своем свободном единственном одеянии, которое ниспадало с ее плеч до лодыжек, и с аккуратно заплетенными и уложенными волосами. С каждым днем река расширялась, и становилось все больше и больше признаков низменности, пока течение полностью не прекратилось, и мы не обнаружили, что плывем по спокойной поверхности большого озера. Повсюду были покрытые джунглями острова, и со всех сторон простирались покрытые джунглями берега без видимого выхода. Я был горько разочарован и не видел ничего другого, как грести обратно вверх по реке на многие мили и спускаться по другому ответвлению. Но прежде чем оставить всякую надежду, я решил обойти берега в поисках какого-нибудь ручья, вытекающего из озера. Я нашел не один, а десяток. Однако все они были маленькими, и один казался таким же многообещающим, или, скорее, таким же малообещающим, как и другой. Но попробовать стоило, и, если по прошествии разумного времени выбранный мной ручей не увеличится в размерах или если я обнаружу, что он течет не в общем северном направлении, я все равно мог вернуться на свой путь. Итак, продираясь сквозь растения и низко свисающие лианы, которые почти скрывали вход в ручей, я последовал по нему в джунгли. Очень быстро ручей расширился, течение усилилось, и к ночи мы снова были на большой реке.

Воодушевленные, мы болтали и смеялись за ужином, и я рассказал Мериме о своих планах на будущее. Почему-то до этого момента я никогда не упоминал о своей идее удочерить ее.

Но она была в восторге от этой идеи. На самом деле, более чем в восторге, потому что она не могла выразить свой восторг при мысли о том, что обрела нового отца, и я с трудом смог помешать ей пресмыкаться передо мной, как это делали люди-обезьяны, когда я был их королем.

На следующее утро мы отправились в путь на рассвете, и теперь я почти ожидал увидеть поляну, деревню дружелюбных индейцев или признаки присутствия человека.

Не прошло и двух часов после того, как мы покинули наш лагерь, когда, когда мы завернули за поворотреки, и в следующую секунду я издал радостный, торжествующий крик. Менее чем в миле джунгли закончились, расчищенные поля покрывали невысокий холм, и, ярко сияя в лучах утреннего солнца, стояли дома! Конечно, это были жалкие лачуги, туземные хижины из самана и соломы, но дома цивилизованных людей, а над ними возвышалась приземистая башня церкви, увенчанная крестом, четко вырисовывавшимся на фоне ясного голубого неба. Никогда еще крошечная туземная деревня не была так желанна для человеческих глаз, как этот первый взгляд на Санта-Изабель для меня. И для Мериме это было величайшим чудом, самым чудесным событием во всей ее жизни. Никогда прежде она не видела ни одного дома, кроме открытой индейской хижины, и для нее теснившиеся друг к другу лачуги на холме были самыми удивительными строениями, а церковь, должно быть, казалась настоящим небоскребом.

Мы привлекли мало внимания, когда вытащили каноэ на берег рядом с дюжиной лодок на месте высадки ниже деревни. Несколько оборванных мулатов и метисов, слонявшихся без дела, казалось, не проявили особого интереса к бородатому незнакомцу в такой же поношенной одежде, как и их собственная, который вышел из каноэ в сопровождении индианки. Они слишком привыкли видеть путешественников из буша, чтобы проявлять какое-либо любопытство, и для них, без сомнения, я казался просто еще одним торговцем с компаньоном-полукровкой. Но если бы у Меримы были крылья, а у меня были рога, я сомневаюсь, что местные жители были бы пробуждены от присущего им хронического состояния лени и летаргии. Когда мы поднимались на холм, Мерима озирался по сторонам удивленными глазами, несколько неопрятных женщин смотрели на нас из своих дверей, голые дети сновали по выжженной солнцем замусоренной улице, а несколько мужчин, которых мы видели, поглядывали на нас нерешительно, как будто задавались вопросом, кто мы такие, и по чьему поручению, и все же не обладая достаточной жизненной силой, чтобы спросить.

В скромном глинобитном жилище рядом со старой церковью я нашел падре, седовласого, худощавого священника с добрыми глазами, который серьезно, но с улыбкой приветствовал нас и спросил, чем он может мне помочь. И пока я рассказывал свою историю, или ту ее часть, которая имела отношение к Мериме, и объяснял свои планы и желания, он внимательно слушал, время от времени кивая и время от времени издавая полузадушенные восклицания изумления, пока я не закончил.

– Это странная, самая удивительная история, сын мой, – воскликнул он. – Вы видели вещи, которые не были дарованы никому другому, и через все это вас вел и охранял наш Небесный Отец. В юности я тоже был полон духом приключений и бродил далеко среди незнакомых народов, стремясь всегда распространять истинную Веру. Я знал много индейских племен – и, увы! Я боюсь, что они оказались бесплодной почвой для слова Божьего – и в своих скитаниях я слышал упоминание имени паторадис, хотя никогда не приближался к их земле ближе, чем на много лиг. Но тукумари я знал хорошо, и их язык я понимаю и немного говорю, хотя прошло много лет с тех пор, как мои уши слышали слова или мой язык пытался сформировать звуки диалекта, поэтому хорошо, что девушка говорит на этом языке, потому что так я могу разговаривать с ней. Воистину, сын мой, – продолжал он, – это достойный поступок, который ты задумал – удочерить эту девушку как свою родную дочь. И я сомневаюсь, что вам будет трудно, потому что дон Рамон, алькальд, в душе добрый малый, хотя он много пьет и не слишком внимателен к своим обязанностям. И он мой хороший друг. Я сомневаюсь, знает ли он закон или у него есть бумаги, которые необходимо подписать, но в таких вопросах я могу действовать как от имени государства, так и от имени Церкви, и все, что нужно сделать дону Рамону, это поставить свою подпись и поставить печать. Но, как ты и думал, сын мой, сначала девушка должна быть крещена и зарегистрирована как христианка и прихожанка моей церкви, поскольку по закону язычники, индейцы находятся под опекой правительства и не могут рассматриваться как другие граждане. И вы совершили самое достойное деяние, обучив ребенка истинам христианства и обратив ее к вере в нашего истинного Бога. А теперь, сын мой, я позову старую Марту и передам девушку на ее попечение, чтобы она была должным образом одета. Затем, когда мы поужинаем, побеседуем с Меримой, чтобы убедиться в ее желани, я совершу ее крещение и заполню бумаги, которые подпишет дон Рамон.

Встав, он хлопнул в ладоши, и в ответ на его призыв появилась полная, добродушная старая индианка, и в нескольких словах отец Бенедикто отдал ей свои приказы. Мерима, бедняжка, выглядела совершенно испуганной и держалась позади, потому что, конечно, она не понимала ни слова из того, что кто-либо из нас говорил, поскольку разговор шел на испанском. Но когда падре с добрым лицом ободряюще заговорил с ней на знакомом тукумари, и я также добавил несколько слов, она улыбнулась и охотно последовала за старой Мартой.

Затем отец Бенедикто задумчиво предположил, что мне тоже нужна подходящая одежда, и, позвав мальчика-метиса, он приказал ему предоставить все, что мне может понадобиться. Мыло, бритье и чистая одежда, хотя это была всего лишь грубая местная одежда из хлопка, превратили меня в нового человека, и когда я вошел в прохладную беседку, отец Бенедикто издал возглас изумления при виде моей изменившейся внешности. Когда я вошел, он ходил взад-вперед с озадаченным, обеспокоенным выражением лица. Затем, быстро оправившись от своего первого удивления моим превращением, он подошел и положил руку мне на плечо.

Его поведение и выражение лица вызвали у меня предчувствие чего-то плохого, и мое сердце упало при мысли, что это должно быть связано с Меримой. И его первые слова убедили меня, что мои опасения оправдались.

– Сын мой, – храбро сказал он, – я боюсь, что у тебя не будет возможности удочерить девушку – по крайней мере, в настоящее время. Я сделал…

– Это невозможно? – воскликнул я. – Почему нет? Если речь идет о деньгах, то у меня есть богатство и большое – золото и изумруды. Если ваш Дон Рамон…

Он поднял руку и улыбнулся.

– Нет, – сказал он, прерывая мои слова. – Это не вопрос денег, как вы думаете. Мерима, паторади, вы могли бы усыновить ребенка в полном соответствии с законами в течение часа. Но эта девушка не индианка.

– Как не индианка! – ахнул я. – Чепуха! Конечно, она индианка, альбинос или, возможно, частично альбинос, но все равно индианка.

Отец Бенедикто улыбнулся и покачал своей седой головой.

– Я тоже так думал еще несколько минут назад, – сказал он. – Но индейцы, даже паторадис, не делают прививок, а на девочке есть отметина прививки. Кто она такая, я не знаю, но в том, что она белая, а не индианка, я уверен.

Я откинулся на спинку стула, совершенно ошеломленный, недоверчивый и не верящий своим ушам.

– Но, но, – запинаясь, пробормотал я, – если она не индианка, если она белая, как… что…

– Если вы сомневаетесь в этом, вот еще одно доказательство, – объявил брат Бенедикто.

– Старая Марта нашла его среди дикарских украшений, которые носила девушка!

Говоря это, он протянул мне маленькую золотую безделушку, крошечный потертый медальон, безошибочный образец мастерства цивилизованного человека.

Мгновение я тупо смотрел на эту вещь, а затем с моих губ сорвался невольный крик, и я уставился на украшение зачарованными, неверящими глазами. Дрожа, разрываясь между надеждами и страхами, я нажал на потайную пружину, и задняя часть медальона открылась. Слезы наполнили мои глаза. Я внезапно почувствовал слабость, глядя, как человек в трансе, на то, что открылось. Это было невозможно, совершенно невероятно, но это правда. В медальоне, выцветшем и покрытом пятнами, был портрет светловолосого голубоглазого ребенка – портрет моей давно потерянной дочери, моей малышки Рут!

Переполненный эмоциями, неспособный осознать ошеломляющую истину, боясь доверять своим чувствам, я сидел там, мои глаза были прикованы к миниатюре в медальоне, слезы текли по моим щекам, пока добрый священник не привел меня в чувства, нежно положив руку на мою склоненную голову.

– О, Боже! – застонал я. – Неужели это правда? Может ли Мерима быть моей собственной дочерью? Как я могу быть уверен?

– Возможно, было совершено еще одно чудо, – сказал отец Бенедикто благоговейным тоном. – Не было ли у вашей дочери никаких примечательных знаков, родимых пятен, родинок, что-нибудь, по чему вы могли бы узнать ее вне всякого сомнения?

На короткое мгновение я собрал свои разрозненные чувства воедино и глубоко задумался. Затем, как я вспомнил, с моих губ сорвался крик радости.

– Да, – воскликнул я, – крошечное родимое пятнышко, похожее на розовый полумесяц, на затылке. О…

Но отец Бенедикто поспешил покинуть комнату прежде, чем я закончил фразу.

Через мгновение он появился снова, ведя Мериму за руку. Но не ту Мериме, которую я знал. Вместо этого я увидел восхитительно красивую девушку, чья привлекательность скорее усиливалась, чем уменьшалась из-за дешевого ситцевого платья, которое она носила. С мерцающими глазами и счастливой улыбкой священник привлек ее ко мне, когда Мерима, не узнав меня поначалу, испуганно попятилась.

– Сын мой, возблагодари Бога за то, что произошло еще одно чудо, – воскликнул отец Бенедикто, крестясь. – Девушка – твоя плоть и кровь, твоя дочь, которую никто не может оспорить. Посмотрите сами. Метка есть.

Рыдая от радости, что-то бессвязно бормоча, я обнял Мериму и на ломаном английском, испанском и тукумари попытался сказать ей, что она моя собственная, давно потерянная дочь. Она, бедное дитя, не могла этого понять и, без сомнения, подумала, что я внезапно сошел с ума. Но по мере того, как отец Бенедикто очень терпеливо рассказывал историю предполагаемой смерти Руфи и показывал ей ее детскую фотографию в медальоне, она, наконец, убедилась. Но она, конечно, ничего не помнила о своем детстве, ничего о первых нескольких годах среди тукумари, и по сей день правдивая история ее спасения, о том, как она была найдена и усыновлена индейцами, является лишь смутным предположением. Впрочем, это мало что значило. Того, что она была жива и вернулась ко мне, было достаточно, и никогда не было более веселой компании, чем мы втроем завтракали в то памятное утро в доме отца Бенедикто в маленькой Санта-Изабель.

Все это было так чудесно, так невероятно, и когда я посмотрел на Мериму, или, точнее, на Рут, в ее простом платье метиски, огромная волна радости и спокойствия охватила меня, и я почувствовал, что это действительно была моя награда за все страдания и лишения, которые я перенес. Я, вошедший в лес без гроша в кармане и одинокий, вышел Крезом с прекраснейшей из дочерей."

***

– И ты действительно веришь в эту байку? – спросил Уокер, как только Бельмонт подошел к концу рассказ.

– Совершенно верно, – ответил исследователь. – У Мередита была корона из перьев Ваупоны, у него были изумруды и золото, и у него была его дочь. Почему кто-то должен сомневаться в его истории?

– Ну, мне нужно было бы посмотреть, – заявил Блейк. – Я бы хотел увидеть такие убедительные аксессуары… особенно девушку.

– То же самое и я, – согласился Терстон.

– Вы все безнадежные скептики, – засмеялся Бельмонт, потянувшись за шляпой. – Но приходи в мои апартаменты в любой вечер, и я покажу тебе корону и некоторые самородки и камни. И ты можешь познакомиться с Мередит, он остановится у меня на некоторое время.

– Хорошо, пусть меня повесят! – воскликнул я. Уокер.

Бельмонт беззлобно ухмыльнулся у двери.

– Кроме того, – добавил он на прощание, – я хотел бы представить вам, парни, мою жену – принцессу Мериму.

1928 год