Я понимала, что возможно сегодня я стану такой же взрослой. Произойдет то, чего я так ждала. Юра взял меня под руку и предложил пойти прогуляться.
«Там же холодно – куда мы пойдем?»
«Тебе так со мной холодно? Я просто сегодня на тренировке очень устал и если посижу еще немного здесь, в тепле, то просто вырублюсь. А так я тебя еще не раз поцелую!»
Уснуть от тепла? Ему что, 45? Как-то это странно звучало, совсем тоскливо, что я решила, что мне не хочется смотреть на него спящего, когда тусовка в самом разгаре. Я резко встала и положила руку на плечо Юры. Оно было шерстяное и горячее.
«Давай уже вали, паскуда!» – кричал кто-то из ребят.
«Ушныривай в свой канализационный люк!», – отзывался уже другой голос.
На кухне началась кульминация вечера, как и ожидалось. Володю стали снова унижать. Его голоса не было слышно совсем. Обычно он непременно огрызался в ответ, делал это настойчиво и громко, а сейчас только тишина парировала ребятам. Я предложила Юре заглянуть на кухню. Он сказал, что не хочет во все это лезть и это не помешает его планам выйти на романтическую прогулку. Я просунула голову в проем и увидела следующую картину – близнецы держали Володю за руки и прижимали телами к кухонному гарнитуру, а Макс наотмашь бил его кулаком в лицо. Щеки Вовы были уже алыми, из носа сочилась кровь, руки и ноги подергивались. Он поджимал их под себя, словно сейчас описается. Заметно было, что он изрядно пьян и не может нормально сопротивляться, да еще и троим одновременно. Мы встретились с ним глазами. Он смотрел с вызовом. Я отвела взгляд. Мне не было его жалко. Может потому, что я понимала, что логично не приходить туда, где тебя постоянно обижают. И такой исход событий был вполне закономерен, и он сам виноват, он сам во всем виноват. Я уже в ту минуту за час до произошедшего пыталась себя убедить, что мое бездействие оправдано. А ведь мне надо было все это остановить. Еще тогда. Но я струсила пойти против всех. Я ведь сама не была крутой – за мной не шли, я не лидировала. Я просто была в команде на скамейке запасных. Юра продолжал гладить меня по спине, его нежные подушечки пальцев едва касались моей кожи. И мне уже становилось все равно, пусть хоть весь мир разверзнется и уйдет из-под моих ног. Ничего не страшно и нигде не больно, пока пальцы этого парня ласково щекочут мой позвоночник. Этот вечер ничего не могло испортить, даже этот несправедливый мордобой. Мы вновь встретились встретились глазами с Вовой. И я сказала:
«Ребята, может, не стоит?»
«Иди, Алена, не шурши!», – презрительно бросил Макс и вытер своим рукавом пот со лба.
На кухню зашел Мишка и стал смеяться.
«Ну, что ты такой дурак-то? Что ж ты все на одни и те же грабли?»
Все молчали. Мы решили уйти. Видимо, мне надо было подойти и что-то сказать Володе, вытереть ему кровь, но я вдруг подумала – почему вдруг я? Что, больше некому? Я в этот момент ненавидела Вову за то, что я испытывала чувство вины. Это похоже на то, как ты, жутко уставший и дремлющий на сиденье в маршрутке, видишь краем глаза тяжко взбирающуюся по ступенькам бабушку, которая вот-вот рассыплется от старости и болячек, и понимаешь, что тебе нужно уступить место… обязательно и беспрекословно, иначе тебя осудит общество, но тебе не хочется этого делать совсем и ты ненавидишь эту бабушку за ее старость, а себя за свою нерешительность. И так и сидишь до конечной, притворяясь спящим. Я не подошла к Володе.
«В лес пойдем прогуляться?»
«Да, малыш».
Он улыбнулся, а я подумала – не спешу ли я с такими обращениями? Да какая разница! Этот дивный вечер больше не повторится, ничего не повторяется. Завтра этот день будет вчерашним, поэтому надо жить сейчас, пока оно есть, чавкающее, звонкое, яркое сегодня! И я в нем делаю то, что хочу. И сейчас я хочу любить.
Мы вышли и направились в лес. Тропа одна, заблудиться невозможно. Потом пошел снег. Такие аккуратные, маленькие снежинки. Это было так романтично и странно, будто кто-то по одному мановению руки запустил этот снег в кадр, и сейчас в крупный план войдут наши руки, потом лица, потом снежинки, падающие на наши ресницы…и соприкасающиеся носы. Словно это фильм. Обычно в такие моменты мама закрывала ладонями мои глаза и переключала канал. Мы остановились у дерева, он убрал волосы с моего лба и заправил их в шапку, притянул к себе и стал жарко целовать. Казалось, между нашими лицами образовался пар, а я, словно снегурочка, сейчас превращусь в лужицу. Юра резко отпустил меня и сказал: «Чем я тебе так понравился?»
Я растерялась и пожала плечами. Потом уже через минуту я могла начать перечислять все его достоинства, всю его притягательность, его природное обаяние и магнетизм, но это уже было некстати, потому что он начал говорить:
«Не знаю почему, но мне кажется, что мне не хватает уверенности в себе. Я видимо поэтому и стал баскетболом заниматься. А потом мама мне всегда говорила, что наукой надо заниматься, быть, как отец. Что настоящего мужика кормит его мозг, а не руки. И руками себе ты только могилу роешь. У меня это вызывало такое чувство противоречия. Папа мой невысокий, худой… в очках. Я никогда не видел, чтобы он отжимался. Когда у нас дома что-нибудь ломается, он звонит мастерам. Когда был ремонт дома, он даже люстру сам повесить не мог. И как его наука помогла ему в жизни? Никак. Кроме стен универа, нигде она не пригодилась. Я видел, как маме неловко за него. Она им могла восхищаться только в узких кругах, но в быту она всегда делала вид, что ее это не волнует. Но волнует, поверь. Поэтому я на трудах пытался научиться всему, чтобы мама видела, каким должен быть мужик… и перестала приводить мне в пример папу. Потом и спорт. Ведь здорово, когда перед тобой крепкий мужчина, а не плюгай какой-то… который своего рюкзака поднять не может».
Я подумала, что так нельзя говорить о родителях. Но потом вспомнила, как я отношусь к своим… и как меня порой бесит папина надменность и маска величия, которую он носит перед другими людьми, которые ниже его по статусу. Как он пренебрежительно смотрит на официантов, курьеров, таксистов. Особенно на тех, кто в возрасте. Однажды он сказал официанту лет 30-ти, который принес ему счет:
«Держи чаевые. Поживешь хоть день, как белый человек».
Он положил туда пять тысяч. Мне было так стыдно за него. Я видела, как он обидел этого мужчину. Ведь никому неизвестно почему он работает на разносах. Может, он оставил все имущество детям от первого брака и сменил место жительства и начал все сначала? Кто вообще это может знать? А может, ему просто это нравится? Может, тут в элитном ресторане, если несколько человек оставят ему на чай такую же сумму, то за вечер он получит зарплату, которую получает за месяц офисный клерк? Боже, как я боюсь вырасти и начать судить людей. Как я не хочу надевать ни на кого обличающих шапок, вешать ярлыки.
«Ты девственница?», – резко спросил Юра, разрушив тишину моих размышлений.
Я засмеялась. Он тоже. Мы гуляли уже больше часа. Замерзли, раскраснелись.
«Ты просто больно серьезная была, я решил сменить тему, чтобы ты повеселела. А тема секса всегда настраивает на фривольный лад!»
«А ты как думаешь?»
«Я уверен, что да»
«А зачем ты это спрашиваешь в первый день?» – сменила я тон дружелюбия на жесткий и решительный.
«Ты мне нравишься давно. Хочу понять, будут ли у нас серьезные отношения».
Я внутри вопрошала – нам по 15, какие серьезные отношения? Съедемся и будем вместе платить коммуналку, а чтобы облегчить себе жизнь, я через годик рожу, оформим ипотеку на путинский маткапитал за первого… Я буду стирать пеленки, гладить рубашки, варить супы или искать в гугле рецепт какой-нибудь пасты или харчо, а по утрам обязательно буду разгуливать с туповатыми рассеянными мамашками на детской площадке и делиться с ними отзывами о новых статьях Валяевой, стану одеваться в секонде, потому что, денег вечно будет не хватать, ведь надо будет раз в год вывозить ребенка к морю, чтобы у него не начался авитаминоз в холодной Москве. А через пару лет мы с Юрой так опостылеем друг другу, что станем рьяно провоцировать ссоры под вечер, чтобы заснуть в разных комнатах, конечно, если на это у нас хватит ипотечных средств и накоплений моего папы.
Я почувствовала, как улыбка ползет по моему лицу вниз. И подумала, что такой моя жизнь точно не будет. Я и знать не знаю ничего о такой жизни – просто фантазировала. Телевизор иногда смотрю, «Мужское. Женское». Там показывают таких людей, которые без конца делят детей, бьют их, ставят на горох, так что он врастает в колени или же просто рожают и выбрасывают своих младенцев в мусорные баки. Но моя жизнь такой не будет. Папа мне не позволит выйти замуж за такого, как Юра. Папа вообще меня так опекает, что мне порой кажется, что он вообще никому не позволит жениться на мне. Или приготовит мне такого жениха из высшего общества, что при виде его манер мне захочется блевать.
Юра снова меня поцеловал. Я шептала:
«Серьезные – не серьезные. Но какие-то точно уже есть!»
Мы стали целоваться. Он все же просунул свой горячий язык в мой рот, и я почувствовала, как сильно дрожат мои ноги. Его руки залезли под мою парку, потом под свитер, потом под бюстик, Юра нащупал мою грудь, и сосок сам нырнул в пространство между его пальцами. Он слегка сжал его, потом отпустил, снова сжал, отпустил. Возбуждение опоясало мое тело, полилось влажной рекой в стринги. Внизу живота защекотали бабочки, а вся моя плоть была напряжена и расслаблена одновременно. Юра гладил мой живот и грудь, но расстегнуть мои джинсы не решался. Я была уверена, что он будет моим первым. Но не здесь, не в лесу, не посреди снежных деревьев и одиноких нахохленных кукушек.
Хруст ветки где-то неподалеку заставил нас разомкнуть объятья.
«Стой!», – Юра приложил палец к губам и цыкнул: «чшш».
Я послушалась его, поправила растрепанные волосы и присела. Вдруг у Юры завибрировал телефон. Он вытащил его из кармана:
«Матушка, надо ответить. Та-а-а-к, животных здесь быть не может. Сиди тихонько, я пойду, посмотрю что там».
Мне не было страшно, я понимала, что это могут быть только ребята – может, кто-то, как и мы, решил подышать свежим воздухом. Когда Юра скрылся за деревьями, я услышала еще более настойчивый звук ломающихся веток и голоса. Два баса – один взрослый, другой подростковый.
«Ты мне объясни, как ты это сделал-то?»
«Он бежал от меня, ударился о камень. Я подошел, а он не дышит».
«Ты понимаешь, что это смерть по неосторожности? Ты понимаешь, ты его убил?!»
«Паа, я понимаю. Паа, но мы просто шутили. Он стал обзываться, унижать нас, мы его с пацанами раздели, хотели поржать. Кто ж знал, что этот кретин в лес побежит?!»
«Зачем раздевать человека в мороз? Что за глупость такая! Но выгнали бы его за пределы дома и все!»
В темноте я рассмотрела две фигуры. Это был Евгений Леонидович и Мишка. Ёзеф стоял поникший, растерянный, по-моему, он плакал. Но голос его дрожал, видно было, что он очень сильно напуган.
«Его вообще не я бил, а Макс. А я просто за ним побежал по приколу»
«Какой здоровский прикол вышел. У нас труп»
Отец Ёзефа присел на колени и пытался нащупать пульс на шее окровавленного Володи. Я ужаснулась – Вова был без рубашки… джинсы порваны на коленях, торс измазан грязью, одна его нога неестественно торчала, утонувшая наполовину в розовом снегу. Рядом стоял ботинок. Володя лежал на земле между чернеющими торчащими ветками, как растерзанная хищниками лань, животное хрупкое и глупое, которое само попало в капкан. Маленький погибший зверь прекрасно знал всю опасность этой дороги, понимал… чем возможно этот променад может кончится, но все равно пришел на эту смертную роковую тропу. Ёзеф трясся от страха, его папа все еще пытался нащупать признаки жизни в бедном мальчике, но безуспешно, а я, как невольный свидетель ужасающего действа, сидела тихонечко, спрятавшись за деревом. Я пыталась мимикрировать под снег, но ярко-фиолетовая парка бы выдала меня. Я лежала неподвижно, боясь даже делать вдохи. Мои мысли хаотично разбрелись в голове, я думала обо всем и сразу – Володи больше нет, я видела его смерть и, возможно, теперь меня могут запугать, наказать или даже убить – все, что угодно. Я должна обязательно пойти в полицию. И еще сейчас вернется Юра – надо ли ему это рассказать? Мои руки замерзли и покраснели, как будто вареные.
«Сейчас я звоню приятелю. Мы это все дело убираем. Ты, слышишь меня? Ты… Михаил! Возьми себя в руки! Слушай меня! Ты сейчас идешь домой и предлагаешь ребятам убраться – я хочу, чтобы на кухне не было никаких следов борьбы! Никакой крови, слюней, соплей! Ты меня понял? Говоришь всем…»
Миша стоял и ревел, прижавшись к дереву. Всхлипывал, подергивал плечами.
«Говоришь всем, что ты не знаешь, куда делся Володя, что он убежал на трассу. Понял? Больше ничего. Тебя так долго не было, потому что ты потерялся, сошел с тропы. И вообще можешь ничего не говорить. Придерживайся одной версии – ты не знаешь, где он. Понял?»
«Да. Я понял»
Миша сжимал кулаки. Видно было, как он борется с ужасом, который разлился по его существу горьким чувством вины и боли. Ведь он даже не бил Вовку, он просто погнал его в лес. А он вот так… упал и умер. А ведь, если бы не погнал, он был бы жив, пришел бы домой к матери, как обычно, ну, с разбитым лицом – пацан, ведь, с кем драк не бывает? А завтра бы снова проснулся и жил, ходил в школу, ел, чистил зубы, читал, играл в видеоигры, мастурбировал, гулял, рассуждал о политике, влюблялся, целовал мать, пил пиво и делал все-все, что уже никогда не сделает.
«Главное – не выдавай никому ничего. Молчи! Понял! НИ-КО-МУ! Потом, если закрутится эта машина правосудия, я тебя не смогу отмазать – понимаешь? Это не превышение скорости на дороге, это не порошок, это не драка в подворотне, это человеческая жизнь, понимаешь? Тебе еще с этим жить, Миша…»
«Да…»
«Да, вот так вот получилось. Мне очень жаль. Но надо сохранять спокойствие. Где его телефон?»
«Пацаны забрали».
«Сейчас мать будет звонить ему, когда он не вернется. Ночью здесь уже будет полиция. Только не вздумайте ничего писать с его телефона. Это сразу будет вас компрометировать. Ты понял? Помой все обязательно. Сразу как придешь – все помой. Иди, я разберусь с этим»
«Па… они на видео сняли, как били его и выложили в сеть»
«Выыыы… что совсем и-ди-о-ты?», – протянул грозно Евгений Леонидович и его лицо вытянулось.
«Что делать?»
«Удалить сейчас же!!!!!! С этим тоже попробую разобраться, но его, наверняка, уже посмотрели»
Миша еще немного постоял, потом погладил по голым рукам мертвого Володю.
«Иди. Не надо его трогать. Просто иди».
«Пааа, он смотрит».
Евгений Леонидович наклонился к трупу и закрыл его распахнутые глазницы рукой, покровительственно и осторожно.
Миша развернулся и побрел в сторону дома. Его отец стал набирать чей-то номер.
«Карлович, здравствуй. Важное дело у меня к тебе, срочное и безотлагательное. Человечек у нас тут… мокрый. Надо бы его как полагается…да, под балдой жмурик, да…да… мы с тобой хороводы водили, помнишь? Говорил, с тебя причитается. Срочно приезжай ко мне. Все объясню»
Отец Ёзефа отошел от трупа подальше, в глубь леса и закурил. Я не знаю сколько прошло времени – минут 10 точно… пока я пыталась прийти в себя. Но страх быть обнаруженной пересилил шок и я поползла тихонечко в сторону дома. Когда фигура Евгения Леонидовича уже не виднелась, я встала на ноги и ринулась вперед. И хорошо, что рядом не было Юры – в том момент я бы ему все ему рассказала… а теперь я бежала до дома уже с холодной головой. Понимая только одно – надо ехать домой срочно! Через две минуты я уже была во дворе. У веранды стоял грустный Юра. Он все еще говорил по телефону. Заметив меня, Юра убрал от себя мобильник, закрыл динамик ладонью и сказал мне:
«Теперь с тренером говорю – есть выгодное предложение. Я сейчаааас…»
Я кивнула, но тут же набрала номер такси. У меня не было сил оставаться тут ни минуты, но машина подъехала не сразу. На кухне в это время Мишка протирал пол шваброй, так нелепо и несуразно. Никто ему не помогал… Мои одноклассники танцевали, музыка громыхала, цветные огни переливались, все было так, словно ничего не случилось и это казалось еще ужаснее, еще непримиримее.
Я села в такси и вернулась домой. По дороге на ватс ап приходили сообщения от Юры:
«Ты почему уехала? Что случилось? Я тебя обидел? Ты обиделась? Это из-за того, что я ушел? Алена, пойми, это моя жизнь, спорт. Этот звонок был важен…Не глупи, ответь. Нам ведь было хорошо. Давай я завтра приду к тебе?»
Я ответила лишь: «Все хорошо. Я просто устала. Завтра позвоню». Домой я поднималась так, словно меня накололи обезболивающим, тела своего я не чувствовала вообще. В висках лишь пульсировал вопрос: «А что дальше? Его просто закопают… и мама будет его искать и надеяться?» И все… вот так глупо закончилась его жизнь, и он никогда не станет тем, кем хотел и ничего нам не докажет. Он так и останется мальчиком, которого стучали по темечку, которого раздели в мороз на смех… и который сбежал… Его запомнят, как труса, неотомщенного, рассерженного и злого. Его запомнят, как сына технички и десантника-пропойцы. И он не вырастет из этого образа никогда.
Мама пила кофе на кухне, она вышла ко мне, мы встретились глазами, она спросила что случилось. Мама редко была участливой, но сегодня, к моему удивлению, она обратилась ко мне и я почувствовала в ее голосе волнение:
«Милая? Что такое?»
… и я рассказала ей обо всем. Вот так села перед ней, зарыдала и вывалила все, как было, в мельчайших подробностях. Мама долго молчала, вся испуганная и побелевшая, гладила меня по руке, потом заплакала вместе со мной и сказала:
«Милая моя девочка, я понимаю, что тебе сейчас очень тяжело. Но лучше никуда не ходить, ничего не рассказывать. Ты же понимаешь… что может произойти, если ты скажешь как было все на самом деле? Ты знаешь, что Езуфова боится пол-Москвы. Он очень влиятельный человек. У него очень много денег, больше, чем у многих из нас, вместе взятых. Мы не сможем ему противостоять. Я дам тебе сейчас снотворное и ты пойдешь спать. А завтра мы поговорим еще – хорошо, дорогая?»
Поговорим еще, мама, конечно, поговорим. От наших разговоров мне через время станет легче. Это неизбежно. Но наши разговоры ничего не изменят. Честные люди так и будут ждать честности от других и это всегда будет их проблемой. Шоу будет продолжаться. И каждый в этом шоу будет играть отведенную ему роль.
Беседы о важном. Продолжение.
О маленькой женщине с большой душой
Я знаю людей, в которых заключена целая вселенная, необъятная. Но доставать ее оттуда не торопятся. Чтобы не сойти с ума. Патрик Зюскинд
С моей интервьюируемой мы встречаемся на улице. Ее зовут Адриана, и она больна редким генетическим заболеванием – ахондроплазией. Проще говоря, карликовостью. Она сидит передо мной в инвалидном кресле: маленькая, светловолосая, с ухоженным лицом, в очках из толстых стекол. Я захотела написать о ней, потому что прежде не видела таких искрящихся людей. Вот правда – она, словно светлячок, излучала тепло. Хотелось с ней сесть и говорить часами. Я звала Адриану в гости, но она не смогла прийти. Я живу на третьем этаже, и подняться на инвалидном кресле ко мне проблематично. Нет пандусов и лифта. У меня нет ощущения, что передо мной – инвалид. Меня не смущает ни широкое кресло, ни короткие конечности. Я просто не вижу этого. Я вижу человека, открытого для диалога.
О непохожести на других
Я чувствую себя с Адрианой на равных. Но все же задаю логичный вопрос:
«Ты помнишь, когда впервые осознала, что ты не похожа на других?»
«Мне было лет 5. Как-то мы играли в догонялки, все дети во дворе резко побежали, и я побежала за ними. И тут я остановилась и поняла, что не успеваю, не могу бежать также быстро. Большие мальчишки всегда хотели меня обидеть, толкнуть, сказать что-то дерзкое. Потом осознание моей непохожести только усиливалось. Когда к нам домой приходили друзья, родители предлагали поиграть в другой комнате. Они просили меня не выходить, пока гости не уйдут. Тогда я не понимала этих просьб. Потом я поняла, что они просто меня стеснялись».
«Родители поддерживали тебя?»
«Нет, папа и мама особо не занимались мной, они были заняты своими взаимоотношениями. Без конца скандалили. Только бабушка – мамина мама – меня ласкала и жалела. Обнимая меня, она всегда грустно вздыхала, смотрела на меня с нежностью. Потом долго переживала за мое будущее, огорчалась моим слезам, радовалась успехам. Она умерла в 84, когда я уже была взрослой. Она видела, что я работаю и могу себя обеспечивать. Думаю, когда она умирала, ее душа была спокойна за меня».
Адриана становится мрачной, в глазах появляется грусть.
«Расскажи о своих родителях, об отношениях в вашей семье. Ты говоришь дома без конца скандалили…»
«Ну, я пыталась проанализировать, почему папа стал пить. Думала, что его сломало. Мои родители встретились в деревне на Волге, под городом Чебоксары. Отец, молодой, широкоплечий парень, работал трактористом. У папы была своя корова, в деревне – это признак богатства. Бабушка маме говорила, что такому жениху отказывать нельзя. Мама послушалась: вышла замуж за папу. По любви или по расчету – не знаю. Но все было хорошо, родители жили счастливо, родили троих детей…»
Bu ve 399 TRY karşılığında 2 kitap daha