Kitabı oku: «Пятый лишний», sayfa 21
23
– Если так, то, конечно, это должна быть она. Это она во всём виновата, – да Винчи говорил уверенно, потому что верил в свои слова.
– Нет, это всё из-за наркотиков, – отрезала Кюри. – То есть из-за тебя. Если бы ты не подставил его, ничего бы не было.
– Если бы ты не… не убила его! – крикнула Кристи. – Это твоя вина!
– Нет, это из-за тебя, ты толкнула его к наркотикам, – сказала Кюри, смотря в глаза Эйнштейну. – Ты начала всё это.
– Я не убивала его, – Кристи вдруг сникла, словно не верила своим словам. – Это ты.
– Мы все виновны, – сказала Кюри, надеясь, что это тот ответ, который устроит Македонского. – Все трое.
– Верно, – кивнул Эйнштейн. – Хорошо, что хоть кто-то это признал. Но выбирать всё равно мне.
– Винов… – начал да Винчи, но Эйнштейн его перебил:
– Жаль, что патрон всего один.
Наступила тишина. Каждый хотел, чтобы выбрали соседа.
– Но в любом случае, выбор будет верный, – усмехнулся Эйнштейн. – Наконец-то этот момент настал.
Эйнштейн
Они убили человека, которым я мог бы стать.
И когда я это по-настоящему осознал, понял, что тоже не прочь.
Кого-нибудь убить.
Это не случайность, что именно я нашёл патрон. Пятый лишний здесь вовсе не он, хотя они и пытаются убедить меня в обратном. Пустая трата времени. Впервые в жизни я благодарен Петеньке. Именно назло ему я решил научиться стрелять.
Не случайность, что именно я могу решить кому жить, а кому нет. Это божественное провидение привело меня в Игру. Хоть те, кто убили меня, мертвы, я всё равно могу совершить возмездие. Не им – этому чёртову миру, в котором существуют такие люди, такие семьи и такие последствия для ни в чём не виноватых детей. Не им – чёртовой Вселенной. Кто-то теряет, кто-то находит. Кто-то рождается, кто-то умирает. Просто баланс, вот и всё. И если один из них здесь умрёт, умрёт, потому что именно я так решил, тогда и произойдёт рождение. Я наконец сделаю то, чего не удалось Петеньке. Чего не удавалось большинству людей. Я стану вершителем судеб. Выберу того, кто недостоин жить. А потом буду жить новой жизнь вместо него.
О, как они нервничают. Девки голосят и выставляют вперёд руки, сбежавший из психушки призывает всех успокоиться, и все они боятся. Меня ещё никто никогда не боялся. Мне это нравится.
Очень нравится.
Я по очереди навожу ружьё на каждого из них, и их лица вызывают у меня восторг. Наконец-то я чувствую себя достойным. Комната словно сжимается в размерах, виски зажаты в тисках, но всё это мелочи. Они что-то говорят про преступление, уголовную ответственность, жизнь в тюрьме, про грех и бога, про ад и человечность, про то, что так нельзя, немыслимо, про то, что я всё неправильно понял, про то, что я не смогу с этим жить, но тупые выблядки не понимают, что я не смогу жить без этого. Что я как раз всё понял правильно. Что меня поэтому и выбрали.
Палец лежит на спусковом крючке. Хотя я сказал им заткнуться, они просто физически не могут этого сделать. Они убеждают меня, что есть другой выход. Не пошли бы вы на хер? Мне не нужен другой выход. Меня более чем устраивает этот. Я шёл к нему всю свою грёбаную жизнь, и я не упущу свой шанс.
Считайте до пяти, ребятки, и мы узнаем, кто здесь лишний.
24
– Сегодня важный день, – сказал Эйнштейн, зная, что они не поймут. Просто потому что они – не он. Македонский понимал.
Он навёл ружьё на самую слабую из них. Будет ли приятно убить слабого?
– Боже. – Кристи застыла от ужаса.
– Говорят, ты заварила всю эту кашу, – Эйнштейн наслаждался ужасом в её глазах.
– Я не хотела, – прошептала Кристи.
– Ты, видимо, тоже не хотел, – ружьё переместилось в сторону да Винчи. Голова болела всё сильнее, Эйнштейну хотелось поскорее со всем покончить и выбраться на свежий воздух.
– А она хотела, – посмотрел да Винчи на Кюри. Та отвернулась. – По ней же всё видно, и убила она, она, она!
Ружьё метнулось к Кюри. Рыжая молчала, потому что сил говорить уже не было. Слабость окутала её, тянула к полу, и все силы Кюри тратила на то, чтобы стоять на ногах. В Игре не будет победителей, победят либо все, либо никто, вяло подумала она. Так сказали им в самом начале. В том фургончике. Их предупредили.
В Игре не будет победителей.
Их просто водят за нос.
Кристи сглотнула. Она сама с удовольствием снесла бы ей башку за то, что та сделала с Костей. Но что-то не давало ей покоя. Не то, что вот-вот произойдёт – Эйнштейн, кажется, сделал свой выбор, – но что-то в его словах. Что же он сказал?
Сегодня важный день, зазвучал в её голове голос. Постарайся-ка хорошенько. Утром это было похоже на подбодряющий минет перед важной встречей, но теперь слова приобрели иной смысл. Сегодня важный день.
Дополнительный, мать его, смысл.
Голова болит не у неё одной. Дело не в недостатке воздуха.
Спасибо, что рассказала всё так подробно. Я знаю, тебе было нелегко.
Насилие. Контроль. Ритуал. Подсвечники. Вечернее «Поле чудес».
Аносмия. Четыре газовые конфорки. Неведение. Взмах спичкой.
Пахучие вещества добавляют к газу, чтобы опознать его утечку.
Чистый газ – без цвета и без запаха.
Тебе крайне повезло, что у него была аносмия, не пришлось заморачиваться поисками.
– Господи, – сказала Кристи.
Их всех обманули.
– Уж тебе ли переживать? – отозвался да Винчи, уверенный, что это реакция Кристи на скорую смерть Кюри.
Милая Агата, трахать тебя вчера вечером было особенно восхитительно.
Ты, наверное, решила, что причиной моего небывалого возбуждения было твоё костлявое тело или апатичное лицо, и это почти правда. С тем лишь нюансом, что я предвкушал завтрашний день, твой побег в ловушку и мучительное непонимание и разочарование при попытке из неё вырваться. Я кончил, когда представил твоё лицо, едва ты выйдешь за дверь квартиры: лицо, наивно полагающее, что ты на свободе, что ты смогла меня обмануть. И второй раз – когда представил, как твоё тщедушное тельце разлетается на кусочки. Заслуженный финал за твою бесполезность и вероломство. Я же не идиот. Ты должна была понять. Впрочем, это уже не важно.
О, это был особенный вечер. Спасибо тебе за него.
И за последнее маленькое унижение перед выходом.
Эйнштейн смотрел на Кюри, сжимая приклад.
Убила она, она, она! – звучал срывающийся на фальцет голос да Винчи.
– Но она не била мне морду, – сказал Эйнштейн, наводя ружьё на да Винчи.
Как же хочется спать, подумала Кюри, смотря, как палец Эйнштейна словно в замедленной съёмке тянется к спусковому крючку.
– Нет, подожди! – крикнула Кристи, выставляя вперёд руки, но было уже поздно.
Эйнштейн самодовольно спустил курок, и всё поглотила огненная буря.
Македонский
Проявите смелость и свершите правосудие – вот что толкало его кровь по венам. О, он его свершил. Только не совсем так, как думал. Но это ничего.
Выиграет только один – вот что билось в его пульсе. Но выиграть в какую-то там долбанную Игру, устроенную психопатами вроде нас, не значит выжить.
По крайней мере, перед смертью он почувствовал что-то новое. Возможно, это было само яркое впечатление за всю его жизнь. За него он её и отдал.
Мой напарник в восторге. По мне так он чистейший психопат, и в какой-то мере я даже сочувствую его игрушкам, но не настолько, чтобы это помогло кому-то избежать участия в Игре. Он устроил целое представление, благо возможности у него были. Он важная фигура. Без него всё было бы по-другому. А может, и вовсе бы не было.
Но мы ещё не закончили.
Клео
Любить его было тяжело. Нет, без преувеличений. Думаю, у него было что-то вроде биполярного расстройства или чего похуже, например раздвоения личности, хотя мы никогда это не обсуждали. Он пытался это скрывать, и перемены в настроении не были такими уж радикальными, но со временем я поняла, что это не просто сложный характер.
Вряд ли он помнит момент нашей встречи. По крайней мере, таким, каким он был в реальности. Насколько я поняла, у него был какой-то пунктик по поводу внешности – видимо, издержки копания в древних египтологических дебрях. Так что моя внешность в его глазах была иной, чем на самом деле. Помню, он упорно не узнавал меня, с длинными светло-каштановыми волосами, на фотографиях. Не мог соединить мой реальный образ с тем, что подстроился под его желания у него в голове. Уверена, он понятия не имеет, как я выгляжу на самом деле. Для него это уже непроглядная туманность. Есть в этом что-то сюрреалистичное.
Не скажу, что меня так уж привлекает искусство, но выкинуть абонемент на цикл лекций, подаренный подругой, у меня рука не поднялась. Так я и оказалась там, слушая про чуждую мне страну, заодно узнавая про специфичные методы контрацепции древних египтянок. Он смешно изображал рукой крокодила, чтобы взбодрить слегка заскучавшую аудиторию. Не знаю, чем он мне понравился. Но когда он поставил учебный фильм и сел неподалёку от меня, я почувствовала, что это не просто занудный научный сотрудник. Я не верю в ауру, но что-то в этом роде всё же существует: не знаю как, но я разглядела в его скромной научной натуре пылкое сердце и вселенную таящихся опасностей. И не ошиблась. Может, ошиблась потом, и не раз, но не в тот момент, когда решила купить билеты ещё на несколько его лекций. Всё, что случилось потом, на моей совести, потому что я прекрасно отдавала себе отчёт в происходящем. Не скрою, меня влекла эта скрытая сила, загадка, даже опасность. Обычно я тихая, почти невидимая. Но мне захотелось стать той, кто счистит с него шелуху и явит миру драгоценный камень. Ха! Когда я вычислила закономерность его храпа, стало понятно, что, может, это и не шелуха вовсе…
Встречаться мы стали довольно быстро. У него была отличная квартира в центре города, недалеко от музея, где он работал. И недалеко от парочки мест, славившихся (среди своих, конечно) возможностью достать наркотики. О, он не употреблял, боже упаси. Он был выше, гораздо выше этого. Но ему нравилась эта среда, он был в ней как рыба в воде, хотя, конечно, это я узнала гораздо позже. Я переехала к нему, сдав в аренду свою однушку на севере, и вот тогда началось самое интересное. Может, если бы я перестала ходить на его лекции, я бы ничего не поняла. Но я не перестала. Не могла. Честно говоря, я стала слегка одержимой. Он не был таким уж красавцем, но что-то в нём меня беспрестанно манило, манило, манило к нему, словно я стою на краю доски над пропастью, но не могу перестать проверять: долго ли я смогу так балансировать? Можно было бы решить, что это просто «рабочее» поведение, потому что, приходя домой и видя меня в домашней обстановке, он становился другим и буквально набрасывался на свою Клеопатру, и это был лучший момент дня. Но я следила за ним, хоть и понимала, что это глупо и вряд ли приведёт к чему-то хорошему. Мне удалось увидеть его не только на лекциях, но и в коридорах, даже в столовой. То, как он общался с коллегами, вогнало меня в ступор. То, как он общался со студентами и посетителями тоже. Это было не просто другое поведение – это был другой человек. Иногда на работе случался завал, и тогда Лео приходил домой поздно, скромно ужинал и ложился спать, даже не прикоснувшись ко мне, словно боялся сделать что-то не то. Вот тогда-то приходил не Лео. И этот не-Лео храпел. Только он. Невероятное везение: до беспамятства влюбиться в одного человека, а потом обнаружить, что их на самом деле двое. Я перестала ходить на лекции. Хотела видеть только своего Лео. Того, алмаз которого я хотела явить миру. Но мир прекрасно знал о нём и без меня. Особенно тот мир, к которому я никогда не смогу принадлежать, даже если захочу. У меня просто неподходящая для этого натура. Момент, когда Лео признался мне, что «подрабатывает» наркодилером (так и сказал, засранец), не стал для меня откровением. Что бы он ни думал, я не такая уж тупая, и уж точно не слепая. Лео заявил, что не хочет иметь от меня секретов, но главным секретом он всё же не поделился. Постепенно это потеряло актуальность, потому что я научилась жить так, словно ничего особенного в нашей жизни и нет. Ни наркотиков, ни не-Лео, ни моей становящейся почти маниакальной одержимости. Нам было так хорошо вместе.
Лео и Клео.
Если была возможность, мы почти не вылезали из постели. Секс-марафон с Лео был самым захватывающим приключением, и особенно хорошо было, если он не омрачался наутро стыдливым, словно нашкодившим не-Лео, пытающимся найти свои трусы, прикрываясь одеялом. Тогда я просто шла, готовила завтрак и оставляла его на столе, а сама уходила в ванную до тех пор, пока не хлопнет входная дверь. Завтракать с ним вдвоём было невыносимо для нас обоих, словно мы какие-то виноватые незнакомые школьники, которых избивали ребята постарше и у которых никогда не было друзей. Лео был чёрной икрой, настоящей, изумительной, баснословно дорогой, которую хочется черпать ложками. Не-Лео был имитацией из водорослей. Меня тошнило от одного его вида. Слава богу, он ни разу не возникал во время наших постельных утех, иначе я бы просто не вынесла этого.
Кстати, насчёт постельных утех: само собой, бесконечно такой марафон продолжаться не мог, и, хотя методы контрацепции у нас были посовременнее, чем у пресловутых египтянок, в неконтролируемом пылу страсти произошло то, к чему мой обожаемый Лео был абсолютно не готов.
Я забеременела.
Лео с самого начала категорически настаивал на аборте, вдалбливал в меня эту мысль, словно я действительно сделаю то, что он хочет. Я ещё не решила, хочу ли оставить ребёнка, но его поступок всё изменил. Он лишал меня не только ребёнка. Он лишал меня права выбора. Я должна была решить сама. После всего, что вынесла, деля с ним жизнь, я заслужила хотя бы право выбора. Так я думала.
Лео думал иначе.
Но я знаю его лучше, чем другие. Их обоих. Даже того из них, которого никогда не любила. Он чем-то похож на меня: вроде бы серая мышка, хотя и умный, особенно в своей специализации, но не цепляющий взгляд, немножко пустое место, когда не проводит лекцию или не получает грант. Но это несправедливо – просто он уравновешивает Лео. Он тихий, скромный, скрупулёзный, чистоплотный. То же можно сказать и обо мне. Я уравновешивала Лео, и в итоге ему стало скучно. Ему не нужен был ребёнок. Ему нужен был пожар. Нужно было, чтобы мы сгорали заживо снова и снова, ходили по раскалённому лезвию ножа и всегда возвращались, но никогда не знали, повезёт ли нам в следующий раз.
Он никогда не говорил, что любит меня. Ничего подобного в ответ на мои многочисленные признания не было сказано хотя бы из приличия. Может, он считал, что мне это не нужно. Может, он просто меня не любил. Или боялся это признать. После того, что он сделал, это стало неважно. Он решил избавиться от меня как от ненужного мусора – это красноречивее всех признаний и не-признаний.
В его «бизнесе» несчастные случаи – не редкость. Но Лео ошибся: да, его боятся, и против его указаний вряд ли пойдут, но и подстраивать смерть своей беременной девушки, так полюбившейся его банде (я и правда старалась им понравиться), даже для них было чем-то запредельным. Лео хотел, чтобы я исчезла, и я исчезла, только не так, как он думал. Не знаю, кто был в том номере вместо меня, но всю жизнь буду благодарна людям, решившим спасти мне жизнь.
А потом я кое-кого встретила.
Он нашёл меня. Понял, что мне можно доверять. Рискнул рассказать мне всё. И вместо того чтобы пойти в полицию, я оказалась на пороге квартиры Лео.
Не-Лео хранил все свои научные материалы в папках разного цвета, каждая с наклейкой с темой, все расположены в специальных ящиках хронологически, не дай бог что-то перепутается. Я не слишком в них разбиралась, но я знала, какая из них относится к его докладу на ежегодных египтологических чтениях, которые проводятся в конце июня, как раз почти в его день рождения. Я знала, в каком ящике и в каком отделении она лежит. Я знала, за сколько не-Лео начинает готовиться к выступлению – он никогда не читал с бумажки, но и не дотрагивался до материалов слишком заранее, боясь что-то забыть до конференции. И я знала, что не-Лео, который не имеет ко мне отношения, тем не менее не сможет не прочувствовать вину, лежащую на своей более яркой половине. Я знала, что его тронет мой подарок. И что это чувство передастся Лео. Они оба посчитают, что это станет идеальным и символичным прощанием со мной. Не выбрасывать же, в самом деле.
Дубликат ключа от жилища Лео на всякий случай хранился у меня в квартире, и Лео о нём не знал. Попасть в его – нашу – квартиру было проще простого. Когда я стояла в спальне, где мы проводили большую часть времени, где мы были счастливы и где был зачат наш ребёнок, я не понимала. Не понимала, кто из нас призрак – я или эта спальня. Полагаю, теперь мы призраки друг для друга. И никогда больше не увидимся. Вот только преодолею желание заправить смятую постель (он спал в ней один или с какой-нибудь шлюхой своего клиента?), поглажу в последний раз бархатные чёрные шторы, из-за подшива которых я ругалась с продавцами, – Лео не любил яркий свет по утрам. Только положу свой подарок в нужное место, чтобы нужный человек нашёл его в нужное время. И навсегда исчезну.
Когда я стояла перед входной дверью, сделав всё, что нужно, я не могла поверить, что втянута во что-то подобное. Не могла поверить, что меня уговорили на что-то настолько мне несвойственное. Всё ещё не могла поверить, что я согласилась и даже сама продумала наживку.
Наверное, во мне проснулась не-Вера.
V
– Вера, правильно?
Она мотает головой. Больше нет никакой Веры. Вера исчезла. И нет никакой Клео. Всё это закончилось сегодня. То, что ей хватило смелости начать. Она просто встанет с этой широкой, сыроватой и почему-то невероятно притягательной скамьи, найдёт на это силы и оставит проклятого черноволосого и всех остальных позади.
Черноволосый, словно прочитав её мысли, усмехается. В ушах у неё почему-то шумит, а в горле ощущается странная горечь. Она успевает заметить, как черноволосый чересчур тщательно намывает стакан, из которого она пила, как зачем-то протирает тряпкой зажигалку и пачку сигарет, которые протягивал ей пять минут назад, как будто стирая с них свои отпечатки, успевает увидеть недобрый, лихорадочный блеск в его тёмных глазах и неподдельный интерес к тому, что вот-вот должно произойти, успевает понять, пожалеть, что ввязалась во всё это, что решила, будто она умнее всех, что не исчезла, оставив за собой пепелище, а зачем-то собралась воздавать кому-то по заслугам, кому-то, кто, конечно, выбрал себе в союзники не только её одну. Успевает поразиться собственному удовлетворению: дура, вот ты и получила то, что должна была. Никто бы тебя не отпустил, идиотка. Удовлетворение тоже горько и разливается по внутренностям, смешиваясь с ядом, разъедая её изнутри. Она успевает посмотреть на черноволосого в последний раз и почувствовать, как на лице растягивается гнусная улыбка: эй, парень, ты думаешь, от тебя тоже не избавятся? «Выиграет только один», амиго. И это наверняка будет Македонский. Хотя кто из вас кого хлеще – тот ещё вопрос.
А ещё был водитель, вспоминает она. Вы хорошо ему заплатили и не вызвали подозрений, не оставили никаких ниточек, ведущих к вам, но оставите ли вы его в живых? Или войдя во вкус, начнёте убивать всех, кто так или иначе связан с Игрой? Вы просто долбанные маньяки. А может, вы делаете именно то, что нужно.
Я не проиграла, думает она. Сделала, что хотела. Просто пришло время умереть. Ракурс смещается, и она в упор смотрит на отполированные ботинки черноволосого. Подниматься уже нет ни сил, ни смысла. Она не видит выжидающих, сощуренных глаз, следящих за ней сверху и прикидывающих, сколько ей ещё осталось и за сколько секунд её тело разъест соляная кислота в бочке за забегаловкой – очередной интересный эксперимент. Но успевает услышать спокойное, как бы само собой разумеющееся, не требующее ответа и отполированное не хуже ботинок:
– А я Артур.
