Kitabı oku: «Та, которой не было», sayfa 3

Отец

– Итак, Кэрри, как бы вы хотели продолжить свою историю сегодня?

– Я хотела бы поговорить о нашем возвращении из Германии в Украину и о моих первых воспоминаниях об отце.

– Хорошо. Что самое раннее вы помните о нем? И сколько лет вам тогда было?

– Думаю, что поскольку это было уже после возвращения из Германии, то мне было около пяти. Именно в этом возрасте меня отдали в детский сад. У меня есть два самых ярких воспоминания о нем из того времени, и именно в их контрастности и заключается конфликт.

– Что вы имеете в виду? Расскажите поподробнее.

– В первом случае я помню, как мы с мамой на улице. Зима и вокруг очень много снега. Отец возвращается с работы, и я радостно бегу ему навстречу. Все здорово, всем хорошо. Второй случай происходит гораздо позже, когда отцу дали квартиру, и мы решили съехать от бабушки с дедушкой и начать жить отдельно. Я помню, что мы стоим перед дверью в квартире маминых родителей, готовые выходить на улицу. Мы должны идти на новую квартиру, но я не хочу и активно протестую по этому поводу. Я хочу остаться здесь с бабушкой и дедушкой, не хочу идти с ним. За это отец дает мне пощечину. Он в ярости из-за непослушания. Кажется, никто не видел, что он сделал, поэтому никто не подходит меня защищать, а может, я просто не помню продолжения истории. Но мне все же потом пришлось идти с ним. Я его ненавижу. Не только в тот момент. Я очень хорошо помню, что тогда в детстве приступы ненависти по отношению к отцу были практически постоянный явлением, в подростковом возрасте это, кстати, тоже не изменилось. Даже сейчас это остается для меня загадкой.

– Что загадочного вы находите в этом?

– То, что это все время каждый раз как будто повторяло один и тот же сценарий. Стоило только матери оставить нас с отцом дома наедине, как обязательно находилась причина, из-за которой он приходил в бешенство. До драки не доходило, и он меня не бил, но он орал дико, как будто бешеный. При этом я помню то чувство ледяного спокойствия, в которое эти эпизоды его приступов погружали меня. В такие моменты я чувствовала, что смотрю на него свысока, так, должно быть, смотрят на разбушевавшегося глупого и капризного ребенка или на ничтожество, совершенно недостойное внимания, времени и траты энергии. У меня было чувство опьяняющей власти и осознания того, на какие кнопочки нужно надавить, чтобы заставить его орать еще громче, сходить с ума еще сильнее. При этом, мне не было страшно и было чувство, что меня там нет, нечто большее владело мной, а я будто смотрела телевизор. Мне хотелось над ним смеяться, потому что в такие моменты он действительно казался мне полнейшим ничтожеством. Мне казалось смешным то, что он совершенно не мог контролировать себя и действовать рационально, а просто орал как бешенное животное. Если в детстве мне был удивителен тот факт, что подобного рода эпизоды происходили постоянно, когда мы оставались вдвоем без матери. То теперь, когда я уже сама выросла, мне дополнительно непонятно, почему взрослый мужчина вообще мог так реагировать на слова ребенка.

– У меня сложилось впечатление, что у вас уже есть некоторые идеи на этот счет, Кэрри, это так?

– Да, доктор Роуз, если честно, то у меня действительно есть некоторые мысли по этому поводу.

– Можно вас попросить поделиться ими, и мы тогда вместе попробуем их проанализировать и интерпретировать?

– Из разговоров с матерью я знаю, что, в то время как он позволял себе бить меня, он все же никогда не дотрагивался до нее. И у меня такое чувство, что в те моменты, когда он орал на меня, он видел во мне равную, то есть сам чувствовал себя ребенком того же возраста, что и я. При этом мне известно, что его собственная мать была достаточно властной и категоричной особой. Я ее видела всего пару раз в жизни, первого даже не помню, а от второго у меня остались далеко не самые радужные воспоминания. Она как раз и раздавала ему пощечины направо и налево по любому поводу в воспитательных целях. Так как я не молчала ему и могла поспорить, в то время как моя мать никогда не ставила под сомнение его первенство в семье, он, возможно, видел во мне что-то общее с его матерью. Поэтому когда, даже во времена детского сада и начальной школы, я с ним начинала спорить, он бессознательно проецировал на меня образ своей матери. А те переживания, когда мне казалось, что мной что-то овладевает, чувство власти, превосходства, ледяного спокойствия и полнейшего контроля, возможно, действительно были не моими, а погружались в меня с его стороны. Я же была ребенком, и, думаю, мне просто легко было отловить эмоциональную атмосферу и вжиться в роль, которую мне отводили. Как вы считаете, доктор?

– Чтобы сказать свое мнение, мне для начала хотелось бы все подытожить. Я передам то, как поняла вас своими словами, а вы, Кэрри, подтвердите или дополните картину, хорошо?

– Да, доктор Роуз, хорошо.

– Итак, насколько я поняла, вы считаете, что вы напоминали некоторыми чертами своего характера отцу его мать. Каким-то образом он воспринимал ваше поведение так, будто вы ставили под сомнение его первенство в семье и авторитет. Это вызывало у него чувство агрессии и как следствие желание утвердиться. При этом запускался один и тот же сценарий, когда он видел в вас свою мать, проецировал на вас ожидания, как бы она себя повела в таком случае с ним, вы включались в игру и вели себя соответственно его ожиданиям. Я правильно изложила ситуацию?

– Да.

– Тогда думаю, что ваше объяснение вполне правдоподобно. Но что оно нам дает? Как это вписывается в вашу историю и сказывается на том образе, какой вы себя сейчас видите или хотели бы видеть в будущем?

– Это очень важный вопрос для меня, доктор. Дело в том, что несколько лет назад, когда я только начинала разбираться со своими психологическими проблемами и читать соответствующую литературу первая работа с этими воспоминаниями приносила мне огромные проблемы. Мне казалось, что со мной что-то не так, что, возможно, это я какая-то бракованная и неправильная, раз, стоило только моему остаться со мной наедине, как он сразу же выходил из себя и орал на меня. Мне казалось, что причина его агрессии во мне, что это моя вина.

– Теперь понятно. Кэрри, я согласна, это очень тяжелое переживание. К сожалению, действительно, так чаще всего и происходит с детьми. Если им не объяснять, они начинают верить, что причина всего происходящего кроется в них. А как теперь вы смотрите на ситуацию?

– Что я не была причиной этих вспышек гнева и ярости, я просто была зеркалом. Наверное, было бы лучше не включаться в игру, но я не знаю, возможно ли такое, может ли, ребенок, каким-то образом отстраниться или экранироваться от этого в лет 6 или 7.

– Не думаю, Кэрри. Мы постоянно включаемся в подобного рода игры, и это происходит даже с самыми опытными из нас, с профессионалами, вроде психотерапевтов и психиатров, которые консультируют десятки лет. Более того этот вопрос предполагает, что ваше включение в эту игру было чем-то нежелательным. Безусловно, испытывать на себе чью-то агрессию это очень травматичный опыт, особенно, для ребенка и особенно, если агрессию проявляет родитель. Но давайте теперь посмотрим на это несколько глубже, мы же не знаем, от чего он вас уберег. Как вам кажется, что хорошего могло быть в этих эпизодах?

– Знаете, доктор Роуз, у меня из головы не выходит то чувство ледяного спокойствия, превосходства, власти, контроля над ситуацией, которые тогда овладевали мной. Если так подумать, то ведь само по себе, это очень хорошее состояние, стабильное, как раз такое, которого мне не хватает сейчас. Я не говорю о том превосходстве, когда один человек сознательно показывает другому, что он выше его и тем самым пытается унизить. Это скорее безотносительное к другим чувство, когда есть глубокое осознание собственной целостности и ценности. Так должно быть чувствует себя мастер, который закончил грандиозный труд, и этот труд был признан и высоко оценен обществом. Такой мастер может гордиться своим мастерством и достижением, но весь фокус здесь на его труде, а не на том, что есть еще где-то какие-то менее удачливые или талантливые коллеги.

– Я понимаю вас, Кэрри. Получается, что эти эпизоды позволили вам познакомиться c таким интересным внутренним состоянием целостности и собственной ценности, которые вам и сейчас хотелось больше испытывать в жизни?

– Да, именно так.

– Есть что-то еще полезное в этом опыте?

– Ну, если честно, мне приятно от мысли, что уже в том возрасте во мне было что-то такое, нотка какой-то независимости, которая как будто бы угрожала авторитету отца и его месту в семье. Я говорю «как будто», потому что сейчас уже понимаю, что, если бы он чувствовал себя в достаточной степени уверенным, он бы на меня так не реагировал. Я не хочу заострять здесь внимание на том, что и как там у него все работало в голове, что он думал и чувствовал. Я хочу только разобраться с собой.

– Да, понимаю. Думаю, вы знаете, Кэрри, что в любом случае мы работаем сейчас не с вашим настоящим отцом, тем человеком, которым он был тогда или является сейчас, а с тем образом, который отложился в вашей памяти и видоизменился с учетом того опыта, который вы набрали в жизни.

– Это да, доктор Роуз. Да, теперь я это знаю.

– Поэтому у меня еще один вопрос к вам, Кэрри, в отношении этих эпизодов, чтобы уже окончательно разобраться с темой вины. Как вам кажется, могли ли по какой-то причине быть выгодны эти случаи вашему отцу?

– Не уверена, но может быть. Если предположить, как утверждает психология, что наша психика всегда стремиться к самоизлечению, то тогда должно было быть в этом-то что-то выгодное и для него.

– Да, я задала этот вопрос как раз из этих соображений. Что вы думаете?

– Думаю, что выгода могла быть в том, что таким образом он мог «проветривать» свои эмоции, срываясь на меня. Если бы он набирал где-то напряжение, но не мог с ним справиться, то в такие периоды его вспышки гнева были нужны, чтобы этот стресс разрядить. С учетом алкоголизма моего отца это очень вероятное объяснение. Не справляясь с эмоциями, он использовал либо алкоголь, либо ссоры со мной, может, что-нибудь еще, о чем я не знаю. Вообще, мне кажется, что он достаточно агрессивный человек, но никогда не знал, куда эту агрессию девать, как не набирать и что делать с ней, если уж накопилась.

– Понятно. Раз уж мы подошли к этому вопросу, могу я вас попросить охарактеризовать вашего отца только эпитетами, от 10 до 20 отдельных характеристик, чтобы я могла составить общее впечатление об этом человеке?

– Трудное задание, но я попытаюсь. Я думаю, что это достаточно умный человек, талантливый, гордый, неискренний и манипулятивный как с родными, так и с коллегами, артистичный, эмоциональный, эмпатичный, заботливый, любящий привлекать к себе внимание, старающийся угодить, поэтому способный много обещать, но не выполнять обещания в срок, агрессивный и импульсивный, обидчивый, категоричный, принципиальный, требовательный, перфекционист, нетолерантный к другим нациям, расам, сексуальным меньшинствам, обесценивающий и высмеивающий женский пол.

– Хорошо, а как вам кажется, есть ли какие-нибудь из этих качеств, которые присущи вам и, если да, то развиты ли они в той же мере или нет?

– Думаю, что большинство из них могу найти и у себя, – иронично ухмыляется она, – из-за успехов в учебе и всевозможных соревнованиях мне часто говорили о моем уме, хорошей памяти и способностях, например, к естественным наукам. В школе я обожала играть в театре и даже сама писала короткие сценки для выступлений в классе на уроке литературы, люблю свою работу на радио и публичные выступления с научными лекциями, так что думаю, меня тоже можно назвать артистичной и эмоциональной. От своего перфекционизма постоянно страдаю, импульсивность замечаю постоянно, иногда она очень выгодна, иногда нет. Обидчивость, тоже, к сожалению, есть, и мне она доставляет много неудобств. А вот свои принципиальность и категоричность люблю, потому что они помогают мне с самодисциплиной, доводить дела до конца и выстраивать границы. В отношении неискренности и манипулятивности я слишком часто от них страдала в детстве и знаю, какую сильную боль они могут приносить, поэтому стараюсь быть как можно более искренней с людьми, не только с близкими, но и коллегами. Так что в этом смысле, мне кажется, что я действую от противного – помню, как бывает паршиво, когда тебя обманывают и стараюсь не поступать так с другими. В отношении нетолерантности то же самое. Как только вспоминаю отцовские фразочки и шутки на тему сексуальности или других народов, меня начинает тошнить, я как будто задыхаюсь. Сейчас я полностью отрезала этого человека от себя из-за его негативного отношения к политике, экономике, соседям, самым разным людям. Чувство, будто он плавает в своем полном вечного недовольства мире, и у меня нет ни терпения, ни желания все это выслушивать. Я пыталась наладить отношения и не раз, но мне это выходило боком, так что теперь я просто оставила его в покое. И решила с болью в отношении его работать только со своей стороны.

– Я понимаю, Кэрри. Возвращаясь к вопросу о боли, в самом начале работы над этой темой, вы сказали, что у вас есть два ранних воспоминания об отце, и то, что они такие разные, представляет для вас проблему. Как бы вы могли описать, в чем именно заключается проблема?

– Понимаете, в чем дело, доктор Роуз, мой отец в отличие от мамы гораздо более эмоциональный, теплый, он действительно может проявлять заботу, но и в то же время это непостоянно, нестабильно, не понятно, что может измениться и выбесить его. Я воспринимала это как предательство, а еще то, что такому человеку нельзя доверять, потому что не знаешь, что от него ждать. Либо, чтобы получить от тебя что-то, он приврет, приукрасит свою драму, либо у него внезапно случится вспышка гнева. С возрастом он, кстати, стал спокойнее, но вот манипулировать и искривлять реальность в свою пользу, он не перестал.

– По вашим словам, Кэрри, образ вашей матери вырисовывается как стабильно холодный, а поведение отца напоминает качели – либо выраженно теплое, либо выраженно негативное. Похоже? Перекликается с вашими переживаниями?

– Да, доктор, перекликается. Говоря о матери, о связи с ней тогда в детстве, я бы выбрала слова «далеко» и «холодно», а об отце «непостоянно», «тепло» и «агрессия».

– Хорошо, понятно. А что вы имели в виду, когда говорили, что он с возрастом стал спокойнее, но манипулировать не перестал? И могли бы, если можно привести пример из реальной жизни? Может, случай, который произошел относительно недавно?

– Да, был недавно такой случай. У меня теперь достаточно хорошие и прочные взаимоотношения с матерью, и мы регулярно общаемся. Была какая-то история, которой я с ней поделилась, но о чем она конкретно уже сейчас не помню, по-моему, это было на тему одного из самых последних рассказов, который я написала. Хорошо, помню, что в одном из разговоров с ней перед тем случаем с отцом она упомянула, что обсуждала этот рассказ с ним. Как-то после этого я хотела ей позвонить, но оказалось, что она спала и не могла со мной поговорить, вместо нее ответил отец, и тогда я решила, что раз выпала такая возможность, то спрошу еще дополнительно его мнение по поводу сюжета и стиля рассказа. Я спросила у него, что он думает, мотивируя тем, что он уже слышал о рассказе от матери. На что он удивленно ответил мне, что об этом ничего не знает. Мне было безумно неприятно с ним тогда разговаривать. Я почувствовала себя обманутой, что мной опять манипулируют, и у меня пропало всякое желание с ним общаться. Я чувствовала, что не могу ему доверять и продолжать разговор после его откровенно шитой белыми нитками лжи не могла. Я так напрямую ему об этом и сказала. На что он холодно и обиженно заметил, что, конечно же, если в случае недоверия продолжать общение нет смысла.

– И как вы могли бы объяснить то, что произошло?

– Я уверена, что мать разговаривала с отцом на тему того моего рассказа, более того, я и потом переспрашивала у нее, чтобы удостовериться, что поняла правильно и не накручиваю себя. Поэтому вероятность того, что он не знал или забыл я исключаю. Я думаю, что он приревновал и обиделся, что я поддерживаю отношения с матерью, но не с ним. У него есть любимая фраза, которую я ненавижу, что-то вроде «Ласковый теленок от двух маток пьет». Это его стиль общения с людьми, которые ему нужны или с начальством. Эту же стратегию он и пытался привить мне. Не имеется в виду ласковый искренне теленок, а тот который ластиться, ради возможности кормиться от двух матерей, вроде как на двух стульях сидеть. Это по принципу управления людьми, как советовал Дейл Карнеги, чтобы постоянно улыбаться, говорить то, что люди хотят слышать, преувеличивать их ценность, но на самом деле за их спиной и в грош их не ставить. Сколько раз я видела эту его тактику в действии, как он расплывался перед своими начальниками или нужными людьми, как улыбался им и обещал что-то сделать, но чуть что они за порог, так сразу поливал их грязью. А когда обещания не выполнял в срок, требовал от моей матери, чтобы на их телефонные звонки отвечала она вместо него и врала, что он либо болеет, либо его нет. Мне всегда казалось, что он использовал ее в качестве бесплатного личного ассистента или секретаря. Вот еще одна его любимая фразочка, которой он так любил кормить меня и мать, «Сделай, пожалуйста, не в службу, а в дружбу». Так что да, я столько раз видела с его стороны лицемерие, что больше не хочу ставить себя под удар.

– И если сейчас подвести итоги, то как бы вы охарактеризовали причины, которые заставили его вам солгать?

– Он хотел показать мне в насколько невыгодном положении находится, что с ним никто не общается, ни я, ни мать, и именно поэтому не знает ничего о рассказе, который я написала. После того разговора с ним я переговорила на эту тему с мамой и спросила о том, насколько его круг общения широкий. Дело в том, что он однозначно мне сказал, что у него всего пара людей, с кем вообще можно поговорить, что он практически в социальном вакууме, на пенсии, больше нет профессиональных контактов, ни интересных собеседников из знакомых или соседей. Когда я передала его слова матери, она сказала, что это не правда, и ситуация гораздо лучше, чем звучит в его представлении, что у него достаточно широкий круг общения, сравнимый с ее кругом. И я склонна верить именно маме, потому что из общения с отцом даже если отбросить эмоциональную сторону вопроса, он всякий раз показывает свое недовольство либо политиками, либо экономикой страны. Он вечно жалуется на что-то или кого-то. Опять вышло не краткое заключение, а длинный рассказ, доктор Роуз, – слегка виновато улыбается она, осознавая, насколько глубоко включается в переживания, и как сильно они ее захватывают. – Но если все же постараться сократить, то думаю, что он сознательно надевает на себя образ жертвы, потому что это его привычная стратегия выживания. Нужно показать себя слабым теленком, чтобы аж две коровы захотели тебя накормить. Только я так не хочу.

– Кэрри, что самое неприятное для вас в этом опыте?

– А можно, прежде чем ответить, рассказать вам один случай, который может служить очень хорошей иллюстрацией для ответа?

– Да, конечно. Что это был за случай?

– Мне, наверное, тогда было лет тринадцать или четырнадцать, а может, чуть меньше, не помню. Мать оставила дома присматривать за отцом. Он в очередной раз пытался выйти из запоя и для этого ему необходимо было продержаться без выпивки хоть какое-то время. И именно с этой целью меня оставили дома, чтобы смотреть, чтобы он не напился опять. Я помню, как он попросил меня почистить ему брюки какой-то жидкостью, которую приготовил из одеколона и показывал, как правильно это делать с помощью зубной щетки. А когда я закончила, он сказал, что сам выльет в унитаз эту жидкость из блюдца, в которой она была. Он пошел в туалет, а мне по какой-то причине нужно было пойти в кухню, которая была дальше по коридору. По дороге туда я проходила мимо туалета и случайно увидела в пространстве между дверью и проемом, как, задрав голову, он пил эту грязную жидкость из блюдца. Он-таки нашел способ опохмелиться, при этом обманув меня. Знаете, доктор, я думаю, что не боль делает человека слабым или жалким, не она превращает его в тварь или ничтожество, а то, что в момент боли такой человек выберет свою слабость. Он замкнется на нее, и в этом мире для двоих не будет не для кого другого места, кроме зависимости и зависимого. Моя мать спасала его, потому что считала, что нам вдвоем без тех денег, которые он мог бы зарабатывать не прожить, но я никогда не хотела его спасать, а, наоборот, хотела избавиться. А теперь, если вернуться к вашему вопросу, доктор Роуз, что было самое неприятное в том и этом эпизодах для меня, то – это неискренность. Мне в целом противна ложь, потому что она подрывает доверие. Если говорить о профессиональной сфере, то с таким деловым партнером далеко не уйдешь. Каким бы ни был талантливым и умным коллега, если его словам доверять нельзя, если он в любой момент может исчезнуть, то сами понимаете, как можно потом отчитываться перед инвесторами и клиентами или продолжать работать над проектом. В таком случае страдают все, и рабочая нагрузка неравномерно распределяется между людьми, работающими над одним проектом. Но в профессиональной сфере можно найти другого специалиста, забыть о том, на кого нельзя положиться, выкинуть из головы и идти дальше. А что говорить о семье? Что стоят слова человека, которому если вдруг захочется опохмелиться, то он продаст родную мать за блюдце вонючего одеколона со следами дорожной пыли с собственных брюк? Мелочь ли это? Пока он пил, он бросал и меня, и мать, он просто уходил из семьи. Однажды, когда мне было 7 лет, он просто не забрал меня из школы. И, когда стало уже совсем темно, и в школе не осталось других детей, меня домой пришлось вести школьной медсестре, которая была женой нашего директора. Отец мог запросто исчезнуть на несколько дней и пить у себя в подвале, в котором проводил занятия с парнями-подростками и учил их, как строить модели самолетов и планеров. Пока я была маленькой, я свято верила в то, что по словам матери у «нашего отца» одна-единственная проблема – это его хронический алкоголизм, его зависимость. Но потом, когда он излечился и перестал пить, он не перестал орать и бить меня. Да, он стал стабильно зарабатывать и приносить деньги в дом, но почему-то его злоба по отношению ко мне так и осталась там, где и была. Она не исчезла вместе с пьянством. Более того, удары стали тяжелее, а злобы и яда в словах стало еще больше, как будто… – она замолкла на полуслове, задумавшись.

– Как будто? – произнесла я, показав, что продолжаю внимательно слушать.

– А может и не излечился он вовсе? Просто то, что вызывало алкогольную зависимость приняло какую-то другую форму? Ну да, не мне с этим разбираться, мне нужно разобраться со своей жизнью. После того, как стадия пьянства закончилась, его приступы злобы в отношении меня стали серьезнее, как будто, когда я была ребенком, я была маленькой проблемой, но теперь я становилась взрослее, и таким образом, и проблема росла.

– В чем, вам кажется, могла заключаться проблема для него?

– В том, что я была угрозой его авторитету. С одной стороны, на людях он вроде как гордился моими оценками, достижениями, сертификатами и победами на олимпиадах и конкурсах, но с другой стороны, он как-то наорал на меня, когда я показала, что знакома с историей религии лучше него. Он орал, что у меня дерьмовое образование на фоне того, какое получил он. Такое впечатление, как будто это было состязание за звание самого умного, самого признанного, самого талантливого и успешного в профессиональном плане. Это, кстати, я тоже расцениваю, как предательство, он воспитывал меня с любовью к знаниям и учебе, а как только у меня начало это получаться, и учитель стал превосходить ученика, так сразу ученик стал омерзителен учителю, стал для него чужим, и тот решил от него отказаться. Мой отец очень любит детей, очень любит, чтобы ему смотрели в рот и верили на слово, а я перестала это делать. Вот и последовало наказание. И мне кажется, если бы я была парнем, он тогда бы мог надеяться на то, что я пойду по его стопам и как бы стану его наследником, а вот девчонке он этого простить не мог.

– Мне кажется, это достаточно сложный и запутанный вопрос, Кэрри. Давайте, попытаемся сейчас выделить самую раннюю болезненную точку, проанализировать ее, а потом двигаться дальше во времени. Если вернуться к тому, с чего вы начали, – с самых первых ваших воспоминаний об отце, и пока не брать во внимание гендерные роли и ваше взросление, есть ли что-то в непостоянном отношении вашего отца к вам, на что бы вы еще хотели обратить внимание?

– Наверное, уже нет. В тех воспоминаниях мне было важно найти для себя объяснение, почему он наедине со мной так часто срывался и орал, откуда брались те самые приступы ярости, но теперь я думаю, что этот вопрос проработан.

– Хорошо. А если я вас сейчас попрошу это закрепить и кратко сформулировать, как бы это прозвучало? Какое значение для вашей жизни сейчас имеет тот прошлый опыт?

– Я думаю, взрывы агрессии отца в отношении меня в то время объясняются тем, что я напоминала ему его мать своим независимым и свободолюбивым характером. Боясь потерять авторитет, он и срывался на меня, но во время этих порывов передавал мне то чувство, которое, как ему казалось, испытывала при общении с ним она – стабильной холодной уравновешенности, самодостаточности, уверенности в себе, спокойствия и ясности ума. Это чувство мне по душе и сейчас мне его очень не хватает в жизни. Я забыла о нем совершенно, так как пыталась либо вообще не думать об отце, либо видела в ссорах с ним свою вину, но теперь оно вернулось, и я очень надеюсь взрастить его в себе еще больше. Думаю, что самое важное в нашей с вами работе над этим эпизодом, то, что я поняла, что это чувство может существовать отдельно от ссор и выяснений отношений, что им как плащом, можно пользоваться тогда, когда это необходимо.

– Это очень хороший вывод. Мне нравится, как вы его сформулировали, Кэрри. Есть ли еще что-то, что вы могли бы добавить по поводу этого эпизода?

– Да, сейчас мы разобрали чувство, которое мне удалось вспомнить достаточно отчетливо. Но, мне кажется, должно быть что-то еще, из-за чего при общении со мной у отца включалась такая реакция, и я могла напоминать ему его мать. Конечно, это могло бы быть и что-то сугубо его личное, но если бы в моем характере не было совсем ничего схожего, хоть приблизительно, то и ссор бы не было. У меня есть только смутные представления, что это может быть некое сочетание независимости, самодостаточности, какого-то упрямства не подчиняться и не сдаваться. Как вы считаете, доктор Роуз?

– Кэрри, а что, если все гораздо проще? Если воспользоваться бритвой Оккама, то, то чувство, которые вы испытывали во время ссор с вашим отцом, это тот фрагмент вашей личности, который также видел в своей матери и ваш отец. А вы испытывали чувство, которое только что описали мне, именно по той причине, что могли, что у вас обеих эти фрагменты похожи. Это также и было причиной, которая включала приступы агрессии отца, и если ей, как матери, он свою злость показывать, возможно, не мог, то вам, как ребенку, он ее показывать не боялся. Чтобы было еще понятнее, можно представить себе это так. В вас от рождения это чувство было заложено в виде некоторого семени, маленького зародыша, у вашей бабки, матери отца, оно в силу ее опыта уже сформировалось в полноценное дерево. Ощутив ваш потенциал, это семя, ваш отец таким образом через конфликты с вами помог этому семени раскрыться и прорасти.

– Теперь понятно, доктор. Да, эта аналогия с семенем и деревом все ставит на свои места.

– Хорошо. Но думаю, вы догадываетесь, Кэрри, что теперь от вашей личной работы над собой зависит насколько это дерево будет продолжать расти и какую площадь в вашем саду оно сможет занять.

– Да, я это понимаю.

– Отлично. Тогда если вы готовы, мы могли бы перейти к следующей знаковой точке в вашей истории и ваших взаимоотношениях с отцом. Вы согласны?

– Да. То, о чем мы говорили только что, я бы отнесла к возрасту 5-7 лет. А следующий момент, о котором мне хотелось бы поговорить, это, наверное, та самая ненавистная фраза отца «Ласковый теленок двух маток сосет».

– Хорошо. Давайте поговорим об этом. Что самое неприятное в этой фразе?

– Она вызывает у меня чувство глубочайшего отвращения.

– С чем это связано? Как вы ее интерпретируете?

– Для меня она про лицемерие, про кого-то, кто хочет подлизаться, чтобы нажиться на обмане добродушных и наивных коров. Не знаю, должно быть, я сама воспринимаю себя, как такая корова, которая, развесив уши, может не разглядеть в словах человека подвоха. Но дело не только в этом. Ведь это сейчас я уже взрослая и могу считаться «коровой», от которой можно хоть что-то взять, а тогда, когда слышала эту фразу, была ребенком и точно не чувствовала себя теленком. Просто я помню много случаев из детства, когда видела, как мой отец разговаривает с чужими людьми, от воспитательниц в моем детском саду до своих коллег. Я видела его неискреннюю улыбку, и как он расшаркивается перед посторонними. И чем старше я становилась, тем больше отвращения у меня вызывало это его поведение, потому что мне казалось, что он перед ними здорово унижается, что такой стиль общения совершенно не соответствует тому образу, который он пытался транслировать мне – сильного, умного, независимого и самодостаточного человека. Ведь есть же разница между вежливостью и приторным подхалимством. Может, во мне говорило еще и негодование – ведь на меня он позволял себе орать и бить меня себе позволял, но перед любой соседкой со средним образованием, он так и расплывался в улыбках и комплиментах. И я не пытаюсь сейчас классифицировать или сравнивать людей по уровням их образования, тут важно то, что таким стилем поведения в моих глазах он транслировал свою незащищенность и желание задобрить людей, он хотел выглядеть в их глазах тем самым бедным несчастным ласковым теленком, чтобы они сами захотели его покормить. Но только, думаю, что такая стратегия обычно в жизни приводит к обратному результату. Она свидетельствует о том, что у человека нет стрежня, и он готов стелиться перед другими. А люди, мне кажется, таких не уважают, кто повежливее и пообразованней, мимо пройдет, чтобы вообще не связываться, а кто пройдется и по самому человеку, раз уж он сам постелил. Как-то так получается, опять очень много всего и очень сумбурно.