Kitabı oku: «Созданы для любви», sayfa 3

– Мы смогли примириться с ее болезнью, – сказала Хейзел. Она утащила эту фразу из хосписовского памфлета под названием «Как примириться с болезнью». Ни разу не открытый, он провалялся на журнальном столике пару недель и наконец оказался в мусорной корзине, после того как мучавшаяся похмельем мама отбила горлышко бутылки «Эншур»¹ ребром ладони и забрызгала все вокруг.

– Что мне надеть?

– Я пришлю что-нибудь, – сказал Байрон. – Будь готова к восьми.

В трубке послышались гудки. Хейзел решила позвонить в библиотеку и узнать, сколько у нее накопилось штрафов – сумма всегда была внушительной. Она не собиралась их оплачивать, ей просто хотелось куда-нибудь позвонить, раз уж телефон заработал.

Он прислал ей элегантный серый костюм и туфли – из того же материала, который носили его сотрудники и он сам. Наряд был одновременно чувственным и андрогинным, он облегал ее небольшую грудь и менял ее форму, так что она казалась плоской, даже впалой – две маленькие полости. Туфли были удобными настолько, что казалось, будто у тебя вовсе нет ног – и от этого Хейзел стало неуютно. Надев их, она ходила медленно, с постоянным ощущением, что что-то делает не так.

«В них как будто ходишь и не ходишь одновременно! – хотела она сказать ему при встрече. – Лучшие туфли в моей жизни». Она выпила пару банок пива до того, как за ней приехала машина – она думала, что Байрон заберет ее сам, а потом они пойдут ужинать, и она быстро перебьет опьянение едой. Но в машине ее ждал только молчаливый водитель, который предложил ей подписать бумаги о том, что скрытых записывающих устройств и биологических образцов она с собой не везет. На экране в салоне крутилась нарезка избранных фрагментов из выступлений Байрона. Хейзел понажимала на все кнопки, пытаясь переключить канал, и в итоге случайно опустила перегородку.

– Не трогайте ничего, пожалуйста, – сказал, не оборачиваясь, водитель. Перегородка вернулась на место.

Когда они приехали в Центр, ее провели по лабиринту коридоров до комнаты, в которой освещение подстраивалось под настроение и где Байрон сидел в подвесном кресле, похожем на пустое яйцо от вылупившегося инопланетянина. У него на коленях лежало что-то вроде небольшого стеклянного экрана, на котором он что-то рассеянно печатал, посматривая на другой такой же экран, прикрепленный к креслу. На столе стояла большая плошка, и Хейзел шагнула к ней, надеясь, что там есть орешки или еще что-нибудь, но плошка была наполнена маленькими белыми камешками, которые обволакивало синее пламя. Ей очень хотелось в туалет.

Байрон улыбнулся и встал, когда Хейзел вошла в комнату.

«Так вот что ты чувствуешь, когда кто-то и правда рад тебя видеть!» – подумала Хейзел.

– Потрясающе выглядишь, – сказал он. – Тебе нравится костюм?

– Никогда ничего похожего не носила! – воскликнула Хейзел. – Мне теперь даже жаль, что моя кожа не сделана из этой ткани. И до чего же удобные туфли! Они буквально соблазнили мои ноги. С каждым шагом я все больше жду, что они начнут шептать мне пошлости по-французски.

Ответ Байрону понравился.

– Полностью поддерживаю. Кстати, как тебе дом?

Он улыбнулся выжидающе, предупреждая ответ. Хейзел поняла, что он хочет, чтобы она продолжила рассыпаться в восторгах. Если она и дальше будет восхищаться, то пройдет фейс-контроль.

– Я честно пытаюсь сдерживаться, – ответила она, – и не таращиться тут на все вокруг, потому что для меня и так уже много впечатлений. Если я начну смотреть по сторонам, то, наверное, взорвусь.

Она сглотнула и решилась пойти ва-банк:

– Я по тебе скучала.

Байрон побледнел, и Хейзел начала было грызть себя за то, что перешла черту. Помолчав немного, он произнес:

– Мне нужно кое-что тебе сказать.

Хейзел чувствовала, как краснеют ее щеки. Она позволила себе слишком много, слишком быстро. Или?

– Я чувствую то же, что и ты, Хейзел. Думаю, нам нужно обсудить наше будущее.

– Да, с удовольствием, – выдала Хейзел универсальную фразу, чтобы скрыть, как она паникует. О будущем? «Может, не будем о плохом?» – каждый раз говорил ее папа, когда она заводила разговор о своем будущем. Или своем прошлом, или настоящем. Что он сейчас имеет в виду?

– Мне немного неловко, – сказала Хейзел. – Я, наверное, переволновалась, столько впечатлений… Есть тут у тебя уборная?

Байрон подмигнул:

– Еще какая! Вот, Фиффани тебя проводит.

Он нажал какую-то кнопку на внутренней стороне скорлупы, и в комнате появилась сотрудница.

– У вас сейчас идет менструация? – спросила она Хейзел шепотом. – Не все уборные обустроены для этого.

– Вряд ли, – ответила Хейзел. Обычно она не обращала внимания на цикл: все ее трусы были в пятнах. Если кровь не лила ручьем, она выбирала позицию невмешательства. Ей казалось, что, если оказывать месячным холодный прием, они закончатся быстрее, чем если каждый месяц торжественно встречать их закупкой разнообразных гигиенических товаров.

Женщина приподняла бровь.

– Вам сюда.

– Тут есть какие-нибудь автоматы с едой или что-то в этом духе? – спросила Хейзел, надеясь, что ей что-нибудь перепадет бесплатно. Денег у нее не было, а кредитку она не взяла. Если технологический миллионер не может оплатить счет за ужин, то кто тогда может?

– Мы тут все на витаминках, – женщина потянулась к штанине и достала из складки, как фокусник, небольшой пакетик с таблетками. Хейзел моргнула и с надеждой спросила:

– Это наркотики?

– Искусственно сгенерированные водоросли, – поправила ее сотрудница. – Отдам-ка я вам второй пакетик. Поможет немного протрезветь.

– Отлично, – сказала Хейзел, но после этих слов решила, что пить таблетку не будет, только сделает вид. – Можно водички?

Сотрудница, придерживая ей дверь, закатила глаза.

– Они растворяются. Сублингвально.

И в ответ на пустой взгляд Хейзел закатила глаза снова.

– Под языком.

Хейзел шагнула в комнату. Внутри было темно хоть глаз выколи, но, как только закрылась дверь, луч света откуда-то с потолка осветил унитаз. Казалось, будто тот плывет в космическом пространстве. Прищурившись, Хейзел подошла, села на сидение и с удивлением поняла, что не слышит, как течет струйка; зато она услышала «вшух!», когда теплый воздух прошелся между ее ног, как только она закончила. Ее только что высушили на солнце. Свет потух, и другой луч осветил раковину в другом конце комнаты. Она встала, натянула штаны и попыталась нащупать в темноте кнопку смыва, но унитаз, кажется, исчез совсем.

– Вот это да, – сказала Хейзел вслух.

Буквально этим утром она размышляла, купить ли подержанный тостер в «Гудвилле» или устроить рейд по помойкам в надежде найти его там.

Когда Хейзел снова вернулась к Байрону, тот указывал пальцем на стену, пролистывая огромные проекции ее фотографий. Фотографии были самые разные, не только новые – фото из выпускного альбома, снимки из парка развлечений, где она неслась вниз на американских горках.

– Ты хоть понимаешь, насколько ты удивительная, Хейзел?

Хейзел хихикнула. Часть ее хотела сбежать из этого дома, или комплекса, или что это вообще такое – что за фигня тут в конце концов творится?! – но другая ее часть, побольше, считала, что ей очень повезло. Дженни бы умерла от зависти. Хейзел уже представляла, как скажет ей: «Огромные фотки с моим лицом!»

– Я скажу прямо, – начал он. – Нужно оптимизировать процесс. Мой график и образ жизни не позволяют мне ходить на свидания, как это делают обычные люди, так что: Хейзел, я бы хотел вступить с тобой в романтические отношения. Между нами явно есть какая-то связь. Думаю, для начала мы можем сойтись на шестимесячном контракте? Что скажешь?

– Контракте? – переспросила Хейзел. Это слово она раньше встречала в рекламе и в книгах и знала, что для других оно имеет огромное значение, но с ее жизнью не соотносится никак, как и другие слова вроде «отпуск», «страховка» и «долгосрочное планирование». Этот пласт лексики существовал где-то на окраинах ее жизни, как религия, к которой она не принадлежала, но о которой ей было время от времени интересно узнавать что-нибудь новое.

– Никаких обязательств перед законом, конечно. Нам нужно научиться доверять друг другу. Но в течение шести месяцев мы с тобой просто встречаемся. А потом оценим наши отношения.

– Оценим?

– Решим, нужны ли они нам. Должны ли они продолжиться, выйти на новый уровень или, как говорят в бизнесе, быть аннулированы…

– Под языком… – проронила Хейзел, вспомнив про таблетки. – Ой! – спохватилась она, заметив, что Байрон смотрит на нее слишком уж пристально, а его губы растягиваются в улыбке. – Извини, я задумалась о своем.

– Ты хочешь сказать, ты согласна? – спросил Байрон радостно и взволнованно. – Ты предлагаешь поцеловаться?

Она не предлагала. Но он уже рядом с ней, и его горячие губы целуют ее так деликатно, как будто предлагают не обращать внимания на поцелуй – как официант, который тихонечко начинает убирать со стола, как только последние гости закончили с ужином. На мгновение ее рот приоткрылся, и его язык прошелся по всей длине ее языка – а через секунду она уже выходила из комнаты с очередной провожатой. Контраст был таким резким, что она даже спросила у сотрудницы:

– Я же только что целовалась с Байроном, да? Не с вами?

Ей очень хотелось добавить: «А что насчет ужина?»

– Меня вы точно не целовали, – ответила сотрудница, подводя Хейзел к припаркованной снаружи машине. – Байрон с вами свяжется.

И он связался.

Центр, как позже поняла Хейзел, только назывался домом, но по-настоящему домом не был. Не потому что они не проводили там время, нет. На самом деле Хейзел почти не выходила, а Байрон большую часть времени проводил в главном офисе по соседству – поездки он считал делом рискованным и старался выезжать как можно реже. Каждый вечер он приходил домой спать около десяти – с регулярностью, достойной робота.

Но и в тот, первый визит ей показалось, что «жизнью» происходящее в Центре можно назвать разве что с натяжкой. Размах Центра, конечно, впечатлял. Внутри все было вылизано, вычищено, стерилизовано; в каждую стену встроены сенсоры и система распознавания личности. Поначалу, да и потом тоже, все это казалось ей нереальным. Одним из немногих развлечений Хейзел в браке было ходить по дому с круглыми от удивления глазами и раскрытым ртом. Она почти всерьез верила, что Центр – это такой предсмертный обезьянник, куда души попадают сразу после смерти. За годы брака она не написала ни одного бумажного письма, но если бы ей довелось, вместо обратного адреса она указала бы что-то в духе: «Я живу там, куда умершие приходят, чтобы остыть и подготовиться к температурному режиму жизни после смерти».

Шесть месяцев спустя ее мама умерла, а Байрон сделал Хейзел предложение. Все представления Хейзел о замужестве рухнули, когда она в последний раз перед смертью мамы зашла к родителям.

– А где мама? – спросила она папу, не ожидая, что ответ перевернет ее жизнь.

– У Берни, – ответил тот. Так звали одного из их друзей, вдовца, который жил неподалеку. – Она уже пару недель с ним спит. Такое вот у нее предсмертное желание, порезвиться напоследок с другими партнерами. Ты ведь знаешь, в брачную ночь мы оба были девственниками.

Нет, Хейзел этого не знала, а думать о том, что ее мама занимается сексом, было не легче, чем думать, что сексом занимается холодильник… или плита. Хейзел казалось, что под одеждой у мамы вовсе нет гениталий, как у бойлера отопления или вентилятора.

– Она тебе изменяет?

Папа поправил очки, перелистнул страницу газеты и снова нахмурился. Когда он читал, его лицо всегда морщилось, как будто он готовился принять удар – как у водителя перед тем, как в лобовое стекло пикапа врежется туша оленя.

– Не говори глупостей. Это просто секс. Из списка дел перед смертью.

– И тебе все равно? – Хейзел помолчала, она не была уверена, чего хочет от разговора. Наверное, неплохо было бы знать, насколько странно обстоят дела. Может, пора совсем перестать общаться с родителями? – А у тебя… тоже есть любовницы?

Хейзел оперлась на столешницу и приготовилась к худшему.

Нравственность родителей всегда казалась ей одним из законов природы, неотъемлемой частью существования, одной из сил, которые не дают вселенной развалиться. Теперь полотно порядка треснуло по швам, и первичный хаос устремился на свободу.

– Вы свингеры?

– Боже, Хейзел! – папа положил газету на стол и отпил кофе. – Я не коммунист. И нет, сейчас мне незачем за кем-то бегать. Мне некуда спешить. Когда она умрет, у меня будет куча времени на других женщин.

Хейзел села за стол.

– Тебе не кажется, что это предательство?

Она открыла пачку печенья и стала было заедать стресс, но тут поняла, что ест песочное печенье со слабительным эффектом. Слабительные и секс на стороне – вот что, если вкратце, происходило в жизни ей родителей.

– Ну, из-за рака она чувствует себя обманутой. Если так ей легче, я не хочу мешать. К тому же это бесплатно, и мне ничего делать не нужно. На самом деле, мне даже повезло, что на ее последние желания не пришлось разориться. Когда рак нашли у жены Джима, ему пришлось поехать с ней в круиз по Европе. Да у меня на целый день хватит историй про жен друзей, которые перед смертью превратились в жадных лепреконов. У них золотая лихорадка началась. Просили золотое то, золотое это. Жена Калеба после первого курса химиотерапии чуть ли не купаться в золоте возжелала. А в завещании указала, чтобы ее похоронили вместе со всеми украшениями. Ему ни шиша не досталось, когда она окочурилась.

У Хейзел свело живот.

– Тебе грустно, что мама умирает?

Папа кивнул.

– Ты же знаешь, я не люблю перемены.

Оглядываясь назад, Хейзел понимала, что ее отношения с Байроном с самого начала не предвещали ничего хорошего. Сейчас она признавалась себе, что всегда подсознательно знала, не стоило говорить Байрону «да» и делать вид, что ей хочется за него замуж. Но он был богатым и успешным… И Хейзел нравилась ему, интересовала его. По крайней мере, та Хейзел, которой она притворялась, – неизменно веселая, согласная на все, начисто лишенная своих предпочтений. Она легко сошлась с Байроном, потому что вела себя как кольцо настроения: она любила то, что нравилось ему, и осуждала то, что он считал неприемлемым.

Когда-то давно ей попалась статья про человека, который прятал в подвале тайную семью: женщину, которую он похитил, и троих детей, которых она родила от него и растила в неволе. Все это время его первая жена и дети жили в том же самом доме. Хейзел могла еще поверить, что дети сверху ничего не подозревали. Но жена?! Эта история всплыла на одном из семинаров по психологии, и никто не понимал, как она могла не знать. Нашлась пара аргументов: возможно, жена просто была очень доверчивая и правда считала, что у него есть какая-то скучная причина держать подвал за семью замками, вроде тайной мастерской, где он вырезал по дереву. Другие студенты вспомнили про жен серийных убийц, насильников и садистов. Когда их мужей ловили и выяснялось, что те за последние годы (или десятки лет) поубивали кучу женщин, многие из жен утверждали, что совсем ничего не подозревали. «Наверное, их мужья очень хорошо умели врать?» – предположила тогда ее подруга. У преподавателя было другое мнение. Он был похож на помесь Бетховена и Эйнштейна: безумная прическа второго сочеталась с тяжеловесной серьезностью первого. Все, что бы он ни говорил, звучало пророчески и претендовало на вселенскую истину; когда он просил закрыть дверь, потому что из столовой слишком пахнет едой, это звучало, как утверждение, что уединение в этом мире невозможно. И вот он оглядел их и сказал: «Все всегда всё знают». «Да ладно?» – было первой реакцией. «А впрочем, да – после решила Хейзел. – Может, не все и не всё, но в какой-то мере, подсознательно или как-то еще, люди знают больше, чем себе признаются».

Так вышло и с ней самой. Конечно, ей хотелось верить, что перед ней было невозможно устоять: всего одна встреча – и властный, расчетливый технический гений сходит с ума от любви. Никаких махинаций. Она не сомневалась, что он увлекся ей и, может, увлечен до сих пор. Но он не мог не предполагать, что, выбрав ее, до конца жизни будет выслушивать восторженные благодарности в свой адрес. И, надо признать, он имел право их ждать, учитывая его положение в обществе. Многие женщины легко попадали под его чары. Примеров было достаточно: самый очевидный – Фиффани, его ассистентка. Хейзел думала, что на нее саму они тоже подействуют. А почему нет? Она ничего не добилась в жизни и понятия не имела, куда ей податься. Больше всего ей хотелось все бросить и начать с чистого листа. Кроме того, Байрону нравилось, что она ничего не понимала ни в науке, ни в технике. Ему нужен был кто-то, кто бы им восхищался. Кого можно было бы использовать.

На уровне чуйки она все прекрасно понимала, но не прислушалась к себе. Надо было слинять еще до свадьбы. В ее кольцо, прямо между слоями металла, было вмонтировано несколько нанокомпьютеров. А один даже поместили в самый центр бриллианта: ради «безопасности» Хейзел он отслеживал ее местонахождение и другие данные. Как только Байрон надел кольцо ей на палец, ей пришло уведомление, что ее сердцебиение участилось и ей следует присесть, положить голову на колени и дышать медленно и глубоко.

– Присядь, – сказал Байрон, и она послушалась.

– Это от радости, – объяснила она. Как бы не так. Это была паническая атака.

Ее жизнь складывалась совсем не так, как она представляла. Она грустила и сама не понимала почему, ведь она думала, что в ее жизни не будет ничего хорошего. Что ее ждет одиночество, существование от зарплаты до зарплаты, патовые свидания с людьми, похожими на нее, которые не могли ей понравиться, потому что она не нравилась самой себе. Она не представляла, на что будет похожа ее жизнь с Байроном. Но предложение от него решало все ее проблемы – фух, а ведь все почти посыпалось. Она нашла способ отвертеться от всех родительских упреков, всех увещеваний, что ей нужно взять жизнь в свои руки. Плата за учебу и кредиты висели на ней мертвым грузом, а для Байрона сумма была ерундовой – он оплатил все счета. Она слишком много тусила и ленилась и была на грани вылета из колледжа. А восстанавливаться на курсе было долго и трудно. Байрон же считал колледж глупостью. «Я бросил учебу, чтобы двадцать четыре на семь заниматься стартапом, – говорил он, – и, согласись, вышло неплохо». Ее мама недавно умерла, но вместо того, чтобы вернуться домой к еще более, чем раньше, эмоционально нестабильному отцу, Хейзел собралась переехать в футуристический особняк размером с небольшую деревеньку. Может, папа даже перестанет считать ее разочарованием, раз уж она нашла себе преуспевшего в жизни мужа.

– Ты – мой спаситель, – пошутила она как-то.

– Кто кого еще спас. До тебя я вообще никогда всерьез не думал жениться.

– И я, – поддержала Хейзел, хотя в последнее время только и думала о том, как бы за кого-нибудь выйти замуж. Первым ей сделал предложение механик на заправке, когда ей было пятнадцать. Он предложил выйти за него после того, как они поболтали о чем-то минут десять. По ее мнению, он был достаточно хорош: у него был тонкий шрам на щеке, похожий на кошачий ус, и хотя он носил форму с именем «Джейк», он сказал, что по-настоящему его зовут не так. Как же его на самом деле звали? Он сказал, что сам еще не решил, но пообещал подобрать себе имя до свадьбы, чтобы было что написать в свидетельстве. Пока что он предложил звать его экс-Джейк или, если хочется, придумать ему другое имя. Хейзел это очень понравилось, ведь раньше имен она никому не придумывала.

Однажды в детстве Хейзел хотела дать имя новогодней елке, но родители ей не дали. Она зашла на кухню поделиться («Я назвала елочку! Колючка!») и застала родителей за столом, оба плакали. Только что скончалась Филлис, их подруга, которую Хейзел никогда не видела, потому что та жила за несколько штатов от них, в той части страны, куда Хейзел никогда не ездила.

– Если уж и называть елку в этом году, – прохлюпала ее мама, – то только Филлис.

От этих слов папа снова разрыдался в голос, и мама тут же подхватила.

– Прекрасная мысль, – слукавила Хейзел.

В тот год имя елки задало празднику траурный тон – обвешивать Филлис гирляндами и украшениями было, по мнению мамы, неправильно; и подарки, которые не были посмертными дарами, под ее ветви складывать тоже было нельзя. Шарики и игрушки убрали, и вместо них елку обмотали льняным черным шарфом. Рождественским утром вместо того чтобы открывать подарки, они приготовили мясной рулет и положили его под дерево вместе с банкой «Доктор Пеппер» и киножурналом, открытым на странице с рецензиями, – все это были любимые вещи Филлис. Затем они все вместе уселись на диван смотреть, как поднимается пар над рулетом. Когда рулет остыл, мама сказала:

– Мы как будто бы увидели, как дух Филлис покинул землю и вознесся на небеса.

– А есть мы когда будем? – спросила Хейзел.

Мама вздохнула.

– После такого мне есть совсем расхотелось. Только что мы символически воспроизвели переход от жизни к смерти. По-моему, лучший подарок на Рождество. Правда, не слишком радостный. Мне лучше прилечь.

Папа поддержал ее, и как только они вышли из комнаты, Хейзел сделала то, за что ее могли осудить, хотя сама она не понимала, что в этом плохого, – она подошла к дереву, провела пальцем по верхнему слою рулета и сунула палец в рот. Она потянулась было к нему еще раз, но тут почувствовала, что атмосфера в комнате изменилась с нейтральной на гнетущую. Она обернулась и увидела в дверях своего отца, он смотрел на нее с отвращением и качал головой. Как только он ушел, она съела еще кусочек. Отвращение папа унес с собой, а рулет остался перед ней.