Kitabı oku: «Оглянись и будь счастлив», sayfa 2
Педучилище г.Талица.
Как одной из лучших учениц черноглазой девчонке дали направление на учёбу в педагогическое училище. В 1951 году
старшая сестра поступила учиться в педучилище г. Талица. Из бараков – в купеческую усадьбу из красного кирпича. Старинная усадьба Поклевских-Козелл.
***
Биографы сообщают о том, что род Поклевских-Козелл очень большой и история его ведётся со времён Ивана Грозного. Уральская ветвь пошла от пана Альфонса Фомича Поклевского-Козелл. Приехал на Урал добровольно, был принят на службу в 1836 году в штат генерал-губернатора П. Ф. Горчакова. Как-то раз послали Альфонса Поклевского с инспекцией в Талицу. Местный казённый винокуренный завод приходил в упадок. И Альфонс Фомич принял решение выкупить у казны завод. В 1853 году А.Ф. Поклевский-Козелл ушёл с государственной службы и наладил дело так, что стал монополистом в торговле вином на территории огромного Пермского края. Его называли «винным королём». Местом жительства выбрал Талицу. Одним за другим покупал приличные дома в Талице! (Позже дома у Поклевских-Козелл были в Перми, С.-Петербурге, Екатеринбурге, Тюмени, Томске, Омске, Тобольске и в других городах – всего 56 домов и 19 имений). Сын Альфонса Поклевского – Викентий возглавил дело отца и приумножил состояние. Жил он со своей семьёй в Талице и именно он построил «дворец» из красного кирпича. Здание стояло на самом высоком месте, с балкона и веранды открывался живописный вид на весь город. Наверху была обширная гостиная с готическим камином и с двумя залами. Налево от парадной тянулся ряд комнат вдоль стен, так называемая, анфилада комнат. Внизу были служебные помещения и комнаты для слуг, на полу деревянный паркет. В просторных подвальных помещениях были отделения для хранения вина и продуктов. Дом состоял из 80 комнат, обставленных роскошной мебелью, имелся свой орган. В. Поклевский организовал 2 гимназии (мужскую и женскую), приют для «слабо грудных детей», построил 2 церкви, 2 театра: оперный и драматический. После революции 1917 года Поклевские бежали, присоединившись к армии Колчака. Сначала жили в Китае, потом смогли перебраться в родную Польшу. Умерли в полной нищете в Польше. Умирающий Викентий Альфонсович сказал: «…лучшее место на земле – Талица».
***
Историю пана Поклевского девушка не знала. Первое, что видели входящие в «замок» – нарядная лестница, ведущая из вестибюля к высокому-высокому зеркалу. Лестница расходилась на две: правую и левую, и доставляла учеников и преподавателей на второй этаж. На первом этаже располагался Талицкий детский дом, а на втором – педагогическое училище. Не уставал поражать своими размерами зал с камином. Вдоль длинной стены вытянулись деревянные станки для занятий хореографией, здесь же проходила физкультура. С левой стороны от входной лестницы – зал поменьше, определили, как учительскую. Множество классов, и все с высокими потолками, арочными окнами и широкими потолками в таких же толстых стенах. Вдоль классов – длинный, поворачивающий несколько раз, коридор. Он упирался в окно, на каменном подоконнике которого стояла внушительных размеров бутылка с чернилами и, соответственно, красовалось огромное чернильное пятно.
Во дворе – нерабочий фонтан. Ученицы рассказывали друг другу об огромных глубоких подвалах, доходили слухи о находках: то золотую ложечку, то серебряную вилочку найдут детдомовские мальчишки. В подвал девушки не ходили, но воображение рисовало мрачные и величественные картины. Достаточно было войти за лыжами в кладовки, которые располагались по бокам от парадной лестницы, как казалось толстые низкие своды сожмут тебя. Ещё был таинственный Чёрный ход. По нему учащиеся спускались после вечерних длительных самостоятельных занятий на музыкальных инструментах. Под лестницей располагалась сторожка и обитала старая сторожиха. Рядом с особняком построили деревянное общежитие для учениц. К уборной бегали мимо фонтана в платьицах и валенках. О бывшем водопроводе в особняке никто не догадывался.
Изредка по главной улице провозили в бочках коричневую, дурно пахнущую жижу. Старшие поясняли, что в городке имеется спиртзавод, а в бочках возят отходы производства на корм скоту. Девушка не выстраивала ассоциаций со спиртзаводом, особняком, железнодорожной станцией Поклевская. Училась, много занималась самостоятельно. Послевоенным студентам с гордостью рассказывали о земляке, выпускнике Талицкого лесного техникума, герое Советского Союза разведчике Николае Ивановиче Кузнецове.
Первый курс черноглазую девушку, как сироту, как детдомовку кормили за счёт детского дома. В 1952 году Ново Асбестовский детский дом был расформирован. Младшую, Валечку, перевели вместе с подружкой Галей в Тимохинский детский дом. А старшей сестре выдавали стипендию. Где-то покупать продукты? Как-то готовить? Единственное школьное платье, детдомовские ботинки на все случаи жизни, хлопчатобумажные чулки: штопанные перештопанные. Но как виртуозно и аккуратно! Иголками для шитья служили сосновые иголки, а нитки вырывали или из одежды, или из матраса. Ещё на стипендию надо было купить тетрадь, ручку, чернила. Да, уже и волосы прибирала в две тугие толстые косы, перевязывала тряпочками. Жила впроголодь: кусочек чёрного хлеба с тырсой и вода в баке, если привезут. Вода чаще всего была холодной. Тут-то и стали подвязываться болезни: экзема на ногах, боли в желудке, близорукость. Приходилось тратиться на новые чулки. И стирать их, стирать от мокнущих пятен.
В одном из редких писем от дорогой родной сестрёнки Валечки лежал зигзаг из молочного цвета ленточки. В детском доме стали лучше одевать детей, Валя сэкономила на своих недлинных русых косичках и выслала старшей красавице-сестре. Старшая сестра вела аскетический и крайне скромный образ жизни. Не могла себе позволить носить белую ленточку с чёрным школьным платьем. Девушка её покрасила. Теперь ленточка была не заметна в чёрных косах.
На каникулах ездить было некуда, «родной» детский дом закрыт. Но совсем не далеко Нижний Тагил. Мачеха вроде бы приглашала. В один из дней январских каникул приехала девушка в Нижний Тагил: школьное платьице, короткое пальтишко, чёрные ботинки, на голове – хлопковый вылинявший платочек. Взялась искать 22 квартал. А город её детства изменился: новые улицы с названиями и номерами домов. Никаких номеров кварталов. Девочка искала на разных улицах нужный номер дома, заходила в подъезды, звонила в квартиры, спрашивала Мельникову Полину Семёновну. Нет никто не знал такую. Черноглазая на трескучем морозе промёрзла. Рано стемнело. Девушка понимала, что заблудилась. Разревелась от бессилия, неизвестности, холода. «Нет, чтобы расспросить у людей, где этот 22 квартал находится»… В глубокой темноте девочка позвонила в квартиру с известным номером, известного дома по улице Ленина. Дверь открыла мачеха. Девочку напоили чаем, как смогли согрели. У мачехи была своя семья: новый муж – дядя Андрей, сын – мальчишка Толик, брат по отцу. Наверное, вид девочки ужаснул супругов. На следующий день Полина Сергеевна и дядя Андрей поехали на барахолку и выменяли или купили девочке сшитое из старого тряпья нижнее (громко сказано!) бельё. А резинка в трусах была из разрезанной автомобильной шины. Ещё мачеха отдала девушке старую шаль. Пух почти весь вылез, но шерстяная вязаная основа ещё согревала. Вдобавок, согревала мысль, что эта шаль мамина.
Девочка в этой квартире дяди Андрея была не нужна. Не нужна! Но была благодарна за всё что для неё делали люди!
Отрадой для девушки средне-восточной внешности были уроки хореографии-ритмики. Изящные, тонкие, гибкие руки, ноги, шея, плечи, спина – всё подчинялось ритму, мелодии танца. Вытянутый носочек удлинял стройную ножку, грациозный поворот длинной шеи сопровождался плавным движением руки.
В училище каждый год готовили концерт к 30 декабря – Дню образования СССР: песни и танцы 15 союзных республик. Черноглазая девушка, поначалу, мечтала танцевать грузинский танец. Представляла, как она плывёт в грузинском платье, а за спиной две чёрные косы. Но мальчиков в группе не было, и роль молодого джигита отдали черноглазой. Волосы затолкали под папаху, но главное – танцевать. Перетанцевала все танцы, которые ставил хореограф: и молдавские, и узбекские… Радость от танца, музыки заставляла забыть о прошлом.
Девушка старалась, училась. Математика ей давалась: всё было логично и понятно, чего не скажешь о русском языке или предмете «Материалы февральско-мартовского Пленума ЦК КПСС 1954 года». (Пленум принял постановление «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель»). Девушке поставили за знание материалов Пленума «3». Оценка шла в диплом. Подавленная этим «горем», она убежала в старый парк горько долго плакала, не понимала политики Партии. Девушка потихоньку успокоилась, в голове звучала музыка, нет не та музыка танца, а скрипка. Пора возвращаться к любимому педагогу.
Ещё на первом курсе на уроке музыки старый серьёзный учитель приказал руки положить на парты, пальцы сдвинуть вместе. Молча прошёл между партами и только у первой парты, где сидела близорукая черноглазая девочка, в нос пропел: «У-гу». Длинные тонкие пальцы девочки не были не замечены. Потом проверка слуха. Идеальный музыкальный слух! Класс скрипки. Вот она скрипочка: головка, колки, гриф, корпус, струны, обечайка, талия, подгрифок, подбородник, пуговка и его величество – смычок! Что за чудо эти ноты, красавец скрипичный ключ, нотный стан и вся нотная грамота! Да, всему надо учиться. Из-за близорукости не видела ноты, струны резали пальцы до крови. Зато легко исполняла порученную партию и на магдалине, и на гитаре.
Оркестр педучилища был основной музыкальной единицей в г. Талица, его музыка звучала на всех ответственных мероприятиях города. Март – основной месяц выборов в местные советы. «Все – на выборы!». И первая, и вторая, и третья скрипка – на выборы! А любимая скрипка № 5 боялась перепада температур. (Футляров для скрипок не было, скрипки висели в шкафчике под номерами. За каждой студенткой закреплялась скрипка с определённым номером). Девушка решительно завернула скрипку в старую шаль, но спохватилась: «Шаль вязаная, потрёпанная, особого тепла скрипке не даст. Лучше я в мороз надену шаль. Думается мне, что это ещё мамина шаль, она меня так нежно согревает. А скрипку заверну в полотняный платочек». Так и согревали они друг друга: скрипка и девушка, девушка и скрипка. «Первая скрипка» в оркестре – сам преподаватель, «вторая скрипка» – особо одарённая старшекурсница, «третья скрипка» – она талантливая второкурсница!
Черноглазая получила государственное воспитание: была комсомолкой, верила в честность и справедливость коммунистической партии, в совесть каждого советского человека. Учили воспитанниц быть «грамотными и интеллигентными». Преподаватели знали, что выпускниц ждёт работа в глухих районах Севера, где не только мало грамотных людей, но и не все знают русский язык. Девушка берегла тетрадь, в которую аккуратно плавным почерком были записаны образцы заявления, прошения, служебной записки, протокола.
Из холодных лет учёбы в Талице тёплыми были зимние каникулы четвёртого курса. Черноглазой музыкальной хорошистке-скромнице в числе немногих учениц выделили путёвку в Дом отдыха. Кауровский район; в 6-8 километрах – посёлок Шишим на реке Чусовой! Дом отдыха – на вид, обычные деревянные избы. Не успели девчонки выгрузится из автобуса, как администратор Дома отдыха «пригласила» их в баню. (Русская парная творит чудеса). Сверкающих от чистоты девчонок ввели в обеденный зал столовой – всё белым-бело не только от искрящегося снега за окнами, но и от скатертей. Душа черноглазой девушки возрадовалась: «Какая чистая красота!» (Говаривали, что прежде столы не накрывали скатертями, а в этот заезд прибудут иностранцы). Только после обеда девушек расселили по домикам и комнатам. В январе – трескучие морозы, заснеженная уральская тайга и заснеженная река Чусовая. Постояльцы Дома отдыха виделись в столовой да на вечерних танцах. Этот заезд был студенческим. Иностранцы – корейцы, студенты Свердловского машиностроительного техникума. Среди уральских девчонок было много бойких (или безрассудно-злых?). Одна из них намазала корейцам хлеб горчицей. Как девчонкам было весело смотреть на корейцев. (А северокорейцам, наверное, было смешно от горчицы, ведь азиатская кухня – острая). Черноглазая красавица не была обделена вниманием корейца с именем Ким Ко-ёнсон. Подошёл как-то, спросил сколько лет? «Семнадцать», – потупив взгляд ответила девушка. Каникулы пролетели быстро. На память осталась групповая фотография, где рядом и большеглазой черноглазой девушкой стоит ускоглазый кореец…
Время летело. Наступил день, когда ученицам-студенткам раздали пригласительные билеты: «Уважаемый товарищ. Коллектив преподавателей и учащихся Талицкого педагогического училища приглашает Вас на вечер, посвящённый XX-VII выпуску учителей-воспитателей, имеющий быть 2-го июля 1955 года в 8 часов вечера в помещении училища. Комиссия». Пригласительный билет был заказан №1504 в типографии Облполиграфиздата г. Талица по ул. Ленина, 93 тиражом 200. На титульной странице в обрамлении ажурной синей рамки приклеена чёрно-белая фотография здания педагогического училища (усадьба Поклевских), над фотографией лозунг: «ДРУЖБА – ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!», а под фотографией – трогательные и идеологически правильные слова:
«Здесь, в этих стенах,
рождались незабываемые дружбы,
Здесь, в этих стенах,
закладывался фундамент
жизненного пути,
Здесь, в этих стенах, ковался
советский специалист.»
На развороте красным – «Привет XX-VII выпуску учителей-воспитателей!», ниже в синей рамочке: «… Мы должны воспитывать… армию педагогического учительского персонала, который должен быть тесно связан с партией, с её идеями, должен быть пропитан её духом… В.И.Ленин». И ещё несколько, как тогда казалось, лирических строк:
«На востоке области есть прекрасный уголок.
Талицей зовётся юный городок.
Родное училище в городе том
Останется в памяти светлым пятном.»
Никакого намёка на мещанскую жизнь и на какую-то там любовь. «Партия – наш рулевой».
В 1955 году черноглазая девушка получила диплом воспитателя детского дома и учителя начальных классов с единственной «3» в приложении с оценками и направление на работу в посёлок Сылва.
Начало самостоятельной жизни.
Но прежде, в короткие каникулы, поехала Черноглазая в Нижний Тагил к Матушке. Муж Полины Семёновны, дядя Андрей, работал в депо, помнил отца Степана и поведал немногословную историю родной мамы: «Сиротой была Мария, работала с нами в депо и на железной дороге. А ты, Таисия, стало быть, получила образование. Пойдёшь на свой хлеб, будешь работать учителем.» Мачеха, ставшая дородной женщиной, поддерживала разговор: «У тебя же родственники есть. Младший-то брат Степана – Василий погиб, а старший-то жил в Кустанае». «Да, дядя Саня, – всплыло из далёкого детства воспоминание: «Да, дядя Саня – старший брат отца, и перед войной ему уже было много лет, кажется 40, и четверо сыновей у него». Через пелену воспоминаний, охвативших девушку, она слышала настойчивый голос мачехи: «А старшая сестра Варя ещё до войны вышла замуж за военного и жила на Кутузовском проспекте, и фамилия-то у них – Лазаревы!» Сколько информации свалилось сразу на худенькую девочку в старом школьном платье. «Какие дяди и тёти? Валечка в трёх детских домах жила. Одни мы с ней в мире, одни! Мне надо ехать по распределению. А ещё это имя – Таисия?!». В детском доме и в училище её редко называли Тася, всё чаще по фамилии. Нигде и никогда девушка больше не слышала этого имени, у литературных героинь тоже не было такого имени.
В девятнадцать лет черноглазую девушку стали величать Таисия Степановна, определили воспитателем дошкольного детского дома. Но прежде… Как выпускнице детдома, Черноглазой на выпускной выдали шивьётовый костюм (жакет и юбка). Черноволосая, черноглазая, смуглая, в чёрном костюме девушка не нравилась себе в отражении огромного купеческого зеркала. Девчонки менялись одеждой. Например, на выпускной вечер платье одолжила однокурсница из «В» класса (магдалина), Лена Сидоренкова. У Таси, в результате обмена и перешивания, появилась белая рубашка-блуза с воротничком и тёмная юбка на широких бретелях. Выглядела черноглазая в этом костюме настоящей учительницей. О том, что по окончании училища Тася поехала в Нижний Тагил прознала одноклассница – Валя Курилова. (Валя вместе с одноклассницами Тасей, Тамарой Аксёновой, Кларой Иванцовой поступала в Талицкое педучилище, но не поступила. Девочки остались учиться. Валя вернулась в детский дом в Н. Асбесте. До дня расформирования жила при детском доме. Ей подыскали работу: телефонисткой на коммутаторе). Валя написала письмо Тасе и предложила встретиться и навестить Новый Асбест. В один из летних дней девушки встретились в Нижнем Тагиле и отправились в 30 километровую поездку в Новый Асбест. Валя Курилова организовала на встречу с Тасей, выпускницей педагогического училища, учителей и воспитателей, которые остались жить и работать в посёлке после закрытия детского дома, пригласила фотографа. По сей день смотрят на нас с чёрно-белой фотографии, залитой яркими летними солнечными лучами, молодые улыбающиеся женские лица. Среди них: Щербак Валентина Ивановна, сияет радостной улыбкой в венке из полевых цветов Татьяна Геннадьевна Лобанова, строгое лицо у бывшего директора Медведевой Анастасии Афанасьевны, с краю, блестит чёрными угольками глаз, Таисия, в центре – полулёжа, Валя Курилова: русые волосы с модной химзавивкой, платье с ремешком, часы. Валя уже работала, а Таисия после этой встречи уехала навстречу своей трудовой жизни и больше никогда не возвращалась в Новый Асбест.
***
К этому времени закончила семилетку младшая сестрёнка: уверенная, бойкая и амбициозная. Закончилось «тюрьма» с голодом, вшами, эпидемиями, парашей. Вместе с Галей Шкуратовой Валю направили учиться в Свердловск в Школу-ФЗУ хлебопекарной промышленности. Учёба велась на практике: пекли хлеб, батоны, изготавливали макароны. Батон разрезался вдоль, намазывался маслом и, думалось, что теперь то я точно наемся. Нет, чувство голода не уходило. Опять жили девчонки табором в большой комнате за восемьдесят копеек в месяц. Большой красивый город, парки, кино, танцы- всё интересно. Государство не отворачивалось, опекало. Выдало пальто с пряжкой на талии. «Мне должны, я же из детского дома!». Год учёбы пролетел весело и интересно. На выходные дни давали паёк с сыром и колбасой. Но случилось непредвиденно неожиданное: Валя потеряла сознание. Девочку отправили на лечение в неврологическое отделение, долго обследовали, даже брали пункцию спинного мозга. Точный диагноз не поставили или поставили? Валя этого знать не хотела и скрывала от окружающих. Валю распределили на предприятие «Росглавхлеб. Богдановичский хлебозавод», Галю – в посёлок Баранчинский. Не нравился Вале посёлок Богданович, всё не нравилось: «Деревня, деревней. В избе-общежитии холодно. Директор заставил кого-то и брёвна привезти, и покололи ему. А нам где взять дрова? Никто о нас не заботится!». Пошла и гневно высказала всё директору. Привезли бревно. Но быт по-прежнему был неустроен. А у кого пресловутый быт был устроен на послевоенном пространстве Советского Союза?
***
Из педучилища двух выпускниц направили в школьный детский дом в посёлок Сылву. Сылва – один из известных демидовских промышленных посёлков. По слухам, село основано в 1649 году. Сылвенский завод и его пруд на реке Сылва заложены в демидовские времена. Тогда было создано заводов и прудов десятки и сотни, но Сылвенский занимал особое место. Русские мастера гидросиловых устройство удачно находили, где в самом узком месте можно было «пережать» реку и создать приличный запас воды, потенциальную энергию которой легко было преобразовать в механическую. Она позволяла приводить в действие меха для дутья воздуха, колёса, станки и машины. Там, где сливались две небольшие речушки Сарга и Сылва имелись близ расположенные горки, между которыми и была сооружена плотина. Образовался пруд с двумя заливами. Из пруда вытекала река Сылва, нёсшая свои воды в Чусовую. Потребности завода заставили соорудить чуть ниже ещё один сылвенский пруд, нижний. Село Сылва было достаточно большим, настолько большим, что в селе был сооружён собор. Величественные остатки собора и сейчас позволяют судить о значимости села в своё время. Упадок села в первой половине двадцатого века вызвало строительство железной дороги девятью километрами южнее, сооружение станции Шаля (ставшей райцентром), плюс – сильный пожар, закрытие и разрушение завода. Интересной особенностью сылвенского пруда являлось то, что по берегам его обнаруживали вынесенные волнами окаменевшие остатки хвощей и ракушек, куски окаменевшего дерева. Чистоту воды доказывали водившиеся здесь раки.
Выцветшим, серым безлюдным предстало село Сылва перед Таисией. Из Н. Тагила доехала поездом до железнодорожной станции Шаля, автобусом – до села Сылва. В детском доме перед 17-летней воспитательницей возникли 14-летние парни выше её ростом. Воспитатели и нянечки наперебой нашёптывали страшные истории о воспитанниках, о том, как мальчишки перебирались на противоположный берег и пропадали там, по большей части, тонули. А учителям и воспитателям – тюрьма. Поселилась вместе с учительницей в съёмной комнатке у бабки: кровать, тумбочка, кровать. Другого жилья детдом своим сотрудникам не давал. Через две недели, в середине августа, приехала однокурсница Таисии Валя Железкина. А второе вакантное место воспитателя заняла жена директора детского дома. Да и жить Железкиной было негде. Одной из молодых воспитательниц нужно было уезжать. Таисия проявила твёрдость характера (на деле ею руководил страх) и объявила, что уедет сама. Ехать за новым распределением в Свердловск. Деньги не тратила даже на еду, только бы хватило на дорогу. В облоно встретила ещё одну однокурсницу из класса «Б», «фортепьянного», Валю Кирьянову. Её определили музыкальным работником в один из свердловских детских садов. У неё была мама! И работала она на мясокомбинате! Конец августа, все вакансии распределены. «Поедете в Верхотурье, на Заимку в дошкольный детский дом?» – спросила зав. облоно, миловидная женщина со странной фамилий Таран. «Поеду». «Куда угодно поеду, лишь бы была работа и крыша над головой», – решила Таисия. Валя Кирьянова пригласила Таисию к себе домой. Домом это назвать нельзя, но на Урале после войны такое пристанище считалось нормальным жильём: кладовка в подвальном помещении. Мать Вали достала откуда-то мятую картонную пачку пельменей. Сварили на керосине, угостили и Таисию. Поздним вечером Валя проводила Таисию на вокзал. Сытую Таисию уже не пугала новая дорога. Ночь, дощатый вагон, бачок с водой и привязанная к нему цепью кружка. Напротив сидит женщина средних лет (взрослая, как казалось девушке). Расспросила, куда девушка едет и почему её билет забрала проводница? «Если едешь по работе, то билет тебе оплатят», – пояснила попутчица. С комком обиды в горле пошла к проводнице просить билет. Билет ей вернули, но всю жизнь относилась к проводникам поездов как к жуликам. «Почему все такие нечестные?!»
Осень правила погодой ранним августовским утром в Верхотурье. Станция «Верхотурье», а посёлок – Привокзальный. До Верхотурья 7 километров Таисия доехала автобусом. «А где здесь Заимка? Как добраться?»– спрашивала малочисленных прохожих 18-летний педагог-специалист. Угрюмы, суровы люди в малочисленных посёлках, к чужакам относятся с недоверием, враждой. Да откуда взяться веселью, радости, доброте? Верхотурье в старину был город административный, торговый – «ворота в Сибирь»: крепость, таможня, военный контингент. После основания Екатеринбурга, особенно после открытия Московско-Сибирского тракта в 1763 году, развитие Верхотурья значительно изменилось – Верхотурье превратилось в центр православный. В 1920-30- е годы в Верхотурье закрывали церкви, часть из них разрушили. Действующей оставалась только Успенская церковь на кладбище. В 1926 году Верхотурье утратило статус города (став селом), который вернули лишь в 1947 году – в честь его 350-летия.
Но статус города не изменил деревню 1955 года. Улицы из грязи и камней, деревянные избы, кое-где на высоком фундаменте – 2-х этажные, над чернотой и серостью возвышаются полуразрушенные, без куполов, многочисленные церкви. У людей забрали всё: и физическую, прибыльную работу и душевное равновесие.
А Заимка – за Верхотурьем в восьми километрах на противоположном берегу Туры.
Полдня шла Таисия через весь безлюдный посёлок, пока улица не перешла в жутко разбитую лесовозами с глубокими колеями дорогу, и девушка упёрлась в тайгу. Долго стоял черноглазый стебелёк с поднятой рукой, «голосовал», пока забрался в кабину лесовоза к доброму, где-то в глубине души, шофёру. После моста через Туру гремящая, подпрыгивающая конструкция, называемая лесовозом, остановилась. «Тебе туда», – буркнул водитель и указал направление в тайге. Еле заметная дорога в тайге поворачивала и вскоре мелькнула опушка и крыши каких-то домиков. Девушка по тропинке подошла поближе к длинному бараку. На порог выскочила молодая женщина. Таисия прокричала предложение о своём приезде… Но женщина махнула вперёд рукой: «Тебе – в контору». Таисия поднялась в избу на пригорке: «Завтра выходите в младшую группу во вторую смену». Всё, о чём могла мечтать черноглазая теперь у неё было: работа и крыша над головой. (Не надо одиноко болтаться в этом огромном страшном мире). Нянечка показала койку в избе для воспитателей и всех остальных сотрудников детского дома. Койки стояли в вплотную друг к другу. Чтобы добраться до своей приходилось лезть через головы и ноги коллег. В углу – печь. Верхняя одежда – в сенях.
И наступил первый рабочий день. Вторая смена. После тихого часа нянечка подняла детей. (Дети послевоенного поколения, у большинства родители сидели в тюрьме, и не знали они ни материнской ласки, ни семейной заботы). Дети стали кричать, капризничать, не обращая никакого внимания на черноглазую девушку. В группу влетела нянечка с мокрым полотенцем. Понимая, что от новенькой воспитательницы толку мало, прикрикнула на детей, приказала всем сесть, кого-то шлёпнула, потом привычным круговым движением прошлась мокрым полотенцем по всем ступням и ладошкам. «Надо вспоминать чему учили», – думала Таисия: «Завтра первое сентября – начало нового учебного года и мой день рождения. 19 лет».
Вывела детей на прогулку и окунулась в своё детство. До боли знакомый голос окликнул: «Тася, а что ты здесь делаешь?». Обернулась девушка: «Антонина Ивановна? Меня направили после педучилища сюда работать». (Антонина Ивановна Губина воспитывала маленькую Тасю в Новоасбестовском детском доме. После закрытия детдома её перевели на Заимку. Жила Антонина Ивановна отдельно в другом домике. Комнатка маленькая, но настоящая, своя. Кровать покрыта красивым покрывалом, тумбочка, вышитые искусно вывязанные салфетки. «Эх, мне бы так жить», – мечтала Тася).
Как-то раз построила юная воспитательница детей для прогулки, пересчитала: одного не хватает. Оббегали с нянечкой весь дом, позвали на помощь другого воспитателя. Ребёнка нигде нет. Страх погнал к Туре. Воспитатели забежали в воду, ходят вдоль берега. Нет. Вернулись. И из дальней заброшенной уборной выходит «пропажа»: мальчишка со спокойным лицом в благодушном настроении.
Стал вырабатываться у Таисии Степановны низкий, сильный командный голос. Дети притихали от одного взгляда чёрных глаз. Нежное лицо в обрамлении чёрных волос становилось всё серьёзнее и суровее, пухлые губы в первые секунды гнева пыхали и увеличивались, потом плотно сжимались и из уст вылетали усмиряющие команды. С таким голосом – полком командовать. Ответственность за детей впиталась в «кровь и плоть», в глубину сознания Таисии.
А поздней осенью – новый стресс. Освободилась очередная мамаша и вспомнила о существовании чада. Добралась до Заимки. Ей разрешили встречу с дочерью. Не успела усадить Таисия Степановна детей за обеденный стол, как вбежала нянечка с криком: «Девочку уводят!». Таисия накинула пальтишко и в демисезонных ботиночках побежала догонять «освобождённую». Новоявленная мать и дочь были уже на другом берегу Туры. Тася бежала, слышала в ушах звенящий шум от шагов по ледяной земле, по доскам моста: «Как Вы можете воровать ребёнка?!». «Это моя дочь», – звучал хриплый голос мамаши. «Без документов ребёнка не отдам!» – Тася кричала, командный голос исчез, превратился в дикий рёв. Хватило сил вырвать девочку из рук бывшей зековки и отвести в детдом. «Дети, люди, почему вы такие не честные? Как тяжело с вами. Почему вы поступаете как хотите, а не по закону? Как противостоять этому жестокому миру? Где найти поддержку и опору? Как хочется жить тихо и спокойно».
Директор детского дома неоднократно напоминал, что надо пройти медкомиссию. Очередная поездка в Верхотурье. Оттепель. Грязь. Холод. Пустой лесовоз. Кабина занята. «Запрыгивай на лесораму, держись за коники или решётку». Таисия, обрызганная грязью с ног до головы, не помнила, как прошла медосмотр. Вернулась на Заимку аналогичным способом. Была грязная, холодная, голодная. (Есть в детском доме можно только, если ты работаешь на смене. Получалось через день: завтрак плюс обед или обед плюс ужин. В избе-общежитии не было никаких приспособлений для приготовления не только пищи, но и чая). В густых сумерках прозвучал родной голос: «Тася, пойдём ко мне». «Дорогая Антонина Ивановна!» помогла отмыть обувь, почистить пальтишко, напоила чаем, согрела тело и душу. Таисию переполняла благодарность к этой одинокой, уже не молодой женщине, но которая была рядом в трудную минуту.
Встречались хорошие, добрые люди на жизненном пути Таисии. Встречались такие люди в мрачном Верхотурье. На Урале мало тёплых дней, поэтому все командировки, как не крути, приходились на холода. Поручили Таисии Степановне отвести воспитанницу в школьный детский дом. Передача ребёнка прошла как полагается. Возвращалась молодая воспитательница на Заимку по известному маршруту. Сошла с поезда в посёлке Привокзальном ещё затемно. Лёгкие ботиночки, демисезонное пальтишко, в руках матерчатая сумочка с документами, а морозу на северо-западе Урала не спится, ударил он, по меркам Урала, легко: минус пятнадцать. Стоит черноглазый «стебелёк» в морозной ночи и понимает, что до рассвета и прибытия автобуса околеет. Из темноты проявляются очертания мужика, цыгана, лошади и телеги. И больше ни одной живой души. Цыган покрутился, покрутился: «Нет пассажиров». «Не бойся, садись в телегу, пока не замёрзла». Инстинкт самосохранения шептал девушке: «Скорее! Только бы не замёрзнуть». Ехали по тайге, по ночному Верхотурью. Цыган завёл лошадь во двор, открыл девушке дверь в избу. У печи – широкий настил. Таисия присела, рядом кто-то зашевелился, отодвинулся. «Наверное, цыганята», – Таисия нащупала свободное место среди тряпок, наклонилась и положила свою, с роскошными чёрными косами, голову в тёплые тряпки. Согрелась. Не спала: «У меня же Документы». За окошком забрезжил морозный рассвет, но домочадцы спали. Таисия встала и тихо, не пророня ни слова, ни скрипнув дверью, ушла, покинула гостеприимную тёплую цыганскую обитель. На всю жизнь запомнила, всю жизнь корила себя за бедность, за чёрствость душевную, за то, что не отблагодарила, за то, что боялась быть доброй, была скованной, зажатой, боялась и не понимала людей.
