Kitabı oku: «Семья», sayfa 2
Когда он открыл глаза, взгляд сына метнулся прочь от отцовского лица.
– Я слушаю тебя, папа.
Ох, уж эта показная покорность. Сидя напротив, его великовозрастный сынок откинулся на спинку стула, всеми силами увеличивая расстояние между ними. Вряд ли ему это поможет. Резко наклонившись вперёд, Владимир Иванович ухватил его за рубашку. От этого движения в груди снова кольнуло.
– Как ты можешь бить женщину?! Как ты смеешь? Какой ты после этого мужчина? – Каждое слово с трудом покидало пересохший рот, царапая его горло и наполняя горечью разочарования.
– Она упала, папа! – голос Сашки начал ломаться, как у подростка. – Честное слово!
– Лжец, – просипел Владимир Иванович. – У тебя нет чести. Если ты ещё раз…
Воздух стал тяжёлым и тягучим, а воротник рубашки превратился в удавку. Он начал срывать её с шеи, пытаясь сделать ещё один глоток воздуха, свежего и сладкого. Пот заливал глаза и искажал реальность. Его сын улыбался, искренне и радостно, совсем как в детстве. Галлюцинации – это уже серьёзно. Тело начало непроизвольно подёргиваться и Владимир Иванович на секунду зажмурился.
– Сынок, – прошептал он и поднял глаза на Сашку.
Одного взгляда на лицо своего единственного сына было достаточно для того, чтобы он чётко понял, что для них уже слишком поздно. Владимир Иванович отвернулся, чтобы не видеть эту улыбку победителя на родном лице. Наверное, он это заслужил. Эта мысль продолжала болезненно пульсировать в его голове и затихла вместе с последними ударами сердца.
Глава 4
1983 год Борис
Жаль, что дед умер и плевать, что он не был ему родным. Владимир Иванович всегда называл Борьку внуком и обращался с ним как с взрослым, не сюсюкая и с уважением. Конечно, с Катькой он возился намного больше, она ведь девчонка, мелкая совсем и родная ему. Мать накрывала на стол, потому что сегодня надо отметить годовщину смерти. Или годовщину не отмечают? В общем, по нелепым правилам взрослых надо сидеть за столом и вспоминать деда. Конечно, с алкоголем, как же без него? Глупые взрослые. Почему именно за столом? Лёжа в кровати или сидя на уроках нельзя? Ему не нужно было вспоминать Владимира Ивановича именно сегодня, он просто не забывал его.
Со смертью деда отчим вообще перестал притворяться. Борька-то видел настоящее лицо этого козла и раньше, а мама – нет. Почему она никогда не защищала его от нападок этого урода? Она, наверняка, любила сына, ведь все родители должны любить своих детей. Так говорили в школе и несколько раз – сама мама. Вот только видя на его теле разноцветные синяки, свежие или старые, мама становилась какой-то отрешённой. Её взгляд стекленел, и она как робот всегда повторяла одно и то же:
– Боренька, ну что у вас с ребятами за игры такие? Осторожней надо.
В самом начале «воспитательного процесса» как называл это отчим, Боря пытался рассказать матери, что вовсе не его друзья ставят ему синяки. Как правило, отчим проводил воспитательную экзекуцию без матери и Борька старался не появляться дома в её отсутствие, но рождение сестры повесило на него ярмо «помощника» и увеличило риски быть битым. Возросло и количество причин для этого. Неужели мать настолько слепа, что не понимает этого? Его попытка попросить о помощи с треском провалилась. Вместо понимания, жалости, заботы и праведного гнева, в конце концов, у неё сделалось такое лицо, что Борька больше не начинал разговор на эту тему. Смешно было то, что мама даже будто бы обиделась на попытку сказать ей правду. Она долго и нудно читала сыну лекцию о том, что врать нельзя, что от этого могут пострадать невинные люди, что отчим любит его и хочет воспитать настоящим мужчиной. Если воспитать мужчиной значило бить до тех пор пока не устанет рука, оскорблять и унижать, то отчим не жалея себя отдавался этому важному делу. С женой он перестал церемониться незадолго до смерти деда. Только перед его приходом в доме царило спокойствие ведь синякам нужно время, чтобы исчезнуть.
Когда отчим впервые избил маму Борька не испытал к ней жалости. Пусть знает каково это – когда тебя некому защитить. Больше всего отчиму нравилось брать мать за волосы и бить лбом об стол, стену и даже собственное колено. Этот равномерный стук вызывал у Борьки самые разнообразные эмоции, включая чувство удовлетворения и злорадства. Каждый раз после подобной экзекуции отчим тянул провинившуюся мать в спальню и чутко прислушивающийся Борька слышал что-то новое и непонятное. Звуки ударов головой он распознавал безошибочно, но то, что происходило дальше, являлось для него загадкой. Громкий шёпот отчима: «Открой шире рот, сука!» и ощущение того, что мать вот-вот вырвет, вызывало недоумение. Вот бы хоть одним глазком глянуть.
– Боренька, иди поиграй с Катюшей к себе в комнату. Мне ещё столько всего сделать надо, а она под ногами путается, – попросила мать, продолжая метаться между кухней и комнатой.
Стрелки часов показывали, что скоро вернётся тот, кому абсолютно наплевать на все её старания и Борьке было любопытно, когда мать это поймёт. Он послушно взял сестру за руку и повёл в свою комнату.
– Расскажи мне сказку, – попросила Катя, устроившись рядом на диване.
– Нет, ты будешь реветь и жаловаться мамке, – уверенно сказал Борька и нехотя добавил: – Или ему.
Девочка ни на секунду не усомнилась, что речь идёт о папе.
– Я не буду, честно-честно.
Борька сделал вид, что размышляет.
– Точно не будешь? – весь его вид говорил о том, что он очень хочет ей поверить. – Сказка страшная, сразу предупреждаю.
– Честно не буду, – упрямо повторила девочка.
– Ну, тогда слушай. – Он втянул в себя воздух и начал: – В одном большом городе жили-были бабушка и её внучка – маленькая девочка.
– А где были мама и папа девочки? – вполне разумный вопрос сестры, вызвал у Борьки приступ гнева.
– Будешь перебивать, я не буду рассказывать! – Прикрикнул он. – Умерли они, понятно?
Энергичное кивание маленькой головки, украшенной белыми бантами, было ему ответом.
– Как-то вечером они сели ужинать, но оказалось, что у них закончился хлеб. Пришлось бабушке идти за ним в магазин. Она сказала внучке, чтобы та никому не открывала двери и ушла.
– А почему она не взяла девочку с собой? – Катя тут же перепугано закрыла себе ладошкой рот. – Я больше не буду, честно-честно.
Борька закатил глаза и тяжело вздохнул, словно раздумывая, не бросить ли ему это неблагодарное дело – рассказывать сказки, но милостиво решил продолжать.
– Бабушка очень спешила, потому что до закрытия магазина оставалось всего тридцать минут. Ты себя вспомни, одеваешься по три часа. Вот и та девочка тоже была копушей. Итак, – трагическим шёпотом сообщил Борис. – Бедная девочка осталась совсем одна.
Рассказчиком Борька был хорошим, даже талантливым. Его голос то поднимался вверх, то опускался почти до шёпота, вызывая у замершей Кати бурю эмоций.
– А в это время, со стороны старого заброшенного кладбища в город въехала большая чёрная машина. За рулём сидел чёрный человек с огромными чёрными глазами и большими острыми зубами. Он был очень голоден. Больше всего на свете он любил пожирать маленьких детей, которые оставались без присмотра взрослых. Он находил их по запаху.
В каждое второе предложение, он вставлял «чёрный-чёрный» и в лицах изображал то кровавого монстра, то перепуганную жертву. Катя начала испуганно жмуриться и отводить глаза от лица старшего брата, судорожно сжимая маленькими ручками диванную подушку.
– … радио кричало: «Беги, девочка, беги! У чёрного человека есть чёрный-чёрный гроб, и он положит туда твои косточки, после того как съест!».
Она не дала закончить сказку. Так же как и в прошлый раз. В самом финале Катя начала истошно кричать, зажимая руками уши и звать маму. Свои истории Борька мог рассказывать только в отсутствие отчима, матери он не боялся. Она только и могла, что пялиться на него и прижимать к себе ревущую в голос Катю. После неглубокого выяснения обстоятельств, она срывающимся голосом отчитывала обоих своих детей.
– Ты уже большая девочка, Катя! Неужели ты не понимаешь, что Боря тебя просто дразнит? – лёгкий шлепок по попе дочери должен был закрепить это знание в её сознании.
– А ты… Ты не понимаешь, что так нельзя? – продолжала мать, переключаясь на сына. – Это же твоя младшая сестра, которую ты должен защищать, а не пугать до смерти!
– А я твой сын, мама! Почему же отчиму можно меня бить, а тебе делать вид, что ничего не происходит? Что ты мне скажешь на это?!
Глядя прямо перед собой, Борька думал, что когда-нибудь бросит ей в лицо свои претензии и едкую ненависть, бурлившую в нём ко всем ним. Иногда ему казалось, что мать чувствует подобие вины перед старшим сыном. Пожалуй, только так можно было объяснить то, что она ничего не говорила отчиму об этих сказках. Она могла бы рассказать своему драгоценному мужу ещё и о том, что нелюбимый им пасынок дёргает родную дочурку за волосы, болезненно щиплет и толкает её при любой возможности.
Однажды Катю пришлось везти в больницу, потому что Борька перестарался. Во время семейного ужина, на котором отчим привычно отсутствовал, сестра каталась на табуретке вместо того, чтобы спокойно копошиться в своей тарелке. Только отсутствие её папочки и какое-то внутреннее стремление проверить границы дозволенного, заставило его поднять ногу и выбить табурет из-под сестры. Тот улетел в сторону, освобождая пол для приземления Катьки. Встреча её головы с полом была настолько громкой, что Борис невольно замер и испугано посмотрел на дверь ванной, где скрылась мать, как только поняла, что её старания снова никто не оценит. Этот звук напомнил ему стук маминой головы о разные твёрдые поверхности. Он вспомнил, как зачарованно смотрел на Катьку, которая неподвижно замерла на полу и стала похожа на старую тряпичную куклу покойной бабушки. Её глаза остались приоткрытыми, а личико стало бледным, с лёгким жёлтым оттенком из-за падающего на него электрического света. В щелочки можно было рассмотреть белки её глаз, которые тоже отливали золотом. Борька не мог оторвать от неё глаз.
– Что ты с ней сделал?! – истошный крик матери оторвал его от созерцания маленького тельца.
Именно в тот раз, когда они обменивались злобными взглядами, разбавляя их материнскими причитаниями над лежащей без сознания Катей, между ними появилось понимание того, что они два абсолютно чужих человека, связанных кровными узами. Удовольствия от такого сосуществования никто не получал, но изменить данный факт было уже невозможно. Катька зашевелилась и начала исторгать из себя съеденное ранее, только благодаря матери не захлебнувшись собственной рвотой. В больнице сказали, что у неё закрытая черепно-мозговая травма или если проще, то сотрясение мозга. Забавное слово «сотрясение». Всёго-то был один небольшой удар головой об пол, а такое впечатление, что Катьку кто-то усиленно тряс и её мозг без конца бился о стенки маленького черепа. Катька – погремушка.
Спустя три недели мать с Катькой вернулись из больницы. В тот вечер он окончательно поверил в свою безнаказанность. Борис улыбался в потолок и прислушивался к звукам из родительской спальни. Его снова не наказали. Стоны матери и звуки ударов четко давали понять, кого отчим считает виновным в случившемся с дочуркой. Это было полгода назад.
Мать, наконец, перестала его отчитывать и вышла из комнаты. Катька выглядывала из-за плеча матери, и весь её вид говорил о том, какой виноватой она себя чувствовала. Борька театрально прикрыл лицо руками, сделав вид, что плачет и, наблюдая за сестрой сквозь пальцы. Личико Кати искривилось от ужаса, и она зарыдала с новой силой. Правильно, сестра должна понимать, что никто кроме неё не виноват в этом скандале – обещала ведь не кричать. Ну ничего, Борька обязательно придумает как её наказать.
Глава 5
1983 год Саша
Начиналась программа «Время», а значит, ему пора было ехать домой. Саша затянулся напоследок сигаретой и потушил её в пепельнице. Любаша точно знала, что означает этот раздавленный окурок под аккомпанемент бравурной мелодии из телевизора.
– Ты уже уходишь? Может, останешься?
Она всегда спрашивала его об этом, заранее зная ответ. Не стесняясь своей наготы, Люба протянула руку к пачке сигарет «ВТ». Большая мягкая грудь с коричневыми сосками повторила движение её руки. Саша любил смотреть, как подпрыгивают её огромные сиськи в процессе соития. Это зрелище бесконечно завораживало его своей красотой. Он часто хлопал ладошкой по увесистому бюсту, нависающему над ним во время её скачки сверху, оставляя на нём следы своих пальцев ещё долго алевшие после его ухода. Делая вид, что не замечает его взгляда, Люба поднялась с кровати и от души потянулась. У неё были широкие массивные бедра, и Саше безумно нравилось зарываться в них лицом, касаясь носом её лобковых волос. Она божественно пахла. При воспоминании о том, что Любаша вытворяла своим языком, его член немедленно принял боевую готовность. Времени больше не было, поэтому Саша решил игнорировать этот факт.
– Ты же знаешь, я не могу.
– Знаю, но ты обещал решить эту проблему, – капризно произнесла Любочка.
– Не начинай, – Саша нахмурился. – Сказал же, решу.
Подумать только, то, что он силой заставлял делать свою доску-жену, эта женщина делала по собственной воле и с удовольствием. Её опытность в этом вопросе вызывала в нём жгучую ревность, которую Любаша всегда укрощала своими заверениями в любви. Она клялась, что он единственный мужчина, который смог разбудить в ней женщину и в её глазах Саша – самый идеальный любовник из всех возможных. Сравнивать Любочке, конечно, было практически не с чем. Разве только со своим бывшим мужем-неудачником. Тот ничего не мог: ни обеспечить красавицу-жену, ни удовлетворить её. Так что её шеф и любовник Александр Владимирович являлся для неё идеалом настоящего мужчины. Саша никогда не уставал слушать об этом.
Он потянулся за новой сигаретой и вспомнил о своем водителе. Наверняка, тот отсидел себе всю задницу, ожидая родное начальство. В любом случае лучше сидеть в «Волге», чем горбатиться где-то на производстве, так что пусть ждёт.
Он снова вспомнил об отце. Со дня его смерти прошло уже больше года и это был замечательный год. Саша находил любопытным тот факт, что батя умер в один год со своим кумиром, который до того восхищался своей персоной, что четырежды присваивал себе звание Героя Советского Союза. Не удивительно, что папаша боготворил его. Саша отогнал от себя воспоминание о последних отцовских минутах в его квартире и мысль о том, что Владимир Иванович мог бы прожить намного дольше Брежнева. Если бы не…
– Какая гадость, эти «ВТ», – Любочка прервала ход его мыслей, и Саша был благодарен ей за это. – «Родопи» мне больше нравятся.
Его секретарша и по совместительству любовница – была чертовски хороша собой. Она досталась ему вместе с новой должностью, и Саша был несказанно этому рад. Наверное, он её любит. Видимо пришло время завязывать с семейной жизнью. Не понятно, почему он до сих пор изображает из себя хорошего мужа, ведь главного контролёра уже нет в живых. Вот дочку жалко оставлять, хорошая девчонка получилась – ласковая и послушная, но ничего, папочка будет её навещать. Зато не надо будет видеть эту сушеную воблу с её ублюдком, который никак не мог взять в толк как себя вести с тем, кто заменил ему отца. Интересно, как отнесутся к его разводу на работе? Он надеялся, что это не сильно отразится на его карьере. Квартиру придётся оставить супруге, зачем ему разговоры за спиной и косые взгляды коллег? Они будут жить с Любашей в квартире его отца, не век же ей пустовать.
Среди его коллег не было разведенных. Почти у всех кто мог позволить себе это, были любовницы. Это считалось нормой, если её наличие не выставлялось напоказ. А вот уход из семьи был верхом аморальности и партия таких вещей обычно не прощала. Его руководитель, Василий Петрович, точно не погладит Сашу по головке, но с другой стороны, он был лучшим другом его покойного папаши. К дружбе с покойником Василий Петрович относился с большим пиететом, так что Саше казалось, что он может рассчитывать на его защиту. В конце концов, он не такой карьерист как отец, который променял свою любовь на карьеру и достаток. Саша узнал об этой душещипательной истории от своего покойного деда, Георгия Ивановича. Перед смертью дед стал слишком сентиментальным и, кажется, даже жалел своего зятя.
Ну пожурят его немного, может, отправят куда-то на окраину замаливать грехи перед партией. Зато его Любовь будет рядом, так что в отличие от отца, он сможет усидеть на двух стульях и быть счастливым. На секунду мелькнуло сомнение в искренности чувств Любаши. Он точно знал, что положение его любовницы давало много привилегий: импортные шмотки, хорошая жратва, отдых в санатории. Он даже оформил на её имя дачу. Саша бросил мрачный взгляд в сторону Любы. Та словно почувствовала, что решается её судьба и прекратила манипуляции с кремом, который наносила на лицо. В голубых глазах, оттенённых тёмными тенями, появилось выражение озабоченности.
– Что-то не так, милый? Тебе плохо?
Люба засуетилась. Она присела рядом с Сашей на кровать и прикоснулась к его лбу ладошкой, от которой пахло смесью из крема и французских духов, купленных им совсем недавно.
– Температуры нет. Может, съел что-то не то?
А вот этого точно не могло быть. Только не с теми продуктами, которые он ей привозил. Эта показная озабоченность, придала ему уверенности в её чувствах.
– Всё в порядке, задумался просто. Как ты считаешь, одной машины хватит, чтобы перевезти твои вещи?
– Куда, Сашенька? – явный испуг проскользнул в голосе Любаши и это его позабавило.
– В отцовскую квартиру на проспекте Карла Маркса. Будем жить с тобой там.
Он с улыбкой наблюдал смену выражений на её лице: от удивлённого недоумения до бешеной радости. Любаша бросилась ему на шею, попутно оглушив Сашу своим визгом.
– Хватит, конечно, хватит, – визжала она, покрывая поцелуями его лицо.
Вот за эту детскую непосредственность он её просто обожал.
– Ты ведь любишь меня?
На какой-то момент Любаша замерла. Она всегда с готовностью признавалась ему в любви, но он никогда не спрашивал её об этом сам. Отодвинувшись так чтобы посмотреть ему прямо в глаза, она обиженно произнесла:
– Ты сомневаешься во мне? Неужели я не говорила тебе этого много раз?
Саша молча разглядывал её, пытаясь понять насколько она искренна с ним.
– Если ты не уверен во мне, то к чему всё это? Мне и здесь неплохо живется, а тебе уже давно пора ехать домой, – глаза Любаши стали похожи на голубые озера печали.
Она отвернулась от него, но Саша успел увидеть бегущую по щеке слезинку до того, как взмах её руки отправил ту в небытиё.
– Вам пора ехать, Александр Владимирович, – прошептала Люба сдавленным голосом и начала подниматься.
Саша тут же ухватил её за руку и притянул её головку к своей груди.
– Что ты, сладкая моя! Мы же не на работе, – её слезы защекотали его голую грудь, спеша скрыться в густой поросли на ней. – Мне просто лишний раз захотелось услышать, что ты любишь меня. Ну, посмотри на меня.
Саша обхватил её лицо руками, пытаясь встретиться с ней глазами. После лёгкого сопротивления Люба подняла к нему своё лицо. Она даже плакала красиво. Слегка покрасневший нос, мокрые щеки, а главное, обиженное выражение лица – делали её похожей на маленькую девочку. И слёзы она вытирала кулачками. Ей-богу, ребёнок малый.
– Ох, и хороша же ты, Любаша. А теперь скажи, ты любишь меня?
Шмыгнув последний раз носом, она гордо вскинула головку с рыжими волосами:
– Люблю. Хоть ты этого и не заслуживаешь.
Он громко и раскатисто рассмеялся, радуясь любви такой шикарной женщины, и снова притянул её к себе.
– Докажи.
Любаша вмиг преобразилась. На смену маленькой девочке вышла взрослая женщина, которая ловкими пальцами быстро скрутила волосы в неаккуратный узел и закрепила его шпильками, лежащими на прикроватной тумбочке. Во время этой процедуры она, не отрываясь, смотрела Саше в глаза. Подаренный им шёлковый халатик выгодно подчеркивал все изгибы её роскошного тела, замершего в шаге от него. Люба мягко толкнула его в плечи, и он послушно улёгся на кровать, не забыв подложить подушку под спину. Саша не хотел пропустить ни одной секунды из представления, которое она собиралась ему устроить. Выбившаяся рыжая прядь упала на её лицо, и Любаша игриво сдула ту в сторону, прежде чем запрыгнуть на него. Её язык пробежался по левому уху Саши, затем по правому. Кто бы сомневался, что она начнёт издалека, а он и не думал. Прикрыв от удовольствия глаза, он ждал основного действа. Любаша всегда всё делала обстоятельно, не оставляя ничего без внимания. Пробежав языком по шее, она добралась до его груди. Его соски тут же сморщились от влажной прохлады. Кончик её язычка скрылся в пупке, вызвав у него нетерпеливую дрожь. Сердце учащенно забилось, и он жадно распахнул глаза, чтобы ничего не упустить. Она дразнила его, проводя языком совсем рядом с членом, давно застывшим памятником её умениям. Слева, затем справа. Она не пропустила ни одного сантиметра его мошонки, и он не выдержал. Довольно грубо ухватив Любашу за волосы, он до упора ворвался в её рот. Наконец-то.
