Песня чудовищ

Лита действовала наугад. Она никогда не оставалась один на один с мужчинами, никогда не пела для них чарующих песен, но что-то подсказывало, как вести разговор, какие струнки затронуть и с какой интонацией говорить для царевича. Должно быть, ей подсказывала сама кровь девоптиц – древняя, мудрая.

Царевич продолжал хмуриться, но всё же присел к Лите на кровать, будто забылся и не подумал, насколько это невежливо.

– Ружан меня тревожит, – признался он.

– Такой праздный, порывистый и жестокий, – подхватила Лита. – Почему ты не уедешь без него?

– Он мой брат.

– Ивлад тоже.

– А Ивладу отец велел дома сидеть, он сам виноват, что так случилось.

Лита усмехнулась – Домир выпалил это так яростно, будто хотел оправдать сам себя.

– Твои это слова или Ружановы? И как вышло, что вы выехали раньше, а потом нагнали его ровно тогда, как он меня подбил?

Царевич сглотнул, но не отвёл взгляд. Его щёки покраснели.

– То была затея Ружана. Он сразу догадался, что Ивлад не усидит во дворце. Кто знает его лучше нас? Рагдай поддержал. Говорит, пускай младший братец выслеживает, мы потом по следам его поедем. Пировали вот так же на постоялых дворах, выждали денёк и нагонять стали. Подгадали точно в срок. Это Рагдая заслуга, он лучше всех на царской охоте зверя выслеживал и загонял, вот и тут подсчитал. Только на волка Ружану весело ходить, а на вашу сестру оказалось боязно.

– Но ты же не таков. Ты сидишь и грустишь, сам не знаешь, зачем тут. Верно я говорю?

Царевич Домир угрюмо молчал, но не уходил. Льстило ли ему внимание девоптицы или уже начало действовать тонкое волшебство её шёпота, Лита не знала. Быть может, он просто хотел отдохнуть от шумного веселья, затеянного братом.

– Признаться, никогда и не знал, зачем я там.

– Всё из-за братьев?

Лита наблюдала за людьми всего пару дней, страдая от боли и страха. Ей трудно было понять всё, что происходило, – почти каждый миг она ждала угрозы, но всё же пыталась разобраться. Все девоптицы приходились друг другу сёстрами, матерями и дочерями, но каждая относилась к остальным ровно, никого не выделяя и ни с кем не ссорясь. У людей же всё было иначе. Ружан и Домир сильно отличались друг от друга, и по-разному к ним обращались члены отряда. Лите не с чем было сравнивать, но отчего-то Домир напоминал ей прислужницу Айвру, которая заплетала девоптице косы и рассказывала о дальних морях.

– Нет. Не из-за них. Из-за себя, – ответил Домир.

– Я не понимаю, – призналась Лита. – Ты грустишь сам из-за себя?

Домир слегка улыбнулся, одним уголком губ, и покачал головой.

– Как тебе объяснить… У тебя есть сёстры?

– Мы все в Серебряном лесу сёстры, – обиженно протянула Лита. – Разве ты не знал?

– Знал, знал, конечно… Просто думал, вдруг кто-то из вас особенно близок.

Домир заправил волосы за уши взволнованным движением, и Лита вдруг позавидовала ему – у него тонкие красивые пальцы, и он может поправлять свои волосы тогда, когда захочет, а не когда дозовётся служанку.

– Мы все близки, – ответила Лита. – Не то что вы.

Домир хмыкнул:

– Это ты верно подметила. Не то что мы. Ружан отважен и силён, он – отцовский любимец и наследник, конечно. Тут и спорить нечего. Ивлад красив, как не всякая девушка, мягок сердцем – он нравится всем, кому посчастливится с ним встретиться. А я – средний сын. Ни то ни сё. Не особо умён, не слишком смел, красотой не то чтобы удался. Даже волосы у меня не чёрные, как у Ружана, и не золотые, как у Ивлада, а скучно-коричневые.

– Ты обижен на братьев за то, что они лучше тебя?

– Да нет же. – Домир дёрнул плечами, и вышивка на его тёмно-синем кафтане встрепенулась блеском. Только сейчас, присмотревшись, Лита разглядела у него на плечах ветви и яблоки. – Не на братьев. Да и не на кого. Просто… Все знают, что я – второй царский сын, и ждут от меня, что я буду таким же, как братья: острым на язык, решительным, красивым, в конце концов. И разочаровываются, видя меня таким, какой я есть. Я слышу, что шепчут слуги у меня за спиной. Не во дворце, нет, а вот тут, в чужих домах. Говорят, что представляли меня выше, красивее, что думали, будто я тоже пущусь в пляс или начну сорить отцовским золотом.

– А ты просто сидишь в стороне и ждёшь, когда всё закончится.

Домир посмотрел на Литу долгим взглядом. Его брови приподнялись в удивлении, и Лита подумала, что зря Домир назвал себя некрасивым – он уж точно был лучше тех парней, с которыми сёстры беседовали на летнем празднике.

– Да. Сижу и жду. Потому что всю жизнь чувствую, что всё это не для меня. Будто с детства привык: всё Аларское царство – для Ружана, все девичьи восторги – для Ивлада. У меня есть невеста, отец сосватал меня несколько лет назад, но я видел её лишь однажды – она живёт в северных землях и, мне кажется, потом пожалеет, что согласилась на эту помолвку. Говорит, наверное, подругам, что выйдет за аларского царевича, и представляет, как будет жить во дворце, но на самом деле… На самом деле я сомневаюсь, что мне достанутся собственные земли, когда отец умрёт и Ружан займёт его место.

– А если ты первым привезёшь меня царю? Это что-то изменит? – Лита, поморщившись от боли, приблизилась к царевичу и осторожно прижалась к нему тёплым боком. Он не пошевелился, только выпрямил струной спину.

– Могло бы. – Домир быстро облизнул губы. Между его бровей то пролегала тоненькая складка, то разглаживалась – он быстро что-то обдумывал. – Но отец скоро умрёт, его съедает царская болезнь, колдовское проклятие. Даже если он успеет объявить меня наследником, то Ружану ничего не будет стоить переубедить думу и войско. Его лучший друг – сын царского воеводы, у него сильная дружина, его все любят. Нет, Лита, я не хочу того. Ружан – вот кто станет править Аларией, иначе и быть не может.

– Как же быстро ты сдаёшься, – пробормотала Лита и приобняла Домира здоровым крылом. Прикрыв глаза, она стала вспоминать песни старших сестёр в Серебряном лесу. Это было нелегко: даже через закрытую дверь в покои проникали звуки пиршества, музыка, громкие голоса и хохот. Домир не отстранялся, и Лита посчитала это хорошим знаком. Сосредоточившись, она представила себе золотистые яблоки, серебристые ветки и блеск украшений на шеях подруг. Почти наяву услышала их красивые голоса, переплетающиеся в одну протяжную песню.

В глубине груди поднималась мелодия. Лита не придумывала её, музыка сама зарождалась и изливалась звенящим ручьём: сперва беззвучно, затем проступая плавным напевом, постепенно наполняющимся крепостью голоса. Лита редко пела и впервые пела для пленившего её человека, царевича Домира, и пыталась вплести в песню просьбу, наговор-приказ.

Домир медленно склонил голову на плечо. Он не мог слышать слов, потому что в песне девоптицы слов не разобрать, особенно человеку, зато мелодия, а вместе с ней и чаяния девоптицы плавно проникали ему в самое сердце.

Глава 5. Вьюга

Ивлад почти не видел колдунов в своей жизни. В Аларии, конечно, их хватало – выходцы из Стрейвина продавали свои умения, ловко отыскивая нуждающихся среди посетителей рынков и харчевен, и если хозяин постоялого двора был не прочь видеть колдуна среди гостей, то рисовал над входом яблоко.

Но колдуны предпочитали не приближаться к Азобору – боялись царских людей. Аларцы тоже не отважились бы явиться к ним в Стрейвин, а причиной всему – войны между двумя государствами, которые много столетий то вспыхивали, то затихали.

Учителя рассказывали Ивладу: когда-то давно Серебряный лес находился на землях Стрейвина, пока однажды войско аларского царя не отвоевало его для государя. С тех пор стрейвинцы потеряли покой: почти каждый новый стрейвинский правитель пытался забрать лес обратно вместе с девоптицами, которые за много лет успели полюбиться аларцам и поселились даже на царских монетах. В детстве Ивлада бесконечно возмущало, что колдуны никак не успокоятся – няньки пугали его злыми стрейвинцами, которые сидят на болотах, глодают кости и раздумывают, как захватить часть Аларских земель, а вместе с ними и царских людей.

Когда царевичи подросли, Стрейвин предпринял несколько атак – войска заходили с севера, в обход холодного залива, отделяющего Стрейвин от Аларии, но союзники отца из Северной Халкхи помогали отразить нападения. Но в зиму, когда Ивладу исполнилось двенадцать, а Ружану – семнадцать, Стрейвин собрал флот и напал на Аларию с юга, попытавшись пробиться через устье реки Белой и подняться выше, к Серебряному лесу.

Ивлад хорошо запомнил те страшные дни. Отец болел почти всю жизнь, но тогда его болезнь начала брать верх, и Радим Таворович лежал в постели, когда гонцы принесли весть о стрейвинском флоте, приближающемся к берегам Аларии. Ивлад помнил, как Военег собирал войска, как Ружан и Рагдай, ещё совсем мальчишки, просились в бой. И отец дал Ружану возможность проявить себя – они с Рагдаем повели флотилию наравне с Военегом.

Ивладу, Домиру и Нежате не позволили выйти со двора – Домиру уже исполнилось пятнадцать, и он обижался на отца, что тот запретил ему идти со старшим братом. Все вместе они провожали Ружана и Рагдая, стоя на крыльце. Городские ворота были открыты настежь, и вдаль по дороге тянулась вереница огней. Тогда царские дети не знали, что большинству из этих огней суждено погаснуть, да и вернувшиеся с войны изменятся до неузнаваемости.

Грядущая встреча с вьюжным колдуном тревожила Ивлада, но, с другой стороны, он уже беседовал с самим Вьюгой и остался жив и здоров. Вряд ли тот, о ком говорили девоптицы, сильнее одного из верховных.

Солнце вовсю золотило снег, но теплее не становилось. Ивлад кутался в тонкую накидку – ткань согревала, будто её кто-то зачаровал. «В колдовстве погибель царской семьи», – в который раз подумал он. Но без этого самого колдовства его конец пришёл бы гораздо раньше.

Впереди двигался силуэт – свет слепил глаза, поэтому Ивлад не сразу его заметил. Человек шёл навстречу и вёл под уздцы двух коней. Спотыкаясь, Ивлад прибавил шагу, а когда расстояние достаточно сократилось, даже слегка улыбнулся: встречным оказался знакомец Вьюга, а одним из коней – Нежатин Звездочёт, и даже Ивладов лук болтался тут же, у седла. Учуяв знакомый запах, конь зафыркал, Вьюга отпустил узду, и Звездочёт бросился к Ивладу.

– В последнюю нашу встречу ты был хотя бы при коне, – заметил Вьюга. – Что стряслось? Зря ты так быстро сбежал от меня и не захотел принимать помощь. Управились бы быстрее.

Ивлад обнял Звездочёта за шею и принялся гладить по морде. Конь успокоился, тыкался носом в накидку, хранящую запах хозяйки.

– Я… – Щёки Ивлада и так были румяными от мороза, но сейчас ещё сильнее налились краской, в этот раз – от гнева. – Ты… Проклятый колдун, ты преследуешь меня?! Хочешь сгубить царских детей по одному?

Вьюга вздохнул и провёл ладонью по безбородому лицу.

– Если бы у меня была такая цель, то я бы начал с тебя: одинокого, безоружного, пешего. Заморозил бы ещё на подходе к лесу. И коня бы не стал приводить. – Он насмешливо прищурился: – Грязи на твоей одежде, я смотрю, ещё прибавилось.

Ивлад упрямо смотрел на него исподлобья, не веря ни единому его слову, но всё же набрал горсть снега и попытался оттереть пятна с накидки.

– Стрейвин и Алария – враги, конечно. – Вьюга заговорил так вкрадчиво, будто обращался не к царевичу, а к дикому зверю, которого нужно успокоить. – Представляю, о чём ты думаешь, Ивлад. Но я не несу угрозы ни твоей семье, ни твоему городу, ни твоей стране. Даже четверым верховным колдунам разом не выстоять против армии царя, тебе ли не знать, царевич.

О той битве до сих пор много говорили, и почти всегда – понижая голоса до шёпота. Говорили, будто царь Радим не был готов, поэтому отправил только те войска, которые уже стояли недалеко от Азобора и южнее, вплоть до морских границ. Говорили, что колдуны умышленно подгадали время: самое начало зимы, когда крепчают морозы, но влажные осенние ветра ещё не хотят уходить. Но всё же тогда царские войска погубили столько колдунов, что верховным пришлось отступать, уводить остатки своих, чтобы сберечь хоть кого-то. От аларского флота осталась лишь пара кораблей, каким-то чудом удалось выжить и Ружану, и Рагдаю, и воеводе, и горстке их людей, но больше не выжил никто. Стрейвин с тех пор зализывал раны, воспитывал новых колдунов, но и Алария жила в относительном покое.

– Ты убивал их, – проговорил Ивлад. Голос едва не сорвался. – Это же ты руководил стрейвинцами? Ещё немного – и моего брата бы тоже убил.

– Раз уж ты решил вспомнить… Да, я руководил армией вместе со Штормом. – Вьюга поднял ладонь и сделал осторожный шаг к Ивладу. Тот, напротив, отступил назад. – Вьюга и Шторм – наилучший союз для того, чтобы поднять ледяные ветра. Но тогда это было ради Стрейвина, а сейчас я здесь – пришёл не воевать, а по просьбе Нежаты.

Горло Ивлада вдруг перехватило, будто оно стало деревянным, неспособным на слова. Он схватился за лук, вынул стрелу и натянул тетиву.

– Неужели дочь врага тебе дороже родного края? Для чего тебе нужна Нежата, говори, колдун!

Руки тряслись и от холода, и от волнения. В груди Ивлада пекло от злости, вздымалась и поднималась к горлу крупная дрожь. Он стиснул зубы до скрежета и почувствовал, как жар заливает лицо и печёт глаза. Образ Вьюги размазался, и Ивлад не сразу понял, что это от слёз.

Стрела сорвалась с тетивы – свистнула, мелькнула проблеском. Ивлад приготовился увидеть, как тело колдуна падает и окропляет снег кровью, но ничего подобного не произошло: стрела отскочила от накидки Вьюги и отлетела куда-то вбок, в белую мякоть сугроба.

– Ты отвергаешь мою помощь, верно? – спросил Вьюга ровным тоном, в котором не было ни гнева, ни возмущения. Ивладу стало стыдно, но и злость, вскипевшая в груди, не унималась.

– Ты чуть не убил Ружана! И убил тысячи аларцев! Как я могу верить тебе? Как могу позволить вновь приблизиться к себе и моим братьям? Если Нежата доверяет тебе, то это значит, что ты просто не открывал ей своего имени!

Вьюга двинулся к Ивладу, не сводя с него холодного взгляда.

«Он убьёт меня, убьёт Нежату и братьев, а потом захватит дворец и власть в Аларии, – подумал Ивлад. Руки задрожали так сильно, что лук упал в снег. – А Ружан уже чуть не убил меня…»

 
«Просто умри, малыш Ивлад».
Холод снега на голой груди.
Молчаливый взгляд Домира.
Смешки дружинников.
 

Только сейчас Ивлад в полной мере осознал, что с ним сотворили, и это осознание опустилось на плечи тяжёлым грузом. Ружан, девоптицы, Вьюга – трижды за день его могли убить, но почему-то он до сих пор жив и совершает страшные глупости, стреляя в верховного колдуна. Из горла Ивлада вырвались тяжёлые всхлипы, и он медленно опустился на колени, сотрясаясь от рыданий. Звездочёт недоумённо зафыркал и ткнулся носом ему в плечо.

– Я открыл ей своё имя. Нежата знает, кто я. И знает, каков я, – послышался мягкий голос Вьюги. – Она гораздо умнее тебя, царевич. Я пытаюсь тебе помочь, потому что Нежата просила об этом. Но если ты отвергаешь мою помощь, я не могу настаивать. Прощай, Ивлад. Я постараюсь больше не попадаться тебе на глаза. Береги Звездочёта.

Вьюга развернулся и двинулся прочь, в обратную сторону, так же ведя рядом своего коня. Ивлад отнял ладони от мокрого лица и не смог поверить глазам – колдун не попытался наслать на него буран, не стал морозить до смерти, не поднял оружия – просто ушёл. Даже не упрекнул за выпущенную стрелу и не повысил голос – неужели задумал что-то страшнее? Или всё же…

– П-постой, – выдавил Ивлад. – Вьюга!

Колдун замер, медленно обернулся на царевича и сдвинул брови.

– Не уходи, – попросил Ивлад. Звездочёт продолжал тыкаться в него мягким носом – в шею, в макушку, в мокрые от слёз щёки. Ивлад осторожно оттолкнул морду коня. – Если ты хочешь убить меня, то убивай сейчас, пока Ружан и Домир считают меня мёртвым. Но если ты правда отыскал меня ради Нежаты… Если правда поможешь найти ту девоптицу, которую я ранил по глупости… Тогда я мог бы, думаю, поверить тебе.

Он поднял лицо, глядя на Вьюгу сквозь мутную пелену. Стоять в снегу на коленях, глядя снизу вверх на колдуна, было паршиво. Вьюга вновь подошёл к Ивладу и протянул руку, не покрытую рукавицей даже в такой мороз. Наспех вытерев глаза рукавами, Ивлад шмыгнул носом и не без колебаний ухватился за ладонь колдуна. К его удивлению, кожа Вьюги была тёплой и на ощупь ничуть не отличалась от кожи обычных людей. Ивлад шумно выдохнул.

– Боялся, что я превращу твоё сердце в ледышку?

– Н-нет…

Вьюга дёрнул уголком рта и притянул Ивлада к себе.

– Вот видишь. Ты всё ещё жив.

Колдун приобнял Ивлада и скованным, коротким движением хлопнул по спине. Ивлад уткнулся лбом ему в плечо – всего на мгновение – и тут же отстранился, испугавшись своего порыва. Горло по-прежнему сжимало от слёз, в груди перекатывались раскалённые камни, но всё же стало немного легче: теперь он не один и, возможно, даже сумеет вернуть девоптицу в срок. Он забрался в седло и потрепал Звездочёта по холке.

– В этот раз тебя послали девоптицы? – неловко спросил Ивлад после нескольких минут молчания. – Они говорили, что знают тебя.

Вьюга сощурил бледно-серые глаза, будто что-то припоминал.

– Нет. Я увидел Звездочёта без всадника и понял, что младший царевич попал в беду. К счастью, с тобой не успело случиться ничего дурного.

– Почти ничего, – поправил Ивлад.

Вьюга вскинул голову, всматриваясь в сверкающие вершины Серебряного леса позади Ивлада. Затем огляделся по сторонам, примечая места, где снег был вздыблен конями дружинников.

– Ты встретился с братьями. И тебе не понравилась эта встреча. Так?

– Так.

Ответ дался с трудом. Старший брат, за которым они с Домиром ходили, как восторженные щенки, оставил его в лесу умирать и совсем не колебался, когда привязывал к дереву. И Домир оказался ничем не лучше: стоял и смотрел… Ивлад покачнулся и ухватился за холку коня, чтобы не упасть.

– Предательства нужно уметь переживать, – сказал Вьюга, окинув Ивлада внимательным взглядом. – В конце ты либо простишь, либо возненавидишь, а пока дай себе время.

Ивлад недоверчиво покосился на него. И конь, и всадник казались бесцветными, словно посыпанными пеплом или – что вероятнее – подёрнутыми инеем. Лишь чёрные звёзды на накидке бросались в глаза.

– А ты? Прощал или ненавидел? Наверняка тебя не раз предавали.

Колдун сделал вид, что не услышал вопроса. Ивлад кисло поджал губы: как бы плохо ему сейчас ни было, но Вьюга прав, у него ещё будет время подумать о Ружане. Быть может, даже отыщется оправдание брату, и он сможет всё объяснить в разговоре. Сейчас же важнее позаботиться о том, чтобы вернуть Литу.

Вьюга пришпорил коня, Ивладу в лицо полетел снег из-под копыт. Нагонять колдуна было боязно, и Ивлад решил держаться на расстоянии. Обернувшись, Вьюга усмехнулся и вскинул посох с хрустальным наконечником, вынув его из-за пояса. Тут же снежинки закружились плавным танцем, а затем и вовсе перестали вздыматься с дороги, Вьюгу и Ивлада словно окутало невидимым коконом, и даже мороз, как показалось Ивладу, ослаб.

– А ты можешь домчать нас вмиг? – крикнул Ивлад, одновременно и страшась ответа, и замирая в ожидании. Вдруг получится? Вдруг удастся увидеть самое настоящее могущественное колдовство? А если и удастся, как оно отразится на самом Ивладе? Не сгубит ли?

– Прямо уж вмиг не могу, – откликнулся Вьюга. – На это способны не вьюжные, а зверословы – они умеют заговаривать коней. Но могу сделать так, чтобы сама зима нам помогла. Держись, царевич, поближе, если хочешь скакать быстрее.

Ивлад колебался, даже не смог ответить.

– Ты не бойся. – Вьюга сразу разгадал его опасения. – Колдовство не проникнет в тебя, если ты будешь просто рядом с ним. Чтобы оно тебя сгубило, ты должен принять его – например, с помощью чароплодов. Я не желаю зла брату Нежаты, поверь.

– С помощью чароплодов? – переспросил Ивлад. Он с опаской подогнал Звездочёта, чтобы не так сильно отставать. – Это что-то вроде яблок из Серебряного леса?

Девоптицы питались золотистыми румяными яблоками, которые не опадали даже в лютую стужу. Говорили, будто эти яблоки, как и сам Серебряный лес, – чистое воплощение колдовства, его кровь и сок. Если человек пытался съесть такой плод, то либо становился колдуном, либо заболевал и умирал. Некоторые целители считали, что яблоки Серебряного леса способны излечить любую хворь и даже продлить жизнь. Ивлад помнил, как один знахарь предлагал отцу вкусить яблок и исцелиться от своей болезни, но царь выгнал его. Отцовская болезнь и без того была вызвана колдовством, и от яблок стало бы только хуже.

Теперь же оставалось надеяться, что отец не ошибся и простое присутствие девоптицы во дворце не убьёт его.

– Да, что-то вроде яблок, – ответил Вьюга. Он слегка улыбнулся, когда увидел, что Ивлад всё же отважился приблизиться. Впрочем, улыбка едва ли красила его лицо – несмотря на благородные черты, оно оставалось невыразительным и блёклым. – В Стрейвине несколько священных мест, где растут плоды колдовства. Они и для колдунов опасны – если съесть больше, чем можешь принять на данный момент.

– И тебе опасны?

– Мне уже ничего не опасно. Не забывай. Я не просто вьюжный. Я – Вьюга.

Зыбкое тепло вдруг снова обернулось трескучим холодом, но лишь на несколько мгновений – как предостережение и проявление сил. Ивлад вновь почувствовал себя неуютно и неуместно.

– И все вьюжные – твои слуги?

– Мы не цари. – Вьюга ответил резче, чем раньше. – У нас нет слуг. Есть те, кто учится, и тот, кто уже познал всё. Обучающиеся колдуны сами по себе, каждый тяготеет к одной из сил, но иные предпочитают развивать сразу два умения. Только тот, кто распыляется, никогда не станет верховным и не познает все тонкости одной силы. Но я познал.

– Учился и доучился? Сколько же лет это заняло?

– Много.

– И ты когда-то был простым человеком? С именем и семьёй?

Ивлад не унимался. Чем больше он спрашивал, тем сильнее разгоралось любопытство, – а ещё бледнело в памяти ухмыляющееся лицо Ружана. Вместо него рисовались картины Стрейвина – страшной болотистой земли с мёртвыми деревьями и избами на высоких подпорках, представлялись колдуны, творящие свои тёмные чудеса, склонившись над кострами…

– Был. Но этого давно уже нет. Не стоит больше спрашивать, царевич.

В голосе Вьюги будто прогремел гром – пока далёким и тихим, но грозным раскатом.

– Лучше думай о том, что скажешь братьям при встрече, – добавил он, помолчав.

Ивладу стало стыдно. И правда, пристал с расспросами, как деревенский мальчишка. И стоило перестать думать о Вьюге, как перед глазами вновь всплыло лицо Ружана – как безжалостно, с выражением мрачного удовлетворения он размазывает снег по голой груди Ивлада…

Вскоре впереди показались крыши с печными трубами – над деревней висел сизоватый дымок, пахло жильём. Ивлад обрадовался: оказывается, он успел соскучиться по близости жилья, пусть крестьянские избы и пугали его своей серой неказистостью.

Постоялый двор встретил разрухой. Разломанный забор валялся прямо посреди дороги, в хозяйском доме были выбиты окна, в снегу, раскапывая ледяную корку, ковырялись куры. Несколько человек работали во дворе, устраняя урон.

Вьюга замедлил коня, а Ивлад и вовсе спешился.

– День добрый! – поприветствовал он, слегка кланяясь. – Что у вас случилось? Не проезжали ли лихие люди?

Мужчина в длинной шубе приосанился, приветственно кивнул Ивладу.

– И вам доброго. Лихих не проезжало, а вот царевич кутил с дружиной. Нам-то не в тягость, почётно высоких гостей принять, но каков-то буен он в веселье, спаси-упаси Прародительница!

Мужчине свистнули с другого угла, и тот поспешил на помощь, оставив путников. Ивлад исполнился мрачной радости. По верному пути идут, вот-вот нагонят Ружана с пленённой девоптицей! Вьюга обернулся на него, многозначительно склонив голову.

– Давай договоримся. Что ты станешь делать, когда мы нагоним твоих братьев?

– Отниму девоптицу, – без колебаний ответил Ивлад.

– И только?

Ивлад опешил.

– И только… Что ты имеешь в виду? Я не стану с ними сражаться!

Вьюга не двигался, смотрел на Ивлада так же, склонив голову вбок.

– Не стану! – продолжил Ивлад, сглотнув. – Или ты…

– Уже говорил: я тоже не стану вредить близким людям Нежаты. Но ты-то сам неужели не хочешь отомстить братцу? В меня ты быстро пустил стрелу, даже не разобравшись.

Ивлад шумно выдохнул и взъерошил волосы. Вьюга говорил так ровно, так спокойно, что и правда хотелось верить, будто он не способен никому навредить, даже врагам-аларцам. И в его вопросе звучало лёгкое неверие: как это – не хотеть мстить брату? Но Ивлад вновь прислушался к себе и снова услышал то же самое: вот так. Злости в нём уже не было, только горечь обиды. Было страшновато: как отнять девоптицу у Ружана и его вооружённой дружины? Раз попытались убить однажды, в другой раз уж точно доведут начатое до конца. А что Ивлад? Не станет же ждать, спрятавшись в кустах, пока Вьюга всех разгонит.

– Ты сказал мне, что предательства нужно переживать. Вот я и переживу, – проговорил он. – Ружан не пролил мою кровь, а я не пролью его. Потому что кровь у нас общая.

– Молодец, – похвалил Вьюга. – Я должен был убедиться, что ты не натворишь глупостей, когда мы с ними поравняемся. Держись в седле крепче, младший Радимович. Скоро догоним.

Вьюга пришпорил коня, вскинул посох, блеснувший хрусталём, и вновь их окутал невидимый кокон, куда не проникали ни снег, ни стужа. Кони помчались резво, с наслаждением всхрапывая и вскидывая головы, из ноздрей и ртов клубился пар. Плащ за спиной колдуна надулся бело-чёрным парусом, по велению руки снег поднимался с земли, закручивался в воздухе и устремлялся вперёд с рёвом и гулом, от которого закладывало уши.

– Давно ты дружен с девоптицами? Кажется, они о тебе говорили, – прокричал Ивлад, стараясь перебить шум бурана, – уж очень любопытно ему было расспросить Вьюгу, пока тот не исчез так же внезапно, как появился. – Как ты, верховный колдун, осмелился проникнуть в Аларию?

– Давно дружен, – отозвался Вьюга на удивление легко. Ивлад, ещё не задав вопрос, подумал было, что колдун сделает вид, что ничего не слышит, и не станет вновь потакать любопытству царского сынка. – Что же ты, царевич, не знаешь, что Серебряный лес – земля Стрейвина, отнятая твоим прадедом?

– Знаю, – ответил Ивлад. – Не отнятая, а честно завоёванная. Если бы я явился в Стрейвин, меня бы сразу взяли в плен, а ты спокойно разъезжаешь на своём серебристом коне и нисколько не волнуешься. Почему?

За гулом ветра было плохо слышно, но Ивладу показалось, что Вьюга усмехнулся.

– Ты бы побоялся заявиться к нам, потому что ты юн и слаб. А нам нечего опасаться: тот, кто не знает, не различит колдуна, пусть даже верховного, в городской толпе. Если окружат стражи или дружина, с небольшим отрядом смогу справиться, хотя мне по душе не привлекать к себе лишнего внимания, потому я путешествую по Аларии скрытно.

– И долго путешествуешь?

– Временами. С тех пор как повстречал твою сестру – чаще.

Ивладу не нравилось, что Вьюга говорит о Нежате так спокойно, буднично, словно она успела стать привычной частью его жизни. Может, и правда стала? Но как же так вышло, что сестрица не открыла Ивладу сердце? Неужели боялась его порицания? Или чего-то ещё… Добраться бы целым до дома, можно будет выведать у неё всё.

– Я буду благодарен тебе, – с неохотой проговорил Ивлад, – если ты поможешь мне с девоптицей.

– Это разумно. Обещал, значит, помогу. И приму твою благодарность.

Ивлад молча кивнул, уговаривая себя смириться и принять помощь колдуна. Вьюга, конечно, не мог видеть этого жеста – он не оборачивался и не опускал посоха, и вокруг них собирались всё более плотные снежные вихри, поднимались с земли и с рёвом рвались вперёд. А что там впереди – совсем не разглядеть.

* * *

С ранних сумерек поднялась страшная буря. Застала в пути, не повернёшь назад к постоялому двору, а сколько до следующей деревни – и не понять. Лита слышала, как ругаются Ружан и Рагдай, а вот Домир так и ехал смирный, будто чем-то опечаленный – после неумелой песни Литы он совсем сник, то себе под ноги смотрел, то вдруг начинал бросать вокруг такие страшные взгляды, что кровь стыла в жилах.

Рагдай послал двоих дружинников вперёд, но они скоро вернулись: впереди, сказали, метёт ещё хуже, так, что дороги не видно. Выругавшись ещё цветистее, чем прежде, Ружан приказал отойти к редкому перелеску и устроиться там на ночлег, переждать буран.

Когда с трудом развели костёр, Литу разместили поближе к огню, постелили ей одеяло, но ноги и здоровое крыло по-прежнему держали связанными. Ружан, Рагдай и Домир сами сели рядом с девоптицей, на поваленное дерево, вероятно оказывая ей честь, но Лите казалось иначе: стерегли, как дворовые псы, чтоб ни на пядь не отдалилась их драгоценная добыча. Хотелось отодвинуться от них подальше, но приходилось терпеть.

Лите больше всего не хватало сейчас одиночества. Она привыкла подолгу сидеть одна, изредка принимая помощь служанок, а общению с сёстрами посвящать вечера, если захочется послушать разговоры. Она привыкла к мягким, переливчатым голосам, привыкла любоваться на блеск украшений и на мягкие перья подруг, а здесь её окружали мужчины – грубые, громкие, многие с бородами и некрасивыми крупными руками. От их голосов болела голова и кровь стучала в висках. Лита вздрагивала каждый раз, когда кто-то из дружины оказывался близко к ней, и старалась не встречаться взглядами ни с кем, кроме царевичей.

Они так долго ездили от одного двора к другому, что Лита даже потеряла счёт времени. Сколько прошло? День? Два? Чутьё подсказывало ей: близко, близко новолуние, прячется умирающий месяц за плотными тучами, и оттого сердце полуптичье-полудевичье стыло камнем в груди.

С разных сторон тоскливо выло и ухало. Лита видела, как насторожены были дружинники, и от этого ей делалось ещё страшнее. Подвыпившие, веселящиеся, они совсем ей не нравились, но вот такие, настороженные, с раздувающимися ноздрями, готовые вот-вот выхватить оружие из ножен, нравились ещё меньше.

– Поди посмотри, что там воет. Волков нам не хватало, – велел Ружан, тронув ближнего дружинника за рукав. Парень кивнул, позвал с собой товарища, и они вдвоём шагнули в буран. Лита поёжилась, глядя, как их силуэты растворяются в снежной мгле.

– Поесть бы чего, государь, – обратились к Ружану светлобородые близнецы, которые и на пирушках съедали больше остальных.

– Потерпите, – огрызнулся Ружан. – На охоту людей не пошлю в такую погоду. И двор искать не поедем.

Близнецы, видно, остались недовольны ответом царевича, но спорить не стали. Обломали с берёз нижние сухие ветви, подбросили в костёр и сели чуть поодаль, к остальной дружине.