Kitabı oku: «Молчание Вселенной»
Глава 1
Я родилась в старинном городе на Волге, все мое детство и вся моя жизнь так или иначе неразрывно связана с этой большой рекой. В детстве мы с моим братом Костей часто любили сидеть на берегу реки и смотреть на воду, здесь, на излучине, Волга разливается особенно широко, так широко, что в пасмурную погоду другого берега становится совсем не видно, серая толща воды сливается с серыми наполненными влагой облаками. Я закрывала глаза и представляла себе, что нахожусь на берегу огромного северного моря, ощущала влажный тяжелый запах воды, крики чаек и плеск волн. Сюда, в заливные луга, мы часто ходили с ним в походы, здесь у нас было свое место, небольшая заводь, со всех сторон укрытая крутыми обрывистыми берегами, наша бабушка называла их ярами. Костя был старше меня на год. Он мечтал стать моряком, он говорил, когда закончит школу, поступит в морское училище в Кронштадт и будет ходить по морям на огромных белоснежных кораблях. Я недовольно хмурила брови:
– Неужели ты оставишь меня здесь одну? Как тебе только не совестно?
Он только смеялся и говорил, что непременно возьмет меня с собой. Я была для него вместо младшего брата, хвостиком ходила за ним повсюду, донашивала его джинсы и футболки, ходила с ним в походы, на концерты, на футбол. С самого детства мы были с ним неразлучны, мама часто рассказывала, что когда не могла меня укачать, она просто укладывала меня в его кроватку, и я мгновенно засыпала. До десяти лет мы жили с ним в одной комнате и лишь потом родители с трудом переселили меня от него в свою. Тогда я целую неделю провела в слезах, расставание с ним даже на ночь казалось для меня просто немыслимым. Я до сих пор хорошо помню это ощущение близкого человека где-то рядом.
Однажды Костя нашел на чердаке старый, еще пленочный фотоаппарат, кто-то говорил, что он принадлежал нашем дедушке, тот потерял его сразу после покупки и фотоаппарат почти полвека пролежал на чердаке, пережив своего несостоявшегося хозяина; мама же утверждала, что этот фотоаппарат принадлежал жениху нашей тети Оли. Сама тетка давно вышла замуж за другого и от того незадачливого ухажера остались только воспоминания и этот фотоаппарат, внутри была пленка настолько старая, что ее уже нельзя было проявить, кадры получались засвечены и смазаны, но Костя утверждал, что якобы рассмотрел на них фотографии тетки в молодости, она была снята где-то на фоне Волги, на ее обрывистом берегу. Я лишь хмыкала, ничего удивительного, Волга здесь повсюду, кажется, сама жизнь течет здесь неспешно и неторопливо, словно в унисон с ее медленным течением. Сам фотоаппарат был вполне рабочим, больше всего Косте нравилось ставить его на выдержку и после проявлять небо в причудливых звездных кругах, у него были десятки фотографий этого звездного неба. Когда мы ходили с ним в походы, мы часто брали фотоаппарат с собой и смотрели на звезды, здесь, в пойменных лугах над Волгой их было бесчисленное множество, особенно в конце лета, когда ночное небо становится по-зимнему темным, а напоенные туманом утренники яркими и прохладными. Костя поднимал глаза в небо:
– Представляешь, над нами миллионы и миллионы звезд и у каждой звезды есть свои планеты. Там непременно должна быть жизнь…
Я подтрунивала над ним:
– Значит, они скоро за нами прилетят…
Но он нисколько не злился, мы были с ним настолько близки, что понимали друг друга с полуслова, точно сиамские близнецы.
– Однажды они прилетят, – соглашался он и мечтательно смотрел в небо, усыпанное звездами. – Но вряд ли это будет при нашей с тобой жизни. Как жаль… это будет величайшее событие в истории человечества…
Я только фыркала, я совсем не верила в них и в прочий божественный разум:
– Человечество изобрело радио более ста лет назад, а сейчас техника способна воспринимать сигналы на тысячи световых лет. Если они не отвечают, значит, их просто нет… И черт с ними. Мне и без них неплохо…
Костя прижимал меня к себе, он всегда был неисправимым романтиком:
– Эх, сестренка… Наверное, ты еще просто маленькая. Я-то знаю, что там что-то есть. Непременно должно что-то быть, мы не одиноки, они присматривают за нами… Если ты страстно чего-то желаешь, Вселенная тебя слышит, я знаю это…
Я только улыбалась, мне нечего было желать, у меня было все, что я могла только желать – моя семья, любимый старший брат, родители, бабушки, дедушки, друзья и множество интересных и захватывающих открытий впереди. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, она обещала быть долгой и непременно счастливой.
– Некоторые философы утверждают, что человечеству нужна вера в высшую силу, людям слишком сложно осознать это экзистенциальное одиночество во вселенной… Но не буду с тобой спорить, пусть они будут…
Я никогда с ним не спорила, я любила его больше всего на свете, мой старший брат был для меня целой вселенной, самым близким и родным человеком на свете, мы расставались с ним самое большее на один день, родители вместе отправляли нас в пионерские лагеря, мы вместе ездили на море, вместе до утра шатались по улицам встречая туманный рассвет. У нас были одни друзья, мы носили одну одежду, слушали одну музыку. Разными у нас было только хобби, он играл в футбол, я занималась живописью и ходила в художественную школу, родители говорили, что заниматься футболом девочке было уже слишком. К тому же мне категорически нельзя было заниматься физическими нагрузками и бегать, я родилась с пороком сердца, в три года мне сделали операцию, но с тех пор мне нельзя волноваться, бегать, заниматься спортом.
Костя пропал, когда мне было четырнадцать. Девятнадцатое июня. В тот день он звал меня купаться на реку, в городе стояла такая жара, что нечем было дышать, раскаленный воздух поднимался вверх, взвивая за собой целые облака густой желтой пыли. Собиралась гроза и огромные сине-черные тучи клубились у самого горизонта. В надвигающейся грозе мне всегда виделось что-то первобытное, бушующая стихия приводит все внутри в необъяснимый трепет, мощь порывистого ветра, в одночасье почерневшее небо и оглушающие громовые раскаты на горизонте, когда весь воздух наполняется предчувствием наступающей бури, он словно густеет от поднимающейся вверх пыли. В крови бурлит адреналин, гроза проходит и приносит с собой обновление, радость созерцания вновь чистого неба, сверкающую радугу прямо над головой, символизирующую начало новой жизни. Костя всегда любил купаться в грозу. В тот день я не могла пойти с ним, у меня был экзамен в художественной школе, так нелюбимое мною рисование с натуры. Я злилась на него за то, что он будет купаться в Волге без меня, а мне придется три с лишним часа торчать под палящим солнцем до одури рисуя ее прохладные воды, стрелку и щетину соснового леса на другом берегу.
– Не злись, сестренка, – улыбался он, насколько я его помню, он все время улыбался, у него была невероятно теплая улыбка, когда я была чем-то расстроена, он просто улыбался и прижимал меня к себе: – зато весь вечер мы проведем вдвоем, посмотрим фильм, закажем пиццу. Не скучай…
Тогда я видела его в последний раз. Я привычно чмокнула его в щеку и просила его быть осторожным, я немного проводила его по проселочной дороге, петлявшей в полях, она была густо усыпана нереально желтой пылью, свистел ветер и развевал его русые выгоревшие на солнце волосы. Он беспечно махал мне рукой, и я провожала его взглядом пока он не скрылся в вихре густой желтой пыли… Тогда я видела его в последний раз.
Я потащилась на пленер, дурацкое-дурацкое занятие выходить на природу и рисовать с натуры, наша преподавательница считала, что настоящий художник обязательно должен уметь рисовать с натуры. В середине нашего плэнера небо заволокли такие черные тучи, каких я никогда не видела никогда в жизни, молнии сверкали и гром гремел так сильно, что у меня начинало звенеть в ушах, девчонки визжали. Никто их нас не успел добежать до дома, дождь полил стеной, я тщетно пыталась закрыть свои наброски, ветер вырвал их из рук, смял и выбросил прочь, в ревущую круговерть дождя. Потом мы еще долго сидели в автобусе, мокрые и усталые, и тщетно ждали окончания ливня. Я вернулась домой только поздно вечером, промокшая до нитки, усталая и злая. Родители уже вторую неделю были на даче. Квартира встретила меня холодом и какой-то практически осязаемой пустотой, Кости не было дома, я всю ночь просидела в темной прихожей ожидая его, его телефон был недоступен. За окнами бушевала гроза. И вдруг я поняла, что он больше никогда не придет. Я позвонила родителям, они примчались с дачи, с самого утра начались поиски, на берегу нашли его одежду и велосипед.
Его искали несколько дней, но так и не нашли. Родители с утра до вечера проводили время на реке вместе со спасателями, мама за неполную неделю поседела и постарела сразу на десяток лет. Я в оцепенении сидела в комнате и неотрывно смотрела на Волгу, синевшую вдали, я не могла осознать, что больше никогда не увижу его. Я вся сжалась в один большой комок боли и страха, больше всего на свете я боялась, что его не найдут, и что его найдут. Душный жаркий июнь сменился еще более жарким и засушливым июлем. Стояла такая жара, что даже трава во дворе выгорела и порыжела. В один из дней со мной случился приступ и два месяца я лежала в больнице, о тех днях я не помню абсолютно ничего, на их месте до сих пор одна сплошная чернота. Когда родители забрали меня из больницы, уже стояла глубокая седая осень, дома уже совсем было темно, нигде не горел свет, дверь в Костину комнату была закрыта, у меня абсолютно не было ощущения, что он умер, мне казалось, что он просто уехал и теперь нужно просто ждать, когда он вернется. Я вошла в его комнату, на спинке стула висела его куртка, в углу валялся его рюкзак с не разобранными прошлогодними учебниками, я обернулась к маме:
– Он еще не вернулся? Он же жив, тела так и не нашли?
Она кивнула мне головой:
– Да, нам нужно ждать, нельзя терять надежду…
С тех пор я живу надеждой, что однажды он вернется. А пока мне пришлось учиться жить без него, осень принесла с собой полнейшую апатию, мне не хотелось абсолютно ничего, я с трудом заставляла себя подняться с кровати, умыться. Мне нужно было как-то научиться жить дальше. Именно той осенью я познакомилась с Антоном.
Глава 2
Я давно поняла, что человек не может жить без цели. Моя слабость, мой наркотик, моя несбыточная мечта – это все Антон, мы знакомы с ним уже семь долгих лет. Когда мы познакомились ему было четырнадцать, и он еще был худеньким подростком с огромными серыми глазами, белоснежной кожей с ярким румянцем на щеках и густой черной челкой до самых бровей. Я ходила к нему на дни рожденья, именно с ним у меня был первый поцелуй и первые отношения, первое свидание под луной, первые безответные чувства и первое расставание. Он считает меня своим близким другом детства, мои же чувства к нему больше похожи на зависимость, мне просто физически нужно видеть его, дотрагиваться до его руки, ежеминутно ощущать его присутствие рядом. Он – мой воздух, без которого я не могу существовать. Конечно, он все это знает, но мы оба продолжаем играть в давнюю игру «мы просто друзья». Иногда такая моя навязчивость страшно злит его, и он начинает меня игнорировать и избегать, поэтому я стараюсь не слишком донимать его своим немым обожанием. Мы учимся с ним вместе в одном университете и на одном курсе, он поступил туда чтобы в дальнейшем возглавить дело отца, известной фигуры нашего города. Я потащилась выслушивать все эти непонятные экономические дебри только для того, чтобы быть к нему ближе, видеть его улыбку и смотреть в его серые глаза, так похожие на дождливое сентябрьское небо. Мы не виделись с ним целое лето, обычно он проводит его в Европе, я, мучаясь от тоски по нему здесь, в душном и влажном городе. У нас почти всегда влажно и часто идут дожди, вокруг нас Волга, она опоясывает наш город кольцом, как огромная серебристая змея. Начинается новый учебный год, за первую неделю занятий я вижу его буквально несколько раз, два дня подряд его нет на лекциях, в среду он появляется только на одну лекцию и сразу убегает, я даже не успеваю расспросить его о том, как он провел лето. Все лето я вижу его только на фотографиях в его инстаграм, везде он улыбающийся, загорелый и невероятно, невероятно красивый. Мне кажется, я не видела его целую вечность и мое сердце готово разорваться от тоски.
На перемене я привычно высматриваю его в толпе, он выделяется высоким ростом и правильными чертами лица, его справедливо считают самым красивым мальчиком в нашем универе, все вокруг давно знают о моих чувствах к нему и часто подтрунивают над этим. Моя одногрупница пихает меня в бок:
– Ты слышала последние новости? Калинин все-таки переводится от нас. Это наша староста слышала, когда была в деканате, сегодня пришли все бумаги. Скатертью дорога, мажор…
Об этом я слышала уже давно, Антон часто говорил, что мечтает учиться и жить в Москве, столица нашей родины давно влечет его, все это время я надеюсь, что это останется лишь планами, хотя я знаю, что Антон вовсе не из тех, кто плывет по течению и отказывается от своей мечты. Меня восхищает и удивляет в нем способность планировать свою жизнь, я плыву по течению жизни словно вырванное с корнями дерево, он – тот, кто управляет лодкой и держит штурвал. Поэтому известие о том, что я скоро потеряю его буквально оглушает меня, я с трудом прислоняюсь к стене, пытаясь вогнать воздух в легкие. Мысль о том, что его теперь не будет рядом просто парализует меня. Я хочу скорее его отыскать, на полном автомате иду вперед, натыкаюсь на людей, но ничего не вижу, перед глазами словно пелена, сердце сковывает панический страх. Антона я вижу только на следующей перемене, он стоит в окружении хохочущих парней и кокетничающих девчонок и беспечно улыбается, я протискиваюсь сквозь толпу и хватаю его за руку:
– И тебе тоже привет, Ника, – говорит он, выдергивая свою ладонь из моей.
Я молча смотрю на него, он смотрит на меня и тоже молчит, наконец, он не выдерживает молчания и первый начинает, изогнув бровь:
– Я вижу, слухи уже дошли и до тебя. Видимо, здесь просто нечем заняться, кроме как разносить сплетни… Да, я перевелся в Москву. Уезжаю в конце недели. Мы снова поцапались с отцом, я больше не могу с ним оставаться, я его ненавижу…
Он замолкает и ждет моего ответа, его взгляд становится холодным, как глыба льда, он чуть прикусывает губу, готовясь сказать в ответ что-то типа «это не твое дело», но я ничего не говорю, потому что знаю, что это бесполезно, он давно говорил, что хочет уехать, что ему надоело постоянное давление отца и вот похоже этот день наконец настал. Он еще что-то говорит мне и уходит в аудиторию.
Я мучительно раздумываю о том, что же теперь будет дальше.У нас с Антоном странные отношения, если их вообще можно назвать отношениями. Я хорошо знаю его родителей, его мать считает меня милой девочкой и подругой детства своего сына. Отец Антона ко мне равнодушен, но тем не менее именно он оплачивает мое обучение в этом университете. Когда я заканчивала школу мне позвонил его секретарь и предложил оплатить мое обучение в любом вузе. Конечно же, я выбрала именно тот, куда пошел учиться Антон, хотя я совершенно равнодушна к экономике и финансам.
После учебы я решаю пойти домой к родителям Антона, он сам уже как год живет отдельно в купленной ему к его совершеннолетию квартире в самом центре города в высоком и красивом доме на шестнадцатом этаже, я знаю его давнюю страсть забраться повыше, иногда мне кажется, что я знаю его также хорошо, как себя, или даже больше, чем себя. Я знаю светлые и темные стороны его души, обычно он ведет себя безукоризненно вежливо, как и положено хорошо воспитанному мальчику из хорошей семьи, но иногда, когда он устает от моего присутствия в своей жизни, он становится холодным и жестоким, я пролила из-за него немало слез. Он – моя несбыточная мечта, моя зависимость, мои слезы. Мой недостижимый и такой далекий идеал. Несмотря на мое болезненное желание все время находиться рядом с ним, я отчетливо понимаю, что мы не сможем жить вместе и что я не буду счастлива рядом с ним.
Мама Антона открывает мне дверь и выдавив приветливую улыбку приглашает внутрь. Она очень хорошо выглядит для своих сорока с небольшим лет, она невероятно стройная, с длинными темными волосами, собранными в густой хвост, она скорее напоминает его старшую сестру, чем мать. Я вспоминаю, что она родила его очень рано, ей было восемнадцать или девятнадцать лет. Ее фигура сохранила девичью стройность и грацию, Антон взял от нее фарфоровую белизну кожи, нежные серые глаза, окруженные густыми ресницами, правильный овал лица и нежный румянец щек. Антон рассказывал, что она была королевой красоты нашего города, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Отец Антона широко известен своими многочисленными любовными похождениями, я искоса поглядываю на нее и искренне не могу понять, как можно гулять от такой удивительно красивой женщины. У нее красные глаза, видимо, она недавно плакала. Она приносит мне крохотную чашечку обжигающе-горячего кофе с красным перцем. Я мило ей киваю, хотя я ненавижу кофе. Она молча смотрит в окно:
– Ты, наверное, уже знаешь, что Тоша уезжает, – наконец говорит она, я киваю. Она молчит и теребит в руках скомканную салфетку. Она до сих пор называет его Тошей, как ребенка.
– Да, Кира Сергеевна. Сегодня он сказал мне об этом…
Она молчит:
– Я должна отпустить его в новую жизнь, это так нелегко, он так быстро вырос. Мне кажется, я еще совсем недавно качала его на руках… – совсем тихо бормочет она. – Отпускать ребенка так больно, словно отрезать часть своего тела…
Я зачем-то невпопад говорю, что тоже хотела бы поехать в Москву, она вскидывает на меня глаза, в них неодобрение:
– Далась вам эта Москва, зачем тебе ехать, – недовольно восклицает она, – ты должна остаться здесь, рядом со своими родителями. Насколько я знаю, ты у них одна. С твоей стороны ужасно некрасиво думать только о себе… Что они будут делать здесь совсем одни, подумай о своей несчастной матери…
Я знаю, что она злится не на меня, а на него. У нее нет настроения разговаривать, поэтому я прощаюсь с ней и ухожу, если до прихода сюда у меня была маленькая надежда, что он еще передумает и останется, то теперь мне ясно, что надежды нет. Уже на следующей неделе его не будет рядом, он станет приезжать раз в полгода или даже реже. От этих мыслей мне хочется умереть, я просто не могу этого допустить, он нужен мне каждый день. Но также я понимаю, что совсем ничего не могу сделать.
После я все же захожу к Антону, его квартира находится от родительской буквально в двух шагах, он открывает мне дверь, на мгновение в его серых глазах мелькает недовольство, тем не менее он приветливо распахивает передо мной дверь. Я прохожу в комнату, на кровати сидит его новая, и скорее всего, уже бывшая девушка. Я прямо кожей чувствую разлившееся по комнате напряжение, видимо, я пришла в самый разгар выяснения отношений. Я сажусь в кресло, Антон представляет меня своей подружке и приносит мне с кухни мой любимый зеленый чай со сливками, он прекрасно помнит мой вкус. Я беру чашку в руки, на мгновение мне хочется плеснуть кипятком ему в лицо. Он садится в кресло напротив меня:
– Надеюсь, ты не станешь отчитывать или уговаривать. Я уже все решил, – негромко предупреждает он.
Я киваю головой, я слишком хорошо его знаю, если он что-то решил, он уже не передумает. Антон начинает с вдохновением рассказывать мне о Москве, об университете, в котором он будет учиться, о квартире, которую снял недалеко от учебы, о свободе, которую он обретет, я киваю головой в такт его словам. Его мир раскрашен яркими красками, как и полагается мальчику из обеспеченной семьи, преград не существует, есть только его желание и океан возможностей, раскинувшийся у его ног, стоит лишь только протянуть руку. Я усмехаюсь, жизнь вообще становится невероятно проста, если у тебя есть деньги.
Он уходит на кухню готовить чай, я перевожу взгляд на его девушку, она сидит в стороне, неловко обняв себя за колени, как сломанная кукла, ее ноги невероятно худые и длинные, я не помню, чтобы он рассказывал о ней, значит, они встречаются совсем недавно.
– Ты тоже поедешь? Чемодан уже собрала? – спрашиваю я ее, она лишь нервно дергает плечом.
– Я не поеду, нет, у меня же здесь мама. И университет… – тихо оправдывается она. На самом деле мы обе понимаем, что она не едет лишь потому, что он просто не позвал ее с собой, Антон невероятно быстро влюбляется и также быстро остывает, часто он напоминает мне капризного избалованного ребенка, бросающего наскучившую ему игрушку. Она искоса рассматривает меня:
– А ты же его подруга детства? Он рассказывал о тебе…
Я жму плечами:
– Можно сказать и так. На самом деле мы спим с ним периодически. Хотя он периодически спит со всеми своими бывшими, он же джентльмен. И с тобой он тоже будет спать, когда будет приезжать из Москвы.
Она поднимает на меня совершенно ошалевшие глаза, она совсем маленькая и глупенькая, она вскакивает и убегает в слезах, неудивительно, что Антону она так быстро надоела. Мне нисколько не жаль ее, на войне как на войне. Когда Антон возвращается он несколько секунд смотрит на ее пустое кресло и с улыбкой оборачивается ко мне:
– Я так и знал, что ты постараешься избавиться от Лизы…Тебе не стыдно?
Я тоже улыбаюсь через силу:
– Ты же знаешь. Ни капельки. О каком стыде вообще может идти речь, если ты самый бесстыжий молодой человек на свете. Не побежишь ее догонять?
Он отрицательно качает головой.
– Нет. Мы с ней разные. Она не та, кого я ищу…
Он садится совсем близко ко мне и берет меня за руку, я молча смотрю в его серые глаза, они у него необыкновенного цвета дождливого сентябрьского неба, окруженные темными длинными ресницами, как у девушки. В детстве я дразнила его Белоснежкой из-за его светлой кожи, тонкой и нежной, как лист папиросной бумаги и темных шелковистых волос. Мне становится невероятно горько, но я улыбаюсь:
– Кого же ты ищешь, мой дорогой брат… – произношу я и он выдергивает свою руку из моей. Иногда я называю его братом и ему это жутко не нравится, сколько раз мы ссорились с ним из-за этого, теперь он делает вид, что ему все равно, но я знаю, что ему это неприятно. Я научилась чувствовать его также, как и он меня.
– Я уезжаю не только из-за отца, Ника, – совсем тихо говорит он, – я хочу, чтобы моя жизнь принадлежала только мне, хочу строить ее так, как этого хочу я, не оглядываясь ни на кого. Мне осточертело быть хорошим мальчиком, учиться на одни пятерки и слушаться маму. Пусть я наделаю кучу ошибок, но это будут только мои ошибки. У нас с тобой разные дороги и я хочу, чтобы ты, наконец, нашла свою… Я хочу, чтобы ты была счастлива…
Он еще что-то говорит, но я почти не слушаю его, мы с ним словно принадлежим к разным вселенным, в его разноцветном мире нет одиночества, беспросветной тоски и отчаяния. Он решил идти вперед и ему наплевать на тех, кого он оставит за своей спиной. Я не хочу становиться частью его прошлого, ведь он – все, что у меня осталось.
– Я хочу поехать с тобой, ты мне это позволишь? – с трудом говорю я.
Он мягко улыбается:
– Какие глупости ты говоришь, Ника. Тебе незачем никуда ехать, здесь твой дом. Здесь твои родители. И я не хочу, чтобы рядом со мной присутствовали тени прошлого. Я хочу начать новый этап своей жизни с чистого листа. Ты – верный друг моего детства и твое место здесь, в этом старинном городе на Волге… Не грусти, иногда я буду приезжать…
Я киваю ему и поспешно прячу глаза, тщетно пытаясь спрятать слезы, он привычно делает вид, что не замечает их и что-то весело рассказывает мне. Я пришла сюда зря, я знаю, что не смогу убедить его остаться, возможно, сегодня последний раз, когда я его вижу. Когда мы увидимся с ним вновь много месяцев спустя это будет уже не мой Антон, хотя даже сейчас я не могу назвать его своим. Это так горько, что мне становится нечем дышать. У меня темнеет в глазах и в груди разливается жжение, слюна во рту наполняется терпкой горечью, кажется, у меня вновь начинается паническая атака. Я медленно сползаю вниз, Антон бережно поднимает меня на руки и кладет на диван, он знает об этом моем состоянии не меньше, чем моя мама. Раньше эти приступы случались со мной куда чаще, врачи приходили к однозначному выводу что это психосоматические остатки перенесенной травмы и должны пройти со временем. Антон, не спрашивая берет мою сумку и достает оттуда таблетки, он кладет две таблетки мне под язык, он давно знает, что во время приступа мне нужны таблетки и покой. Я помню, как он ужасно испугался, когда увидел это в первый раз.
– Успокойся, все будет хорошо… – негромко говорит он.
За окном гремят глухие раскаты грома и свет несколько раз мигает и гаснет, Антон гасит свет, мы сидим с ним в полной темноте, и он держит мою ладонь в своей. Иногда вспышки молнии на мгновение освещают комнату и я вижу его лицо, склоненное надо мной, и спустя короткое мгновение мир вновь заполняется гулкой пустотой.
Ты мой лучик света в темном царстве… – невпопад шепчу я и чувствую, как он улыбается.
Меня отпускает только через пару часов и все это время он сидит рядом и держит меня за руку. Мне хочется, чтобы время остановилось, и мы остались с ним вдвоем в это остановившемся мгновении… Я смотрю на него и слезы текут по моим щекам, я совершенно ничего не могу сделать, как и в тот день, когда пропал Костя.
– Что я буду делать без тебя? – спрашиваю его я, и мой голос охрип от слез.
Он серьезно смотрит мне в глаза:
– Жить. Учиться. Любить…
– Как я все это буду делать без тебя?
Он просто не представляет, что значит для меня. Я украдкой вытираю слезы ладонью, я не хочу выглядеть еще более жалко, чем есть на самом деле. Я знаю, что ему не нравятся слезы, тоска и уныние, поэтому я улыбаюсь. Из последних сил улыбаюсь. Он одобрительно кивает головой:
– Улыбка тебе больше к лицу. Тебе пора домой, Ника. Твои родители волнуются. Я вызову тебе такси…
В прихожей я долго стою в дверях и никак не могу выпустить его руку из своей, меня охватывает такая всеобъемлющая тоска, что мне кажется, стоит только выпустить его руку из моей, я тут же умру, просто перестану существовать. Мое существование без него просто не имеет никакого смысла.
– Как насчет прощального секса?
Он усмехается:
– Спасибо, но у меня уже был сегодня секс. Я не настолько ловелас и мачо, каким ты меня, видимо, считаешь. Я знаю, что многим девочкам нравятся плохие мальчики…
Я не хочу ехать на такси, но знаю, что в этом вопросе спорить с ним бесполезно, у Антона свои своеобразные понятия о том, как должен вести себя джентльмен. Он может морально растоптать меня, но при этом галантно придержать дверь, подать пальто, оплатить такси. Спустившись вниз, я отпускаю такси и иду домой пешком, время уже позднее, но я совершенно не боюсь, что со мной может произойти что-то плохое, все самое плохое уже произошло со мной, правда я не знаю когда, только что или же много лет назад. На темных улицах нет ни одного человека, черные сырые переулки тянутся, тянутся и тонут в холодной сентябрьской тьме. Тусклый свет далеких фонарей мутными пятнами прорезает вязкую темноту, весь мир вокруг меня наполнен белесым туманом, мельчайшие частицы водяной пыли падают на мое лицо и смешавшись со слезами стекают по подбородку вниз, растрескавшиеся тротуары утопают в мутных ручейках. Темнота, душное покрывало тумана и мутные пятна фонарей – наверное, это и есть само воплощение одиночества. Я в данный момент невероятно остро ощущаю себя именно так – бесконечно одинокой и бредущей сама не зная куда во тьму. Когда родители после пропажи Кости таскали меня к психологам, я часто рисовала свое одиночество именно так – темная улица, темная дорога, тусклый свет фонарей. Наверное, фонари все же символизируют надежду, хотя я знаю, что надежды нет.
Я возвращаюсь домой глубоко за полночь, но родители не спят, они ждут меня на кухне, оттуда в нос ударяет удушливый запах валерьянки; я прохожу в свою комнату, дверь в комнату Кости закрыта, значит, он еще не вернулся. Я редко захожу туда. После того, как он пропал семь лет назад я долго не могла переступить даже ее порога. Дверь в его комнату всегда закрыта, только иногда мама делает в ней уборку, вытирает пыль с его компакт-дисков, поправляет плакаты на стенах, перестилает его кровать. В углу стоит его рюкзак с учебниками, в шкафу висит его одежда, мы ничего не выбрасываем. Эта комната – словно капсула времени, в ней навсегда застыл тот душный июньский день. Мои картины тоже валяются здесь. Те, что у меня рука не поднялась выбросить я приносила сюда и складывала в углу. Здесь есть и те, что я рисовала в тот день, отсыревшие насквозь, краски на них смазались и потекли, сейчас уже невозможно разобрать, что же было на них. О том дне до сих пор я не помню абсолютно ничего.
Родители не заходят ко мне, после многочисленных ссор, скандалов и прочих атрибутов переходного возраста, мы с ними договорились, что они не станут так явно меня опекать, поэтому я выхожу к ним сама. Прежде чем мама начнет робко выспрашивать меня как прошел мой день, я говорю:
– Я хочу продать бабушкину квартиру. Мне нужны деньги. Я хочу последние два курса отучиться в Москве. Тем более Антон переводится туда…
Бабушка давно завещала свою квартиру нам с Костей, правда, теперь, в графе наследники, числюсь только я одна, отец молчит, а мама начинает плакать и заламывать руки:
– Зачем тебе продавать ту квартиру, ты выйдешь замуж и будешь там жить. Где ты будешь жить, если продашь ее? Бабушка всегда хотела, чтобы у вас… у тебя было свое жилье… – бормочет она.
– Мне не нужна вся сумма. Только моя половина. Когда я выйду замуж за Антона, нам явно будет где жить, а Косте мы купим новую квартиру, когда он вернется…
Мама долго молчит:
– Ника, неужели ты не понимаешь, что Антон никогда на тебе не женится? Он не для тебя. Тебе пора забыть его и заняться своей жизнью, – наконец бросает она.
Ее слова приводят меня в неописуемую ярость, в дрожь:
– Так может, и Костя никогда не вернется? Зачем мы тогда ждем, зачем все это?
Мама бросается ко мне чтобы успокоить, мне нельзя нервничать особенно после недавнего приступа. Я чувствую начинающиеся покалывания в груди, пальцы немеют, я ухожу в свою комнату и ложусь на кровать, мама заходит, что-то говорит мне и я зажимаю уши ладонями, я ее не слушаю, я не хочу ее слушать.
На следующий день Антона в университете нет, и я понимаю, что он больше тут не появится, вчера вечером он забрал оставшиеся документы. Я пишу ему сообщение, он сухо отвечает спустя два часа, что у него дела. Дурацкий, дурацкий день. Наверное, это будет самый плохой день во всей неделе. В университете все буквально валится из рук, я случайно проливаю кофе на свою блузку, теряю конспекты и потом долго хожу по аудиториям, пытаясь вспомнить, где могла их оставить. Я в такой прострации, что не помню, в какой аудитории только что проходила лекция, приходится идти к расписанию. У расписания я с удивлением понимаю, что не помню номер своей группы. Однокурсник сует мне в руки тетрадь с конспектами:
