Kitabı oku: «Исповедь соблазнителя»
Ты заходи почаще в гости, друг,
Ведь дверь моя всегда тебе открыта,
Для разговора тема не закрыта,
И мысли новые все вертятся вокруг.
Ты мне о жизни расскажи своей,
О новых именах в твоем блокноте,
И не заканчивай на грустной ноте,
Ведь больше радостных и светлых дней.
Ты спросишь тихо – как мои дела?
Я улыбнусь, сказав, что все в порядке -
Ведь жизнь прекрасна при любой раскладке,
Какой бы безнадежной не была....
Пролог
«Он родился и вырос в маленьком городке Нижегородской области. Никто не знает, как его на самом деле зовут. И мало кто может рассказать, как он выглядит. Говорят, он совсем не красавец. Говорят, его судьбе не позавидуешь – столько всего случилось с ним в свое время. Но многие ему завидуют.
Кто-то называет его Художником, кто-то – Волшебником. И то, и другое правда. Хотя, когда заходит речь о нём, слишком сложно утверждать однозначно, где кончается правда и начинается что-то другое. Истина и ложь, досужие сплетни и легенды, реальность и вымысел – все это слишком переплелось в его судьбе. Многие что-то слышали о нем, но мало кто знает его настоящего.
Он волшебник из доброй, но грустной сказки. Он создает миры и тут же с легкостью забывает их на подоконнике, убежав шлепать босыми ногами по теплым лужам… Он постоянно живет в состоянии творческого экстаза, жизненной упоённости, безграничного безумства. Малые дозы жизни со скромными будничными историями, серыми полутонами и пыльной повседневностью – не для него. Ему подавай чрезмерность, головокружение, страсть, от которой взрываются термометры!
В его мире не живет скука. Ей просто нечего делать среди закатов и рассветов, оглушительных взрывов безумного праздника и завораживающей тишины летней ночи, теплоты в голосе и неподражаемой улыбки, нежно переплетенных пальцев и шепота на ушко, согревающих взглядов и пульсирующего биения сердец…
Все это окружает его в его собственной маленькой вселенной, далекой от мелочей. Вот только попасть туда может не каждый. Дверка в этот мир проходит через его сердце, а оно закрыто на ключ… Уже давно.
Но в его сердце живет надежда. И каждый раз, встречаясь с какой-нибудь новой девушкой, он рисует ее портрет. Рисует долго, никому не показывая, старательно, упоенно и вдохновенно. Иногда что-то меняет, стирает и рисует заново. Иногда сжигает портрет или рвет его в клочья, чтобы все начать с чистого листа. Портрет живет своей жизнью – перерисовывается, стирается, рисуется заново… На холсте отражается его отношение к этой девушке, его мысли о ней, ее образ, его впечатления от общения с ней. Все, что в тот момент творится в его душе, воплощает его кисть.
А потом, когда приходит время расставаться, он дарит этот портрет ей. На память и в знак благодарности за те дни и ночи, которые она провела с ним. И уходит. Ничего больше не объясняя и не говоря. Это как синоним слова «прощай». С того момента он исчезает из ее жизни, и уже бесполезно ему звонить, писать, искать, пытаться еще о чем-то поговорить, как-то объясниться и т.д. Все, что он хотел сказать ей, все, что он о ней думал, заключено теперь в этом портрете.
Больше они не увидятся. Никогда.
Она останется, а он уйдет дальше, подарив ей на прощание частичку своей души – ее же собственный образ в его сердце. Увиденный его глазами, запечатленный его руками, оставленный ей – на прощание.
И будет новая девушка, и новая ночь, и новый мир, который он создаст только для нее. Создаст, чтобы потом оставить. Оставить и уйти, чтобы творить новые миры. И так будет продолжаться до тех пор, пока одна из них не заденет не только его впечатлительную душу, но и когда-то сильно израненное сердце. Просто кто-то однажды сильно потоптался в его солнечном мире, и с тех пор там… Впрочем, это тайна, которую далеко не каждой из нас суждено узнать и понять.
Ведь никто не знает, как его на самом деле зовут. И мало кто может рассказать, как он выглядит, и что творится в его душе. Одни называют его Художником, другие – Волшебником. И то, и другое – правда. Хотя, когда заходит речь о нём, сложно утверждать однозначно, где кончается правда, и начинается что-то другое…»
Из дневника девушки,
случайно попавшемся мне
на просторах интернета.
* * *
Здравствуй, Художник…
Да, это опять я – все та же неугомонная Настасья, которая никак не успокоится и вновь надоедает тебе своими письмами.
Как ты там?
Впрочем, я даже не знаю – где это самое «там» и что там вообще, так что… Глупо, наверное, спрашивать.
А у нас… у нас непонятное что-то с погодой, но, кажется, лето. Или что-то на него похожее.
Я, как всегда, где-то далеко от этого мира, наверное, внутри себя, и с опозданием воспринимаю все то, что происходит снаружи. Но мне не привыкать, ты же знаешь…
Еду в маршрутке. По привычке прячу билеты с совпадением чисел: все надеюсь, что когда-нибудь буду счастливой. Это ведь ты говорил: "Став взрослой, главное – не разучиться мечтать". Помнишь?
Да, я, как дура, опять перебираю прежние воспоминания, словно любящий коллекционер – свои драгоценные марки. Не хмурься, ты ведь все равно никогда этого не узнаешь. Тебя здесь нет. Ты где-то далеко и никто не знает – где. А без тебя стало как-то пусто, холодно и… свободно. Вот теперь я могу говорить о тебе все, что захочу, и не прятать это под замочек. Мечтать и наслаждаться мечтами. Писать тебе письма, которые никогда не будут отправлены. Незачем. Я пишу для себя, хотя и разговариваю с тобой.
А ты только молчишь и смотришь на меня. Хоть бы буркнул в ответ что-нибудь невразумительное, а? Но ты лишь грустно улыбаешься. Да, ты прав. Что говорить? Ничего же не было. Мы так и скажем всем. И так будет лучше. Это всего лишь совместные воспоминания о том, чего не было. Одинаковые у двух людей воспоминания про то, что никогда не происходило. Это всего лишь письма, которые не будут отосланы. И разговор с тем, кого нет. А, может, никогда и не было.
Пробую на вкус эти слова… Немного горькие, но это ничего. С тобой даже боль становится чем-то мучительно-сладким и безумно дорогим, чем-то таким, что так не хочется терять.
Ты никогда меня не услышишь. Никогда не прочтешь эти строчки. Но ведь ты же не виноват, правда? И я не виновата. Виноваты МЫ. Но этих "мы" не было. В том-то вся и штука.
Ведь всегда проще уйти и не оглядываться. И забыть. Даже то, чего не было. И не будет.
Наверное, я пропустила это самое «то, что могло бы быть». И сама не заметила – как и когда…
Действительно, с чего же все началось?
Глава 1
– Я даже не знаю, с чего начать, – тихо сказал тот, что стоял у подоконника, задумчиво разглядывая пылающее закатом небо. Резкие аскетичные черты его освещались последними лучами солнца, в глубине глаз затаились пляшущие багровые огоньки, так похожие на догорающий за окном закат. На лице его плясали тени. Пожалуй, это лицо можно было бы назвать красивым, если бы не шрам через всю левую щеку – от виска до краешка губ.
– Начни с начала. Потом постепенно переходи к главному, – весело отозвался из глубины комнаты тот, к кому он обращался. Оба натянуто рассмеялись, но легче от этого не стало. Молчание становилось все более тягостным.
– Олежка, мы с тобой долго не виделись… – наконец начал стоявший у окна.
– Ну да, а как только я приехал, ты тащишь меня к себе с многозначительным видом, давая понять, что сейчас будет серьезный разговор. А потом стоишь и молчишь, не зная, с чего начать. Может, ты просто соскучился? – опять насмешливо отозвался тот, кого назвали Олегом.
– Мы ведь с тобой всегда были чем-то похожи…
– Ну как же… Оба волшебники и сказочники. Недаром меня вы даже прозвали Оле-Лукойе.
– Это из-за имени – Олег Луконин. Хотя, конечно же, не только… Ладно, речь не о том. Мы с тобой всегда были чем-то похожи и хорошо понимали друг друга. Надеюсь, что и сейчас… Потому что я, если честно, сам не до конца осознаю – зачем и что собираюсь тебе рассказать, о чем спросить, и чего вообще от тебя хочу. Но, надеюсь, ты поймешь это лучше меня. Тебя пояснения не требуются.
– Звучит интригующе. Видимо, мне предстоит сделать какие-то выводы из твоего многозначительного молчания? Потому что пока ты толком так ничего и не сказал, – Олег не спешил оставлять свой насмешливый тон. Но тот, кто сейчас заглянул бы в его глаза, прочел бы там не только веселое ехидство пополам с проснувшимся любопытством. В полутемной квартире его взгляд таил нечто более глубокое и проникновенное, хотя прочесть это было некому – его собеседник стоял к нему спиной, продолжая смотреть в окно. Впрочем, он не нуждался в подтверждении того, что и так хорошо знал. А знал он, что вечно жизнерадостное и, казалось бы, беззаботно-поверхностное поведение в сочетании с веселыми мальчишескими замашками – это всего лишь маска, за которой скрывается вдумчивый и мудрый юный философ с чуть забавным сказочным именем доброго волшебника. Собственно, потому-то он и обратился к нему. Знакомы они были не первый год, поняли друг друга не сразу, но доверяли давно, хотя и виделись не часто. Но вот теперь…
Оле-Лукойе вздохнул. Он не любил долгих предисловий. Особенно между старыми друзьями. Особенно в тех случаях, которые, хоть и считаются деликатными, но на самом деле ничего выдающегося собой не представляют. «Пустяки, дело-то житейское!» – как сказал бы Карлсон. И именно такой беззаботной ухмылкой Олег чаще всего и отвечал, порой прибавляя: «А настоящие проблемы у вас есть?» И был немало удивлен тем, что его собеседник, которого он считал еще более циничным, чем он сам, на этот раз что-то темнит. И не спешит с откровениями, загородившись этой странной фразой – «не знаю, с чего начать…»
Закат догорал. Полутьму комнаты иногда прорезали багрово-огненные блики проступающего из-за облаков солнца. Олег снова вздохнул:
– Слушай, давно хотел тебя спросить… А то никто этого не понимает, и я не исключение. Что все-таки вас связывает со Стасом?
Стоящий у окна на мгновение улыбнулся. Последний луч солнца озарил эту улыбку, и в тот момент он вдруг сделался прежним – веселым, небрежным и недосягаемым, но в то же время глубоким, задумчивым и впечатлительным… Таким, каким знали его те, кто называл его Художником.
* * *
– Да, мы учились вместе. В педе. Именно там и познакомились, – продолжал Художник, с улыбкой вспоминая прежние времена. – Собственно, это все знают. Но мало кто знает (точнее, мало кто может понять) – что же нас связывало там, почему мы вдруг так сдружились, несмотря на катастрофическую разность характеров и несхожесть интересов.
– Ну да, он – пошляк и бабник, любитель дурацких приколов и неприличных выходок. Поверхностный, развязанный и наглый. Недаром все его называют Грязным Стебщиком. Ты же, как и положено художнику, был в те времена натурой впечатлительной и творческой, эдаким серьезным и вдумчивым парнем. Вас можно было противопоставлять, как две противоположности! – опять насмешливо поддел Олег.
– А все так и делали, – Художник равнодушно пожал плечами, не реагируя на иронию собеседника. – Начиная от преподавателей и кончая девчонками-сокурсницами…
– Коих там было великое множество!
– Разумеется. Это же педагогический. Там на группу из 30 человек приходилось максимум 2 парня. Как у нас, например. А порой и вообще ни одного.
– То есть, выбирать особо было не из кого, потому-то Стас и оказался в твоих друзьях, да? Я угадал причину?
– Нет, Ваше Насмешничество, это скорее причина, по которой Стас вообще оказался в педе. Иначе ему делать там было вообще нечего. Из него учитель, как из меня – нейрохирург.
И вновь он задумчиво улыбнулся, вспоминая прежние времена…
* * *
– Слушайте, Станислав, не будем чрезмерным любопытством, если я вежливо поинтересуюсь – какого черта ты вообще пошел в пед?
– Чего???
– Что ты здесь делаешь, говорю? Может, ты детей любишь?
– Детей – не очень. Но сам процесс…
– Мда, кто бы сомневался… И как тебе только удается так легко и быстро сближаться с девушками, несмотря на твое отвратное поведение?
– Ну, я их трахаю, а это сближает…
– Пошляк вы, сударь. И что же – всех без разбора?
– Ну почему же… Строго по выбору!
– И по каким критериям отбираешь? Какие качества тебя больше всего привлекают в девушках?
– В девушках меня привлекает их количество. Потому я и здесь. Ты оглянись вокруг, Художник! Девчонок же – толпы, работы непочатый край! Даже мне одному не справится, а ты все строишь из себя мальчика-романтика…
– Ох, Стасик, Стасик… Скажи, а ты когда-нибудь любил?
– Ага. Много и часто.
– Я про единственную вообще-то.
– И с одной бывало. Не все ж групповички…
– Стас! Я о чем-то чистом и искреннем!
– Чистом? Ну, в сауне частенько этим занимался. В бане деревенской тоже. А вот дома в душе или там в ванной мне не очень нравится…
– СТАС!!! Я о высоком и незабываемом, понимаешь???
– Хм… Раком на колокольне, что ли? Э-э-э, да ты затейник оказывается! Слушай, блин, надо попробовать, а то я еще никогда…
– Не надо, – просмеявшись сказал Художник. – Лучше расскажи все-таки – что там у вас произошло с Наташкой и нашей классной руководительницей?
* * *
Это давняя история – покачал головой Стас. – На первом курсе, когда мы еще только-только приступили к мукам грызения гранита науки и присматривались друг к другу, помнишь? Само собой, пединститут – это не школа милиции, парней там не много. На группу из почти 30 человек обычно приходится 1-2 парня. Но я, конечно, был только рад тому обстоятельству, что теперь общество моих знакомых увеличилось на 28 девушек (при почти полном отсутствии конкуренции), которым выпало несчастье учиться со мной в одной группе. Впрочем, о том, чем им это грозит, они в то время еще не догадывались. А я этим нагло пользовался!
На тот момент (когда произошла вся эта история) я весело проводил время с девушкой по имени Наталья, что, впрочем, не мешало мне строить глазки некоторым другим. Наташка была веселой неунывающей девчонкой, которая находила время и на то чтоб хорошо учиться, и на замечательное времяпровождение в неучебное время. Она была отличницей, и наша классная руководительница быстро записала ее в свои любимицы, но при этом Наташка абсолютна не была похоже на тех занудных зубрилок, которые целыми днями корпят над учебниками. Напротив, она была беззаботной и жизнерадостной, обожала шумно и весело проводить время, в чем я ей, конечно, помогал изо всех сил.
В ту пору мы были приглашены к одной из ее подруг на небольшое семейное торжество, куда собирались пойти вместе. Подруга ее была вполне взрослой девушкой, была замужем и ждала ребенка. На торжественное мероприятие, посвященное прибавлению семейства, мы и должны были заявиться. Пока же вместе ходили по магазинам, выбирали подарок и вообще «готовились»…
Но, учитывая мою склонность к раздолбайству и нежелание быть серьезным, а так же тот факт, что от Наташки я ждал немного другого, неудивительно, что время шло, день праздника неумолимо приближался, а мы еще так ничего и не выбрали. И однажды вечером после очередного неудачного похода по магазинам моя спутница опубликовывает сообщение приблизительно следующего содержания: «Сколько это может продолжаться? Неужели глупый Стас не понимает, насколько это серьезно для ее подруги – рождение ребенка? А если так пойдет дальше, то мы вообще ничего не успеем! Короче, или я становлюсь серьезным, или…»
Продолжать, думаю, не стоит, общий смысл и так всем понятен. Я, разумеется, со всей горячностью заверил ее в своей серьезности, и мы договорились завтра же все найти, купить и приготовить. Но на завтра, по закону всемирной подлости, мне выпало убираться в нашем классном кабинете после лекций. Я бы с удовольствием послал подальше и уборку, и сам кабинет со всеми, кто в нем есть, так как нужны они мне были не больше, чем лысине – кирпичная стена. Но лишний раз объясняться с нашей классной руководительницей не хотелось (почему – поймете чуть позже), поэтому договорившись встретиться с Наташкой после уроков, я рванул наверх, надеясь, быстро развезти грязь по углам и смотаться.
Когда я уже заканчивал «драить палубу», на горизонте неожиданно возникло 62-ухлетнее существо с всклокоченными волосами, то бишь наша классная руководительница. (Вы, наверное, думаете, что я этой встрече жутко обрадовался? Да лучше бы мне в утреннюю кашу насрали!) Эта Горгона в образе человеческом мало того, что преподавала у нас Теоретические Основы Начального Курса Математики (для тех, кто не знает, что это такое, объясню в двух словах – хрень полная!), так еще и зорко следила за моральным обликом вверенной ей группы (то есть за нами). И, несмотря на мои отчаянные попытки выглядеть милым, наивным и воспитанным мальчиком, уже тогда начинала подозревать во мне волка в овечьей шкуре. Так что беседа с ней мне отнюдь не улыбалась, тем более, что внизу ждала Наташка.
Но наша классная в тот день появилась на моем горизонте явно не для того, чтобы обсудить красивый вид из окна и погоду на завтра. Она с плохо скрываемой подозрительностью завела со мной пространную беседу о морали и нравственности, намекая время от времени, что очень уж странные слухи про меня ходят в округе. Я, разумеется, заявил, что не стоит верить слухам, что вообще я «белый и пушистый, и совсем не квакаю», и как вообще она могла про меня такое подумать? Я же образец добропорядочности! Не пью, не курю, и морально не разлагаюсь… ну, разве что – самую малость!
Смущенная моим блефом, она виновата произнесла: «Ну, а мне показалось, что…» На что я тут же логично ответил: «Это Вам показалось!» Словом, я так вдохновенно и восторженно врал, что сам готов был поверить в собственную невинность. Казалось, мои заверения поколебали нашу классуху, но она не собиралась так быстро сдаваться и настороженно спросила: «А вот вчера я Вас видела вместе с Наташей… Куда это Вы ходили?» Наташка, как я уже говорил, была ее любимицей, и ее частое общение с таким разлагающим элементом, как я, конечно, кое-кому не нравилось. Я же просто и честно ответил: «В магазин!» Почти успокоившаяся классная словно бы между делом поинтересовалась: «В какой?» А я не задумываясь ляпнул, что называется, сдуру: «Ну, в этот, где товары для новорожденных младенцев продаются…»
У нашей классной зырики медленно выползли из орбит на лоб да так и остались там. На мое счастье в это время в ее комнатке (была у нас маленькая каморка позади кабинета, вроде лаборантской), закипел и забрызгал чайник, и она бросилась его выключать. Я же тем временем, вспомнив 4-ое правило Грязного Стебщика (Не стой, где попало, а то еще попадет!), уже собирался последовать этому мудрому совету, для чего начал медленно двигаться в сторону выхода… как вдруг в дверь влетела разозленная Наталья! Конечно, пока я тут вел пространные беседы с нашей классной, она дожидалась меня внизу, и теперь, устав ждать и решив, что я опять вздумал увильнуть, она ворвалась, как фурия, и завопила, как будто ей в штаны гремучую змею посадили: «Стас, ну что это такое??? Где тебя опять носит??? Ты же обещал быть серьезным!!! Сам ведь говорил, что рождение ребенка – очень ответственно и серьезно, а теперь снова – в кусты? Ведь у нас совсем мало времени, ребенок уже скоро родиться, а ты!!!»
Сила ее голоса достигала такого уровня, что впору было вывешивать штормовое предупреждение. И хотя я пытался как-то ее остановить и делал ей знаки, чтобы она замолчала, мол, не время сейчас, но, чтобы успокоить разъяренную Наташку, нужны рота солдат и канистра валерьянки, а ее как раз под рукой не оказалось. Так что заткнулась она только тогда, когда за моей спиной раздался скрип медленно открывающейся двери…
На пороге стояла наша классная все с теми же выехавшими на лоб глазами и беззвучно открывала рот, пытаясь, что-то произнести. Наташка вдруг покраснела и сбивчиво начала объяснять, что она совсем не то имела ввиду, но смущалась, путала слова, несла полную ахинею и, наконец, отвернулась, не зная, что сказать. А меня вдруг неожиданно пробило на «Ха-ха», и, задыхаясь от смеха, из последних сил стараясь сдержаться, я обнял Наташку за плечи и вытолкал из кабинета, после чего мы пошли вниз, предоставив потрясенной классухе самой разбираться, что к чему…
– После этого она тебя так возненавидела? – сквозь смех спросил Художник.
– Нет, что ты… Это было только начало!
– Дальнейшее поведаешь?
– Да пожалуйста…
Итак, мы остановились на том, как в результате глупой случайности наша классная руководительница возомнила меня самым развратным соблазнителем всех времен и народов. Надо сказать, небеспричинно, поэтому я даже не протестовал. Да и глупо было бы пытаться что-то отрицать, она все равно бы не поверила. В такой обстановке прошло несколько месяцев, в течение которых я развлекался, как мог (ну, чтобы не разочаровать классуху – надо же было оправдать ее мнение), и вроде неплохо жил, но… Однажды случилось страшное – нашей горячо любимой классной руководительнице пришло в умную голову, что пора бы вновь заняться моей нравственностью (о том, насколько я был этому рад, в моей прошлой истории уже упоминалось, так что позвольте не повторяться, наверное, про утреннюю кашу вы еще помните). Так вот, однажды я удостоился высокой чести – меня пригласили в ее каморку (ту самую, из которой она выкатывалась, выпучив гляделки), на рюмку чая. Ну, то есть, в смысле – пить чай с печеньем и беседовать на низменные темы. Почему – «на низменные»? Ну, а что может быть ниже моей нравственности?
Выбора особо-то не было, поэтому я согласился. Нет, поначалу, все было еще терпимо – я скромно пил чай, закусывая печеньем и пропуская мимо ушей все пространные разглагольствования нашей классной. Но потом она как-то собралась, как будто перед чем-то важным, и пристально посмотрев на меня, решительно заявила: «Стас, как долго еще это может продолжаться? Ты ведь уже переспал с половиной колледжа, чего тебе еще надо?» Я подавился печеньем и хотел было честно сказать: «Вторую половину!», но, увидев с каким напряженным вниманием классная ожидает моего ответа, понял, что подобного она не переживет. Вид 62-летней женщины, умершей от инфаркта, мало способствует пищеварению, а один раз в тот вечер я уже подавился и больше не хотел, поэтому в душе моей шевельнулись остатки сострадания и любви к ближнему (7-ое правило Грязного Стебщика гласит: «Люби ближнего! Но не попадайся…»), и я, приняв виноватый вид, осторожно произнес: «Ну, вы понимаете, я все еще ищу лучшую, ищу ту, которая меня обязательно поймет, и с которой останусь навсегда…» Ну и так далее в том же духе. Трогательным и сентиментальным голосом я расписывал, как тяжело на свете одному, а наша классная понемногу смягчалась и наконец сказала: «Хорошо, Стас, но ты все-таки не затягивай свой выбор, хорошо? Пора бы тебе уже остановиться...» Я клятвенно обещал сделать это, на чем в общем-то наш разговор и закончился, и я в понуром настроении отправился домой. Ближайшее развитие событий не сулило мне ничего хорошего, если уж «оно» решило взяться за меня всерьез, то либо мне придется вести холостяцкую жизнь, либо сталкиваться с постоянными проблемами в виде ежедневных «разборов полетов» на разных там педсоветах и т.д. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал, а придумать что-либо новое у меня не получалось.
Поэтому хмурый и мрачный я спускался по лестнице, когда на меня вдруг наткнулась неожиданно вывернувшая из-за поворота незнакомая девушка. В другое время я не пропустил бы такой шанс, но теперь лишь буркнул что-то типа: «Аккуратнее надо быть!» и пошел дальше. Она прошелестела: «Извините», и тоже хотела было продолжить свой путь, но вдруг обернулась и крикнула мне вдогонку: «Простите, а вы не знаете, как пройти во второй корпус?» Я знал, а т.к. как раз туда я шел, то мы пошли вместе. Во втором корпусе в актовом зале в тот день был какой-то концерт, а мне хотелось немного развеяться.
Моя новая знакомая, которую, как оказалось, звали Викой тоже именно туда и направлялась. По пути мы разговорились. Я вопреки обыкновению был сдержан и молчалив (тяжкие раздумья подействовали), но она с таким живейшим интересом забрасывала меня вопросами, так заразительно смеялась и мило шутила, что оставаться равнодушным не было никакой возможности. Памятуя о недавнем нравоучительном разговоре, я старался вести себя воспитанно и обходительно, чем просто очаровал свою неожиданную попутчицу (даже мои близкие друзья всегда признавали: «Стас, ты мог бы быть очень милым, если бы не вел себя как редкостный развратник и сволочь»). Концерт был очень веселый и интересный, так что сидевшая рядом со мной Вика много и от души смеялась, а после него мы отправились погулять по городу. Ну, а дальше…
…Поздно вечером, сидя у меня дома, Вика вдруг решила позвонить домой, чтобы родители не волновались. Я принес ей телефон и вышел ненадолго, а когда вернулся, то был повергнут в ужас! Забравшись на диван, поджав ноги под себя, Вика весело болтала что-то вроде: «Да нет, мам, все нормально! Я тут еще задержусь не надолго… Кстати, была сегодня на концерте в вашем колледже, и хотя тебя не нашла, зато познакомилась со многими хорошими людьми. Знаешь, я даже не думала, что у вас такие воспитанные и галантные мальчики! Ладно, не волнуйся за меня, меня проводят. Ну, пока!» А на телефонном табло в это время горел номер нашей классной руководительницы! Никогда бы не подумал, что у такой мегеры такая дочка…
Вика уже собиралась положить трубку, когда я сказал: «Подожди-ка…» и, завладев телефоном, вышел в другую комнату, где скромным голосом произнес: «Татьяна Валентиновна, здравствуйте, это Стас. Я хотел вам сказать, что нашел то, что искал, и теперь Вы можете быть спокойны…»
Шок, последовавший на другом конце провода, трудно описать. Минут пять из трубки неслись нечленораздельные звуки, потом раздался звериный рев, потом умоляющий голос быстро и сбивчиво запричитала: «Стас, я тебя прошу! Забудь все, о чем мы говорили. Ты можешь развлекаться со всеми девушками колледжа, можешь спать со всеми от первокурсниц до выпускниц 96-го года! Можешь делать все, что хочешь, только…»
Я не стал слушать дальше и, повесив трубку, пошел к Вике, которая уже ждала меня в соседней комнате, и со всей искренностью сказал: «Ты даже не представляешь себе, как я рад, что встретил тебя!»
* * *
– Да, Грязный Стебщик есть Грязный Стебщик! – весело рассмеялся Оле-Лукойе. – Но ведь там вы, наверное, все были такие. Трудно оставаться святым, находясь в таком девчоночьем заповеднике.
– Вообще-то да. Огромное количество девушек при явном дефиците мужчин… На каждую особь мужского пола там смотрели голодными глазами. А тех, кто хранил верность какою-нибудь одной большой любви, считали чуть ли не преступниками. На эту тему даже легенда есть… Видел в Нижнем постамент – самолет времен второй мировой войны? Памятник у аэропорта, гордо взмывающий в небо?
– А он-то тут причем? – удивился Олег.
– Притом, что его делал тот же архитектор, что и здание нашего педа. И по преданию – пообещал, что этот самолет взлетит в тот момент, когда наш пед закончит хоть один девственник. Пока, как видишь, стоит…
– Это ты от Стасика набрался таких историй? – Олег уже давился смехом..
– Ну, думаю, общение с ним не пошло для меня даром, – улыбнулся Художник. – Точно так же, как и для него – общение со мной. Мы друг друга дополняли и компенсировали, а со временем просто многому друг у друга научились. Но это все было потом. А тогда… Тогда как раз началась моя долгая и запутанная история с Галей. Помнишь?
Оба вдруг помрачнели и сделались серьезными. Картины тех событий были еще слишком свежи в памяти, несмотря на время. И говорить ничего не хотелось. Они молчали. Смотрели, как сгущаются сумерки.
* * *
Грязноватые улочки этого района упирались в несколько рядов обшарпанных гаражей, за которыми царил вечно захламленный пустырь. Никто не знал, откуда и в какие незапамятные времена он появился и чем был загажен. Райончик пользовался дурной славой, и люди избегали там появляться. Да никому и не было дела до захламленного пустыря. Никому кроме «мотоциклетов».
Пожалуй, в них не было ничего выдающегося. Обычные уличные подростки. Обычная дворовая шпана. Выросшие среди этих гаражей и мусора. Объединенные лишь одинаковой убогостью помыслов и абсолютно тупой, необъяснимой жестокостью. Хотя, как раз ее-то можно было понять. Весь мир этих пацанов сузился до пространства тех тесных серых коробок, кроме которых они ничего не видели в жизни, от которых становилось душно и нечем дышать, из которых хотелось вырваться, как из клетки. И это жгучее желание порой превращалось в звериную ненависть ко всему, что, казалось, мешало им вырваться, стояло у них на пути.
На пути – куда? Они и сам не знали. Главное, что – отсюда.
«Мы ведь тоже когда-то были такими. Или почти такими», – грустно вздохнул Художник, вспоминая не раз виденные картинки из детства.
Угловатые, прокуренные – они торчали на перекрестках и во дворах, толпились под фонарями и оккупировали лавочки у подъездов, оставляя на тротуарах россыпи плевков, окурков и пустых бутылок. Нервные и нарочито меланхоличные. Ленивые и поминутно озирающиеся в жажде действий. Сутуловатые и пытающиеся выглядеть гордо. Они ужасно не хотели походить на весь остальной мир и в то же время старательно подражали друг другу и двум-трем популярным киногероям. Их было не так уж много, но они бросались в глаза, и порой казалось, что все улицы этого района заполнены ими. Тем более, что вели они себя так, будто эти улицы и этот город принадлежал им по праву.
«Мы тоже когда-то были такими, – еще раз вздохнул он. – Тоже простаивали вечерами в компании приятелей, пока не нашлись умные люди и несерьезное на первый взгляд увлечение и те, которые увели нас с улицы и заставили работать над собой. Но я потом еще много раз видел такие же компании на других улицах и в других городах, где умных людей на всех не хватало. И где взрослые так и не смогли до конца понять, какая неумолимая сила отрывает, уводит этих подростков от хороших книг и спортивных залов, от школ и клубов, от дома и родных – лишь бы только вот так стоять, сплевывать сквозь зубы, гогогать (непременно погромче и попротивнее) и ничего не делать. Наверное, в 16-18 лет из всех благ мира истинно привлекательным кажется только одно: ощущение собственной значимости и способность вызывать всеобщее восхищение или, по крайней мере, привлекать внимание. Все же остальное представляется невыносимо скучным и занудным. В том числе (а, может, как раз и в особенности) те пути достижения желаемого, которые предлагает усталый и раздраженный мир взрослых…»
