«Печать Аваима. Забытый во Мраке» kitabından alıntılar
Скажи, ты и меня бы бросила, если бы мне там, на обвале, перебило ноги? – Это другое! – обиженно выкрикнула девушка. – Нет, Эстер, это не другое – это называется совесть. Она или есть, или ее нет, и не важно, какая жизнь у тебя была.
Обжигающая вспышка расколола тьму и вырвала меня из небытия. Я слаб и слеп, члены мои беспомощны, а рот нем. Пронзенный светом, я силюсь вернуться обратно в благословенную тьму и забвение, но свет заполняет меня, обжигает и лишает последней воли, а тьма все ускользает, оставляя задыхаться в яростном безумии беспощадных всполохов. Назойливый, нескончаемый и бессмысленный, сияющий водоворот затягивает мой беспомощный дух,
Вначале была Тьма, благодатное темное лоно, и в этой Тьме родилась Жизнь. Но Тьма не знала, что она Тьма, а Жизнь не знала, что она жива, пока не появился Свет. Тьма обрамила Свет, а Свет озарил Тьму, и, согретая теплом и объятая тенью, Жизнь обрела форму, ибо свет без тьмы пуст, также как и тьма бесплотна без света. И каждый из рожденных во мраке с тех пор носил в себе Свет, а каждый из созданий света был частью Тьмы. И если свершалось меж созданиями Света и Тьмы единение, то, рожденная в этом
– Когда сомневаешься, ищи, кому это выгодно.
Такие близкие горные пики отливали сусальным золотом; высокие редкие облака вторили этому жару, озаренные солнечным пламенем; густые древесные кроны раскинулись плотным багрово-рыжим ковром, уходившим под самый горизонт; и даже облезлая болотная топь, простершаяся к востоку, преобразила свои гниющие омуты в сверкающую россыпь драгоценных цитринов. Все вокруг, от малой былинки до тяжелых каменных валунов, обрамлявших расселину, окуталось зыбкой светящейся аурой.
каждый волен выбирать, во что верить.
– Ночные разговоры имеют свойство долетать не в те уши, – заметил он.
Заходящее солнце в сладкой предвечерней истоме медленно скатывалось за зубчатый край вершин и, не скупясь, проливало теплый мед уходящего дня. Все, на что падал глаз, окунулось в эту невесомую, янтарную магию и растворилось в нежном свечении летнего вечера.
И снова все залило белоснежной пустотой: необъятной бесконечностью, вместившейся в малую каплю. И в ней же, неотделимая от нее, спала Тьма, обернувшая чутким мраком нерожденных своих детей. И в вечных сумерках, соединяющих день с ночью, возвысился улей, древний, как сама Тьма, населенный созданиями, что старше самого Света.
Берк равнодушно обстругивал длинную ветку, ловко орудуя небольшим изогнутым клинком. Он тщательно счистил тонкую кожуру и теперь монотонно затачивал конец
