Kitabı oku: «Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка», sayfa 2
Потери
Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе.
1 Кор. 15:37
Я очень боялась. Я уже знала, что это такое – потерять ребёнка. Первое столкновение со смертью у меня было довольно давно. Между удачными беременностями и родами у меня были два выкидыша на ранних сроках. Это всегда происходило внезапно. Один раз – и вовсе во сне. Собственно, именно из-за таких происшествий мы всегда желали как можно дольше сохранить мои беременности в тайне. Именно из-за потерь всю беременность двойней меня не покинет страх, что малыши могут умереть, что их жизни не в наших руках.
Люди, у которых никогда не умирал ребёнок и не было выкидыша, могут не понять моего горя. Когда случался выкидыш, даже мой муж с трудом понимал меня. Обычно он говорил: «Ничего страшного. У нас будут ещё дети». Но для женщины такие потери – это большое горе. И мне потребовалось много времени, чтобы пережить его. Каждый раз я задавала себе вопрос: «Почему это произошло? Зачем это мне? Для чего?» В конце концов, ко мне пришла мысль, что уж лучше бы ребёнок умирал, пожив хоть какое-то время.
Стандартные медицинские исследования не выявляли причину выкидышей. Руководствуясь советами акушеров, на чистку я не ездила ни разу. Они объяснили мне, что в зарубежной практике далеко не всегда прибегают к чистке. В Европе чистка после выкидыша на ранних сроках проводится, только если есть признаки инфицирования матки, если срок беременности был более 10 недель или у женщины сильное кровотечение. То есть только в таких случаях, когда процедуры нельзя избежать. Чаще же всё выходит самостоятельно, и если кровотечение заканчивается самопроизвольно, медицинское вмешательство не требуется. При каких-либо сомнениях прибегают к ультразвуковому исследованию. Разумеется, кровотечение должно быть умеренным. Учитывая свой опыт, спустя пять лет я могу с полной уверенностью сказать, что в России врачи перестраховываются, делая чистку всем подряд.
Помимо выкидышей в нашей жизни были ещё и другого характера потери – смерть ребёнка. У малыша была тяжёлая патология. И, родившись, он прожил совсем немного. Это трудно пережить, но возможно.
Я расскажу об этом в самом конце книги. Если вы никогда не сталкивались с потерей ребёнка, эту главу вы можете не читать. Я написала её для тех, к сожалению, многих родителей, которые пережили эту потерю один на один. Я опишу наш опыт переживания смерти. И поделюсь тем, что сама узнала о том, как пережить горе. Из своего и чужого опыта.
Роддом
Не прошло и полугода после смерти Гавриила, как я забеременела двойней.
И вот я уже в приёмном отделении роддома. Здесь, конечно же, очередь. Сижу, жду. Живот болит очень сильно. На улице снег идёт, холодно. Скорая привезла женщину, которая родила на улице.
Через час я попала в приёмное отделение, но тут тоже пришлось подождать. Я не выдержала и легла на кушетку.
Тонус сильнейший, а всего двадцать восемь недель. Ещё одну женщину скорая привезла, она легла на кушетку напротив, у неё тоже тонус. Вообще-то мы должны сидеть, но нам так плохо, что мы лежим. Смотрю на соседку напротив, а у неё живот совсем маленький.
– Сколько у вас недель?
– Двадцать четыре.
– Это же совсем маленький срок, – удивляюсь я, – Почему вы приехали?
– Живот прихватило. Думаю, может, это роды начались, – почти шёпотом говорит она. Спустя несколько минут, она застонала:
– Ай, яй! Как же я хочу в туалет!
– Здесь туалет при выходе сразу, дверь направо. Сходите. Всё равно нас нескоро примут.
– А ребёнок не выскользнет из меня? Я боюсь, что он выпадет, когда я тужиться буду, он ведь маленький совсем, – переживает женщина, страдая от боли в животе. Мы обе корчимся на кушетках от болей, но, кажется, разных по характеру.
– Нееет. Точно не выпадет. У вас же первые роды? – с интересом смотрю на неё. Она утвердительно кивает. – Я уже три раза рожала, можете мне поверить, всё будет хорошо. Идите в туалет, – уговариваю я её.
– Ладно, попробую, – женщина медленно сползает с кушетки и двигается в направлении туалета.
Приходит довольная:
– Боль прошла, – задумчиво сообщает бедняжка, глядя в потолок. – Может, это от того, что я в туалет хотела, спазмы были?
Тут приходит врач. Переодевание, осмотр. Нас вдвоём с моей новой знакомой отправляют на УЗИ.
Сначала зовут её. Мне же настолько тяжело, что я ложусь в коридоре на стулья. Врачи мимо ходят, а мне всё равно. Очень всё болит. Я точно знаю, что это схватки.
Наконец кабинет УЗИ. Сначала врач долго и молча смотрит, и только минут через десять начинает говорить:
– У одного плода маловодие, у другого многоводие. Сейчас я позову заведующую отделением патологии, она посмотрит, и тогда уже решим, что с вами делать.
Приходит заведующая. Такая счастливая-рассчастливая. Шёпотом хвастается врачу, что у неё скоро свадьба. И на такой радостной волне смотрит на моё УЗИ и говорит:
– Если бы у вас было две плаценты, у вас всё было бы замечательно. Может быть, вам помогут в…? – и называет другой роддом. – Они там делают операции по разделению плаценты на две части. Вы туда поезжайте, и у вас всё будет замечательно.
Тот роддом после этих слов стал моей последней надеждой. Я надеялась, что меня сразу туда отпустят, но не тут-то было. Меня подняли в родильное отделение, положили в трёхместную палату и прицепили КТГ, будь он неладен. Тут пришёл врач и сообщил, что при такой ситуации: критическом маловодии и многоводии, надо делать кесарево сечение.
Я как это услышала, так внутри меня всё упало. «Двадцать восемь недель… Если дети чудом выживут, то будут инвалидами. Если не выживут, совсем плохо. Кесарево – выживу ли я?.. И если не выживу, то оставить отца с четырьмя детьми одного совсем плохо», – эти мысли промелькнули у меня в голове как молнии. Всё это накрыло меня с головой, и я зарыдала.
КТГ перестало улавливать сигнал и начало пищать. На этот звук прибежала медсестра и увидела меня плачущей навзрыд:
– Женщина, успокойтесь! У вас же КТГ совсем ничего не запишет! Перестаньте сейчас же. Вам нельзя плакать, дети всё чувствуют.
Я не слушала её и продолжала в отчаянии рыдать.
– Доктор! У женщины истерика! – прокричала она в коридор и ушла.
Прибежал доктор, который меня принимал и оформлял внизу. Он тоже не очень хорошо знал, что в таких случаях делать:
– Настенька, но ты же такая умничка была внизу. Так всё хорошо понимала, – сделал он слабую попытку меня утешить.
Я не реагировала. Он ушёл, и уже больше никто не пришёл. И я плакала и плакала. Увели одну женщину на кесарево. Осталась я и ещё одна соседка по палате.
Проревев какое-то время, я стала потихоньку приходить в себя. Отключила ненавистный мне аппарат КТГ. Позвонила мужу и всё сообщила. Соседка по палате прислушалась к моим опасениям по поводу смерти детей и сказала:
– У меня уже третьи роды. В этот раз кесарево сечение плановое. Когда я рожала в первый раз, всё шло идеально. В итоге, ребёнок с ДЦП. Почему – никто не знает. Это очень тяжело. Я часто думаю, лучше бы он тогда не выжил. Лучше таким детям на небесах быть.
Я перестала всхлипывать и посмотрела на неё:
– Я в эту беременность постоянно думала, что что-то будет не так, что закончится всё плохо. Наверное, надо было думать о хорошем исходе. Ведь так часто бывает: как думаешь, так и происходит.
– Ничего подобного! – воскликнула женщина. – В ту беременность я как раз и думала только о хорошем, беременность тоже протекала идеально. Я была уверена, что всё будет хорошо, но судьба распорядилась по-другому.
Зато второй ребёнок здоровый, хоть это радует.
– Вам кто-нибудь помогает с детьми? – спросила я, уже совсем успокоившись. Беда познается в сравнении.
– Родители. Но они больше любят сидеть с младшим. Про старшего, бывает, забывают совсем. Я звоню, когда их вместе оставляю, спрашиваю: «Памперс поменяли?» А они мне: «А что? Надо было менять?» Да и не любят они его. Это очень тяжело. Поэтому лучше, чтоб ребёнок умер, чем жил инвалидом всю жизнь.
В этот момент пришла медсестра и увела её на операцию. Я осталась лежать одна под впечатлением от разговора.
Пока я так лежала и переваривала всё, что произошло, пришла бригада врачей во главе с заведующим отделением. Они посмотрели на меня и объявили, что в моём случае необходимо делать кесарево сечение. В случае, если я отказываюсь от кесарева, они отправят меня в другой роддом, поскольку он специализируется на оказании помощи пациенткам с заболеваниями крови.
Услышав название известного роддома, я, как полная дура, обрадовалась и сказала, что хочу туда и как можно быстрее. Я тогда ничего не знала об этом месте, совсем ничего.
Заведующий очень обрадовался, что ему удастся избавиться от такого сложного случая в моём лице, и скорее пошёл договариваться о моем переводе с главным врачом того роддома. Договорённость была достигнута, и на радости такой, заведующий отдал распоряжение покормить меня. Это было уже около четырёх часов дня. Я ничего не ела с самого вчерашнего дня. Конечно, это была мелочь по сравнению с переживаниями, но настроение это ухудшало порядком. А если учесть, что у меня был низкий гемоглобин, то и моё самочувствие становилось всё хуже и хуже.
Врачи-мужчины, стоявшие в дверном проёме, стали обсуждать вслух мою ситуацию:
– Я никак не могу понять: тебя муж что не любит, что ли? Что вы творите? Отдыха никакого нет. Беременность за беременностью. Небось зубы летят, волосы выпадают. Красивая такая, – задумчиво поглядел он на меня, – и так изнашиваешь себя. Может, пора остановиться? Пожалеть себя?
Мне, признаюсь, с одной стороны, стало обидно от таких слов, с другой – жалко себя. Я уже итак намучилась, неужели ещё придётся страдать? Ничего не ответила я врачу. Нечего мне ему было сказать, всё равно не понял бы.
Заведующий вызвал специально для меня машину скорой помощи. О моем отъезде врачи заботились, как только могли, лишь бы избавиться от ненужных проблем.
Это была моя первая поездка на скорой помощи. Вечер. Москва стоит. Хорошо ехать на скорой по пробкам. В моём перевозе была задействована целая бригада – врач и фельдшер. Они всё сетовали, что из-за такой ерунды, перевозки беременной, вывели из строя целую бригаду. Фельдшер была совсем молодая женщина, у которой, как оказалась, был ребёнок лет трёх. В связи с чем мы с ней сначала поговорили о детях. Потом разговор плавно перешел на тему её работы. Рассказала она, как тяжело видеть сложные случаи, как они почти постоянно выезжают к ребёнку-инвалиду, которого схватывают судороги, и ничего, кроме помощи скорой, не помогает. Ребёнок причём был когда-то здоров, но внезапно, по необъяснимым причинам, так заболел. От её рассказов мне стало спокойнее на душе: не так уж у меня и плохо всё, бывает и хуже.
На новом месте
Не может быть таких обстоятельств, при которых человек имел бы право посягать на свободу себе подобных.
Жюль Верн
В приёмной меня встретила медсестра, которую назвать доброжелательной было сложно. Так не сиди, здесь не лежи. Видимо, я ей насолила своим появлением.
Когда я переоделась, я также надела взятые с собой носки. В отделениях прохладно, а я всё так же кашляла. Увидев на мне носки (замечу, до неё никто и никогда не обращал внимание на эту мелочь), она сказала, что в родовом отделении всё стерильно и нельзя ничего надевать своего. На что я ей сказала, что я болею, носки чистые и мне холодно. Тут же она помимо анализов на СПИД и ВИЧ, которые вклеены были в карту, дала градусник, чтобы померить температуру. Признаюсь, анализы в приёмном отделении брать – это сильно, конечно. Никто ещё так не извращался. Градусник показал температуру 37,1 °C. Это ей, конечно, не понравилось. В карте появилась соответствующая отметка, и доктору по телефону сообщили, что я инфицированная больная и меня положено изолировать. «Прекрасное начало», – подумала я тогда. Но это было действительно только начало.
Тут за мной наконец-то пришёл врач. Совсем молодой, немного за тридцать.
– Снимите носки! – требовала от меня медсестра в этот момент.
Я быстренько, пользуясь моментом, пошла вслед за доктором.
– Доктор, скажите ей, чтобы она немедленно сняла носки!!! – завопила медсестра нам вслед.
– Разберёмся, – кивнул ей доктор, даже не оборачиваясь.
И вот я опять в кабинете УЗИ. Всё то же самое, разумеется, ничего не изменилось: у плода, лежащего ближе к выходу, маловодие, у второго – многоводие. Доктор рекомендует кесарево сечение, всё банально. В анамнез он не смотрел, и так дел много. Я отказываюсь от кесарева. Такого поворота событий он не ожидал:
– Очень жаль, что вам эти дети не нужны.
Слова резанули мне по сердцу. Они нужны мне, но мне хорошо известно, что врачи плохо взвешивают риски и часто ошибаются. И я боюсь собственной смерти.
– Почему вы считаете, что они умрут? – я удивлена: неужели на таком сроке малыши не выживают?
– Не выдержат схваток.
– А если беременность пролонгировать? Ведь можно остановить схватки.
– У вас один ребёнок придавил другого. Один плод плавает, как в бассейне, а другой – распластался, как человек-паук. Они и так страдают, могут умереть внутриутробно. Вот недавно была женщина. Правда, у неё срок был двадцать шесть недель. Такая же ситуация, как у вас. Сделал я ей УЗИ. И она от кесарева отказалась. Пошла делать УЗИ в другое место. Там ей всё подтвердили, но она ничего не стала делать. Ну, и допрыгалась – через трое суток дети внутриутробно умерли. Родила мёртвых детей. Что и вас ожидает.
Закончив заполнять бумаги, врач повёл меня в род-бокс. Индивидуальный, просторный, с удобной кроватью. Красота! Ремонт, оборудование, всё новое. Меня сначала поразила тишина на этаже, но потом я сообразила: «Ведь я болею! Меня изолировали, дабы я никого не заразила и поместили не просто в индивидуальный бокс, а на индивидуальный этаж».
Время было позднее, я так устала и надеялась отдохнуть, но не тут-то было. Меня опять опоясали КТГ.
– А он будет работать всю ночь? – спрашиваю я, – я бы хотела поспать, – ведь я мало спала в предыдущую ночь.
– А что вам? Он не будет мешать. К тому же ещё очень рано: всего-то девять часов вечера, ещё рано спать.
– По моему опыту спать с КТГ невозможно. До какого времени он будет записывать? – настаиваю я на своём, чем, конечно, раздражаю доктора.
– Часа три попишет, потом можно снять, – добродушно соглашается врач. – Мы будем на другом этаже роды принимать, но за вами будет постоянно наблюдать медперсонал, будут каждый час приходить к вам. Так что вы не волнуйтесь.
Тут я поняла, что сейчас врач уйдёт, и я его не скоро увижу. А может быть, и вообще больше не увижу. А тонус между тем всё такой же сильный, а движения детей всё меньше ощущаются. Почему он ничего не делает?
– Может быть, надо назначить уколы для раскрытия лёгких и что-нибудь для остановки схваток? – задаю я наводящий вопрос в надежде, что всё-таки наступит какое-нибудь прояснение.
Реакция была – то, что надо: доктор начал ходить туда-сюда по просторному боксу, судорожно обдумывая ситуацию. Через минуту он остановился и сказал:
– Да! Роды возможны.
«Гениально!» – подумала я. «Я уже сутки терплю схватки, раскрытие два сантиметра, и в голове врача наконец-то что-то зашевелилось в нужном направлении».
– Пишите! – скомандовал он медсестре. – Капельница с генипралом и уколы дексаметазона, – он назвал дозировку и оставил меня с медсестрой наедине.
Медсестра поставила капельницу, объяснила, как отсоединить шнур, если я захочу в туалет. Я поэкспериментировала, и оказалось, что при отключении от сети капельницу надо настраивать заново.
– Хорошо, вот вам номер телефона, это родовое отделение. Если нужна будет помощь, то позвоните, и к вам придёт медсестра, чтобы включить капельницу снова, – сказала медсестра и спокойно ушла.
Я лежу и думаю: «Что дальше будет?» Решила позвонить Наталье Евгеньевне и рассказать обо всём. Она выслушала меня и обрадовалась, что я именно в этом роддоме:
– Очень хорошо, что вы там. У них тоже хорошая детская реанимация.
– Наталья Евгеньевна, неужели нельзя ещё хоть чуть-чуть сохранить беременность? – чуть ли не ною я.
– Какое маловодие? Сколько вод по стенке?
– Не знаю… Подождите, я сейчас посмотрю, – я помню, что карту мою врач оставил на столе у выхода, напротив туалета. Встаю, читаю заключение УЗИ, называю какие-то цифры. Не помню, какие именно.
– Кесарево. Сохранять уже нельзя, опасно, слишком мало вод.
– Но я не хочу кесарево. Если откроется кровотечение, то что будут делать врачи? Должно же быть всё как-то согласно природе, – мой мозг отказывается принимать всё как есть. Я не хочу так.
– Тогда отказ. Пишите отказ. Вообще на таком сроке дети часто становятся инвалидами. Их, конечно, выхаживают, но велика вероятность инвалидности: они могут быть глухими, слепыми, с ДЦП. И врачи будут всё делать, чтобы уговорить вас на кесарево, будут давить, так что вам понадобится много мужества, чтобы противостоять им. Если вы решитесь рожать сами, сообщите, пожалуйста, как у вас всё прошло, когда найдёте в себе силы. Удачи вам!
«Вот уж дела», – подумала я. Позвонила мужу, поговорила с детьми. Это так приятно. Чем дольше лежишь в больнице, тем приятнее слышать родные голоса. Это связь с другим миром, тем миром, где твоё счастье. А ты как будто попал в мир кошмаров, и остается только ждать, когда ты снова сможешь вернуться назад, к себе домой.
Когда время приближалось к полуночи, медсестра пришла снять КТГ и поставила капельницу. Благодаря генипралу тонус пропал, и я наконец-то смогла заснуть.
Примерно в час ночи меня разбудил чей-то шёпот, это два врача сидели за столиком около выхода и обсуждали мой анамнез, который их послали изучить для опыта.
Когда они ушли, мне приспичило в туалет. Взяла я инфузомат, тут же в голову мне пришла мысль, что очень уж неудобно с ним так таскаться, ну да ладно. Сделав необходимые дела, вернулась к кровати, взяла бумажку, на которой было написано, как и куда звонить, и начала дозваниваться до медперсонала. Звонила я раз десять, но на том конце никто трубку не поднимал. Я решила пройтись по коридору. Никого, пустой этаж. Хоть умри, никто и не заметит. Великолепно!
Мне ничего не оставалось делать, как лечь в кровать отдыхать. Каждый час я вставала снова, чтобы позвонить. Примерно в пять часов утра я наконец-то дозвонилась. Медсестра поинтересовалась, что мне надо, и сказала, что сейчас кто-нибудь подойдет, чтобы включить капельницу.
Пришла акушерка лет пятидесяти, очень доброжелательная по сравнению с молодыми специалистами.
– Сегодня очень много родов, поэтому мы ничего не успеваем. Даже подойти к телефону не успеваем, – сказала она. – Сколько ты уже без капельницы?
– Примерно четыре часа.
– Так долго! Смотри, я тебя научу, как включать инфузомат, и ты сама будешь это делать при необходимости. А то бегать с этажа на этаж мне уже возраст не позволяет, а молодым ничего не надо.
Она мне показала, что в какой последовательности нажимать, чтобы капельница снова заработала. После этого она меня расспросила, почему я оказалась в этом роддоме. Приятно было душевно поговорить с ней. Она мне пожаловалась на свои трудности: что старых людей увольняют, берут только молодых, что дочке младшей у неё всего шесть лет и растить её ещё долго. «Прямо ровесница моей Лизы», – подумала я тогда. Выслушав же мою историю, акушерка сказала, что надо сохранять беременность до последнего: до того, как умрёт один плод. И как только это произойдет, сразу рожать. Я, конечно, это выслушала молча, но сама подумала: «Ведь после того, как умрёт первый, у второго начнется заражение крови, потому что это монохориальная двойня. У меня-то ладно, уже большая, переживу. Но вот как это отразится на маленьком, не до конца развитом, ребёнке? Скорее всего, отрицательно, поскольку оперативно сработать не получится – никогда ведь не получалось до этого».
Акушерка попыталась меня поддержать, сказала, что всё будет хорошо, срок уже не маленький. И так ей было меня жалко при этом, что она даже дала мне свой личный телефон, которым мне так и не пришлось воспользоваться.
Уметь включать, выключать инфузомат – это то, что мне было надо и пригодилось ещё не раз. Как оказалось, врачи не умеют это делать. Зато, конечно, много всего другого умеют.
Утро 30 ноября
За всю ночь ко мне так и не приходили врачи. Очень заняты были. Рано утром они тоже не могли не зайти, потому что должны были передавать пациентов.
Примерно в девять часов утра в палату зашли сразу четыре совсем молодых акушера-гинеколога во главе с моим первым врачом. Не могу сказать, что я была рада их видеть, поскольку толку от них было мало. Но надо было попытаться хоть чего-то от них добиться.
– Мне должны были делать следующий укол с дексаметазоном, – решила я напомнить, поскольку это надо было только мне.
– Мы скажем медсестре.
– Подскажите, пожалуйста, где можно набрать питьевой воды? – спросила я, зная, что здесь на каждом этаже есть кулер. Все свои запасы я уже опустошила, и мне очень хотелось пить.
– Вам нельзя вставать, у вас тонус и капельница стоит, – ответил доктор.
– Принесите тогда вы, пожалуйста, – попросила я.
– Пусть вам родственники принесут.
– Все родственники у меня работают, они не успевают после работы сюда приехать.
– В таком случае вам придётся потерпеть, – подытожил доктор.
– А смысл?
– Глупый вопрос, – закончил разговор врач и направился к выходу. Остальные врачи проследовали за ним.
Я была в небольшом шоке. Особенно потому что среди врачей были и женщины. Обычно если я видела молодого врача, я предполагала, что он ещё не успел устать от своей работы и старается помогать больному. Здесь же было полное равнодушие, если не хуже. В этот момент я, конечно, поняла, что на самом деле молодые врачи – большие враги для меня вследствие своего ограниченного опыта и более эгоистичного, чем у старшего поколения воспитания.
Вскоре ко мне пришла та самая старая добрая акушерка, которая безо всяких проблем принесла мне воду, объяснила, что где находится. Ей это было нетрудно, видно было, что она знает, что молодым врачам нет дела до проблем пациентов – сдал смену и забыл.
Следующим, кто ко мне пришел, был гематолог. Зайдя в палату, он швырнул на стол мою карту, сел и начал со мной беседовать на повышенных тонах:
– Я гематолог. Пришел уточнить ваш диагноз. У вас в анамнезе склонность к кровотечениям. Были ли у вас хоть когда-нибудь кровотечения в детстве? Например, когда вы падали и разбивали колени, не могли остановить кровотечение в течение часа?
– Нет, всегда быстро останавливалось, – вспоминаю я смутно, что это меня в детстве точно не беспокоило.
– Когда вам вырывали зуб, были ли трудности с тем, чтобы остановить кровь из раны?
– Нет.
– Может быть, тогда у вас были обильные месячные, которые шли по две недели, и за один день вы использовали около пяти больших прокладок?!
– Нет.
– Так с чего вы вообще взяли, что у вас склонность к кровотечениям?!
– В послеродовом периоде у меня всегда превышают норму выделения.
Чем дальше заходил разговор, тем больше нервничал врач:
– В вашей выписке ничего толком нет, диагноз окончательный не поставлен! Почему вы не обследовались до конца?! Помимо всего прочего надо обследоваться не во время беременности, а до беременности. Кровь меняется, когда женщина беременеет. Так почему же вы не обследовались раньше?!
– У меня не было времени, – наверное, надо было что-то другое сказать, так как этот ответ окончательно вывел врача из равновесия.
– Времени не было?! Мы вас спасаем, спасаем каждый раз, – орал на меня человек, который видел меня впервые, – а вы как камикадзе снова и снова ходите по краю карниза! Сколько можно рожать?!
Я молчала. Доктор что-то писал в своих бумагах, ничего не говоря некоторое время. Наконец он встал и сказал:
– Как вы думаете, что проще: родить одного ребёнка весом 3 килорамма или двоих по два килограмма?
– Конечно, легче одного трёхкилограммового, – этот ответ его устроил, и он молча ушёл.
Вслед за ним в таком же настроении пришла терапевт. Она послушала меня и спросила:
– Какая у вас температура?
– Тридцать семь и один при поступлении была.
– Откуда у вас взялся кашель?! – казалось, её выдернули с приятного чаепития и отправили ко мне в палату.
– У меня хронический ларингит и фарингит.
– Что вы говорите? – тут её раздражение улетучилось почему-то. – Так вы тогда можете хоть целый год кашлять. Тогда всё понятно. Одно непонятно, зачем меня к вам отправили. После обеда вас переведут в отделение патологии. Удачи, – развернулась она и ушла.
И тут пришла совсем молодая девчонка, ординатор. После всех врачей, с которыми я здесь столкнулась, она для меня была ангелом, посланным мне судьбой. Она приносила мне воду, возилась с КТГ, звала медсестру сделать мне укол, постоянно присутствовала или в палате или рядом. Помимо этого, она была спокойна, и с ней можно было поговорить, не боясь, что на тебя сейчас наорут просто за то, что ты существуешь и одним этим создаешь множество проблем.
Помню, как спросила её, вернётся ли она сюда на постоянную работу. И она ответила, что нет, что здесь трудно работать, и она будет работать в другом месте.
В обед меня не перевели в патологию: то ли не было мест, то ли времени у врача, который должен был переводить. Такое подвешенное состояние удручало: врачи не знают, что с тобой делать, ты не знаешь, что тебя ждёт впереди.
К счастью, в этот день меня решили всё-таки кормить, и еду приносили прямо в бокс.
А дома дети с папой болели. У Андрея началось всё с обычной простуды, но как-то быстро перешло в воспаление лёгких. Хорошо, что я уговорила его ещё в самом начале взять больничный. А то он хотел на ногах переносить болезнь. Теперь больничный был как нельзя кстати.
А наши родители работают. Они все уже на пенсии, но работать собираются ещё долго. Мои родители только сегодня узнали, что я в роддоме. Расстояние отдаляет от них. Да и знаю я, что они не будут отпрашиваться с работы, чтобы сидеть с детьми. Если будут в отпуске, тогда да, приедут. В рабочее время – нет. Я уже привыкла к тому, что проблемы мы решаем с мужем одни. Родители редко помогают. Они вообще редко знают о моих проблемах. Меня так воспитали, сильной. Помимо отличного школьного образования, меня отдали в семь лет на плавание. Долгое время я ненавидела плавание, потом привыкла и полюбила. Пока занималась плаванием, получила второй разряд. В семнадцать лет я поступила в МГТУ им. Н.Э. Баумана, переехала в Москву. Вот тут я осталась совсем один на один со всеми трудностями жизни. Поэтому я привыкла к тому, что родители почти не участвуют в моей жизни. Я ни в коем случае не считаю, что они должны это делать. Родители детям ничего не должны, это дети должны родителям.
Вот и сегодня узнали мои мама и папа, что я в роддоме. И что? Их жизнь идёт своим чередом, моя – своим. Они к тому же очень доверяют врачам и уверены, что я в надёжных руках.
