Мятеж

8

Владимир Николаевич Львов входил в состав первого Временного правительства под началом его однофамильца Георгия Евгеньевича Львова. Он занимал должность обер-прокурора Святейшего синода, так как был известен как крупный специалист по делам Русской церкви. Свою работу на этом поприще он быстро превратил в ад для архиереев русской церкви. Больше мешал, чем помогал в работе Предсоборного совета.

Владимир Николаевич был человеком не далёкого ума, но сам себя считал прозорливым и хитрым. Он никогда не доводил начатое дело до конца. Начал одно, потом увлекался другим, бросив первое. Окружающие считали его человеком безобидным, но страшным путаником. Всё, что можно перепутать, а за одно, что и нельзя, он обязательно перепутает.

В новое Временное правительство в июле 1917 года Керенский его не включил. Львов не то, что бы обиделся, а впал в бешенство. Он всем и каждому, на каждом углу кричал:

– Керенский теперь мой смертельный враг!

Многим он казался не вменяемым и действительно «одержим дьяволом», как утверждали архиереи церкви.

Но через некоторое время настроение у него переменилась на противоположенное. Теперь он опять на каждом углу всем и каждому доказывал, что министр-председатель его друг, и даже больше: его старший друг, хотя Керенский был его младше на девять лет.

В результате о нём не забыли и пригласили на Московское совещание.

Иногда складывается впечатление, что высшие силы ведут человека по определённому маршруту к цели, известной только им.

Надо же было так случиться, что в Москве, в гостинице «Националь» Львов встретил своего знакомого некого Добрынского, такого же пустобрёха.

– А вы знаете, Владимир Николаевич, – сказал он Львову, – только что вернулся из Могилёва. Из Ставки.

Добрынский многозначительно посмотрел на Львова и продолжил:

– С одного совещания на другое. Но там секретное. Да, секретное.

Добрынский действительно был в Могилёве по своим делам. По дороге он познакомился с Аладьиным. И каково же было удивление, что Аладьина встречали и препроводили в Ставку. Добрынский страшно завидовал: «За что людям такое счастье?» Его никуда не приглашали, с ним никто не советовался, но так хотелось. Ведь время царедворцев кончилось. Не так ли? Демократия! А разве он, Добрынский не народ?

– Вам, милейший Владимир Николаевич, я могу рассказать, но под большим секретом, потому что вы человек честный и порядочный. Поклянитесь, что вы никому не расскажите.

– Клянусь. Даю честное слово дворянина.

– Решили, там… – Добрынинский перешёл на шёпот, – объявить Корнилова диктатором. Над Россией нависла большевистская угроза. А за большевиками знаете, кто стоит? Немцы! И ваш Керенский ничего сделать не может! Или не хочет! В Ставке его все ненавидят!

Добрынский вспомнил, как в ресторане, в Могилёве, где он обедал, подвыпившие офицеры костерили Керенского. Понятное дело: что у пьяного на языке, то у трезвого …

– Его хотят убить. Да, Владимир Николаевич, убить, как не печально это звучит. Пригласят в Могилёв и убьют. В лучшем случаи – арестуют. Но я, правда, упросил Корнилова повременить с этим. Я, знаете ли, имею кое-какое влияние. Но, я здесь, а плохие советчики у Корнилова там, в Могилёве. Тот же Аладьин. Он же английский шпион. Это все знают, – доверительно сообщил Добрынский, – а иначе зачем он носит английский мундир?

Львов побледнел, лихорадочно теребил бороду. Что же делать?

– Что же делать? – спросил Львов.

– Ждать, – снисходительно сказал Добрынский. – А Керенскому я бы посоветовал взять, в конце концов, власть в свои руки и самому стать диктатором! Окружить себя надёжными советниками, нас с вами, на пример. Вы же ему плохого не насоветуете?

– Разумеется.

– Ну вот.

В голове у Львова сразу же закружились различные планы и проекты. Как хорошо бы было стать советником при диктаторе Керенском. И тут же пришло решение: ехать в Петроград.

И вот 22 августа Львов в Зимнем дворце на приёме у Керенского. Министр-председатель ещё не отошёл полностью от шока, вызванным Московским совещанием, министров-то не очень и принимал, а Львова почему-то принял. Возможно, ему захотелось услышать лесть в свой адрес и немного отойти от впечатлений Московского совещания.

После взаимных приветствий Львов сразу перешёл к делу, Керенский заметил, что он очень волнуется и насторожился.

– Я к вам, милейший Александр Фёдорович, по поручению.

– От кого? – недоверчиво, но с интересом спросил Керенский.

– Этого я не могу вам сказать. Пока. Но я же ваш друг, Александр Фёдорович, неужели вы мне не доверяете? Если я пришёл, значить всё серьёзно. Просто так не пришёл бы, поверте. Я не решился бы отрывать от государственных дел такого великого человека, как вы, Александр Фёдорович.

«Кто, интересно, прислал этого дурака?» – подумал Керенский, а вслух сказал:

– Что ж, я вас слушаю, Владимир Николаевич.

– На кого вы намерены опрется в своей борьбе, Александр Фёдорович? Петроградский Совет против вас. Он насквозь большевицкий, и все его постановления против вас.

– Мы игнорируем все эти постановления. Мы народное правительство, мы опираемся на народ.

– Да, негодование на Совет растёт и может выразиться в резне.

– Ну и отлично! – обрадовался Керенский, вскочил с кресла и заходил по кабинету. – Народный гнев! Мы тогда снимем с себя всякую ответственность!– Керенский правой рукой изобразил красивый жест. – Наша вина будет лишь в том, что мы не смогли сдержать общественное негодование. Если нашему народу надоела это двоевластие, то мы умываем руки!

– Но первая кровь может быть ваша, Александр Фёдорович.

Керенский остановился и заметно побледнел:

– Моя? Что вы имеете в виду, Владимир Николаевич?

– Во всём, что происходит в стране, обвиняют вас. Стране нужен порядок. И вся надежда только на вас, милейший Александр Фёдорович. Но, к сожалению, не все так считают.

«Они, что предлагают мне стать диктатором?» – думал Керенский. – «От кого, всё-таки, он послан?»

– И что вы мне предлагаете, Владимир Николаевич?

– Порвите с Советом!

– Вы хотите, что бы я предал революцию?

– Нет. Я желаю, что бы вы подумали о России. Мы желаем!

– И кто же это мы? – улыбнулся Керенский. – Союз георгиевских кавалеров?

– Патриоты России, общественные деятели.

– Общественные деятели бывают разными.

– Это, во-первых, конституционно-демократическая партия, во-вторых, торгово-промышленники, в-третьих, это казачество, в-четвёртых, армия, верная вам, и, наконец, союз офицеров и многие другие.

– Я не могу понять, Владимир Николаевич, кого вы представляете и что вы от меня хотите?

– Протяните руку тем, которых вы от себя отталкиваете.

– Я не совсем понимаю вашу мысль.

– Могу ли я начать переговоры от вашего имени с теми, с кем сочту необходимым?

– Я не знаю, от кого вы посланы. Они вам, наверное, делегировали некие полномочия.

– Разумеется.

– Вот в рамках этих полномочий и действуйте. А я вам ничего поручить не смогу.

– При следующей встрече, я вам сообщу, от кого я послан.

– До свидания, Владимир Николаевич.

– До встречи, милейший Александр Фёдорович.

Львов этим же вечером уехал в Москву, где встретился со своим старшим братом.

– Коля, – заявил он ему, – меня вызывал к себе Керенский. Я только что из Петербурга. Из Петрограда. Александр Фёдорович решил, что для борьбы с большевиками нужно опереться на общественных деятелей правого толка. И создать новый кабинет правительства он поручил мне. Я надеюсь на твою помощь, на твои связи и твой вес в торгово-промышленных кругах. Всё-таки ты входишь в руководство Торгово-промышленного союза.

Львов-старший решил, что кто-то из двоих сошёл с ума: или Керенский или его несчастный младший брат. Скорее всего, младший брат.

Вечером в гостиницу, где проживал Львов, зашли Добрынский и Аладьин. Владимир Николаевич встретил их в приподнятом настроении духа.

– Ну-с, друзья мои, всё складывается как нельзя лучше. Моя миссия у Керенского прошла успешно. Александр Фёдорович согласен изменить состав правительства. И, при необходимости, даже уступить своё место министра-председателя тому же Корнилову.

– Ну, слава Богу, – вздохнул Аладьин, – мы можем избежать крови.

Аладьин недавно вернулся из-за границы и толком не знал, что представляет собой Владимир Николаевич Львов.

– Да, и всё благодаря мне, а вы не верили.

– Хорошо, что Керенский уступит своё место, – сказал Добрынский, – и, может быть, его не убьют.

– Это вы к чему? – спросил Львов.

– В Ставке склоняются к военной диктатуре и многие настаивают пустить Керенского в расход, а может быть, ещё и Савинкова.

– Откуда такие сведения? – насторожился Аладьин.

– Из надёжных источников, Алексей Фёдорович, из надёжных, – сказал Добрынский и победоносно посмотрел на своих собеседников.

– Я немедленно еду в Могилёв, – сказал Владимир Николаевич.

– Я с вами, – поспешно сообщил Добрынский.

На следующий день, 24 августа, генерал-майор Половцев, командующий войсками Петроградского военного округа, видел Львова и Добрынского на перроне в Могилёве, но не предал этому ни какого значения: мало ли зачем люди приезжают сюда. Могилёв фактически стал второй столицей России.

С вокзала приятели направились в гостиницу «Париж», где их ждал писатель и журналист, донской дворянин, есаул Родионов Иван Александрович.

Беседа разгорелась довольно таки бурная. Пятидесятилетний есаул сразу же стал обвинять правительство вообще и Керенского в частности.

– Царя слабого, безвольного свергли. Нет, правительство получили себе такое же во главе с болтуном всея России! За что России такое наказание? Он дождётся: его большевики пристрелят. Они ребята серьёзные, они болтать не будут! Ленин у них фанатик, он своего добьётся. Умный, расчётливый и твёрдый как кремень, этот Ленин.

– Говорят, что он трусливый, – сказал Добрынский.

– Кто? Ленин? Пустое, – отмахнулся Родионов.

– Говорят, Половцев гонял его в прошлом месяце по всему Питеру.

– Гонял, да не догнал. Умный человек, если не может справиться с угрозой, от неё уходит. Это не трусость. Врага опасно недооценивать, тем более, такого как Ленин!

– Как же спасти его? – сказал Львов

– Кого спасти? – не понял Родионов.

– Керенского. Вы же сами сказали, Иван Александрович, что большевики его могут убить.

– Как? – развёл руками Родионов. – Только в союзе с Корниловым. Пусть даже в подчинённом положении.

– Он согласиться. Я немедленно иду к Корнилову. Прямо сейчас.

Но «прямо сейчас» Корнилов не принял Львова.

– Уже поздно, Владимир Николаевич, – устало сказал Корнилов. – Давайте завтра на свежую голову.

Утром в 10 часов Львов был в кабинете Корнилова. В углу на стуле, стараясь быть незаметным, пристроился адъютант Завойко.

– Прежде всего, Владимир Николаевич, – сказал Корнилов, – кто вас уполномочил? Кого вы представляете?

– Я от Керенского.

Корнилов нахмурился:

– Так. Хорошо. Внимательно слушаю вас, Владимир Николаевич.

– Я имею честь сделать вам предложение, Лавр Георгиевич. Напрасно думают, что Керенский дорожит своим местом. Отнюдь. Если, по вашему мнению, дальнейшее участие Александра Фёдоровича в управлении страной не даст необходимой твёрдости и силы, то он готов выйти из состава правительства. Но власть должна быть законно передана из рук в руки. Власть не должна быть захвачена! Если же вы его поддержите, он готов продолжать работу. Керенский пойдёт на реорганизацию правительства в том смысле, что бы привлечь к управлению все общественные элементы. Вот вам моё предложение, генерал.

Корнилов тяжело посмотрел на Львова и заговорил спокойным твёрдым голосом:

– Положение в стране архи тяжёлое. Немцы взяли Ригу, а это прямой путь на Петроград. По сведениям контрразведки большевики готовят восстание с целью захвата власти. А действия большевиков на руку немцам. В стране разруха, полная анархия. По моему глубокому убеждению, единственным выходом из тяжёлого положения является установление военной диктатуры и немедленного объявления в стране военного положения. Дальше медлить нельзя! Да! В виду грозной опасности, надвигающейся на Россию, я не вижу другого выхода, как немедленная передача власти Верховным правителем Верховному главнокомандующему.

– Всей власти? – с тревогой спросил Львов. – Или только военной?

– Всей! И военной и гражданской.

– И гражданской?

– И гражданской – твёрдо ответил Корнилов.

– Но Керенского вознёс революционный народ! Что скажет он?

Корнилов посмотрел на него задумчиво и произнёс несколько фраз на не знакомом языке.

– Простите, генерал.

– Это на фарси, – сказал Корнилов и тут же поправился, – на персидском языке. Это стихи Фирдоуси, «Шахнаме».

И он перевёл на русский:

– Скажи: что такое народ? – Это сброд.

Толпа обезьян, что на подлость идет,

Послушна тирану – так что есть народ?

– Да, сброд, если он за тираном идет.

Но если за правду стоит он горой

Стремленьем к свободе горит, он – герой!

Львов закончил историко-филологический факультет Московского университета и о Фирдоуси и его «Шахнаме» он, конечно, слышал, но ближе ему была церковно-славянская литературу, недаром он был вольнослушателем Московской духовной академии. Стихи он не понял и к чему их произнёс генерал тоже.

– Может быть, будет лучше совместить должность Верховного главнокомандующего с должностью Верховного правителя.

– Можно и так, – согласился Корнилов, – конечно только до Учредительного собрания. Я сам лично не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия, будь то генерал Алексеев, генерал Каледин или другое лицо.

– Раз дело идёт о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам? А Александр Фёдорович может занять какой-нибудь министерский пост.

– Что ж я могу предложить Савинкову портфель военного министра, а Керенскому портфель министра юстиции. Хотя я уже не верю ни тому, ни другому. Но прошу передать Керенскому, что не зависимо от моих взглядов на его характер, личные его свойства и его отношение ко мне, я считаю участие в управлении страной Керенского и Савинкова безусловно необходимой.

– Хорошо, – ответил Львов.

– И ещё: возможно на Керенского готовиться покушение. Гарантировать его безопасность я могу только здесь, в Ставке. Его и Савинкова. Поэтому прошу их обоих приехать сюда. Ну, и договоримся окончательно о дальнейших наших действиях.

– Непременно передам, Лавр Георгиевич.

– Вот и хорошо. Я распоряжусь им выделить по комнате, рядом с моими покоями.

Аудиенция закончилась, Львов вместе с Завойко вышли из кабинета Корнилова. В комнате дежурного генерала их ждал завтрак, Добрынский и полковник Голицын. Но обсудить разговор с Корниловым не успели: к ним за стол подсел некий профессор Яковлев. Он сходу стал излагать свою аграрную реформу.

– Я предлагаю каждому солдату пообещать дать по 8 десятин земли. Это сразу же снимет напряжение между властями и армией. Солдаты будут поддерживать власть.

– Ловко, – сказал Голицын. – Большевики обещают по 7 десятин всем крестьянам, а вы, значить восемь? И где вы возьмёте столько земли?

– У меня всё подсчитано.

– Ну, не знаю, – усомнился Голицын. – Большевики честно говорят, что отнимут её у помещиков. Россия страна аграрная и поддержка большинства населения им обеспечена. Причём это будет не просто ограбление, а научно обоснованное. Ленин утверждает, что пролетариат и беднейшее крестьянство это прогрессивный, передовой класс общества, а помещики и промышленники, соответственно регрессивный, эксплуататорский. И передовой класс просто обязан, смести со своего пути эксплуататоров трудового народа. А что бы совесть не мучала – Бога отменили. А вы, значить, всё рассчитали? Все будут довольны?

– Не извольте сомневаться, – уверенно сказал Яковлев.

От Яковлева еле избавились. Завойко достал чистый лист бумаги.

– И так, – сказал он, – заместителем председателя правительства будет Керенский. А кто будет министром внутренних дел? Может быть вы, Владимир Николаевич?

– Я не на что не претендую, – замотал головой Львов.

Кабинет министров у Завойко получился довольно-таки пёстрым. Портфель министра юстиции Завойко скромно взял себе, Аладьину отдал портфель министра иностранных дел. А что? У англичан он свой человек, ходит в английской форме, кому же, как не ему быть министром иностранных дел? В кабинете министров у Завойко были представлены как социалисты (кроме Керенского, ещё и Савинков), так и капиталисты – крупный предприниматель Третьяков, не забыли и военных – Алексеева, Лукомского, Колчака и даже граф Игнатьев. Такое правительство было бы ещё менее дееспособно, чем нынешнее. Но этого никого не смущало.

Львов прихватил листок с собой. Завойко проводил Львова на станцию. Прощаясь, Владимир Николаевич спросил:

– Василий Степанович, Корнилов точно гарантирует безопасность Керенскому.

– Ну как можно, любезный Владимир Николаевич, чего-то гарантировать?

– Но он же сказал!

– Да мало ли чего сказал Главнокомандующий! Он же не может контролировать каждый шаг Керенского. Выйдет из дома, а его убьют.

– Да кто его убьёт?

– Почём я знаю? Тот же Савинков! – Завойко явно издевался над недалёким Львовом.

Но Львов этого явно не замечал.

– Но это же ужасно! – в голосе Владимира Николаевича звучала тревога.

– Ничего ужасного. Такова жизнь!

– Так для чего же Корнилов зовёт Александра Фёдоровича к себе?

– Он его хочет спасти, да сможет ли?

В голове Львова всё перепуталось: «народ это сброд», «гарантирую безопасность», «кто-нибудь да убьёт». Как во всём этом разобраться?

9

Ни в Петрограде, ни в Могилёве не подозревали, какая опасность движется из Могилёва в Петроград. Всё шло, как обычно. Только у Лукомского закрались подозрения, и он спросил Корнилова:

– Почему Керенский на переговоры прислал Львова?

– Он порядочный человек.

– Да. И порядочный путаник. Всё это очень странно. Не затевает ли Керенский какую-нибудь пакость? Почему Савинков ничего не знал?

– Не надо быть таким мнительным, Александр Сергеевич. Савинков находился здесь в Ставке, у Керенского изменились обстоятельства и он послал Львова. Вот и всё.

В этот день, 25 августа, на основании постановления Временного правительства, Корнилов подписал приказ о создании Отдельной Петроградской армии.

Крымов встретил Добрынского. Они были знакомы.

– Перехожу в распоряжение военного министра, – сообщил Крымов. – Если послезавтра, большевики всё же выступят, отобью у них всякую охоту к бунту.

– А Совет рабочих и солдатских депутатов? – спросил Добрынский.

– О нём не знаю. Но если поддержат большевиков, я свой долг перед Родиной исполню.

В этот день в качестве главнокомандующего Отдельной Петроградской армии Крымов издал указ, где на территориях расположения армии объявлялось военное положение. На них вводился комендантский час, запрещались забастовки, митинги, собрания, населению предписывалось добровольно сдать имеющиеся у него оружие. Последний параграф указа гласил: « Предупреждаю всех, что на основании повеления Верховного главнокомандующего войска не будут стрелять в воздух»

Крымов выехал из Могилёва в полдень 26 августа.

Всё шло своим чередом, Завойко, Аладьин и полковник Голицын обсуждали военную диктатуру и приезд в Могилёв Керенского, Корнилов работал над бумагами и никто не знал, что этим вечером Керенский назначил Львову аудиенцию.

Керенский встретил Львова вопросом:

– Вы всё по тому же делу?

– Не совсем. Я к вам от Корнилова с предложением.

– Да? Интересно. И с каким?

– Вам грозит опасность, Александр Фёдорович. Смертельная опасность. В ближайшие дни ожидается выступление большевиков. Они вас убьют, Александр Фёдорович! Единственное спасение, это передать всю полноту власти в руки Корнилова. В его правительстве вы получите пост министра юстиции. И вам срочно надо выехать в Ставку. Только там Корнилов вам гарантирует безопасность.

На лице Керенского выразилось безграничное удивление:

– Вы шутите, Владимир Николаевич?

– Нет, что вы! Это единственный выход, что бы спасти вашу драгоценную жизнь, Александр Фёдорович. Вы нужны революции, вы нужны народу!

Керенский ходил по кабинету, в голове у него зрел коварный план: обвинить Корнилова в мятеже и самому стать диктатором. «Если всё получиться, – думал он, – то не надо будет ни на кого оглядываться. Потребовать себе исключительные полномочия, сформировать кабинет министров по своему усмотрению». У него зачесались ладони от предвкушения удачи.

– Владимир Николаевич, словам никто не верит. Слова летучи, как говорили древние. Если вы действительно от Корнилова, то напишите его требования на бумаге.

– Хорошо, – согласился Львов.

Он сел за стол, взял лист бумаги, обмакнул ручку в чернильницу и написал:

Генерал Корнилов предлагает:

1. Объявить г. Петроград на военном положении.

2. Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего.

3. Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров вплоть до образования кабинета Верховным главнокомандующим.

В. Львов. Петроград. Август 26-го дня 1917.

Львов передал листок со словами:

– В Ставке считают очень важным передать власть от Временного правительства легально. И что ж? Вы туда поедите?

Керенский пробежал листок глазами. «Да, жидковато», – подумал, а вслух сказал:

– Нет, конечно! Неужели вы серьёзно полагаете, что я смогу быть министром юстиции у Корнилова?

Керенский спрятал листок в карман.

– И правильно, Александр Фёдорович, – почему-то обрадовался Львов. – А вдруг вас там убьют?

Керенский посмотрел на Львова, усмехнулся и сказал, размахивая указательным пальцем:

– Сегодня в восемь на Мойке, в особняке военного министра. Жду.

Такое же предложение чуть позже получил и личный друг Керенского бывший заместитель министра внутренних дел при первом Временном правительстве Василий Вырубов. Но после Керенский передумал и явился в дом на Мойке раньше Львова и Вырубова. Там стоял телеграфный аппарат, позволяющий передавать и, главное, принимать сообщения буквами на длинной бумажной ленте.

Керенский никого дожидаться и не собирался. Он приказал телеграфистам связаться со Ставкой.

– Здравствуйте. У аппарата Керенский и Львов, – приказал передать министр-председатель, хотя никого рядом с ним не было. – Ждём генерала Корнилова.

– Здравия желаю. У аппарата Корнилов.

Что соответствовало действительности.

– Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.

– Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мной Владимиру Николаевичу, с просьбой доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.

– Я, Владимир Николаевич, Вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором Вы просили известить меня Александра Федоровича только совершенно лично, без этого подтверждения лично от Вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить.

– Да, подтверждаю, что я просил Вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев.

– Я, Александр Федорович, понимаю Ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем.  Сегодня выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

Подошёл Вырубов, аппарат в это время выбивал:

– Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего отъезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.

– Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?

– Во всяком случае.

– До свидания, скоро увидимся.

– До свидания.

Керенскому вручили распечатку переговоров.

– Вот, Василий Васильевич! – махал Керенский перед лицом Вырубова. – Вот!

Что «вот» Вырубов не понял. На лестнице встретили Львова, поднимавшегося к ним.

– Что, Александр Фёдорович? Я не обманул вас? Я оказался для вас верным другом?

– Разумеется, Владимир Николаевич. Я в вас никогда и не сомневался.

Керенский пригласил Львова с собой в Зимний дворец, где он и был арестован и заключён под стражу там же во дворце.

В Малахитовой гостиной Зимнего дворца собрались все члены Временного правительства. Керенский вошёл туда радостно-возбуждённый. Он сходу прочитал «ультиматум Корнилова», составленный Львовым и телеграфные ленты переговоров с Корниловым.

– И что из этого следует? – спросил Кокошкин.

– Это мятеж, Фёдор Фёдорович! Он предъявляет мне ультиматум.

– Не вижу даже тени мятежа. Я понял, что Корнилов предлагает договориться. А в Ставку он вас зовёт, наверное, в целях вашей безопасности.

– Он меня хочет там убить!

– Что бы все лавры убийства Керенского достались только ему и больше никому! – в словах Кокошкина послышалась издёвка.

Керенскому на это ответить было нечего – действительно глупо.

– Это мятеж, – упрямо повторил Керенский, – и я требую себе диктаторских полномочий, для его подавления.

– Чем давить будите, Александр Фёдорович? Корнилову есть чем задавить большевиков в случаи их выступления. А вы чем задавите Корнилова?

Члены правительства зашумели, все их выступления сводились к одному: раскол правых сил допустить нельзя, с Корниловым надо всё урегулировать мирным путём.

– Тогда я уйду к Советам, – обиделся Керенский, – буду их вождём.

– Думаю, что Ленин будет принципиально против, – сказал Кокошкин. – Нет, всё-таки вы хотите стать Александром IV, товарищ Керенский. Или лучше – господин Керенский?

– Ах, оставьте, – отмахнулся министр-председатель и вышел из зала, хлопнув дверью, но тут же вошёл опять.

– И всё-таки, я настаиваю исключительных полномочий для себя и право формировать кабинет министров по своему усмотрению.

После этих слов наступило гробовое молчание.

– В таком случаи, – сказал Кокошкин, – я не считаю себя возможным оставаться в правительстве и прошу принять мою отставку.

– И мою! И мою! – загалдели министры.

– Хорошо! – твёрдо сказал Керенский. – Я принимаю ваши отставки, но прошу оставаться на своих местах и работать вплоть до моих особых распоряжений.

– Нет, – сказал Кокошкин, – уходить, так уходить. Я ухожу. Кто со мной?

Его поддержал однопартиец, министр путей сообщения Юренев.

Первая искра бунта.

Остальные согласились работать дальше. Впрочем, Кокошкин и Юренев тоже вскоре вернутся к совместной работе в правительстве.

Керенский вернулся к себе под утро, продиктовал телеграмму Корнилову и потом долго пел любимые арии из опер. Его апатия испарилась, он опять стал тем Керенским, каким был полгода назад в дни революции. И то, что опереться ему по-прежнему не на кого, он как-то не учёл.