Kitabı oku: «Срединная территория»
Тот, кто смотрит себе под ноги, – видит только дорожную пыль.
Тот, кто смотрит в небо, – видит только космический туман.
Хочешь видеть жизнь – смотри по сторонам.
Часть I. Черное и белое
Глава 1. Без названия, в которой, однако, речь идет о совершенно невероятных, и даже нелепых вещах, в реальность которых автор заставляет поверить читателя. А читатель не верит. Потом колеблется. Потом…
Я всегда знал, что меня ожидает необычная судьба.
Откуда?
Я не знаю.
Я не придавал значения тому, откуда я это знаю. Возможно, я так и не придал бы значения тому, что я не придавал значения своему неизвестно откуда взявшемуся знанию, если бы не одно странное происшествие. Сначала оно не показалось мне странным, а потом мне показалось странным то, что оно не показалось мне странным.
Давайте по порядку.
У меня пропали водительские права. Куда-то исчезли. Они всегда лежали в маленькой черной сумочке, которую я педантично вешал на блестящий крючок, расположенный на одном уровне с полкой для головных уборов у меня в прихожей. И вот сумочка на двух молниях (стоимостью 30 у.е. по рыночным ценам) испарилась.
Надеюсь, я выразился ясно. Дело даже не в правах. Дело в порядке вещей. Это все равно, что луна оказалась бы у вас в шкафу или в кармане пальто. Так не бывает. Мне прежде всего стало досадно, что я сам посягнул на собственными руками заведенный порядок – и даже не заметил этого. Хотя я отчетливо помнил, что повесил сумочку, как обычно, на плоский хромированный крючок. Я это отлично помнил, вот в чем беда. Так где же права?
Если их нет, следовательно, я их не вешал.
Если я помню то, чего не делал, – это, как бы поделикатнее выразиться, плохо.
Я целую неделю не брал машину со стоянки, и вот сегодня решил сесть за руль: у меня накопилось пропасть всяких неотложных дел. Какие дела могут быть у холостого 33-летнего мужчины, ведущего относительно здоровый образ жизни?
Всю неделю я работал с солидными клиентами (я возглавляю рекламное агентство известной радиокомпании: обычная мирная профессия). Наклевывались серьезные контракты, поэтому расслабиться не было никакой возможности. Теперь мне предстояло отвести белье в прачечную, заехать на рынок и затариться продуктами на неделю, купить себе, наконец, летнюю обувь, большую кружку для утреннего чая (старая, любимая, вчера разбилась вдребезги, на кусочки, измельченные до керамического крошева, как будто попала под каток, что утюжит асфальт… чудеса!).
Да, еще надо было заглянуть к Веронике и пригласить ее на романтический ужин.
Был еще какой-то важный пункт плана, но прав я так и не нашел и про пункт забыл.
Пришлось ехать на троллейбусе № 13, набитом до неразумного предела.
Мои черные, не по сезону теплые туфли отдавили и испачкали так, что я первым делом заглянул в обувной отдел универмага. Там была только светлая обувь: бежевых тонов, серая, в рыжеватых разводах – но непременно светлая. Мне почему-то страшно не хотелось покупать светлую обувь, но я обреченно приобрел себе легкую рыжеватую пару с прорезями, чтобы дышала нога, и в окончательно испорченном настроении отправился в посудный отдел.
Там я сразу выбрал себе большую черную кружку с золотистой эмблемой «Harley-Davidson». Настроение значительно улучшилось.
В прачечную я впервые сдавал темно-синее, космических расцветок спальное белье с желтыми звездами. До этого у меня было белое белье, но оно мне внезапно разонравилось, до раздражения. С белых простыней белым облаком обволакивала меня бессонница, и я вынужден был сменить белье.
На обратном пути домой я размышлял о моих странно изменившихся цветовых предпочтениях.
Недалеко от моего 19-тиэтажного дома (я жил на 17 этаже), окруженного двумя столбиками таких же небоскребиков, я увидел толпу людей. На тихом и безобидном бульваре Гоголя произошла жуткая авария. Проезжая часть узкая, движение одностороннее, скорость везде ограничена до 40 км/ч. Что случилось?
К эпицентру происшествия было не продраться, плотная толпа роилась и гудела. Все спрашивали у всех, глаза мирных горожан возбужденно горели. «Ауди» врезалась в каштан. Водителя отправили в реанимацию. Говорили, что дорогу перебежал кот. «Черный?» – спрашивали сразу. «Нет, белый», – отвечали неохотно, но уверенно те, кто видел всю эту катастрофу своими глазами. «Странно», – говорили интересовавшиеся цветом кота и недоверчиво отводили глаза.
Я бросил взгляд поверх голов – и у меня екнуло сердце: в разбитой, искореженной «Ауди» я узнал свою машину. Пришлось поработать локтями, прокладывая себе путь к месту аварии. Нет, это была не моя машина; моя была цвета мокрого асфальта, а разбитая машина грустно чернела цветом вороньего крыла.
С дрожью в ногах я поднялся к себе на 17 этаж. Лифт (у нас их два на подъезд) пришлось ждать очень долго: один лифт был испорчен, а второй – перегружен. Мне сегодня определенно не везло. В такие минуты мне всегда казалось, что меня кто-то дразнит, подло играет со мной в кошки-мышки. Я собирался позвонить на стоянку и спросить, все ли в порядке с моей машиной, номер 1971 (год моего рождения), серия МВВ, которую я расшифровывал как Минск, Валерий (это я), Вероника (моя подруга) – как вдруг увидел висящую на крюке черную сумочку с правами.
Я бережно поставил покупки на пол и опустился прямо на коврик в прихожей.
Поднял голову – сумочка висит.
Я взял в руку черную увесистую кружку и обошел всю свою однокомнатную квартиру, сунулся даже в тесный клозет, даже под ванну заглянул.
Никого не было.
Никаких следов не было.
Не было ничего необычного или подозрительного. Если не считать неизвестно откуда взявшейся сумочки.
Это было подло. Я осторожно распустил одну молнию, подлиннее: правильно, в этом отделении лежали права в черной кожаной обложке; в другом отделении должны были лежать мои вторые ключи, которые вернула мне Вероника, когда поссорилась со мной неделю назад (сегодня во время романтического ужина я собирался опять вручить ей ключи от, будто бы, нашей квартиры). Веронике показалось, что из моей квартиры выходила блондинка – нагло, прямо у нее перед носом. Чушь, конечно. Никакой блондинке я ключей не оставлял. Да и не люблю я блондинок. Мне нравятся такие шатенки, как Вероника. Открываю второе отделение. Все правильно: здесь лежал второй комплект ключей от моей квартиры № 373 дома № 13, что расположен на бульваре Гоголя.
Я набрал номер охранников автостоянки. Все было как обычно: пьяный сонный голос скучно подтвердил, что «Ауди» «мокрый асфальт» номер год моего рождения благополучно стоит на приколе. Вежливо поинтересовались: «А что должно было случиться?»
Надо мной продолжали издеваться. Я извинился за беспокойство и набрал номер телефона Вероники. Дома ее не было. Я набрал номер ее мобильника: 197733. 1977 (год ее рождения), 33 (В – третья буква алфавита). Запомнить легко.
– Что случилось? – спросила Вероника.
– Ничего, – ответил я. – А что должно было случиться?
– Не знаю, – сказала Вероника и помолчала.
– Я хочу спросить, – небрежно сменил я тему, – у тебя ведь не осталось комплекта моих ключей?
– Ты хочешь спросить, не сделала ли я дубликат ключей от твоей квартиры тайно от тебя, чтобы контролировать твоих блондинок? Нет, я этого не сделала. Но почему ты об этом спрашиваешь? Чтобы меня унизить?
Я не нашел ничего лучше, как рассказать чушь про исчезнувшую и вновь объявившуюся сумочку.
– Так, понятно, – сказала Вероника. – Об этом тебе лучше спросить у своей блондинки.
И отключила телефон.
Романтический ужин, к которому я даже приобрел летние туфли, имел все шансы не состояться. Черт побери, ну почему ей померещилась блондинка?
Я все же решил попытать счастья: взять свою машину со стоянки, заехать за Вероникой, прокатиться с ней по городу – и запарковаться на ночь где-нибудь в центре. А потом отправиться на ужин.
Но перед романтическим мероприятием надо было непременно развеяться – прокатиться с ветерком. Быстрая езда успокаивает и примиряет не хуже, чем секс. Проверено.
Может, следовало назвать эту главу «Мифическая блондинка»?
А может – «Барабашки играют со мной в кошки-мышки»?
Глава 2. Смотрите по сторонам, смотрите по сторонам…
Верки дома не оказалось.
Я прождал ее три часа, после чего решил возвратиться домой на машине. Бросать авто в центре города и напиваться в одиночестве или в обществе какой-нибудь блондинки (что гораздо хуже любого одиночества) – не входило в мои планы. Это было бы дешевым пижонством. Не было никакой трагедии, было легкое недоразумение. Зачем же горячиться?
В конце концов, Веронику можно понять: она любит меня, оттого и нервничает. Она любит меня – а это главное. Если бы она поступила по-другому, «обнаружив» блондинку, например, выказала полное равнодушие, – это было бы плохо. А так – я должен быть счастлив. Мне повезло. Мне хорошо. Мифическая блондинка обнаружила глубину чувств Вероники.
Но счастье, которое надлежало мне переживать, было каким-то кислым.
Я ехал по ночному городу, привычно соблюдая правила дорожного движения. Ночью удовольствие доставляет не быстрая, а именно неторопливая езда. Жизнь ночного города кажется непростой, таинственной и ужасно содержательной. Всегда становится немного жаль собственной бедноватой жизни, которая течет так просто и банально. А рядом – параллельный, скрытый от глаза непосвященных мир. Я не боялся ночи, я любил ночь. А вот день часто казался мне обманом, призрачным надувательством, каким-то бледным подвохом.
Я задумался, то есть мысли мои улетели неизвестно куда, взгляд застыл на прыгающем желтом пятне – свете фар перед автомобилем, я не смотрел по сторонам, отключил боковое зрение – и едва не поплатился за это. Откуда-то сбоку, из темени, снежным вихрем налетело на меня то ли облако, то ли существо в ослепительно белом одеянии, явно живое и одухотворенное, предположительно женщина. Тормоза моей «Ауди» пискнули, как подбитое животное, и я выскочил из салона.
Прямо под передними колесами лежала невеста в свадебном облачении. Ее фата была смята и раздавлена правым колесом, девушка зажмурилась и сложила руки на груди. Длинные волосы насыщенного медного цвета разметались на асфальте.
К нам устремились какие-то люди.
– Вставайте, нечего разлеживаться, – сказал я не очень-то любезно, хотя девушка мне сразу понравилась (когда только я успел это оценить?).
– А вы уверены, что я жива? – вяло поинтересовалась чья-то невеста.
– Полагаю, да, только вы не в своем уме.
Я старался не переступить грань, отделяющую дерзость, на которую я имел право, от хамства, право на которое никому еще не делало чести.
– И вы меня ничуточку не раздавили?
Она явно не хотела возвращаться в реальность.
– Вставайте, люди собираются. У меня из-за вас будут неприятности: права отберут.
– Увезите меня отсюда! – воскликнула девушка, не делая даже попытки встать. И мне показалось, что она вполне вменяема.
– Куда? – в моем голосе помимо моей воли явно прибавилось вежливости. – В больницу? Вас примут только в психиатрическое.
– Бульвар Гоголя 13. Это недалеко.
– Мне смутно знаком этот адрес, – сказал я, несколько озадаченный.
– Быстрее, я покажу вам дорогу. Дайте мне руку! Девушка лежит, а он не шевельнется. Вы плохо воспитаны!
На меня накатила волна разумного безумия. Да-да. Я как-то сразу ощутил, что есть смысл рискнуть, что я могу свершить или не свершить нечто судьбоносное. Передо мной распростерлась не просто девушка, а шанс, упакованный в подвенечный ажур.
И я твердо протянул руку судьбе – медноволосой девушке в белом платье.
Она проворно вскочила, отряхнув пышные воздушные кружева, – небрежно, однако же с врожденной кошачьей грацией. Плечи у нее были открыты, грудь целомудренно обнажена – ровно настолько, чтобы любому стало ясно, какая прелесть таится за плотным лифом. В волосах морозным сиянием блестела веточка, унизанная драгоценными камнями, и этот блеск повторялся в ее глазах.
– Быстрее в машину, чего вы уставились? Несчастных невест не видели?
Это она – мне. После всего случившегося.
– Просто они не каждый день бросаются мне под колеса. К тому же я восхищен тем, как воспитаны вы.
«Ауди» рванула с места, разодрав фату в клочья, буквально измочалив ее, растерев пыльной ветошью об асфальт.
– Гм-гм, я вас едва не задавил. Не знаю, уместны ли в таком случае извинения…
Я решил поддержать беседу, обнаруживая таким образом вежливость и благорасположение. В конце концов, даже таксисты развлекают своих клиентов.
– К несчастью, вы оказались хорошим водителем.
– Не уверен. У меня такое впечатление, что машина остановилась сама.
– Извините, – сказала девушка. – Я тоже не каждый день бросаюсь под машины. Квартира 379.
– Какая квартира?
Машина непроизвольно дернулась, и я сделал вид, что мы благополучно объехали ямку.
– Бульвар Гоголя, 13, квартира 379. Однокомнатная, 18 этаж.
Это было как раз надо мной.
– Вы там живете? – развязно поинтересовался я.
– Нет, там живет моя бабушка Карина.
– А вы…
– Быстрее, быстрее. Не отвлекайтесь. Не сюда. Давайте объедем по Сторожевской. Припаркуйтесь около гостиницы «Беларусь». Надо убедиться, что за нами нет хвоста.
– Какого хвоста? – интересовался я, лихо закладывая виражи и впритирку вписываясь в повороты.
– Погони. Вы что, плохо соображаете? Вы думаете, я не стою того, чтобы за мной гнаться?
– Ужас какой, – сказал я, хладнокровно сворачивая на Сторожевскую. Я чувствовал себя слегка Джеймсом Бондом.
Мы припарковались около гостиницы, и я выключил свет. Из ресторана доносилась легкая музыка, вокруг беззаботно сновал молодой народ.
– Что прикажете делать дальше? – в тоне моем сквозила обида, то есть слабость. Если вы демонстрируете обиду – значит, напрашиваетесь на сочувствие. А это слабость. Меня ни во что не ставили, ни во что не ставили мое искусство вождения, мою глупую готовность помочь неизвестно кому и черт знает в чем, мое благородство…
– Придется полчасика подождать. Вы очень хорошо водите машину.
– К счастью, – буркнул я, изо всех сил сопротивляясь наваждению – готовности помочь этой сбежавшей невесте. Неизвестно чьей.
– Я очень ценю ваш поступок. Очень. Мне даже уже не так жалко, что вы меня не задавили.
– Вас ведь не Ирина зовут?
Я почему-то был абсолютно уверен, что ее зовут не Ирина.
– Нет. Вовсе нет.
– И не Вероника, разумеется?
– Нет.
Девушка с любопытством посмотрела на меня.
– Я совершенно точно знаю, какое имя не ваше. Но вот угадать ваше имя – не получается.
– Я вам подскажу: Маша или Наташа?
Я внимательно посмотрел на девушку и неизвестно почему сказал:
– Вас зовут Елена.
Она ответила мне взглядом, в котором читалось, как бы это сказать, готовность к общению. Интерес. Я ее явно заинтересовал. И я уже знал, что угадал ее имя.
– Да, меня зовут Елена. Странно. Угадать имя – этого даже моя бабушка не может, хотя она запросто может предсказать судьбу.
Я вдруг понял, в чем заключалась ее главная черта: она совершенно не умела кокетничать. Она не умела играть, выдавать одно за другое. Вот отчего она так естественно смотрелась под колесами моего автомобиля.
– Вы бы и поинтересовались у бабушки своей судьбой, прежде чем выходить замуж.
– А я и поинтересовалась. У меня может сложиться даже очень завидная судьба – если только вначале я пройду через испытание. Если у меня хватит сил его выдержать, и если мне помогут.
– Какое испытание?
– Этого не знает никто. Испытания бывают у каждого, если он чего-то стоит, только вот в разные периоды жизни. У меня это почему-то должно произойти вначале.
– А если бы я вас задавил?
– Вы бы меня не задавили. Вы что, сильнее судьбы? Вы ее орудие. И одновременно жертва. Бабушка никогда не ошибается. Она сказала испытание, она не сказала смерть.
Мне стало не то что не по себе, меня пронзило ощущение несамостоятельности. Понимаете, до сих пор я жил как субъект, а сегодня я целый день выступал в роли объекта, по отношению к которому другие, неведомые мне субъекты, творили что-то непонятное. Я стал точкой приложения неведомых мне сил, подопытным кроликом, щепкой, несущейся по волнам.
Мерзкое ощущение, доложу я вам: укачивает.
– А может быть то, что вы не вышли замуж за своего…
– Искандера.
Искандера. Я решил ничему не удивляться, иначе разум мой отказывался мне повиноваться. К тому же неудивление было неплохой формой сопротивления. Я снимал с себя ответственность (отчасти, конечно). Кролик так кролик. Пусть даже щепка.
Но черт побери: Искандер! Это уже слишком.
– … за своего Искандера и сидите здесь, рядом со мной, в моей машине – это тоже судьба?
Шутка у меня получилась не игривой, как я планировал, а тревожной.
– Вполне возможно, – сказала Елена, однако безо всякого энтузиазма, вернее, с оскорбительным для меня отсутствием энтузиазма. Вежливый ответ, не более того. Мне же хотелось уже чего-то большего.
Да, события развивались слишком стремительно. С явным превышением скорости света.
– Интересно, что сказала бы по этому поводу бабушка?
– А вот вы у нее сами и спросите. Поехали.
– Поехали. Только сначала еще один вопрос, если позволите.
– Вы хотите спросить, кто такой Искандер?
– Да, я хотел спросить именно об этом.
С нее хотелось брать пример – не хотелось кокетничать. Я уже научился ничему не удивляться. Очень быстро. И я даже этому не удивился.
– Вы слишком много желаете узнать обо мне за такое короткое время. Много будешь знать, как говорит моя бабушка…
– Скоро состаришься?
– Нет, неправильно; станешь понимать то, что знаешь. Поглупеешь.
– Но если ты мне послана судьбой, я имею право знать, кто такой этот чертов Искандер.
Я и сам не предполагал, что скажу такое. Щепка так щепка. Елена внимательно посмотрела на меня. Я не отвел взгляда.
– Я бы не отказалась, чтобы судьба послала мне тебя. Или меня – тебе. Поехали к бабушке.
– Погоди. Ты любишь Искандера?
– Нет.
– Еще один вопрос можно?
– Последний.
– Каков натуральный цвет твоих волос?
– Они у меня темные. А этот цвет называется «красная ночь». Не нравится?
– Нравится. Я был уверен, что у тебя темные волосы. Ну, что ж, поехали к бабушке. Мне необходимо кое-что у нее спросить.
Бабушка Карина жила действительно прямо надо мной.
– Смотрите по сторонам, – сказала она вместо приветствия, бегло взглянув на свою внучку-невесту в грязном платье и без фаты. – У меня тесно и полно хрупких вещиц. Здравствуй, мой дорогой.
Это она обратилась ко мне. Меня это не удивило.
Очень хотелось назвать эту главу «Красная ночь».
Глава 3. Предсказания Карины и Константина
– Он с первого раза отгадал, как меня зовут, – сказала Елена. – И утверждает, что послан мне судьбой.
– Я не утверждаю, – пролепетал я. – Но я готов это допустить.
– Садись к окну, – властным и одновременно небрежным тоном почти оборвала меня бабушка Карина. Вообще-то звали ее Карина Захаровна, но она сразу же грубовато обозначила свое желание: величать ее не иначе как «бабушка Карина».
– Почему? – спросил я.
– По качану, – был скрипучий ответ.
Да, бабушка с внучкой не жаловали скорое любопытство, которое было у меня в натуре. Становилось также понятно, в каком институте благородных девиц получала воспитание Елена (сомнений в том, что бабушка Карина оказала влияние на свою внучку не было никаких). Но при всем при том бабушка Карина вела себя так, что обижаться на нее выглядело бы кокетством с моей стороны, и даже глупостью. Они вели себя естественно и одновременно тестировали меня – вот что я хочу сказать. Я чувствовал, что Карина все время ставит меня перед проблемой выбора: оставаться самим собой или несколько ложно претендовать на достойное обращение, выпячивая уязвленную гордость и все прочее, что должно при этом уязвляться у джентльмена. Я твердо решил быть самим собой: обижаться тогда, когда мне действительно обидно, не удивляться, если меня что-то не удивляет (а должно бы); смеяться, если мне смешно, гневаться, если меня рассердят.
Вот чем я решил их удивить.
– Садись к окну. Смотри туда, вверх. В небо, – она чему-то улыбнулась. – Дай мне свою руку. Ладонью вверх. Левую. Теперь правую.
Она внимательно, хотя и быстро, осмотрела линии на моих руках, формы пальцев – и, ни слова не говоря, отправилась на кухню. Никаких завораживающих манипуляций, никаких ведьмачьих штучек. Обыкновенные чудеса.
– Будем пить чай, – проскрипела она оттуда.
Согласитесь, между «будем пить чай» и «вам чай или кофе?» есть разница. Я больше привык ко второму (хотя всегда выбирал чай), но молча кивнул головой в знак согласия. Что мне еще оставалось? Сделать вид, что мне обидно?
Мне предоставляли шанс унизиться до мелочной обиды, но я сделал вид, что даже не заметил ловушки.
Елена сидела напротив на диване и улыбалась, с любопытством рассматривая меня, – я бы даже сказал, следя за тенями сомнений, скользящими по моему лицу. Но с ней я не чувствовал себя кроликом. Мне приятно было демонстрировать широту натуры. Я был уверен, что это будет оценено.
Порядочным девушкам трудно понравиться: они видят в вас или судьбу – или пустое место. Вот почему за ними легко ухаживать, если становишься ее избранником, и практически невозможно, если тебя отвергли.
Елена смотрела на меня явно не как на пустое место. Она смотрела именно на меня. Я показал ей язык: мне так захотелось. Мне захотелось большей интимности, близости с этой удивительной девушкой. Она внимательно осмотрела мой язык, наклонив голову, как собачка. А я рассчитывал на улыбку.
Никогда не знаешь, что придет в голову этим порядочным.
Карина громко и смачно прихлебнула чай из самой обычной, правда, великоватой для старушки, чашки, украшенной каким-то древним орнаментом. Карина совершенно не старалась производить впечатление – и это впечатляло меня более всего. Возможно, она достигла в этом искусстве «казаться естественной» небывалых высот. Редкой естественности была бабуля.
– У тебя будет великая судьба, – сказала она, прихлебывая чай. – Подай мне изюм, внучка. Спасибо, ангел мой. Люблю чай с изюмом. Нет, не так: у тебя может сложиться великая судьба.
Я, отмеченный какими-то небывалыми знаками, скромно молчал. А мне, неведомому избраннику, никто и не спешил ничего разъяснять. Все пили чай, кстати, вкусный и прекрасно заваренный.
– Как тебя зовут? Я имена-то не мастерица разгадывать.
– Валерий. Фамилия – Белостволов.
Вот. Теперь я понял, какая маленькая заноза мучила меня все время. Елена не поинтересовалась, как меня зовут. Это было неестественно.
– Белостволов, – тихо повторила Елена и улыбнулась.
– Бог мой, какие страсти, – сказала отчего-то Карина.
Я решил надменно промолчать. Но потом, перенимая ее величавую и в то же время непосредственную манеру, спросил:
– Так что там насчет моей великой судьбы?
– А ничего, – совсем уж невнятно предрекла Карина. – Поживем – увидим.
Я понял так, что моя судьба во многом зависит от меня самого.
– Это я и сам знаю, – сказал я.
– Ничего ты не знаешь, – необидно осадила меня Карина. – Покою тебе не будет, вот что. Маяться будешь: большие потрясения ждут тебя. У тебя на руке – красная жилка с тремя звездочками.
Я посмотрел на ладонь и ничего там не увидел, кроме привычной гладкой кожи с желтыми бугорками мозолей, натертых перекладиной турника, прикрепленного при входе на кухню.
– Не на правой, а на левой, – сказала Карина, подливая себе чай.
Действительно, ближе к запястью тихо пульсировал рубиновый рубец, красная нитевидная ссадина, которая, если присмотреться, начиналась и заканчивалась мохнатенькими точками; такая же точка делила рубец пополам. Строго говоря, я не увидел для себя ничего нового: этот лопнувший сосудик, как я про себя его называл, был мне знаком до мельчайших подробностей. Даже три точки, «три звездочки», я разглядел сам, притом давным-давно.
Вот почему я спокойно продолжал пить чай.
– Я слышала о таких метках, – сказала Карина, – но вижу второй раз в жизни. Надо показать его Константину, – проскрипела она в сторону Елены.
– Странный консилиум, – счел необходимым возмутиться я. – Не нужен мне никакой Константин.
– Нужен, – сказала Карина.
И я почувствовал, что мне лучше промолчать. Судьбе угодно было свести меня с Константином. Мне даже показалось, что Константин мне вовсе не помешает. Я быстро привык к этой мысли.
Константин явился через полчаса. Причем, он получил приглашение в форме весьма своеобразной.
– Костя, тут у нас красная метка объявилась.
Карина говорила с ним по телефону.
– Да, да. Только не надо тортов: меня от них тошнит. Изюмчику прихвати. До свидания, мой желанный.
Необычность происходящего стала восприниматься мною обычно, буднично. У меня стал появляться иммунитет к чудесам. Мне даже захотелось разок зевнуть, но присутствие Елены не давало скучать. Скучно не было, а вот интрига не клеилась.
Константин оказался весьма ухоженным стариком, с пышными усами, и даже подусниками на старинный манер, что делало его похожим то ли на барина-графа, то ли на его слугу. Он словно сошел с картины какого-нибудь старого мастера и шагнул к нам в комнату. Время остановилось. На нем была широкополая черная шляпа и пальто из удивительно мягкой на вид темной ткани – такой ткани нынче не сыщешь, хотя она была новая, не выношенная. Костюм также явно подобран был к случаю, да и галстук был повязан с умыслом. Галстук был изумительно в тон к костюму, то есть находился с ним в такой гармонии, что сначала вы его отмечаете как нечто отдельное, он бросается в глаза, а затем ощущаете его как деталь непростого, некрикливого ансамбля.
Дед удостоился от меня пристального, исполненного восхищения взгляда, от Елены – трех поцелуев с касанием подусников, от Карины – объятий, которыми не каждая жена встречает далеко не каждого супруга. Кроме вкуса, Константин обладал еще и манерами. После объятий с Кариной, он бесподобно облобызал ей ручки (исполнил этот аристократический ритуал не смешно: великое искусство), причем Карина с удовольствием позволила ему сделать это, несколько даже жеманясь. После этого хозяйке был с полупоклоном вручен небольшой, но удивительно подходящий к случаю букет из полураспустившихся то ли лилий, то ли еще чего-то экзотического.
Бог мой, что происходило в квартире прямо надо мной! Уму непостижимо! Какой-то неумеренный артистизм, какой-то милый жанр общения демонстрировали милые старики. Что-то из века минувшего. Что-то из другой жизни.
– Это Валерий, с красной меткой, – рекомендовала меня в своем «простецком» стиле Карина.
– Константин, – произнес дед, подавая мне свою сухую и крепкую ладонь.
– Очень приятно, – сказал я, также обнаруживая знакомство с манерами. – А ваше отчество, будьте любезны?
Константин сделал вид, что не расслышал моего вопроса или что вопроса не было вовсе. Мне пришлось сделать вид, что я ни о чем не спрашивал. Константин так Константин. Как скажете, господа чудаки.
– Чаю, конечно, чаю, волшебница, – произнес Константин в ответ на «чаю или кофе?» своим как бы невыразительным голосом, который, однако, заставлял вслушиваться в то, что говорил его обладатель. – Но прежде рюмку коньяку.
– С грушей? – спросила Карина, любуясь этим русским джентльменом.
– Разумеется, – сокровенно произнес Константин.
– А разве коньяк не лимоном следует закусывать? – светски полюбопытствовал я.
– Ни в коем случае, – наставительно, но без раздражающего поучительства ответствовал Константин. – Это дурной, то есть массовый, вкус.
– А я так всю жизнь этой кислятиной душился, – с сожалением сказал я. – Считал это хорошим вкусом.
– Сколько же вашей жизни-то было, молодой человек, – выговорил Константин. – Еще успеете сделать все как положено. Позвольте взглянуть на вашу, гм, ладонь.
Я ожидал пенсне, но явились очки практически без оправы, с тонкими позолоченными дужками, модные и стильные. Очевидно, пенсне было из области дурного вкуса. Да, за стариком было трудно угнаться.
Константин взглянул на мой, словно наполненный красными чернилами рубец, и произнес:
– Он.
При этом побледнел чрезвычайно.
– Ты уверен? – спросила Карина, застыв с подносом, на котором стояли хрустальный графинчик с коньяком и три хрустальных же стопки.
– Он, – повторил Константин, пряча очки в кожаный футляр и придвигаясь к столу.
– Его ждет великая судьба, – сказала Карина, следя за тем, как Константин разливает коньяк по стопкам.
– Великая судьба – это великие испытания, – сказал Константин.
– Великие испытания – это по твоей части, – заметила Карина.
Разговор обо мне в моем присутствии происходил так, словно меня не было рядом с ними, словно разговор шел о ком-то где-то существующем. Это все равно, что о себе говорить «мы» или «принцу хотелось бы услышать». Меня в упор не замечали. Дурной тон.
Мне это надоело, и я сказал:
– Коньяк следует пить из бокалов. Из больших фужеров, но не из маленьких рюмок. Из маленьких – это дурной вкус.
– А вы знаете, из маленьких стопок гораздо удобнее, – поделился сокровенным Константин. – Дурной вкус – это когда целесообразность приносится в жертву форме; хороший вкус – это соответствие формы содержанию. Молодой человек, разрешите мне поднять этот тост за вас, – продолжил он своим сокровенным голосом. – Во-первых, вы вступаете в новую полосу вашей жизни; во-вторых, вы вступаете в новое измерение, на новую, так сказать, территорию. В-третьих, мы рады будем вам помочь.
С этими словами Константин неторопливо, но решительно и до дна выцедил стопку, наполненную до половины.
Мы с Кариной последовали его примеру. На несчастную невесту, казалось, никто не обращал никакого внимания. Расстроившаяся свадьба внучки совершено не интересовала бабушку.
– Признаться, я не совсем понял, за что пил, – сказал я. – Но закусывать коньяк грушей – это отменно.
– Рекомендую, – подхватил Константин, оглаживая огромным батистовым платком густые усы.
– Ты пил за… многое, – сказала Карина. – Мы и сами до конца не знаем, за что. Но за это стоило выпить.
– Вы – наш клиент, – без особой теплоты сказал Константин.
– Что значит «ваш клиент»?
«Клиент» – явно отдавало больницей, рядом с которой предполагалось наличие вросшего в землю морга. Мне это не понравилось. Возмущался я, однако, как-то театрально, жил в предлагаемых обстоятельствах, в стиле, навязанном мне этим сокровенным старикашкой.
Но этот стиль устраивал меня потому, что меня ни на секунду не оставляли глаза Елены. Она внимательно изучала меня, впитывая (в этом не было сомнений) каждую мою интонацию, оценивая способности к разным интонациям. Мне казалось, она прекрасно чувствует, где я переигрываю, где недоигрываю, а где я не скрываю своего истинного лица. Сам себе я начинал казаться масштабным и многомерным. С Вероникой у меня никогда не возникало подобного ощущения; напротив, я всегда чувствовал легкое раздражение или недовольство от того, что меня не понимали, не так понимали. Словом, недооценивали.
