Kitabı oku: «Тайный гость», sayfa 2

Глава 4

Тяжелой поступью уставшего рейтара главный судья Земского приказа Степан Проестев вошел во двор съезжего двора на Сретенке. Объезжий голова Петр Иванович Шилов встретил своего начальника у ворот с умильной искательностью и безмерным почтением на рябом лице. За его спиной вытянулись в струнку, не смея даже дышать, три чернослободца Сретенской сотни Мишка Чудов, Петрушка Любимов и Оська Петров, служившие при дворе караульщиками.

– Где Образцов? – исподлобья взглянув на Шилова, хмуро спросил Проестев.

– На леднике, Степан Матвеевич.

– Чего делает?

– Не знаю. Никого туда не пускает, кроме своих. Говорит – тебя ждет!

– Ладно, коли так, – хмыкнул Проестев, – показывай дорогу.

Объезжий голова засуетился.

– Одел бы кошулю¹², Степан Матвеевич, – воскликнул он, корча зверские рожи в сторону своих подчиненных, – холодно там!

Оська Петров первым догадался, что нужно делать, и, сбегав в избу, вернулся со своим задубевшим от времени козлиным кожухом.

– Эка! – ухмыльнулся Проестев, постучав согнутым пальцем по тулупу, – как броня. Саблей не пробьешь!

– Зато тепло! – осклабился Оська, накидывая кожух на плечи грозного начальника, и исподволь метнул победоносный взгляд на своих менее догадливых сослуживцев.

Следуя за Шиловым, судья спустился в подклет и, пройдя несколько шагов, остановился у небольшой закрытой изнутри двери.

– Я же говорил, – пожаловался объезжий голова, – никого не пускают!

Проестев молча со всей силы ударил кулаком по двери, сделанной из крепких лиственничных досок. В ответ дверь почти не шелохнулась. Только металлические петли гулко звякнули в тиши подвала.

– Кто? – послышался недовольный бас Афанасия.

– Проестев.

Дверь почти беззвучно отворилась, пропустив начальника Земского приказа внутрь, и захлопнулась перед носом Шилова, попытавшегося пройти следом. Объезжий голова смущенно откашлялся и, обернувшись, заорал на чернослободцев, столпившихся в узком проходе хозяйственного подклета:

– Чего приволочились? Не на ярмарке! Работать идите, дармоеды!

Внутри ледника было по-настоящему холодно. Искрился пар от дыхания находившихся в помещении людей. Изморозь и твердый ледяной налет на стенах. Тонкий слой белого, хрустящего под ногами инея лежал на мху и опилках, густо покрывавших тяжелые плиты речного льда, вплотную сложенные боками друг к другу. Это невольно вызывало в сознании чувства нереальности, сна, игры воображения, где за обычной дверью человека могла ждать волшебная ледяная пещера, охраняемая тенями грозных старых богов, истинных намерений которых простому смертному ни узнать, ни понять не представлялось возможным.

Впрочем, начальник Земского приказа был человеком здравомыслящим. Любую блажь и суеверные страхи он отметал как необоснованную бессмыслицу, а потому, стряхнув со своих век невольно нахлынувшее наваждение, он с любопытством огляделся по сторонам. В комнате помимо него оказалось еще двое. Отец Феона и отец Афанасий. Из-за лютого холода, царящего в помещении, они были одеты в овчинные тулупы и лисьи малахаи, что никак не мешало теплолюбивому Афанасию самыми вычурными выражениями проклинать не любимые им стужу и мороз.

– Долго же ты шел сюда, судья! – согревая дыханием побелевшие пальцы рук, проворчал монах, смерив Проестева колючим, неприветливым взглядом.

Тот предпочел не отвечать на выпад недовольного инока и, молча пройдя мимо, подошел к отцу Феоне.

– Ну, Григорий Федорович, показывай, чего ты там из Неглинки выловил. Надеюсь, оно того стоит?

– Пойдем!

Феона резко развернулся на каблуках и направился к узкой каменной лестнице в дальнем углу ледника. Лестница вела в другое помещение, находившееся на пол-аршина выше. В нем было значительно теплее, чем внизу, однако все еще достаточно прохладно, чтобы оставаться в теплой одежде.

Посередине небольшой комнаты на возвышении, сколоченном из толстых досок, находился ледяной короб, закрытый сверху дикой крашениной¹³. Чуть поодаль стоял небольшой стол, заваленный грязной ветошью и хирургическими инструментами. У стола вполголоса о чем-то беседовали два совершенно незнакомых Проестеву человека. Старший, седой как лунь мужчина иконописного образа, носил простую иноческую однорядку, поверх которой был накинут олифленный емурлук¹⁴, обычно применявшийся костоправами-резальниками, дабы не испачкать одежду, в то время когда они «пульки из ран вымали, раны лечили и кости ломаны правили». Второй, совсем мальчик, с глубоким, пытливым взглядом, был одет в кафтан полка стрелецкого головы Михаила Свищева. Оба были так увлечены беседой, что, кажется, даже не заметили появления нового человека.

– Это кто? – кивнул Проестев в сторону незнакомцев.

– Отец Артемий и его ученик Первой Петров¹⁵. Они нам помогать будут!

Проестев скривился, точно кислицу надкусил.

– А что, иноземных врачей не нашлось?

Отец Феона с удивлением посмотрел на судью.

– Инок Артемий – лучший костоправ, которого я знаю! Его сам покойный государь Федор Иоаннович привечал! Кого еще тебе надо?

Проестев нахмурился и сердито зарычал, точно пес, у которого попытались отобрать любимый мосол.

– Я знаю закон! – процедил он сквозь зубы. – Костоправ может вскрывать как живое, так и мертвое тело только под строгим наблюдением и руководством «истинных врачей»¹⁶.

Теперь настала очередь нахмуриться отцу Феоне.

– На поле боя кто спрашивает у лекаря диплом врача прежде, чем он окажет помощь? Ты, Степан Матвеевич, сейчас не в анатомическом театре Падуи. Тут Москва! И случай не тот, чтобы болтать о нем каждому встречному…

– Не переживай, судья! – усмехнулся старый лекарь, уставший следить за перепалкой бывшего и настоящего начальников Земского приказа. – Мы тоже «Галиново на Панкрата»¹⁷ читаем, так что в медицине худо-бедно разбираемся. Опять же секцию тела производят резальники, а иноземные врачи, никогда стрекало¹⁸ в руках не державшие, и близко к секционному столу не подходят, при этом деньги только за погляд берут, и немалые! Какие тебе еще резоны нужны?

– Ладно, уговорили, – как от назойливых мух, отмахнулся от них Проестев, – показывайте, что у вас?

Лекарь кивнул помощнику. Молодой стрелец аккуратно взялся за края холста, накрывавшего ледяной короб, и осторожно стащил его на пол. При виде содержимого короба судью невольно передернуло.

– Тьфу! Вот же работа! Как свинью разделали…

Преодолев первое отвращение, он принялся внимательно рассматривать труп пигмея.

– И чего в нем особенного, если не считать, что мелкий мавр помер явно не от того, что подавился косточкой от вишни? – пожал он плечами.

– Ты много в Москве мавров видел?

– Я их вообще не видел!

– А я видел именно этого. Он прятался в рундуке кареты какого-то англичанина.

Феона проявлял заметную настойчивость, но Проестев по-прежнему стоял на своем.

– Прятаться в ящике – не преступление, тем более не повод к душегубству.

– А ты подумай? Скорее всего, ввезли его к нам тайно, и никаких проездных бумаг на него нет. Ни к чему не приписан, ничем не занимается. Кто он? Зачем приехал? Что собирался делать? С учетом писем, изъятых у Третьякова, положение наше может оказаться весьма опасным!

– Думаешь, это Голем?

– Нет, не думаю. Это было бы слишком просто, но какое-то тайное дело, связанное с этим Големом, он, безусловно, мог выполнять. Нам надо выяснить – какое? Англичане – люди обстоятельные. Просто так они ничего не делают.

Феона повернул голову в сторону лекаря, пристойно не влезавшего в чужой разговор и спокойно ожидавшего возможности высказаться.

– Отец Артемий, что скажешь по поводу тела? – обратился к нему Феона.

Костоправ открыл один из ящиков лекарского лагалища¹⁹, наполненного самыми разнообразными инструментами, и взял в руки внушительное кроило²⁰. Используя нож как указку, он острым концом откинул часть вскрытой брюшины, выставив на общее обозрение непривлекательные внутренности трупа.

– Что сказать? Подстрелили бедолагу из обычной пищали. Пуля попала в печень и задела желчный пузырь. Я думаю, что пороховой заряд был неполный либо порох отсырел. В любом случае очевидно, что пищалью пользовались не часто. Думаю, хозяин либо гражданский, либо отставной стрелец.

– С чего это ясно?

Феона оторвал взгляд от протянутой ему Петровым пищальной пули, в которой для него не было ничего примечательного. Старый лекарь осекся на полуслове и понимающе улыбнулся.

– Стреляли с довольно близкого расстояния. Об этом говорят следы сгоревшего пороха, оставшиеся на одежде, и часть пенькового пыжа, застрявшего в ране. Если бы с пищалью было все в порядке, то человека должно было продырявить насквозь, а тут рана в один сотенник²¹ и в глубь едва ли два вершка. Мякоть печени не размозжилась на куски, а только потрескалась.

– Значит, он не сразу Богу душу отдал? – задал вопрос Проестев, бросив взгляд на грязную, окровавленную ветошь, разложенную лекарями на столе.

– Отнюдь! – согласно кивнул Артемий. – Ему хватило сил и времени сделать себе крепкий обяз²².

Лекарь указал на куски окровавленного полотна, распущенного лентой от подола сорочки, отвердевший, как камень, грязный комок вамбака²³, нащипанного из подклада армяка, и куски рыхлой суконной покроми, покрытой жирными желтыми пятнами, сохранившими на себе скверный запах, несмотря на очевидно долгое пребывание в холодной воде.

– Хочу добавить, сделал он это умело, видимо, в медицине разбирался и даже мальхан²⁴ при себе имел.

Артемий мазнул пальцем по покроми и поднес его к носу Феоны.

– Понюхай сам! Медвежий жир, винный уксус, белый ладан… что еще, не разберу. Сложный состав!

– Может, его кто-то другой перевязал? – предположил отец Феона, вежливо отстранив от своего лица дурнопахнущий палец костоправа.

– Это вряд ли, – пожал плечами лекарь, вытирая руку о фартук, – судя по всему, один он был.

– Может, еще скажешь, как он хвост откинул? – с сомнением на лице произнес Проестев, из простого любопытства взяв со стола клещи с говорящим названием «журавлиный нос».

– Хвост? – удивился Артемий, забрав из рук судьи ценный инструмент, и поспешил закрыть его в ящике лекарского лагалища.

– Я спрашиваю, как помер, знаешь?

– Тут никакой тайны. Умер он не от пули и совсем не там, где был подстрелен. После первого прибоя²⁵ мавр, видимо, куда-то направился, но сказалась большая потеря крови. На мосту силы его окончательно покинули, он упал в реку и утонул.

– Утонул?

Лицо Проестева вытянулось от удивления, сделав его еще больше похожим на породистого жеребца.

– Да, утонул, – подтвердил лекарь. – В его легких полно воды. Если бы он умер до падения в реку, то воды в них вообще бы не было.

Проестев потеребил себя за кончик носа, точно собирался чихнуть.

– Интересно! При нем было что-нибудь? Вещи, деньги?

– Ничего! – покачал головой Феона. – Точно кто позаботился об этом!

Монах и судья многозначительно переглянулись, но отец Артемий еще не закончил удивлять их сегодня.

– Вот еще, государи, – высказал он свое последнее наблюдение, – обратите внимание на руки мавра. Они все покрыты плохо зажившими шрамами. Это не простые ожоги. Я уже видел такие раньше. Эти ожоги алхимические! Значит, покойный был знаком с архимагией!²⁶

– Час от часу не легче! – досадливо крякнул Проестев. – Черный чародей! Что делать будем, Григорий Федорович? Чует мое сердце, неспроста эта рожа здесь объявилась!

– Согласен, Степан Матвеевич. Подумать надо! Что-то происходит, чего мы не знаем.

– А можно я?

Не участвовавший до сих пор в разговоре ученик лекаря подал голос и вышел вперед, слегка смущаясь своей дерзости.

– Говори, юноша, – милостиво кивнул Артемий, с интересом глядя на своего ученика.

– Учитель, ты ничего не сказал о шве скорняка под нижней губой. Такой же еще на носу, только тот менее заметный.

Лекарь озадаченно посмотрел на молодого стрельца и едва ли не бегом, несмотря на почтенный возраст и духовный сан, приблизился к ледяному коробу. Крепкой, жилистой рукой без всякого почтения к хладному трупу он схватил мавра за нижнюю губу и, вывернув наружу, едва не оторвал, внимательно разглядывая. После чего та же участь постигла и нос покойного. Не останавливаясь, лекарь обследовал лоб, щеки и плечи мертвеца, видимо, в конце концов оставшись весьма довольным увиденным.

– Молодец, мальчик! – удовлетворенно покачал он головой и отошел в сторону от помоста. – Вот что значит молодые глаза!

– И что же это значит? – переспросил его отец Феона.

– У этого тела когда-то отрезали нижнюю губу и кончик носа!

От такого неожиданного заявления Феона едва не лишился дара речи.

– Что? Ты хочешь сказать, что они сами обратно отросли? Так не бывает!

– Верно, не бывает! – согласился старик. – Только вот лет сто пятьдесят назад жила в Катаньи на итальянском острове Сицилия семья лекарей по фамилии Бранко. Отец и сын славились тем, что успешно делали операции по восстановлению таких частей тела, как нос, уши и губы. Для этого они использовали куски здоровой кожи и мяса со лба, щеки и плеч. Что мы и видим на этом трупе. После них этот способ стал называться итальянской пластикой. Впрочем, тайну свою они никому не раскрывали, считая ее семейной.

– А сейчас есть кто-то, кто мог бы сотворить подобное?

Отец Артемий задумался.

– Говорил мне врач Полиданус, что в Италии, в Болонском университете, преподавал один профессор по имени Каспар Тальякоцци. Сей профессор, по его словам, владел итальянской пластикой даже лучше семейки Бранко. Только было это двадцать лет назад. Жив ли еще тот врач, одному Богу ведомо. И вот еще: надо понимать, что стоит такая операция немалых денег. Только богатый человек способен заплатить за нее, а мавр – потасканный босяк из обычной дворовой прислуги. Ему такое не по карману!

Теперь настала очередь задуматься отцу Феоне и Проестеву.

– Что имеем, Степан Матвеевич? Тело со следами насильственной смерти, принадлежащее тайно завезенному в столицу мавру, который, вероятно, был знаком с лекарским делом и алхимией! Судя по отметинам на лице, покойный ранее уже не раз сталкивался с правосудием.

– Думаю, нос ему отрезали отнюдь не из-за пристрастия к табаку²⁷, – вставил свое слово отец Артемий. – У него легкие, как у младенца!

Феона бросил отрешенный взгляд на лекаря и слабо отмахнулся.

– Его привезли англичане, а они курят поголовно. Причина наказания нам пока неизвестна. Очевидно одно, кто-то богатый и влиятельный не пожалел средств на лечение этого обшмыги и татя! Однако, когда того застрелили, он или они не проявили никакого желания отыскать тело или заявить о пропаже. Не странно ли? Если не учитывать, что все, связанное с этим человеком, делалось тайно и огласке не подлежало!

– Загадочная история! – согласился Проестев. – Надо срочно узнать, кто такой, с какой целью прибыл в Москву и кем убит? Чувствую что-то за всем этим зловещее! Ты мне поможешь?

Отец Феона зябко потер ладони друг о друга и осторожно согласился.

– Пожалуй, останусь ненадолго.

– А что, хотел уехать?

– Поляки опять лавру осадили. Хотели с отцом Афанасием нашим пособить!

Монах обернулся и громко позвал друга, все это время мирно дремавшего в углу комнаты:

– Афанасий… Афанасий?

Афанасий открыл глаза и осоловело огляделся.

– А? Чего?

– Я остаюсь. Ты со мной?

– Спрашиваешь? Один, без меня, ты же пропадешь!

– Вот и славно! – улыбнулся пылкости преданного друга отец Феона и, привлекая внимание Проестева, дернул за рукав кожуха, наброшенного на его плечи.

– Степан Матвеевич, распорядись, пусть Степанов принесет мне отписки всех объезжих голов за последнюю седмицу. Мысль у меня появилась. Хочу проверить!

– Пришлю, – кивнул Проестев, – только без Степанова.

– Как так? А что с Ванькой?

– Сидит в холодной!

– И долго сидеть будет?

– Пока не прощу!

– Что же он натворил?

Проестев досадливо поморщился, видимо, не сильно горя желанием рассказывать Феоне о проступке своего дьяка, но монах и тут проявил настойчивость.

– Отдал Степанов письма Третьякова капитану Андрюшке Мутру, – нехотя сознался судья, – а после того, как Андрюшку убили, ночью пришли в его дом двое с масками на рожах и все письма забрали. Ванька, дурак, даже списки с документов не снял. Так отдал. Торопился!

– Вот как? – произнес отец Феона, задумчиво скрестив руки на груди. – Кажется, дело становится нескучным и весьма любопытным!

Глава 5

Ранним утром четверга, в канун дня памяти преподобной Пелагии Антиохийской²⁸ неприметный экипаж молодого государя в сопровождении десятка верховых стрельцов из стремянного полка покинул царский двор. Направлялся Михаил в Богоявленский монастырь, сильно пострадавший шесть лет назад от противостояния между ополченцами князя Пожарского и польско-литовскими войсками, бившимися между собой за обладание Китай-городом. Тогда от деревянного монастыря остались одни дымящиеся головешки, и уже год царь лично присматривал за возведением новой обители. Ее стоявшие в строительных лесах кирпичные стены тянулись теперь от Никольской улицы почти до самой Ильинки.

Неожиданно у колокольни Ивана Великого карета государя, вместо того чтобы двигаться по Спасской улице в сторону Фроловских ворот, свернула в Константиновский переулок и, проехав мимо развалин взорвавшегося в девятнадцатом году²⁹ Оружейного двора, выехала из Кремля через Константиновские ворота.

Прогромыхав по деревянному мосту через ров, отделявший Кремль от Китай-города, и оставив позади мрачную Пыточную башню, карета выехала на Пожар³⁰. Сразу за мостом между собором Василия Блаженного и мытным двором на Спасской стояло приземистое здание государевой аптеки вместе с небольшим, огороженным глухим забором аптекарским огородом. При аптеке имелось неплохо оборудованное помещение, приспособленное для различных опытов. В нем помимо лекарств готовили краски, кислоты и другое сырье для мастерских Оружейной палаты и Пушкарского приказа. В деревянной пристройке, больше походившей на обычный сарай, работала небольшая гута³¹, изготовлявшая аптечную посуду.

Старый привратник молча отворил створы ворот, пропуская царский экипаж и его сопровождение внутрь аптечного двора, после чего так же, не произнося ни слова, поспешил затворить их обратно. Возок еще не успел остановиться, как к нему уже со всех ног спешил Мишка Салтыков. Кубарем скатившись с красного крыльца аптеки, он подбежал к карете, оставляя на белой простыне выпавшего с утра снега смазанные отпечатки подошв щегольских желтых сапог.

– Государь!

Млея от чиновничьего восторга, Мишка рывком открыл дверцу кареты.

– Вот нечаянная радость!

– Как же так? – удивился молодой царь. – Мы вроде загодя договаривались? Иль обманул?

– Как можно, государь? – залебезил Салтыков, кланяясь в пояс. – Все готово!

Михаил, слегка постанывая, выбрался из кареты и помог выйти из нее царской невесте.

– Государыня, Мария Ивановна! – льстиво и лицемерно улыбнулся Салтыков и поклонился еще ниже, после чего осторожно заглянул в раскрытую дверцу.

– Более никого, как обещал, – ухмыльнулся царь. – Давай уже веди, показывай!

Вокруг не было ни души. Одному Богу известно, куда и по каким делам разослал в тот день начальник приказа работников аптеки. А трудилось здесь народу немало. Кроме аптекаря и двух цирюльников один садовник, четверо огородников, алхимист и несколько травников. Только старый седой сторож бесцельно слонялся около запертых ворот, робко поглядывая на царский возок. Оставив стрельцов охранять двор и двери, Михаил вместе с Хлоповой поднялись в мастерскую, оборудованную специально для спагирических³² опытов. Салтыков шел впереди, указывая дорогу.

В мастерской, как и везде в доме, ощущалось недавнее присутствие человека. Тихо пыхтел на очаге медный перегонный куб. Грозно гудела топка алхимического атанора³³, кирпичная кладка которого скреплена была специальной водонепроницаемой мастикой из глины, лошадиного навоза и песка. Кругом стояли готовые к использованию терракотовые и медные реторты, стеклянные колбы и различные огнеупорные тигли. А вот людей не было!

Царь осмотрелся вокруг и молча сел за большой стол у косящатого окна с застекленным переплетом. По всему было видно, что все происходящее вызывало у него искреннее любопытство. В упорядоченной и строго организованной жизни русского государя не было места ничему, выходящему за рамки давно устоявшихся правил, но именно поэтому Михаил, тяготившийся жесткими канонами царского благочиния, охотно согласился на неожиданное предложение двоюродного брата, видя в нем лишь невинное приключение, не сулящее никаких осложнений в будущем. Вопреки своим же привычкам, в тот день он оказался по-мальчишески беспечен и опрометчиво беззаботен, чего никак нельзя было сказать, взглянув на его невесту.

Марию не то чтобы пугало предстоящее знакомство с иноземными алхимиками, однако чувства, владевшие девушкой, были далеки от безмятежного принятия происходящего как простой забавы. Особое дарование, с раннего детства тщательно скрываемое от посторонних глаз, позволяло ей чувствовать и видеть то, что другим было недоступно. На душе у девушки было неспокойно. Сердце необъяснимо ныло и томилось, чувствуя смутную угрозу.

– Мне что-то не по себе, государь! – тихо шепнула она на ухо Михаилу.

Царь улыбнулся и положил свою теплую ладонь на руки Марии, нервно сложенные замком у ее груди.

– Что с тобой? Все хорошо, милая?

– Не знаю, Миша! Не нравится мне это!

– А мне, напротив, занятно! Давай поглядим?

Михаил бросил вопросительный взгляд на Салтыкова.

– Ну, братеник³⁴, где же твои чародеи?

– Здесь, государь!

Мишка сделал успокоительный жест и, косолапя, подошел к открытому шкафу, заставленному стеклянными банками, глиняными горшками и деревянными коробами со всевозможными лечебными снадобьями. Еще раз обернувшись и мило улыбнувшись государю и его невесте, он натужно уперся плечом в стенку шкафа. Шкаф скрипнул и, дребезжа, сдвинулся с места, обнажив за собой зияющую пустоту потайного хода.

– Государь ждет! – напыщенно, как заправский дворецкий, произнес судья, дважды стукнув об пол своей позолоченной тростью с рубиновым набалдашником.

В комнату вошли два иноземца, одетых в скромную пуританскую одежду. На каждом был черный дублет, отороченный по швам белым галуном, бриджи и плащ из черного сукна, серые шерстяные чулки и черная войлочная шляпа с высокой тульей и широкими полями. Единственное отличие заключалось в том, что молодой носил белый отложной воротник и черные кожаные башмаки, а старший короткие серые сапоги с отворотами.

– Аглицкие мастера Дий и Келий, – широким жестом представил их Салтыков.

Оба алхимика, прижимая шляпы к груди, дружно склонили свои головы перед государем. Такая сдержанная пуританская благопристойность никоем образом не соответствовала этикету, принятому при царском дворе. Михаил нахмурился, сердито забарабанив пальцами по краю стола. Сообразив, что сильно недоработали с приличиями, Ди, а за ним Келли с грохотом повалились на колени, приложившись лбами к крашеным доскам пола.

– Государь, – произнес Ди, не отрывая взгляда от пола, – мы скромные адепты-философы, объятые благоговейным трепетом, уповаем на вашу милостивую благосклонность и покровительство! Известие, принесенное нам его светлостью, милордом Михаилом Салтыковым, родило в нас великую в том веру! Отныне мы будем связывать свои надежды только с вашей прекрасной, щедро одаренной всеми достоинствами августейшей особой…

Речистый Ди, глотнул воздуха и собирался продолжить, но Михаил любезно улыбнулся и прервал его властным жестом.

– Слишком много слов! Видимо, мой брат не предупредил, что искательство и мед хвалебный меня не трогают! Не стоит лицемерить и понапрасну источать незаслуженный фимиам. Салтыков обещал зрелище. Сказывал, будто можете превращать металл в золото? Помню, был у царя Бориса любимый чернокнижник, Михалка Молчанов, тоже горы золотые обещал, а потом предался Самозванцу и всю семью царскую убил.

– Что же с ним стало? – осторожно спросил женоподобный магистр Келли.

Царь скривил рот в усмешке.

– К общему удовольствию, зарезал его во время Московского восстания воевода Григорий Образцов! И никакое золото, ежели таковое имелось, ему не помогло!

– Искусство Великого делания не ограничивается одной лишь тетрасоматой³⁵, государь! – досадливо поморщился Ди, почувствовав в словах царя скрытую угрозу.

– Дело в том, – добавил он после короткой паузы, – что Великий магистерий совершенен! Он вечен в пламени, нерастворим в жидкостях. В нем содержится и золото, и серебро, но сие лишь малая часть божественной сущности пятого элемента, привлекательная исключительно для жалких профанов и безнадежных суфлеров. Философский камень един в двух, в трех, в четырех и пяти. Пяти, ибо он есть квинтэссенция; четырех, ибо включает четыре элемента творения; трех – поскольку является триединым принципом естественных тел; двух, ибо в нем суть двух сущностей философской ртути; одного – как выражения единого начала всех вещей, что были вызваны к бытию Словом, породившим мир!

– Сказать честно, я ничего не поняла! – поморщила прелестный носик Хлопова, слушая, как изворачивается хитрый англичанин, избегая прямого ответа.

– Значит, вы не можете делать золото?

– Любой адепт нашего уровня может это делать!

– Тогда зачем вам государь?

Ди замер и растерянно посмотрел на девушку. В наступившей тишине стало слышно гудение атанора и бурление в перегонном кубе никому, кроме аптекаря, не известного раствора.

– Прошу прощения, ваше высочество, объясните, что вы имели в виду? К сожалению, я еще недостаточно знаю ваш язык!

– Все просто! – пожала плечами царская невеста. – Если вы умеете делать золото, то зачем вам государь, а если не умеете, то зачем вы государю?

Царь весело расхохотался, громко, от всей души хлопнув ладонью по полированным доскам аптекарского стола.

– Мария всегда подберет нужные слова! Отвечай, коли есть что сказать?

– Великий государь! Философы, ищущие секрет философского камня, люди, как правило, бескорыстные, им не нужно богатство, ибо цели их возвышенные, но им нужно покровительство сильных мира сего. Во-первых, чтобы иметь защиту от посягательств на их жизнь и здоровье, а во-вторых, люди они, как правило, малоимущие, а Великое делание требует много времени и больших вложений, которые можно получить, только если заручиться протекцией августейших особ! Надеюсь, я ответил на вопрос благородной дамы?

Ди галантно поклонился Хлоповой, сделав это так изысканно, как только смог, после чего, невзирая на присутствие царя, бестактно впился в нее изучающим взглядом, точно хотел проникнуть в самые потаенные глубины ее сознания. С точки зрения благопристойности это выглядело как нарушение правил вежливости и приличия, что никоим образом не остановило зарвавшегося иноземца.

– Ваше высочество, – произнес он густым, обволакивающим сознание голосом, – так случилось, что мои глаза видят тщательно скрываемое! Я знаю тайны, которые люди не желают открывать даже своим близким. Много лет назад ангелы даровали мне такую возможность! Если миледи пожелает, я бы мог поделиться секретами, ниспосланными мне свыше! Вы понимаете, о чем я говорю?

Застигнутая врасплох откровениями англичанина, Мария вздрогнула и, повинуясь первому чувству, испуганно отпрянула назад. В следующий миг она взяла себя в руки, но было поздно. Ее короткая слабость оказалась замечена всеми присутствующими. Михаил вскочил на ноги и, свирепо вращая глазами, испустил крик, более похожий на рычание рассерженного зверя:

– Как смеешь, висельник?

Обескураженный Салтыков беспомощно затопал ногами:

– Ты что себе позволяешь?! Государь, я тут ни при чем!

Келли испуганно забился в угол и с тихим ужасом взирал на товарища, который, хотя и побелел, как снег за окном, но продолжал вести себя так, точно буря, бушевавшая вокруг, его совершенно не касалась.

– Великий государь и государыня!

Ди, выразительным жестом, преисполненным показного драматизма, прижал фетровою шляпу к груди, с грохотом упав на колени перед царем и Хлоповой.

– Казните меня, ибо вина моя безмерна, но прежде позвольте сказать слова в свое оправдание.

Ди вытер вспотевшую шею и лоб батистовым платком, вынутым из рукава дублета.

– Все произошедшее я отношу исключительно к моему слабому знанию языка и обычаев вашей страны, о чем безмерно сожалею! Я никоим образом ни словом, ни делом не желал оскорбить ее высочество, посему униженно прошу ваше величество поверить мне! Если государь милостиво согласится сохранить мою жалкую жизнь, я докажу свою преданность ему и ее высочеству многими знаниями и умением, коими обладаю, принеся тем большую выгоду!

– Встань! – повелительно кивнул царь, быстро остывший от гнева. – Мы верим, что так все и было!

Ди легко поднялся и мягкой, кошачьей походкой приблизился к царскому столу.

– Ваше великодушие не знает границ! – воскликнул он и, запустив руку за пазуху, вынул зажатого в кулаке жука-скарабея.

– Дабы искупить вину, хотел бы я преподнести миледи небольшой present… подарок! Безделицу, когда-то созданную Агостино Рамелли, учеником великого Леонардо да Винчи!

Ди с низким поклоном протянул скарабея царской невесте. Жук неподвижно лежал на ладони. Был он не больше двух вершков в длину. Черный, блестящий, весь лоснящийся от лака. Каждая деталь его тела от бугорчатой, словно кожей обтянутой спины до колючих лап и длинных усов была столь искусна, словно жук был живым созданием природы, а не копией, сделанной для пустой забавы знаменитым итальянским механиком!

Хлопова, плененная увиденным, положила хрупкую на вид игрушку на свою ладонь и, улыбаясь, протянула царственному жениху.

– Смотри, Миша!

В этот момент скарабей тихо загудел. Жесткие надкрылья с механическим щелчком раскрылись, выпуская наружу два крыла, прозрачные, как шелковая вуаль. Крылья, потрескивая, замахали с невероятной, почти незаметной глазу скоростью, и жук просто взлетел с ее ладони!

– Ой! Ай-ай! – воскликнула Мария, в смятении закрыв лицо руками.

Ее детский испуг был таким простодушным и непосредственным, что Михаил, сам пребывавший в замешательстве, невольно засмеялся. А скарабей, между тем, тихо жужжа, облетел комнату по кругу и вернулся обратно. Ди ловко поймал его на лету и с довольным видом протянул обратно девушке.

– Смею заверить, миледи, второго такого в мире не существует! А весь секрет – в этом маленьком предмете!

Ди присовокупил к жуку бронзовый ключик на тонкой серебряной цепочке. С любопытством осмотрев со всех сторон жука, Михаил откинулся назад и бросил на алхимиков насмешливый взгляд.

– Забавная игрушка! Но мы до сих пор не видели вашего искусства! Ведь не только ради этого подарка вы так настойчиво добивались встречи со мной?

Ирония в словах царя нисколько не смутила Ди. В то время как его партнер пребывал в состоянии легкой прострации от пережитого страха, он оставался деятельным и кипучим. Казалось, ничто в этом мире не способно было поколебать его уверенность в себе.