Kitabı oku: «Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену», sayfa 3

Триест и его территория являются типичным примером такой динамики. Населенный италоязычным большинством, портовый город имел значительную славянскую общину, происходившую в основном из сельской округи. На рубеже XIX–XX столетий в городе произошел быстрый рост населения, в первую очередь словенского, вследствие успешного экономического развития зоны. В предыдущие десятилетия Триест поглощал население словенского происхождения благодаря безболезненной ассимиляции. В основном это были семьи крестьянского происхождения, со слабой интеллектуальной составляющей: их интеграция в городскую среду и чаемое экономическое и социальное развитие неумолимо проходили при потере самобытности и при поглощении доминирующей нацией⁵⁰. Ситуация изменилась, когда эта иммиграция стала количественно настолько важной, что перестала «усваиваться» италоязычным Триестом⁵¹. Это сопровождалось прогрессивным созреванием чувства принадлежности к словенскому народу, которое противилось неумолимой денационализации.

Экономическое, социальное и культурное развитие сделало всё остальное, придав общине словенцев в Триесте более рельефный характер, чем в прошлом: это были уже не крестьяне, а горожане, хорошо представленные в экономической и культурной жизни. Таким образом, в городе возникло своего рода «параллельное общество меньшинства»⁵², с его собственным правящим классом, с его экономическими, социальными, культурными организациями, закладывающими основы для эскалации национального противостояния между двумя конкурирующими общинами. Словенцы оставались всё еще меньшинством, но явно растущим – они упрекали итальянцев за ассимиляцию предыдущих десятилетий, интерпретируя это как сознательный и преднамеренный процесс, направленный на ослабление славянского присутствия.

Итальянцы, всё еще превосходящие по численности и в социально-экономическом отношении, переживали новый вызов с беспокойством, интерпретируя его не как итог стихийного и автономного развития славянского компонента, а как следствие поддержки словенцев, которую, по их мнению, обеспечивали венские власти в антиитальянских целях. В итальянских кругах утверждалось, что увеличение словенской иммиграции являлось искусственным явлением, продвигаемым центральным правительством для усиления компонента, считающегося более лояльным к империи. Это было в большой степени необоснованное обвинение: не учитывалась роль экономического развития адриатического порта, привлекавшего окрестное население. При этом итальянцы продолжали считать словенцев народом без истории и самобытности, неспособными, без внешней поддержки, соперничать с культурно превосходящей их нацией⁵³.

В столице Джулии озабоченно наблюдали за небольшой итальянской общиной в соседней Далмации. В количественном отношении имевшая только около з% от общей численности населения, она, однако, играла ведущую роль в экономике и обществе⁵⁴. Политически ее вес резко уменьшился после расширения избирательного права, которое вовсе отменило ее присутствие в парламенте Вены – вместо этого сохранялось слабое представительство в парламенте провинции и в муниципалитете Зары. В начале XX в. несомненное снижение роли итальянцев в Далмации было истолковано как предзнаменование того, что могло бы произойти и в Триесте, т. е. подавления итальянцев благодаря имперской поддержке славян. «Призрак далматизации»⁵⁵ был широко задействован в антисловенской пропаганде и в дискриминационной политике, проводимой «итальянизированной» городской администрацией.

Таким образом в Триесте возникла гораздо более высокая степень политико-национальной напряженности по сравнению с Тренто⁵⁶. Итальянские либерально-национальные партии, твердо стоявшие у руля городской администрации, систематически отказывали в просьбах о национальном признании словенцев, об открытии словенских средних школ, переводя их начальные школы в пригороды и запрещая использование словенского языка в городских надписях и вывесках, даже на надгробиях. Подобной дискриминации потакала австрийская политическая система, делегировавшая широкие полномочия провинциальным парламентам, тем самым оставляя окраины империи в руках доминирующих национальностей, которые часто превращали государственные органы в инструмент притеснения меньшинств. Триест, по общественным институтам, был равнозначен провинции, а его городской совет – провинциального парламенту. Такова была награда городу за верность Вене во время революции 1848 г. Адриатический порт тогда не стал местом тех восстаний, затронувших, среди прочего, соседнюю Венецию. Вместо этого город поспешил отправить муниципальную делегацию в Инсбрук, дабы выразить свою верность императору Фердинанду I, который нашел там убежище, бежав из пылающей Вены. Последовавшее за этим предоставление городу титула Reichsunmittelbare Stadt⁵⁷ повысило его статус до уровня провинции, с широкими полномочиями городского совета Триеста – он их использовал для «сдерживания» славянского компонента⁵⁸.

Таким образом, если с институциональной точки зрения Трентино чувствовал свою слабость по сравнению с централизмом Инсбрука, то в городе-провинции Триест и в других провинциях Австрийского Приморья, численность, а также социальный и экономический вес итальянцев позволяли им защищать, если не навязывать, свои интересы в региональных парламентах⁵⁹. В обоих случаях, однако, с конца XIX столетия национальные трения переживали тревожное обострение. Вена испытывала всё большие трудности в управлении своими территориями, теряя позиции на окраинах империи.

Национальная битва в Трентино, как и в области Джулия, велась на нескольких фронтах. Сооружение памятников, топонимика, публичные торжества, мероприятия лингвистического, культурного, школьного, а также спортивного и альпинистского характера стали очагами конфликтов, теми публичными пространствами, где можно было инсценировать противостоящие национальные фронты⁶⁰. В 1889 г. в Больцано установили памятник Вальтеру фон дер Фогельвейде, средневековому трубадуру, символу единства германского мира. Водружение его статуи на главной площади самого южного немецкоязычного города империи означало закладку прочного бастиона германской нации против возможных угроз с Юга⁶¹. В Тренто сразу же ответили таким же символическим действием – установлением в 1896 г. статуи Данте Алигьери. Изваяния в камне двух выдающихся представителей итальянской и немецкой культур и языков стали символом двух противостоящих групп населения. Если Вальтер, глядя на Юг, провозглашал типично немецкий характер Больцано, то Данте, поднятой рукой указывавший на Север, утверждал языковую и культурную принадлежность жителей Трентино к итальянскому миру.

Подобное произошло и в Триесте, где по инициативе представителей про-итальянской либерально-национальной партии установили в 1901 г. памятник Доменико Россетти, юристу и ученому из Триеста, который с большой натяжкой был прославлен как предшественник джулианского ирредентизма⁶². С другой стороны, горожане, верные Австрии, решили отпраздновать 500-летие господства Габсбургов на территории Джулии соответствующим памятником. Им стала женская фигура, символизирующая Триест, с гордостью стоявшая у подножия обелиска, представлявшего власть Габсбургов (памятник снесен по окончанию Первой мировой войны). Сильное представительство либерально-национальной партии в муниципалитете Триеста вскоре переместило баланс в свою пользу, благодаря ответному созданию в 1906 г. статуи в честь Джузеппе Верди, величайшего музыкального интерпретатора итальянского Рисорджименто.

Общественное пространство не было представлено только лишь площадями – подмостками, призванными размещать народные символы. Школы служили, возможно, даже более важными траншеями национального противостояния, призванными формировать идентичность молодых поколений⁶³. В них молодым людям внушали, что есть одна и только одна национальность, возможно, дистанцируя их от своего собственного семейного багажа. 19-я статья Конституции 1867 г. гарантировала всем национальностям право на сохранение своей культуры и языка, в то время как последующие правовые нормы регулировали способ обучения языка в каждой отдельной государственной школе. Однако существовала возможность для учреждения частных школ в замену государственных, когда муниципалитеты не имели достаточных средств, или же когда действовали бойкоты тех администраций, где доминировала одна национальность. Таким образом, в многоязычных областях возникла борьба за школу, с ростом, начиная с 1880-х гг., ассоциаций, занимавшихся устройством детских садов и школ на своих соответствующих языках. Они позиционировали себя как ассоциации защиты от риска денационализации со стороны конкурирующих общин, в то время как с другого фронта их клеймили как инструмент проникновения на спорные территории.

Первыми возникли немецкоязычные ассоциации, поддерживаемые как австрийскими, так и германскими финансистами. Среди них, к примеру, – организация «Deutscher Schulverein» («Ассоциация немецких школ»), родившаяся в Вене в 1880 г. для поддержки немецких школ в трентинской Валь-ди-Нон и позже расширившая свою деятельность до других районов Трентино, а также и в Приморье, и особенно в Чехии, Моравии и Силезии⁶⁴. Если в Трентино существовали ограниченные немецкоязычные анклавы, то в Приморье речь шла, по сути, о поддержке австро-германских землячеств, особенно в Триесте и Гориции. В последующие годы ответ итальянской стороны пришел с рождением в 1885 г. ассоциации Pro Patria, распущенной в 1890 г., но преобразованной в Национальную лигу. Словено-хорватская община в Триесте в 1885 г. дала жизнь Обществу святых Кирилла и Мефодия.

В течение нескольких лет профиль организации «Deutscher Schulverein» заметно изменился, особенно в Трентино. Если первоначально она занималась школами на территориях вдоль языковой границы и на так называемых немецкоязычных лингвистических островках, то вскоре она проявила инициативы по расширению своего присутствия и в остальной части Трентино, представленного как изначально немецкая территория и только недавно итальянизированная. Она приступила к покупке земельных участков и к созданию немецких детских садов уже за лингвистическими границами. В действительности, конкретные результаты «Deutscher Schulverein» были скромными, не в последнюю очередь из-за отсутствия государственной поддержки со стороны Вены и Инсбрука. Однако ее деятельности помогали ассоциации Германского рейха, гораздо более агрессивные в сфере трансформации этнолингвистического характера Трентино. Эти инициативы стали вызывать растущую обеспокоенность со стороны италоязычных активистов, которые стали говорить о риске денационализации итальянского Южного Тироля: они усилили свои ассоциации, в первую очередь Национальную лигу, организованную в двух секциях, Адриатической и Тридентинской, с 45 тыс. членами и разветвленной сетью филиалов, работавших в самых разных социальных областях⁶⁵.

Борьба национальных ассоциаций внесла решающий вклад в ухудшение отношений между языковыми группами и в превращение национальной конфронтации из феномена городских элит в далеко идущую проблему, способную вовлекать всё большую часть сельского населения. Национальный ассоциационизм постепенно расширял сферы своего влияния, не ограничиваясь лингвокультурным сектором и охватывая широкую палитру социальных и развлекательных мероприятий. Секции по занятиям гимнастикой, альпинизмом, велосипедным спортом⁶⁶, литературные клубы, театральная самодеятельность превращали любую социальную активность в возможность выражения национальных чувств, что позволяло зримым образом маркировать спорные территории. Итальянским учреждениям противостояли подобные славянские в Приморье и немецкие в Трентино. Именно так в 1907 г. велосипедная экскурсия по границам Трентино смогла стать поводом для столкновений, на этот раз не в переносном смысле, между членами немецкой спортивной ассоциации и гимнастами-итальянцами из Трентино. Первые организовали спортивное мероприятие с провокационным лозунгом «окончательно установить границы будущей Великой Германии», вызвав ответную реакцию Союза гимнастики Тренто. История завершилась судебным процессом над десятками активистов Трентино, которые теперь стали считаться истинными итальянскими патриотами⁶⁷.

Переход к новому веку ознаменовался обострением национальных конфликтов также из-за нерешенного вопроса об итальянском университете, о необходимости создания которого вовсю говорили в Джулии и Трентино. После отпадения Венето от империи итальянцы Австрии не могли более посещать университеты Венеции и Падуи, где они ранее обучались. Требования об учреждении итальянского университета в Триесте были решительно поддержаны всеми итальянскими партиями. Социалисты в Трентино присоединились к кличу Чезаре Баттисти⁶⁸ «или Триест, или ничего», в то время как местные либералы и католики проявили себя более гибко, выступая с идеей основания итальянского университета в Тренто или Роверето. Однако опасение, что университет в Триесте станет опасным инкубатором ирредентизма, подтолкнуло Вену отклонить это требование, что, в свою очередь, возбудило итальянских активистов, принципиально осудивших попрание права на образование на различных языках⁶⁹.

Вопрос тянулся в течение нескольких лет, пока не нашел временное решение в 1904 г. с созданием итальянского юридического факультета в Инсбруке. Но по случаю его инаугурации вспыхнули ожесточенные столкновения между итальянскими и немецкими студентами: власти сочли необходимым вмешательство армии, что привело к аресту и ранению многих демонстрантов и гибели одного человека. Дело закончилось разрушительным рейдом на итальянский факультет. События в Инсбруке вызвали международный резонанс, показав Европе крайнюю степень ожесточения между разными национальностями в Австро-Венгерской империи⁷⁰.

4. Ирредентисты против «австрофилов»?

Ужесточение национального столкновения на рубеже XIX–XX вв. представляется явлением, которое легко обнаружить и на австрийских территориях, населенных итальянцами. Это не значит, что в данной борьбе активно участвует всё население. Главными героями противостояния были буржуазные классы, которых крестьянские массы в основном поддерживали как заинтересованные зрители. Но прежде всего следует подчеркнуть, что «проповедничество принадлежности к итальянской нации», осуществляемое сетью ассоциаций, с центром в Национальной лиге, направлялось на укрепление лингвокультурного сознания итальянской нации на конкретной территории, а не обязательно на перестройку государственных границ. Было бы неправильно рассматривать любую деятельность, направленную на стимулирование принадлежности к итальянской национальности, как проявление ирредентизма, ведущего к территориальному отделению. Это была ошибка, часто совершаемая австрийскими властями, которая всё более обостряла конфликты, и ставшая навязчивой идеей во время войны. На самом деле ирредентистские настроения далеко не доминировали в различных сферах и социальных слоях и у их соответствующих политических представителей. Миф о «неосвобожденных землях», жаждущих воссоединения с Родиной, был, по сути, всего лишь мифом, во многих случаях обреченным на опровержение. Агиография ирредентизма долгое время давала схематическое и манихейское изображение итальянцев Австрии, четко разделенных на патриотов и «австрофилов», на радетелей принадлежности к итальянской нации и на верных слуг Габсбургов. Это мешало в правильном свете видеть множество промежуточных позиций, далеких от крайностей активистов, и отвечающих позициям большинства населения.

Собственно ирредентизм – это категория, применимая только к тем, кто надеялся и планировал отделение итальянских земель от империи и, следовательно, смену суверенитета с Австрии на Италию, что в конечном итоге позволило бы завершить Рисорджименто. Это движение зародилось сначала в Италии, а не на землях, подчиняющихся Австрии, и питалось, как желанием приветствовать в лоне нации «неосвобожденные земли», «ирреденту» – определение, придуманное в 1877 г. неаполитанцем Ренато Маттео Имбриани⁷¹, – так и резкой критикой в адрес национального правящего класса из-за отсутствия интереса к этим регионам, оставленным австрийским узурпаторам из-за слабости и по политическим расчетам. Дата рождения ирредентизма совпадает с переломным моментом 1866 г., когда приобретение Венето оставило вопрос о зарубежных территориях, населенных итальянцами, открытым и нерешенным: их получение могло произойти только после дипломатических соглашений или новой войны в Европе, которую предвещали некоторые. Уже в этих первых ирредентистских ассоциациях активными были также и жители Тренто, и Джулии, с более многочисленным и ярким присутствием последних. Но это было с самого начала движением, где участвовало не так уж много активистов, как внутри, так и за пределами границ Итальянского королевства.

Постепенно «освобождение» всех итальянцев от «австрийского ига» стало темой национальных публичных дебатов, периодически возбуждаемых силами, которые ссылались на процесс Рисорджименто, и которые во имя завершения национального объединения проповедовали продолжение борьбы с «наследственным врагом»⁷². Для Джузеппе Мадзини⁷³, среди прочих, новая война с Австрией казалась неизбежной. В его планах это являлось широкой освободительной войной – она должна была заинтересовать все народы, подчиняющиеся империи, окончательный роспуск которой всё предвещало. Только исчезновение габсбургской монархии гарантировало бы торжество прав угнетенных национальностей. Это не мешало Мадзини взывать к завоеванию территорий с населением, говорящим на других языках, которые, по его мнению, должны были принадлежать Италии по географическим, экономическим причинам, а также ради вящей военной обороны. Истрию следовало понимать как «Италийские врата на Адриатике», так же, как и Южный Тироль – в северных Альпах. Здесь, по словам Мадзини, даже природа, климат и посевы говорили по-итальянски, а жители «тевтонского племени» казались «не сплоченными и легко подвергающимися итальянизации»⁷⁴. Тема «освобождения» итальянцев в Австрии поднималась с агрессивным напором и антиавстрийским духом решительного ирредентистского меньшинства, но этот вопрос в итоге стал близким также и для умеренного большинства, проникнутого духом Рисорджименто. Национальное объединение было достигнуто путем борьбы с Австрией, и для большинства итальянцев Вена продолжала представлять собою национального врага, так же как освобождение последних очагов итальянской нации представляло собой моральный долг, который рано или поздно должен был бы быть выполнен⁷⁵.

Призыв не забывать итальянцев, проживающих за границей, питало также опасение, что против них предпринималась преднамеренная политика денационализации. Рождение королевства Италии и последующая передача ему Венето заставили Вену занять обеспокоенную и воинственную позицию по отношению к притязаниям италоязычных активистов. Всем было очевидно, что существование итальянского национального государства вблизи границ сыграет свою роль в привлечении к нему италоязычных общин, и это могло бы вновь привести южные края империи к кризису. По этой причине, в ноябре 1866 г., по горячим следам проигранной войны, совет министров Австрии обсудил «меры против итальянского компонента в ряде регионах Империи» лично с императором, приказавшим «стремиться к германизации или славянизации, в зависимости от обстоятельств, областей, о которых идет речь, со всей энергией и без всякого пиетета»⁷⁶. Однако в свете конкретной политики, проводимой в Трентино, Приморье и Далмации, намерения Франца-Иосифа следует рассматривать скорее как эмоциональную реакцию на потерю Венето, а не как последовательный проект интервенции. В следующем году конституционный закон о правах граждан также гарантировал итальянцам полное уважение их прерогатив в плане языка и образования, так что угрозы, выдвинутые в совете министров, не были реализованы ни в действиях, ни в положениях закона⁷⁷.

Несмотря на широко распространенную предрасположенность к антиавстрийским настроениям, немалая часть правящего класса Италии, однако, считала более плодотворным обозначить проблему неосвобождённых земель на дипломатическом уровне, полагая, что она может получить будущую территориальную компенсацию в обмен на расширение сферы австро-венгерского влияния на Балканах. Для других было просто более полезным и разумным развивать дружбу с Австрией, чем продолжать провозглашать зажигательные ирредентистские цели. По словам Сиднея Соннино, будущего министра иностранных дел во время мирового конфликта, Трентино, безусловно, был итальянской территорией, но носителем для Италии «слишком малых интересов по сравнению с теми, что представлены нашей искренней дружбой с Австрией», в то время как притязания Триеста, смешанного города, представляло собой «натяжку принципа национальности»⁷⁸. Также на основании этих соображений возникло соглашение Тройственного союза в 1882 г., которое в последующие годы, особенно при правительствах Франческо Криспи, привело к ослаблению ирредентистской страсти у итальянских политиков⁷⁹.

Для Криспи приоритетной была перспектива колониальной экспансии, возможная только при прочной позиции на шахматной доске международных альянсов. За это он осуждал ирредентизм как «самую губительную ошибку в Италии»⁸⁰, ведущую к национальной изоляции и, следовательно, к неспособности проводить наступательную внешнюю политику. Поэтому Италии нужно было думать не столько о Тренто и Триесте, сколько об Африке. Но даже частично скрытая, ирредентистская традиция все-таки сохранилась в залах заседаний парламента и за их пределами, готовая к тому, чтобы в конце XIX в. закрепиться на новой карте итальянского национализма, который, забыв унижение, перенесенное в Адуа⁸¹, предвещал новую славу стране благодаря грядущим завоеваниям⁸².

Если в королевстве жажда «неосвобожденных земель» не может быть определена как единодушная и неоспоримая, то среди политических сил итальянцев в Австрии, ирредентистская перспектива оказалась далека от преобладания. Доминировали более реалистичные взгляды, которые развивались в двух взаимодополняющих направлениях. С культурной стороны усилия были направлены на укрепление национальных особенностей итальянских территорий посредством развития культурных объединений, защиты итальянских школ, поддержки патриотических объединений. Требования на политико-институциональном фронте также были направлены на национальную консолидацию и, учитывая разнообразие контекстов, принимали разные черты между Тренто и Триестом. Лишь немногие активисты действовали, имея в качестве своей единственной цели общую программу смены суверенитета, в то время как для большинства ирредентистский вариант понимался как утверждение принципа, более идеального, чем реальная политическая перспектива: ирредентизма следовало придерживаться путем укрепления своего языкового сообщества.

Для правящего класса Трентино борьба с централизмом Инсбрука не влекла за собой механического принятия перспективы территориального отделения. В последние десятилетия XIX в. об этом думала только часть национал-либералов, убежденных сторонников необходимости полного и абсолютного совпадения государства и нации. Позиция католиков была совершенно иной, в соответствии с которой представлялось возможным адекватно защищать национальные особенности жителей Трентино через широкие формы необходимой автономии. Альчиде Дегаспери⁸³, крупный представитель католиков Трентино, назвал это «позитивным национальным сознанием», – отношением, которое уклонялось от крайних позиций и вело к тому, чтобы посвятить себя культурной, но также экономической и социальной защите итальянцев, не ставя под сомнение принадлежность к Австро-Венгерской империи⁸⁴.

Такой способ понимания национальной принадлежности делал акцент на усилении итальянского самосознания народа, не предлагая столкновение, оппозицию, войну. Приоритетом оставалась религиозная сфера, где Австро-Венгерская империя давала большие гарантии, чем светская и либеральная Италия, не желая дестабилизацию через раздражение национальных чувств. По словам Дегаспери, нужно было быть «сначала католиками, а затем итальянцами, а итальянцами – только там, где заканчивается католицизм»⁸⁵. Схожие позиции населения Приморья, сильные в сельской местности и почти отсутствующие в Триесте, свидетельствовали о консервативных и лояльных чувствах по отношению к империи, а также о центральной роли в ту эпоху Церкви и религии⁸⁶.

Такие заявления, какие делал Дегаспери, вызвали возмущенную реакцию либеральных ирредентистских кругов Трентино, считавших клерикалов «австрофилами», чуждыми национальному духу. Этот дух однако выказали социалисты Трентино, по национальному вопросу выстроившие отношения сотрудничества с либералами. Под руководством Чезаре Баттисти, чувствительного к призывам Рисорджименто, Социалистическая партия Трентино поддерживала требования об автономии с отделением от Тироля, проявляя растущие национальные устремления. Отсталая экономическая структура Трентино не стимулировала политический подход, ориентированный на классовую борьбу, а невыгодное положение италоязычных тирольцев вело к патриотическим призывам. Таким образом, трентинский социализм отвечал потребностям рабочего и ремесленного классов, чувствительных к темам противостояния между итальянцами и немцами в Тироле⁸⁷. На рубеже XIX–XX вв. при обострении национального столкновения, вдохновленного Баттисти, социалисты из Трентино всё чаще оказывались бок о бок с либералами, чтобы с полемической энергией обновить лозунги ирредентизма, питаемые мадзинистскими и антигабсбургскими идеями.

Пока избирательная система оставалась привязанной к высокому уровню избирательного ценза, либеральная партия полностью выражала политическое представительство Трентино, покоряя все избирательные округа, не только городские округа Тренто и Роверето, но и сельские. Избирательная реформа 1896 г. положила конец этому политическому превосходству, оставив либералам господство в городах и открыв путь к полной гегемонии католиков в сельской местности и в альпийских муниципалитетах. Распространялось кооперативное и «белое»⁸⁸профсоюзное движение, способное вовлекать всё более широкие сельские массы. Всеобщее избирательное право для мужчин, введенное по случаю политических выборов 1907 г., окончательно прояснило реальные отношения власти с населением: власть при этих обстоятельствах получила 70 % голосов, остальное оставив либералам и социалистам, которые соперничали за голоса в городах без успеха в подрыве католического господства в сельских избирательных округах.

На политической сцене Приморья разделение либералов и социалистов было гораздо более жестким: не находя основ для сближения, они выражали непримиримые позиции и по национальному вопросу. Столкнувшись с агрессивными либеральными позициями, защищавшими итальянский дух Триеста, социалисты стали носителями прав всех национальностей в городе, требуя соблюдения прав словенского компонента. Адриатические социалисты гораздо больше, чем Баттисти и чем жители Тренто, участвовали в жизни австрийского социализма и в его усилиях по примирению интернациональной доктрины и национальных прав, разделяя перспективу сохранения многонационального государства и его реформирования в федералистском смысле. Они ставили классовый конфликт выше национального, который, по их мнению, можно было разрешить, гарантируя всем национальностям уважение основных языковых и культурных прав⁸⁹.

Отвергая ирредентистскую перспективу, социалистические лидеры Триеста Валентино Питтони и Анджело Виванте подчеркивали также экономические связи Триеста с Австрией. Интересы города и его рабочих были бы скомпрометированы изменением суверенитета, которое превратило бы крупнейший порт обширной империи в маргинала⁹⁰. Эти соображения были аналогичны рассуждениям трентинцев-крестьян, считавших, что для сельскохозяйственной продукции Трентино австрийский рынок являлся гораздо более восприимчивым, чем итальянский.

Если мы оставим границы официальных позиций отдельных партий, чтобы задаться вопросом о национальных чувствах населения в целом накануне войны, мы рискуем вступить на трудную и лишь частично изученную почву. Нет недостатка в признаках экспансии итальянского национализма за пределы элиты⁹¹, но по-прежнему сложно сформулировать общее суждение об успехе национальных призывов в широких слоях населения. Более энергичные процессы национализации имели место там, где носители итальянского языка ежедневно соперничали и сталкивались с другими этносами, прежде всего, в Приморье, где, кроме антиавстрийских настроений, были сильны и антиславянские. Но и в широких слоях трентинского населения не было недостатка в оппозиции, способной обострить и национальную чувствительность. Представим себе студентов университетов, которые стали жертвами дискриминации в австрийских городах, а также самых бедных иммигрантов к северу от Бреннеро, изгоев, часто высмеиваемых из-за того, что они говорили на другом языке, из-за их плохого знания немецкого. Они, возможно, уезжали из своего края, чувствуя себя тирольцами, а возвращались туда, напротив, обретя понимание того, что они итальянцы, потому что так они были определены за пределами Трентино⁹².

Тем не менее, всё еще трудно установить, какими были национальные чувства низших классов до 1914 г., особенно из-за отсутствия адекватных источников. Только после войны вышло огромное количество автобиографических сочинений, которые могли предоставить нам информацию о национальном настроении народных масс⁹³, отсутствовавшую в предыдущий период. Безусловно, четкий и абсолютный контраст между «австрофилами» и ирредентистами весьма схематичен. Ирредентист из Трентино Джованни Педротти в конце 1914 г. провел опрос общественного мнения трентинцев по национальному вопросу, который он затем передал Генеральному штабу итальянской армии. По его мнению, жителям Трентино, «думающим по-итальянски» вместе со «всем культурным элементом, всеми ремесленниками, большим количеством служащих», противостояла масса сельского населения, «бедных, грубых и невежественных людей», которые «под влиянием священников продолжали быть преданными [австрийскому] правительству»⁹⁴. Согласно Педротти, с одной стороны, были «чистые» итальянцы, с другой – «австрофилы», разделенные четкой демаркационной линией, определяемой классовой принадлежностью. Однако этот портрет крестьянских масс представляется упрощенным: они изображаются как суеверные, узколобые и фанатично преданные Австрии. За этой симпатией к Вене в действительности были спрятаны убеждения более сложные, мотивированные различными импульсами. Во многих случаях лояльность Габсбургам среди крестьянских масс представляла собой форму реакции на растущую проитальянскую активность буржуазных классов, на враждебность этих классов по отношению к народным организационным формам, таким как «белый» католический кооперативизм, а также в целом к религиозным традициям⁹⁵. Контраст между ирредентистской буржуазией и сельскими лоялистами питался экономическими, культурными и политическими причинами, где объединение за или против Австрии было просто лакмусовой бумажкой. Национальный элемент при этом не всегда вырисовывался и не стоял бесспорно в центре столкновения.