Kitabı oku: «На пороге Тьмы», sayfa 6

– Ага, прикроем! – засуетился и младший.

– Ну… схожу, – кивнул я, чувствуя, что сам себя загнал в безвыходное положение и деваться уже некуда.

Пошел я медленно, вслушиваясь в каждый свой шаг, удерживая приклад у плеча и водя стволом «американца» из стороны в сторону. Шаг, еще, десяток шагов, два десятка… Каменный пол слегка поскрипывал под резиновыми подошвами сапог. Фонари светили в спину, и моя длинная тень расчертила собой все свободное пространство впереди, шевелясь в такт движениям.

Действительно, чего полез? Сказали же русским языком, что по гладкой поверхности ничего карабкаться не может. Ну сам себе попробуй объяснить, кто и как может зацепиться за гладкий потолок у меня над головой? Муха разве только. Люстры на нем висят простенькие, маленькие, за такую кошка уцепится – сразу на пол грохнется. Нет, погнал я что-то со своими подозрениями, надо было на месте стоять и никуда не ходить.

Стоп, стоп, что-то я очень удачно самому себе все объяснил и сам себя уговорил. Если пошел, то иди. Если там ничего не может быть – так иди тем более, чего ты тогда боишься так, что волосы шевелятся. Я даже дышу через раз, с присвистом. А почему? Потому, что где-то в глубине самого себя уверен – там что-то есть. И оно меня ждет.

Вернуться? А если оно кинется на выходящих, то они отобьются, народ там опытный, вооруженный, чего сразу я? И не молчал, сигнализировал, а вот старший и опытный товарищ верить отказался. Не принял во внимание, отнесся халатно. И моя хата с краю.

А если кого-то порвут? Это же прямо на голову: там тоже дверь, и они там выйти могут. А если именно Федьку, который у меня пока здесь за единственного товарища? А я «сигнализировал»?

Еще пара метров позади и еще… Вперед продвинуться, как раз до уровня открытой двери, там присесть – и я, пожалуй, сумею разглядеть, что там, за перекрытием арки. И совет помню стрелять по всему, что увижу.

Я даже начал на ходу сгибать колени и пригибаться, стараясь оказаться как можно ниже, почти в полуприседе шел уже. Еще чуть-чуть, немного… нет, пока не видно. Вижу темный зал кинотеатра, освещенный лишь бликами от наших фонарей. Длинные ряды сидений, уходящие в темноту. Фанерные боковины с кривовато написанными номерами рядов, поднятые сиденья.

Как-то неуютно оставлять эту дверь сбоку, а то и вовсе за спиной. Кажется, что стоит ее пройти – и из темноты появится непонятная злобная тварь и бросится на спину. Как это они умудряются «саму жизнь тянуть»? Бр-р, даже представить не получается, плечи сразу зябко передернулись.

Ствол влево, на арку, затем направо, на дверь в зал. Если кто-то лезет по потолку в вестибюле, почему он не может лазить по потолку темного зала? Боевые группы могли туда и не глянуть, наверное. Вернуться? Затребовать помощь? Крикнуть, чтобы кого-то прислали?

Кричать страшно. Крикнуть хочется так, что в голове звенит, но кажется, что стоит нарушить воцарившуюся тишину – и это как сигнал будет: на меня бросятся со всех сторон.

В полной растерянности я продолжал крутиться на одном месте, не в силах хоть что-то решить. Куда дальше? Что делать?

Тень шевельнулась. Опять шевельнулась там, за аркой, почти незаметно. Словно выпуклость на темной грани тени, отбрасываемой аркой на дальнюю стену, сдвинулась. Но сдвинулась на этот раз явственно, по-настоящему, там что-то есть, и это что-то шевелится.

Назад, пятясь, плевать на храбрость. Возвращаюсь к фонарям, а уже там поднимаю шухер. Стрелять начну в конце концов в ту сторону, постараюсь спугнуть, заставлю себя проявить – «пионер» оно или вовсе «октябренок» со звездочкой, где козлиная голова в пентаграмме.

Чуть повернувшись, я боком, по-крабьи начал медленно пятиться назад, ожидая крика от фонарей: «Очканул, новенький?» – но там молчали. Где-то в самом верху моего поля зрения что-то неуловимо изменилось, что-то произошло, что я уже увидел, но не смог с помощью набора шаблонов, хранящихся в моем мозгу, хоть как-то классифицировать. Поэтому мозг выдал сигнал «Опасность!» со значительным опозданием.

Рука. Я даже не сразу понял, что это именно рука. Оно было черным и словно окутанным облаком черного, как сажа, дыма, сразу растворяющегося в воздухе бесследно. Эта рука ухватилась за верх двери с неправильной стороны, тут же вторая, подтягивая за собой нечто столь же темное, дымное, непонятное. Оно перелезало через притолоку, как через забор, с потолка или стены зала на потолок вестибюля. И замерло, уставившись на меня.

Я не видел лица, не видел глаз, не видел ничего, кроме смутного черного клубящегося силуэта, но я понял, что оно не просто смотрит на меня – оно смотрит в меня, внутрь, на что-то, чего оно бесконечно и жадно алчет. Как душу действительно тянет этим взглядом.

Дальнейшее произошло быстро. Я вскинул ствол карабина, а тварь, подобравшись, распрямилась пружиной, оторвавшись от стены, и, причудливо изогнувшись в воздухе, словно изменила верх и низ, прыгнув сверху, но падая уже вниз, на меня.

Я не выстрелил, потому что не успевал. Я лишь изо всех сил прыгнул назад, наткнувшись на что-то ногами, споткнулся и завалился назад. Это, кажется, меня если и не спасло совсем, то уберегло от первой атаки твари. Сильный удар выбил карабин из рук, затылком я приложился о что-то твердое так, что искры из глаз посыпались, потом свалился с чего-то на пол, увидев, как темная фигура отскочила в сторону, снова собравшись в темный ком, напружинившись. Дохнуло могильным холодом и… Тьмой. Я не знаю, как я понял, что это именно она, – просто осознание контакта пришло мгновенно, ясно, как вспышка, когда я даже не успел свалиться окончательно на каменный пол.

«Да стреляйте же, придурки!» – хотел крикнуть я, но не крикнул: все равно эта длинная, как эшелон, фраза не могла бы уместиться в тот крошечный отрезок времени, который был мне отпущен на то, чтобы дожить остаток жизни или попытаться ее продлить.

Я ощутил, как правая ладонь упала на кобуру револьвера, пальцы судорожно заскребли крышку, чувствуя, как не дается, как не идет ко мне тяжелое стальное тело нагана, такое сейчас желанное.

Темная тварь прыгнула вновь, перемахнув через низкий столик, о который я споткнулся. Но я все же исхитрился принять ее на ноги, отталкивая в сторону.

Она была нетяжелой. Как ребенок, как… пионер, черт бы ее взял. Холод, волна могильного ужаса, пронзительное шипение, уходящее в ультразвук, но тварь кубарем покатилась в сторону, подскочила по-кошачьи ловко, приземлилась на четвереньки, но моя правая рука уже рвала из кобуры наган. Вновь прыжок – молниеносный, стремительный, как черная молния, но я опять успел лягнуться ногами, остановив атаку, хоть отшвырнуть тварь не удалось. Она поднялась на ноги, поднимая вверх передние конечности, но что должно было случиться после этого, я уже так и не узнал.

Когда ствол револьвера выбросил первую вспышку, я даже не понял, что именно произошло. Еще выстрел, еще… рукоятка толкалась в руку, тварь заваливалась назад, пронзительно визжа, а я даже не понял, что стреляю я сам, мое тело защищает меня, владельца тупого и медленного мозга, который так плохо и неправильно соображает.

Какой-то момент схватки совершенно выпал из памяти. Я помню только себя, бросившего пустой револьвер и подцепившего с пола карабин, пытающегося убежать от дергающегося «пионера», или кто бы это ни был.

Мне кричали, но сознание даже не фиксировало криков – лишь подталкивало к продолжению бегства. Откуда-то я уже знал, что вторая тварь свалилась с потолка и стремительно приближается ко мне, а я даже не могу остановиться и оглянуться.

Вспышки выстрелов, звук сломанных сухих досок, испуганные лица Федулыча с молодым, палящих из карабинов. Я все же остановился, оборачиваясь, вскинулся на колени, поднося приклад к плечу, увидел, как пули осветителей выбивали темные облачка из корчащегося тела.

Вторая тварь проявилась через мгновение. Она скакала по стене. Скакала на четвереньках как по полу, отрываясь мощным и длинным прыжком от вертикальной поверхности, презирая законы тяготения, и туда же возвращалась, чтобы оттолкнуться и прыгнуть вновь.

На этот раз я помнил, как вскидывал оружие, и делал это уже осознанно. Откуда-то из глубины души поднималась какая-то веселая злость, загоняя под лавку страх и панику. Я даже позволил себе роскошь прицелиться, прикинув, где завершится следующий прыжок, и, когда «пионер» коснулся стены, нажал на спуск.

Карабин часто забился у плеча, с дульного среза срывалось тонкое пламя, пули выбили куски штукатурки вперемешку с облаками тьмы, сбили прыжок. Тварь свалилась на пол, на наш, понятный и нормальный пол, тот, что под ногами, перекатилась в сторону, собрав на себя целый рой пуль, выпущенных из трех стволов, задергалась уже в агонии и приняла в себя остаток магазина, который я выпустил в нее за секунду, наверное.

Потом я побежал к фонарям, чуть не столкнувшись лбами с Пашей, ворвавшимся со своим РПД наперевес. Затем были крики, с улицы заскочило еще двое бойцов, и с ними сам Власов. Потом опять была стрельба по смутному темному силуэту, метавшемуся в конце зала, за буфетной стойкой, которая разваливалась на глазах под нашим огнем.

Затем была зачистка самого кинозала, с гранатами и стрельбой, но я уже в ней не участвовал. Я стоял в вестибюле, на том самом месте, где подобрал выброшенный наган, и следил за дверями, а рядом со мной с сопением устанавливали свои осветительные треноги Федулыч с молодым.

Когда все завершилось окончательно, я подошел к убитой твари, той самой, что бросилась на меня первой. Присел, разглядывая.

– Даже не пытайся детали разглядеть, – сказал Паша, подошедший ко мне. – Они по сути своей Тьма, и она их укрывает.

Действительно, тот самый слой клубящейся темноты так и прикрывал тело, не давая разглядеть ничего – только размытый силуэт. Руки, ноги, почти человеческое сложение, но все чуть-чуть другое. И все, больше ничего не видно. Я даже помахал рукой, пытаясь разогнать клубы темноты как дым, но лишь ощутил холод, увидеть что-то под этим покрывалом не получилось.

– А потом?

– Он скоро развалится. Развоплотится даже. Превратится в такой вот дымок, который разойдется без остатка, а на этом месте будет темное пятно, которое ничем не отмоешь.

Стало шумно, суетно. Привезли испуганного и явно только что разбуженного директора кинотеатра, крутились еще какие-то люди, которых Паша назвал дознавателями и которых явно побаивался директор. Приехал кто-то еще, облаченный какой-то властью, которую требовалось применить именно здесь и именно сейчас, а нам Власов дал команду сворачиваться.

У мотоцикла ко мне подошел Федя, возбужденный. Весь какой-то на шарнирах, дерганый, нервно посмеивающийся и жадно курящий папиросу:

– Видал, а? Ты такое когда-нибудь видал?

– Где? В Москве? – криво усмехнулся я.

Меня самого здорово трясло, аж ноги подгибались, отходняк был серьезный.

– А, ну да…– кивнул он, вновь жадно и глубоко затянувшись. – Они в подвале на нас с потолков тоже кидаться начали. Хорошо, что вы палить начали, «пионеры» задергались, напали рано, ну мы их и покосили первых. А потом гранатами. А если бы чуть дальше прошли – трындец группе, никто бы оттуда не вышел.

– А смотреть на потолок?

– На тебя хулиганы когда-нибудь с потолка нападали? – чуть возмутился он. – Когда по плохому району идешь, на стены смотришь, чтобы кто-нибудь не прыгнул? Нет? Ну вот и мы нет, я на сотне таких зачисток был, всяких тварей видел, но по стенам и потолкам ни одна не скакала. А там еще и трубы, балки какие-то – есть где запрятаться.

– Мальцев, потом побазаришь! – крикнул из «мерседеса» Власов. – Давай на место.

– В караулке дотрындим! – сказал мне Федя и побежал к командиру, выбросив окурок в лужу. Тот коротко прошипел и погас.

В караулке поговорить тоже не удалось: едва вошли, как последовал второй вызов. Снова была беготня, открывающиеся ворота, езда по темным улицам, где отблески фар скользили по грязной земле и мокрым и обшарпанным стенам домов, затем какой-то флигель с большим подвалом, куда полезли боевые группы.

После тщательного досмотра местности Власов признал тревогу ложной. Ничего не нашли, но время это заняло. На всякий случай прочесали окрестности, нас с Пашей заставили покататься кругами по прилегающим кварталам, и мы честно катались, наводя фару-искатель, а заодно и пулемет на все подозрительные места, но так ничего и не обнаружили.

– Это нормально, таких вызовов три из четырех, – сказал Паша, когда мы вновь катили в Горсвет во главе колонны. – Считается, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Тем, кто вызывает по ошибке, за это ничего не бывает, если, конечно, не выяснится, что это чистое хулиганство.

– А если выяснится?

– Да по репе настучим, чтобы впредь думал.

– А так, чтобы вызовы накладывались, бывает?

– В смысле? – не понял он.

– Ну одновременно еще где-то твари лезут.

– Естественно, – удивился он вопросу. – Три группы дежурят ведь, не только наша.

– А я и не знал.

– Еще две караулки с другой стороны территории, во флигеле. Увидишь еще, мы и там тоже сидим.

Помолчав, он добавил:

– Гляди, светлеть вроде как собирается. Скоро смене конец.

– Будут еще вызовы? – спросил я.

– Не знаю, но… не думаю. Мы в очереди первыми были, так что если случится что, то другие группы поедут. Будем в караулке чай пить.

Я усмехнулся, прислушался к себе, понимая, что отходняк после пережитого никуда еще не делся, и сказал:

– Мне бы не чаю лучше, вот те крест.

– Ну от ста граммов мало кто откажется, но это уже потом, – ответил он. – Тебе, кстати, вообще проставиться бы надо, да и суббота накатывает. Давай с Федькой договаривайся, сходим куда-нибудь.

– А куда? – спросил я, заворачивая в открывшиеся перед нами ворота Горсвета.

– Да вон в шашлычку или хинкальню, которые на Советской. Там нормально, тебе понравится. Не Москва, естественно, но… увидишь, в общем. Главное, что вкусно.

– Это точно главное, – согласился я сразу. – Ну и водка чтобы терпимая была.

– Водка хорошая здесь. Один сорт всего – называется «Водка», но хорошая. С низовьев реки везут: там места хлебные, там и гонят.

Паша оказался прав – больше вызовов для нас не было. Все расслабились, половина дремала, остальные просто попивали чаек, да двое, Федулыч и еще какой-то дядька средних лет, играли в шашки.

– И охота вам под утро? – удивлялся, ерничая, Федька. – Тут адреналин кипит, мы всю ночь монстров душили, душили, душили… А тут – в шашки. В «Чапаева» давайте лучше, навылет, гамбиты только выучите, чтобы перед гроссмейстером не облажаться.

– Отвали, трепло, – отмахнулся от него Федулыч, и Федька отправился искать другую жертву.

К утру прибрались, полы вымыли. Смена пришла в десять, приняла от нас имущество и оружейку, их старший присвистнул, прочитав записи в журнале. Когда уже начали расходиться, Власов остановил меня, сказал:

– Зайди в ПБУ в воскресенье с утра. К десяти, понял?

– Понял, а чего? – удивился я, поскольку меня проинформировали, что после суток я свободен как ветер и привлечь меня могут только в том случае, если толпы «пионеров» и прочих тварей пойдут на Углегорск приступом.

– Летучка будет по новым привычкам «пионеров», – сказал он. – Ты их засек первый, так что заходи. Это ненадолго, через час свободен будешь.

– Хорошо, – согласился я.

Карабин по совету Федьки я сдал, а вот револьвер в кобуре оставил. Спросил у своего приятеля только:

– Нурик меня в дневальные хочет загнать, говорит, что оружие надо. Нагана-то хватит?

– Там три винтовки стоят в дежурке, так что вполне. Да и не случается ничего в общаге, по большому счету.

– Да, и кобуру бы мне нормальную, чтобы ствол быстро извлекать, – вспомнил я. – Где взять? А то если бы я еще на секунду дольше свою лапал, меня бы на английский флаг порвали.

– На базар сходим, не проблема, – сразу ответил Федька. – Под наганы много чего есть, там подберешь. Кстати, Паша намекал, что ты проставиться сегодня желаешь? Вроде как страдаешь и кушать не сможешь, пока боевым товарищам не нальешь, а те все до капли не выпьют?

– Насчет страданий ты карман держи шире: не страдательный я, и вообще трезвость – норма жизни, – обломал я его в общем плане. – Но сегодня проставлюсь. За уцеление и за первый день.

– Ну так а я о чем? – засмеялся он. – Вот перед этим делом…– он пальцем изобразил у шеи «это дело», – как раз и на базар зайдем. Мне там для «опеля» поискать кой-чего надо.

Мы вышли на улицу. Было уже не так холодно, как ночью, но не менее промозгло и стыло. Мерзкая погода какая.

– Федь, а у вас тут такая погода подолгу?

– Да вся осень до конца ноября, – кисло сморщился он. – Пока снег не пойдет. Потом до середины апреля дубак стоит. Это тебе не Сочи – климат паскудный.

Мы пошли в сторону общаги по пустынной в честь выходного дня Советской. Народ отсыпался после рабочей недели, пока никуда не спешил.

– Федь, кстати, а где ты свой грузовик держишь? А то что-то я его не вижу.

– Да за общагой ставлю – тут же не украдут, чего бояться? А так весь город четверть часа пешком в любом направлении – чего их без толку гонять? А так у многих есть. Себе-то колеса не хочешь?

– Я домой хочу, если честно, – вздохнул я. – Легко бы согласился отправиться туда без всяких машин.

– Об этом, Вов, забудь, – сказал Федя жестко. – Все, считай, что ты для того света помер, нет тебя больше. Скоропостижно скончался. Судороги, понос и смерть там с тобой случились. А обратной дороги из таких ситуаций, как сам понимаешь, нет. Так все же?

– Что – все же?

– Насчет машины.

– Есть предложения? – немного заинтересовался я.

– Ну… да, можно и так сказать, – подтвердил Федя. – Я же тебе рассказывал, по-моему, про трофейный склад в… одном месте.

– Было дело, – подтвердил я. – А что, не все еще растащили?

– Там место поганое, народ старается не соваться. Ну а мы, фонарщики, вроде как привычные, можем себе позволить.

– А тебе какой интерес голову под пресс еще раз совать?

– За хорошие машины город и платит хорошо. У меня товарищ был, Серега, с каким планировали, да погиб он с месяц назад. А так бы одну вытащили тебе, потом парочку для города, чисто на карман. Или даже в Сальцево бы продали, есть там надежный человек. Махнули бы на трофейные стволы, их там много, а потом через Длинного бы на нашем базаре продавали, копейка бы и капала. Да и вообще, товарищ нужен. Там дальше ЛЭП нетронутая, например, лезть боятся, а за высоковольтный провод город тоже платит отлично, у нас пока, кроме колючки, ничего другого катать еще не наловчились. ТЭЦ вроде есть, уголь есть, а светим везде керосинками. Грузовик есть – напарника теперь нет, а так бы халтурили на пару. С таких ходок можно еще две зарплаты в месяц поднимать, а то и больше.

– Что за Сальцево? – споткнулся я о непонятное название.

– Да городишко тут неподалеку, верст сорок к югу, – махнул рукой Федька. – Там народ обживается, которому тутошние порядки не по нраву. Тоже населения тыщ десять уже, не меньше. Веселое место, и базар там хороший.

– А генератор? – напомнил я ему о его давешней идее фикс.

– За генератором гнать надо завтра, в долгий ящик не откладывая. Генератор – это навроде дара небес здесь. Где есть генератор, там, считай, уже безопасность, можно новый дом даже осваивать.

– А чего, здесь не делают? – удивился я. – Моторов же много, трудно ротор со статором соорудить?

– Нетрудно, но дорого, да и не продают их просто так, каждый двигун на счету. Кустарям надо много чего добыть, чтобы потом свой генрик завести.

– Генрик?

– Генератор в смысле, тут его так окрестили.

– Меня назавтра на летучку призывают, – напомнил я.

– Это я слыхал, – отмахнулся Федя. – Там ненадолго, а мы потом самое большее за четыре часа обернемся, до темноты запросто успеем. Я прямо туда за тобой заеду – все равно автомат из оружейки брать, я с одним тэтэшником за город не поеду.

– Как скажешь, – кивнул я.

Общага встретила шумом, волейболом во дворе, несмотря на дождь. Под навесом меж двух корпусов, мужским и женским, большая компания жарила шашлык, тянуло дымом. Там смеялись, тренькала гитара – в общем, народ учился развлекаться без телевизора.

В самом корпусе тоже было суетно, в буфете, в который мы заглянули на чашку чаю, народу тоже хватало. Играл патефон, с хрипом извлекая из заезженной пластинки какой-то вальс, еле пробиваясь через гул голосов.

– Что-то людно для субботнего утра, нет? – удивился я, увидев такую картину.

– А тут буфет вроде как клуб. Если с темнотой на улицу не выйдешь, где еще собираться? Поэтому такие есть везде, и население в них ходит.

Взяли по стакану чаю с парой ватрушек у молодой задастой и грудастой буфетчицы, улыбавшейся всем в тридцать два зуба, отошли за столик у зарешеченного окошка.

– А шашлычные как же существуют со всякими хинкальными, что на Советской? По вечерам пусто?

– Да не, с чего это? – удивился Федя, размешивая в своем стакане не меньше пяти ложек сахару. – Кабатчики, правда, чаще всего и живут в этих домах, а клиенты… по-разному. Ближе к ночи «пепелацы» объезды делают, что-то вроде такси есть, а кто и просто на машинах. Мы на «блице» покатим, так что без проблем.

– А если в темноте на улице оказался, то вероятность не дойти до дому какая?

Федя задумался, глядя в потолок, затем все же сказал, явно с сомнением:

– Ну не так чтобы очень большая, скорее всего дойдешь, но… понимаешь, смерть очень уж плохая, если на тварей нарвешься. Это хуже, чем собаки разорвали. И все равно – десять раз дойдешь, а на одиннадцатый нарвешься. Ты вот «пионеров» видел, так? А это ведь тварь обычная, не из гнусных.

– А что гнусное?

– Много чего. Призрака встретишь, например. Потом дойдешь до дома и там такое устроишь… Вон месяца три назад на Свердлова мужик семейный жил себе, задержался где-то, пришел домой. Топором жену и ее подругу зарубил, второй на улицу выскочить успел, и еще соседа изувечил, который на шум прибежал, – руку потом отняли.

– А с ним что? Убили?

– Нет, живым взять удалось. Случайно почти, он еще за одним мужиком по подъезду погнался, споткнулся и скатился вниз. А тот, не будь дурак, навалился на него. Ну и вышло, что отпустить страшно, а вязать нечем, да и не получится. Так и держал, пока еще люди не набежали, стали ремнями вязать. Сразу-то не видели, что он троих положил.

– А потом?

– Потом уже мы прибыли, ну… не наша группа в смысле, а вообще из Горсвета – коллеги, в общем.

– И чего?

– Приказ у нас конкретный: если есть хоть какая-то возможность брать живьем – брать.

– И куда потом?

– В НКВД, в подвал.

– В НКВД? – чуть удивился я.

– Ну у нас там все сразу – и администрация, и безопасность местная, и научный отдел, и даже минздрав местный, просто сидят на Крупе, в бывшем здании местного областного НКВД. Здоровый дом, крепкий, вот и заселились. Там и камеры есть в подвалах, вот в них такие одержимые и сидят. Кстати, даже расстрельная есть, говорят, пробкой обитая. Все стенки пулями покоцаны, – видать, не простаивала в свое время.

В зале появился Паша, помахал нам рукой, но присоединяться не стал – подсел к двум молодым женщинам за столик у дальней стены. Те радостно его приветствовали, а я обратил внимание, что обе очень симпатичные, особенно одна, сидевшая ближе к стене, с гладкой прической – волосы собраны в хвост, и с тонким профилем породистого лица. Еще отметил, что целовался Паша с другой, не с ней. Так просто отметил, без причины, но галочку где-то на подкорке поставил – очень уж понравилась.

– Ну чего, – сказал Паша, отставляя пустой стакан. – Я спать пошел. На базар потом еще топать.

– Ага, я тоже, – закивал я, дожевывая ватрушку и заливая в себя последнюю пару глотков чаю.

Бросив последний взгляд на красивую женщину, я пошел следом за Федькой. И вправду дел еще полно, а завтра вообще день суетной ожидается, надо бы выспаться. Да и колбасить меня продолжает после ночных приключений. То на говорливость пробивает, то на смех дурацкий.

Выспаться всерьез за оставшиеся четыре часа не удалось – ну да ладно, мне не привыкать, да и вообще, я спать не люблю: жалко времени – ты спишь, а жизнь проходит, – так что с этим все в порядке было. Посидел на койке, помотал головой, отгоняя дрему, потом ополоснулся под прохладным душем – да и проснулся.

Федька, когда я вернулся в комнату, тоже возился у себя за ширмой, уже что-то напевая, и, когда я вошел, спросил:

– Готов? Двинули?

– Без проблем.

– На машине поедем, – объявил он.

– Потому что на базар?

– До базара два шага. Потому что в кабак: затемно домой возвращаться будем. На колесах побезопасней.

Решив, что слова «попойка» и «безопасность» связаны слабо, если кто-то садится за руль, я предпочел этот момент прояснить. На что получил логичный ответ:

– Тут все равно не погоняешь, ну и дэпээсников нет на улицах. Так что проблем не ожидается. А если опять на «пионеров» наткнемся, или мартыхаев, то можно там путь свой и завершить.

Ладно, ему виднее. Если в таком разрезе рассуждать, да еще ехать не на маленьких жестяных «жигулях», а на большой железной трехтонке, то выглядит такая идея не слишком уж страшной. Можно и прокатиться – встреча с забором сулит печальную судьбу все же забору, а не нам.

По дороге налили воды в большую канистру, которую прихватили с собой. Во дворе общаги было еще шумней, волейбол прекратился. Но шашлычничали уже две компании, а под навесом уже пели хором, причем что-то жутко советско-попсовое вроде «Миллиона алых роз», который в исполнении не очень трезвого, но очень громкого, нестройного хора звучал просто потрясающе. На дереве висели две самодельные доски для дартс, правда заметно отличающиеся от привычных мне. Видать, из какой-то другой реальности сюда занесло.

Машина стояла совсем рядом – мы только за угол завернули. Рядом с ней в переулке стояло еще с пяток, и, судя по следам, несколько машин куда-то уехали, так что Федька не оригиналом был с частным транспортом.

Сначала перелили воду из канистры в радиатор, потом забрались в кабину, а вот затем произошло нечто меня озадачившее. Завелась машина непривычно – сначала Федька отпер своим ключом какой-то рычаг, скинув с него стопор, а затем этот рычаг потянул на себя. Что-то свистнуло под капотом, раздался звук быстро раскручивающегося стартера, потом мотор чихнул пару раз и завелся.

– Че-то не понял, – честно заявил я. – Тут машины как заводятся?

– Воздухом, – сказал Федя, вылезая на подножку с тряпкой в руке и протирая лобовое стекло. – Аккумуляторов-то тут хрен-ма, а если и есть, то их для военной техники под таким контролем берегут, что лучше даже не мечтать. Найти нормально сохранившийся невозможно. Вот вместо них баллоны ставят, куда воздух подкачивается, вроде как тормоза на грузовиках бывают, в курсе?

– Ага, помню, на «ЗИЛах» такие были, я еще мелким удивлялся – чего это «ЗИЛ» как встанет, так обязательно свистнет или пыхнет.

– Именно, – кивнул он, возвращаясь в кабину и откидывая грязную тряпку под сиденье. – А если нет воздуха или система сломалась, то хватай кривой стартер, качай мышцу. Ладно, поехали.

«Блиц» рыкнул, лязгнул коробкой передач и медленно тронулся с места.

Рынок был настоящим. В смысле место, на котором он находился, и раньше было рынком. Над воротами его так и было написано: «Колхозный рынок». И за воротами все было так, как с детства и памятно: грубые деревянные прилавки под навесами, грязь и окурки под ногами, продавцы, кутающиеся в фуфайки и ватники, смолящие папироски и лениво перебалтывающиеся друг с другом, серые мешки с перепачканной в земле картошкой, кочаны хрусткой капусты, выложенные горками. Еще были яблоки, пара сортов, висели сушеные грибы на нитках.

Откуда-то несло знакомыми запахами соленьев, перекрывающими запах гниющих овощей, – и действительно в крепком деревянном лабазе, что расположился у забора, виднелись кадушки, из которых тебе дородная тетка в грязном халате могла навалить хоть помидоров, хоть капусты, хоть огурцов. На них, в сущности, список разносолов и заканчивался. В общем, все как в упомянутом детстве в средней полосе России, в самом что ни на есть Нечерноземье. Импортных ананасов тогда на базарах не продавали, да и колхозные узбекские персики не в каждый город доезжали.

Дальше в рядах была рыба – вяленая, копченая и свежая, было мясо, но уже остатки, привлекательные разве что для собак: свежатину в шашлычную субботу раздергали наверняка с самого утра. Ну и молочное, сыр да творог, простокваша в банках из зеленоватого стекла.

Народу тоже хватало. Были и мужчины, и женщины, старые и молодые, все с сумками и мешками. Звякали весы с широкими тарелками, на которые торговцы быстро выкладывали чугунные черные гирьки, товар переваливался в сумки и мешки. У павильончика с вывеской «Картошка» была небольшая очередь, мешки приставлялись к горловине деревянного желоба, и туда с гулом и грохотом катились картофелины, распространяя вокруг запах сырой земли.

Краем глаза отметил, что много людей было вооружено. Не все, и даже не половина, но все же многие. У кого пистолет в кобуре, у кого и вовсе винтовочный обрез, причем не только у мужчин.

– Че смотришь, как царь на жида? – толкнул меня в бок Федя. – Так и живем, и ничего, что пожрать – находится.

– Да не, все нормально, – отмахнулся я от несправедливого подозрения. – Просто воспоминания накатили, как с бабушкой ходил – совсем пацаном еще. Ох она и торговалась! Любила это дело. Она хохлушка – хоть в России лет двадцать прожила, но даже язык толком не выучила, гнала на суржике.

– Со вкусом торговалась? – усмехнулся Федька.

– Не то слово. Кстати, родители-то на работе были, а я с ней так до третьего класса примерно, у меня такое украинское «г» в разговоре было, что даже сейчас помню.

– Это как?

– А я однажды очень удивился, обратив внимание, что все остальные его по-другому произносят. Ну и я попытался.

– Получилось?

– А че, не слышно?

– А я не вслушивался – была охота. Ладно, нам дальше надо. – Он указал на длинный кирпичный дом, кривовато выложенный и осевший в землю хлипким фундаментом, на котором висела потресканная вывеска «Уцененные товары».

– Ох, ё…– покачал я головой. – Тоже в наследство осталась?

– Ага. Так его и знают, хотя уценки хрен дождешься. Тут все сразу в одной куче, несколько торговцев вскладчину снимают. И мне туда, и тебе.

Покосившееся и кривоватое крыльцо в «Уцененные» было выложено из вытертого желтоватого кирпича, дверь открывалась на чудовищно тугой пружине, а потом, выпущенная из рук, с грохотом захлопывалась. Я еще подумал, как торговцы все это в течение дня выдерживают.

Торговцам на первый взгляд стук был по фигу. Они стояли кучкой, вполглаза поглядывая за посетителями, копавшимися в товаре, и трепались о чем-то своем. Один из них, короткий, темноволосый, с густой щетиной на толстых щеках, одетый в длинный черный кожаный плащ с пелериной и застежками на рукавах, живо напомнивший мне расстроенную моими требованиями заведующую вещевым складом в Горсвете, развел руки приветственно, сказал громко с сильным акцентом: