Kitabı oku: «Письма к незнакомцу. Книга 4. Любовь», sayfa 14

-40-

Приветствую Вас, Серкидон!

Как-то листал я какой-то малосерьёзный журнал – то ли «Возле смеха», то ли «около». Обратил внимание на конкурс «Сладкая троечка». Конкурсное задание немудрёное: составить из трёх слов неожиданную остроумную цепочку.

Читатели прислали симпатичные варианты ответов: «Пушкин – няня – кружка», «дрожжи – сахар – вода», «непьющий – негулящий – некурящий», «муж – жена – любовник», «он – она – луна…»

Первый приз достался Лене Арсеньевой из города Сергиев Посад. Я взял Лену на заметку, как Вашу потенциальную невесту. Девушка, убеждён – «спортсменка – комсомолка – красавица» – прислала на конкурс три слова: «я – люблю – тебя». И конкурс пришлось закрыть. О чём организаторы и осведомили читателей. И правильно сделали – самое сладкое случилось.

К слову. Запомните четверостишие Маршака:

Как лишний груз мешает кораблю,

Так лишние слова вредят герою.

Слова «я Вас люблю» звучат порою

Сильнее слов «я очень Вас люблю».

Сюда же добавим две строчки из песни Рождественского:

Как будто парус – кораблю

Три слова: «Я тебя люблю».

«Я Вас люблю». Как правило, с этих слов и начинается сбор сладкой ягоды, которую рвут вместе… А вот горькую ягоду собирают в одиночестве. Вот и

перейдём к ранее анонсированной теме – «Одиночество души и, связанное с ним одиночество сердца». Прекрасно написано у Тютчева:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

Мысль изречённая есть ложь!

Мальчик из культового фильма²⁰⁵ написал: «Счастье – это, по-моему, когда тебя понимают». По-моему, тоже. Но вот человечество дожило (и не однократно) до конца света, а люди так и не научились понимать друг друга. Убивать друг друга научились очень хорошо, а вот понимать…

Харуки Мураками²⁰⁶: «Почему все должны быть такими одинокими? Почему это необходимо – быть такими одинокими? Сколько людей живёт в этом мире, каждый из них что-то жадно ищет в другом человеке, и всё равно мы остаёмся такими же бесконечно далёкими, оторванными друг от друга. Почему так должно быть? Ради чего? Может, наша планета вращается, подпитываясь людским одиночеством?».

Генрих Гейне в «Путевых записках» писал: «Ведь, по существу, мы живём в духовном одиночестве, каждый из нас благодаря особым приёмам воспитания или случайному подбору материала для чтения получил своеобразный склад характера; каждый из нас под духовной маской мыслит, чувствует и действует иначе, чем другие, а поэтому и возникает столько недоразумений, и даже в просторных домах так трудна совместная жизнь, и повсюду нам тесно, везде мы чужие и повсюду на чужбине».

О вечном одиночестве человеческой души пишет богослов Анатолий Жураковский²⁰⁷, ссылаясь на рассказ Мопассана²⁰⁸:

«Есть перегородка в нашей душе, которую не в силах переступить душа другого. Есть черта, отделяющая нас от мира, которую не перейдёт никто. Ни одну нашу мысль, ни одно наше чувство никто не может восчувствовать так, как зародилось оно у нас в душе. Всякое наше психическое переживание, проходя через многообразную призму души другого, преломляется и воспринимается уже не таким, каким было оно у нас. Мы всегда «одинокие» духовно, мы никогда не сливаемся с другими до полного, конечного единства души и тела, такое единство недостижимо в плоскости естественного бытия».

Серкидон, ради Вас я отыскал рассказ Мопассана «Одинокие». Он состоит из беседы двух мужчин. Вернее сказать, монолога, потому что один из героев явно говорливей. Ему-то и дадим слово:

«… больше всего страдаем мы в жизни от вечного одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него… И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и мы простираем друг другу руки, но соединиться не можем. Мучительная потребность полного слияния томит нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться воедино, мы устремляемся друг к другу и лишь ушибаемся друг о друга…»

То ли дело – ангелы! Джон Мильтон²⁰⁹ отмечал, что тела ангелов, состоящие из света, полностью проникают друг в друга… Дерзают и люди (французский поэт Прюдом²¹⁰): «Достичь слиянье душ//В сплетеньи наших тел…»

Так вот зачем «сплетенье рук, сплетенье ног», вот зачем эти на первый взгляд нелепые повторяющиеся движения. Влюблённые силятся слить свои души…

Но тщетно… Танталовы муки человеческой души – вроде другой человек рядом, но душа его недоступна. Чужая душа – потёмки.

Но вернёмся Мопассану, к словам о «плоскости естественного бытия» и предположим, что любовь есть способ уйти в многомерное пространство. Вот куда устремляется душа человеческая в надежде быть понятой, в желании познать душу другую, в попытке покончить с одиночеством.

Сверимся с авторитетами. Философ Ортега в «Этюдах о любви» замечает:

«Любящий испытывает необъяснимую потребность растворить свою личность в личности другого человека и, наоборот, вобрать в свою личность любимого».

Всесторонне одарённый Иоганн Гердер, которого мы определили в наставники Гёте, писал близкой приятельнице Каролине Фойхтерслебен:

«Что же такое любовь? Это значит вчувствоваться в существование, в движение сердца другого существа, и это значит не только без всякого принуждения, но одновременно с наслаждением, в состоянии радостной интимности, переживать себя в другой жизни».

Перевидавший сотни писем на своём веку, почтальон Печкин говорил по такому поводу: «До чего бывают люди до чужого добра жадные!..»

Оно и верно! Мало человеку своего – подай ему и чужое.

Иоанн Златоуст²¹¹: «Свойство любви таково, что любящий и любимый составляют уже как бы не двух отдельных людей, а одного человека».

Любого златоуста неплохо подкреплять примерами из художественной литературы.

Лев Толстой. «Анна Каренина». Лёвин и Кити уже супруги. Лёвин, думая о Кити, понимает, «что она не только близка ему, но что он теперь не знает, где кончается она и начинается он».

Эрнест Хемингуэй²¹². «По ком звонит колокол». Мария говорит Роберту:

«Ты чувствуешь? Моё сердце – это твоё сердце… Я – это ты, и ты – это я… Ведь правда, что мы с тобой – одно?»

Зинаида Гиппиус²¹³ в очерке «О любви» в один ряд с уже известными нам произведениями, где страдали Вертер и Митя, ставит роман Деренна²¹⁴ «Габи, любовь моя». Зинаида Николаевна обращает наше внимание на апогей их любви:

«Их соединение как будто даже ничего нового не вносит в любовь, так она уже полна и совершенна. Поэма этой ночи, откровенная и целомудренная, написана без единого срыва. Вся пронизана и покрыта двумя словами: «moi – toi», «ты – я, я – ты». И уже естественным кажется, что она говорит то, что он начал думать, он произносит слова, которые она сейчас захочет услышать».

Вот ведь что делает любовь! Она ломает всяческие перегородки, сливая в одно целое души и сердца. Во время любви каждый любящий свято верит, что имеет право на другого человека. Видимо, потому, что влюблённые живут по законам некого ангелоподобия, законы человеческие во время неистовой любви влюблённых не сдерживают.

Вы мне, Серкидон, можете сказать, что сложновато для разумения письмишко получилось. Нельзя ли по-проще? Да, конечно, можно и проще, но в этом случае не договаривать нельзя. Вы же хотите знать о любви всё?

Крепко жму Вашу руку, и до следующего более простого письма.

.

-41-

Приветствую Вас, Серкидон!

Слава мудрецам! Слово мудрецам! Читаем у Искандера: «Гений нации самым слабым, отсталым формам национальной жизни придаёт самый цветущий вид. В этом, может быть, подсознательно сказывается благородный пафос лечения нации, если это вообще возможно. Великий гуманистический пафос русской классической литературы общепризнан. Томас Манн назвал русскую литературу святой. Но не есть ли это реакция национального гения на жестокость российской жизни, попытка лечения её? Великая немецкая философия и великая немецкая музыка, самые поднебесные формы культуры, не есть ли это реакция на слишком практичную, приземлённую немецкую жизнь? Знаменитый трезвый французский разум, то, что Блок назвал «острый галльский смысл», не есть ли реакция на французское легкомыслие? Национальный гений как бы говорит своей нации: “Подымайся! Это возможно. Я ведь показал, что это возможно!”»

Какая умница Фазиль Абдулович!

А что же гений в любви? Способен ли он показать, как надо любить? Пусть не всей нации, пусть только отдельному её представителю. Дать мастер-класс Вам, Серкидон.

Долго перебирать национальных Мастеров «науки страсти нежной» не будем, начнём с Пушкина. Будем последовательны, не изменим нашему правилу: ходить – с туза, любить – королеву, начинать – с Пушкина…

Юлий Айхенвальд²¹⁵, из книги «Силуэты русских писателей»: «Ни до Пушкина, ни после него никто так полно, отрадно и признательно не ощущал желанного присутствия женщины…Женщина нашла в нём певца и очарованного, и чарующего».

Пётр Губер²¹⁶ в известном труде «Донжуанский список Пушкина» утверждает: «Он был гениален в любви, быть может, не меньше, чем в поэзии. Его чувственность, его пристрастие к внешней женской красоте всем бросались в глаза. Но одни видели только низшую, полузвериную сторону его природы. Другим удалось заметить, как лицо полубога выступало за маскою фавна. Нужно ли добавлять, что эти последние наблюдатели были гораздо ближе к подлинной правде».

Фёдор Сологуб как-то сказал о Пушкине походя: «Этот негр, который кидался на русских женщин…»

Антипод Пушкина по мировоззрению, особенно зоркий там, где касалось дело тёмных сторон жизни, сын портного и прачки – Фёдор Сологуб разглядел лишь, на что его хватило – повадки фавна. Этим и ограничил Александра Сергеевича. А почему злобным зоилом упомянуты только русские женщины? А Амалия Ризнич?²¹⁷ А Каролина Собаньская?²¹⁸

Приведены три мнения: два полярных и одно серединное. Три человека увидели Пушкина по-разному. А поскольку натура Александра Сергеевича и глубока, и богата, и необъятна, то найти в ней можно всё что угодно…

Как же формировался наш отечественный гений любви.

Воспитывали Сашу бабушка и няня – Арина Родионовна, а формировалось сознание мальчика книгами из библиотеки отца. А там – сплошь французы. Недосмотрели родители, махнули на сына рукой или, как говорят в современной молодёжной среде, «забили» на мальца. А нет бы предложить входящему в жизнь любопытному отпрыску книги Агнии Барто, Корнея Чуковского, Самуила Маршака! На худой конец Сергея Михалкова. Но перечисленные писатели к началу детства Сашеньки подготовились отвратительно: ничего не написали. Больше Вам скажу, они ещё и не родились.

Поэтому «наше всё» в детстве своём перечитало библиотеку отца, состоящую в основном из французских авторов. «Острый галльский смысл»²¹⁹ по малолетству Саша усвоить не мог, а вот французским легкомыслием пропитался так, что хоть отжимай.

И кто же испортил нашего юного гения?

Прежде всего: Шатобриан и мадам де Сталь²²⁰. Признательное показание получаем из «Евгения Онегина»²²¹:

Нас пыл сердечный рано мучит.

Очаровательный обман,

Любви нас не природа учит,

А Сталь или Шатобриан.

Остальные агенты влияния: Шодерло де Лакло, Кребийон-сын,²²² Ретиф де Ла Бретонн, Шамфор, Парни²²³.

Для примера, стихи Эвариста Парни:

Она придёт! К её устам

Прижмусь устами я моими;

Приют укромный будет нам

Под сими вязами густыми!

Волненьем страсти я томим;

Но близ любезной укротим

Желаний пылких нетерпенье;

Мы ими счастию вредим

И сокращаем наслажденье.

Напоминает «Зацелую допьяна, изомну, как цвет…²²⁴», только не по-рязански, а самым что ни на есть французским образом – продлевая наслаждение. Эта инструкция читана неоднократно, мы помним про «растрёпанный томик Парни»²²⁵.

Совсем забылось про Вольтера…

Позвольте нерифмованный отрывок из «Орлеанской девственницы»:

«Кто не влюбится до безумия в такие прелести? Белая шея чиста, как алебастр, а внизу раскинулась холмистая долина Амура. Две круглые груди пленяют взор, подобно розам цветут их ореолы. Пышная грудь возбуждает желания. Рука протягивается к ней, в глазах – томный огонь, и жадно хотят припасть к ней уста».

Автор первой обширной биографии Пушкина, основатель пушкинистики Павел Анненков писал: «Библиотека отца оплодотворила зародыши ранних и пламенных страстей, существовавшие в крови и в природе молодого человека, раздвинула его понятия и представления далеко за пределы возраста, который он переживал, снабдила его тайными целями и воззрениями, которых никто в нём не предлагал».

Французской прозой был мальчик обложен, как дровами, французскими стихами, как хворостом, искрой послужил (а это было уже в Лицее) первый поцелуй. И запылали африканские страсти, запламенела душа. Далее подбрасывались в пылающую душу женские имена, как из донжуанского списка, так и те, что Александр Сергеевич не припомнил…

К тому времени, когда поэт оказался у своего последнего барьера, «кипучая бездна огня»²²⁶ выгорела, тлели угли. В «отсутствии воздуха»²²⁷ тлели едва-едва… Александр Сергеевич замер, как детская игрушка, у которой разрядилась батарейка.

Впереди нацеленный пистолет оскорбителя, за спиной: карета, Черная речка, чёрные помыслы, белый снег, подорванное неврозом здоровье, ущемлённое самолюбие, мучительный творческий застой, потрачены деньги, выданные на «Историю Пугачёва», а история не написана, финансовый крах журнала, 120 000 рублей общего долга, короткий царский поводок, влюблённая в Дантеса жена, неопределённое, омрачённое нищетой будущее детей, собственная строка – «Но отослать его к отцам//Едва ль приятно будет вам…»²²⁸

И потом, пусть даже он убит, и что? Ничего никуда не исчезнет. Добавятся слёзы жены, истерика её сестрицы (вдовы), выволочка от царя, опала… и уж точно в долг никто не даст…Итог был подведён («Я памятник себе воздвиг…»), поэт дождался выстрела, и пуля Дантеса решила все проблемы. Избавила душу от страданий, а все земные хлопоты переложила на царя Николая Павловича. Самодержец-гонитель изгнал из России недругов поэта, заплатил по долгам, позаботился о детях, а потом и о жене.

А что касается литературных оппонентов, то они тут же стали горячими сторонниками поэта. Один тут же с удивлением написал: «Велик был человек, а пропал, как заяц.»²²⁹

Иное мнение узнаём из письма барона Геккерна матери Дантеса: «Жоржа не в чем упрекнуть, его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода, ему просто жить надоело, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир»²³⁰.

Старый интриган и сводник передёргивает в отношении «без всякого разумного повода». Дантес уже не просто преследовал жену Пушкина, он перешел к жёсткому «прессингу» Натальи Николаевны… Но мысль – Дантес как орудие суицида для измученного обстоятельствами поэта – считать совсем абсурдной нельзя.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-42-

Приветствую Вас, Серкидон!

Молил сегодня поутру лучезарного Аполлона, заламывая руки и вознося очи к небу. Нужна была подсказка – с чего начать разговор о влюблённостях Пушкина, о страстях его пылких и разных к женщинам и ко всему прочему. Древнегреческий бог остался глух к моим мольбам, и тут наткнулся я взглядом на собрание сочинений олимпийца Гёте. Конечно, ничего о русском гении немецкий гений не писал: полвека разницы и разные культуры. Зато вот какое любопытное суждение нашлось у Гёте о любимце шотландского народа:

«Возьмём Бёрнса. Не потому ли он велик, что старые песни его предков жили в устах народа, что ему пели их, так сказать, тогда ещё, когда он был в колыбели, что мальчиком он вырастал среди них и сроднился с высоким совершенством этих образов, что он нашёл в них ту живую основу, опираясь на которую, мог пойти дальше? И ещё, не потому ли он велик, что его собственные песни тотчас же находили восприимчивые уши среди его народа, что они затем звучали ему навстречу из уст жнецов и вязальщиц снопов, что ими приветствовали его весёлые товарищи в кабаке? Тут уж и впрямь могло что-то получиться».

Ещё как получилось! День рождения Бёрнса – 25 января – национальный праздник Шотландии. Люди собираются за праздничным столом и под звуки волынки выносят воспетые поэтом блюда. Начиная с блюда номер один – пудинга Хаггинс:

В тебе я славлю командира

Всех пудингов горячих мира, –

Могучий Хаггинс, полный жира

И требухи…

Дальше я не цитирую, иначе Вы, Серкидон, не дочитав, рванёте в студенческую столовую. Требуху Вы там найдёте быстро, но совсем не ту, что надо…

Так вот. А почему бы в России не сделать национальным праздником день рождения Александра Сергеевича Пушкина? Прекрасный летний день – 6 июня. Сколько у нас в России праздников, что называется ни о чём. Поднимешь рюмку, а что сказать и не знаешь. А тут бы глянул россиянин озорным взглядом на жёнушку да и сказал бы: «Выпьем, добрая подружка бедной юности моей…²³¹»

Вот так мы с Вами, Серкидон, на кривой козе подъехали к первому дорогому для Пушкина имени. Арина Родионовна²³² – няня. Ей посвящены многие прекрасные пушкинские строки: «Буря мглою небо кроет…»²³³, «Наперсница волшебной старины…», «Подруга дней моих суровых,//Голубка дряхлая моя…»

Не так много найдётся женщин, любовь которых не сжигала душу поэта, но согревала её. И, кстати сказать, вынянчила. Без любви и «кропотливого её дозора»²³⁴, без песен и сказок Арины Родионовны не стал бы Пушкин великим национальным поэтом…

Но не няней единой! Не может гений просидеть всю жизнь у няниной лучинки. Гений сам стремится стать источником света.

ЦАРСКОЕ СЕЛО.

Лицей. Студенческая келья. Закупоренные страсти. Можно только догадываться, какой силы желания и чувства бродили в душе смуглого отрока, бродившего по аллеям…²³⁵ «В те дни, когда в садах лицея//Я безмятежно процветал…²³⁶» написано с благодарной мужественностью. Далеко не всё было безмятежно.

Но кончилось лицейское монашество, и вылетел Пушкин из лицея, как из пушки. Как пробка из откупоренной бутылки шампанского…

КАВКАЗ

Сумбурное время года – весна. А весна любовных отношений, да ещё у гения, это явление простыми словами неописуемое, только стихи могут его передать, и то лишь отчасти.

Признательные показания из «Евгения Онегина»:

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Их перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

Когда ж случилось это «никогда»?

1820 год. Молодой Пушкин волею судьбы и рассерженного монарха путешествовал по Кавказу с семьёй генерала Раевского²³⁷, был дружен со всей мужской частью семейства и был влюблён во всю женскую часть его. У генерала было всего-то четыре дочери, и они легко уместились в просторном сердце поэта. Выше я привёл лишь вторую часть онегинской строфы, с Армидами. Теперь пришёл черёд первой её части, и заодно расшифруем «Армид».

Мария Раевская²³⁸. Она и волны Азовского моря вдохновили поэта на знаменитое лирического отступление:

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурною чредою

С любовью лечь к её ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Из мемуаров Марии Николаевны:

«Как поэт, он считал долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. Мне вспоминается, как во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, с нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться им. Оно было покрыто волнами, и не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картина была очень грациозна и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет».

На год старше была Елена²³⁹. Она считалась самой красивой из сестёр. Высокая и стройная Елена Николаевна прекрасно знала литературу, переводила англичанина Байрона на… французский. Поскольку, как и другая любимая женщина Пушкина – Татьяна Ларина, «Она по-русски плохо знала,// Журналов наших не читала,//И выражалася с трудом на языке своём родном»²⁴⁰.

Переводы Елены Николаевны поэт находил очень близкими к оригиналам. А саму Елену Николаевну близкой к совершенству. Ей написаны стихи, заканчивающиеся четверостишием:

Тогда изгнаньем и могилой,

Несчастный, будешь ты готов

Купить хоть слово девы милой,

Хоть лёгкий шум её шагов.

Потом милые девы затопали в стихах иных поэтов, эпигоны были не столь искусны в стихосложении и сделали своё чёрное дело, превратив лёгкие шаги дев в поступь Командора…

Ага!.. Забыл. Вот что значит начинать писать без благословения. Я забыл привести цитату из письма Пушкина брату Льву²⁴¹, но будем считать, что влюблённый путешественник пишет Вам. Лёвушке всего-то пятнадцать лет, рановато ему знакомиться с женскими прелестями. А вот Вам – в самый раз. Значит, договорились –

Пушкин – Серкидону, 24 сентября 1820 года, Кишенёв.

«Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провёл я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душой, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина… Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная».

Вот с неё-то, с Екатерины²⁴², и надо было мне начинать «раевский» цикл Пушкина. Во-первых, по старшинству, во-вторых, женщина она, по утверждению восхищённого поэта, была необыкновенная.

Наблюдая за Екатериной Николаевной, Пушкин написал:

Взгляни на милую, когда своё чело

Она пред зеркалом цветами окружает,

Играет локоном – и верное стекло

Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.

Четвёртая сестра Софья по малолетству своему стихами Пушкина не отмечена. Но влюблён в неё огнедышащий гений был обязательно. Вспомним слова Марии Николаевны: «…во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался». А Сонечка была чудо какая хорошенькая!

КИШЕНЁВ

В Бессарабию, к месту ссылки добрался Пушкин лишь к сентябрю. Не будем рассказывать о его амурных похождениях и проделках в Бессарабии. Даже наша легкомысленная переписка такого не выдержит. Одна «Гаврилиада» (чем не проделка!) многого стоит! Князь Вяземский, меткий острослов, назвал Пушкина в дружеской переписке Бес-Арабский… Можно себе представить!

ОДЕССА

«Пушкина и Одесса». Предлагаю такое название для книги, а напиши её, большую и с иллюстрациями, Вы, Серкидон. Мне на такой труд не время отвлекаться, у меня ещё не все южные влюблённости перечислены.

Три женщины, три южные красавицы, заставляли сердце поэта бешено колотиться, а душу гения – гореть с мартеновской мощью. Для каждой прелестницы были написаны стихи, положеные на музыку и ставшие романсами. Александр Сергеевич бросался к ногам Амалии Ризнич ( «Мой голос для тебя и ласковый и томный…»), Каролины Собаньской ( «Что в имени тебе моём…»), Елизаветы Воронцовой («Храни меня, мой талисман…») Пусть не всё писано в Одессе, но встречи, но любовь полыхала у моря! Не забудем и чувства Пушкина к черноморским волнам… Это – любовь, и на сей раз любовь питающая и проникновенная. Поэт полюбил море, как женщину, и не постеснялся признаться в любви своей:

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!²⁴³

Серкидон! Век мне писем не писать, если это не глубокое чувство! Далеко не каждая любимая поэтом брюнетка удостаивалась стихов перед расставаньем. А Чёрному морю поэт написал:

Прощай свободная стихия!

Последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой²⁴⁴.

Сравнимо со строчками к Воронцовой:

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать²⁴⁵.

С морем, с Одессой, с Елизаветой Ксаверьевной поэт попрощался навсегда. Мне, Серкидон, тоже пора с Вами проститься, но, будем надеяться, не навсегда.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.