Kitabı oku: «Несчастные сироты»

Действующие лица

Агафон Злосердов, дворянин.

Митрофан, сын его.

Серафима, дальняя родственница Злосердова, живущая у него в доме.

Ераст, брат ее маленький.

Граф Благонравов.

Родивон, дядька Ерастов.

Дмитрей, мальчик, слуга Ерастов.

Мариамна, служанка Серафимина.

Ерофей, слуга Злосердова.

Еще двое служителей Злосердовых.

Лакей графский.

Офицер.

Солдаты.

Действие в лесу на площадке

Действие первое

Театр представляет полянку в лесу, вдали видна вода и горы, а на берегу в горе пещера, и подле оной накладена большая поленница дров, лежит плаха и несколько не изрубленных сучьев.

Явление 1

Родивон (один, рубящий дрова и от усталости перестающий и бросающий топор.) Фу! Какая беда! Ажно устал! Рубил, рубил до того, что из сил выбился. Пот ручьями течет, а руки хоть прочь отруби! (Утирается воротом рубашки.) А все еще кажется мало! (Кладет последние полены на поленницу и пяденями меряет). Да! Мало! И не достает еще многого. А уже поздно! Беды как не успею, и буде боярин заедет, а урок мой еще не вырублен, замучит меня опять сей лютый и немилосердный человек. И так отпотчивал он меня изрядным образом, болит и теперь еще спина от последних побой. А все это мне от сынка его, Митрофана Агафоновича. По милости его терплю я все это гонение. Намутил и насказал отцу такую небылицу на меня, какой мне и во сне не снилось, и радуется, что удалось надоумить его приставить меня стеречь лес сей и луга в нем, а в самое тож время и сии проклятые дрова и целые поленницы рубить. Но что говорить! Тот и сам давно уже искал случая отлучить меня от детей. Оба они изрядные люди! и каков сынок, таков и батюшка! Об обоих по пословице сказать можно: что сын в отца, а отец… Но ах! что это я говорю и их хочу злословить, вот я опять забылся! Нет, Бог с ними. Быть терпеть. Но о себе я уже и не забочусь. Хоть лихо и мне пришло жить: но как мое дело рабское, так куда уж ни шло, а жаль-то мне, и очень жаль бедных детей моего покойного боярина Серафиму и Ераста. Сокрушается сердце мое об них обоих. Пропали они бедные! Есть ли Бог не избавит их каким-нибудь особливым случаем от сего злодея немилосердного. Погубит он их обоих. До сего времени хоть я им служил некоторою подпорою, а ныне совсем они стали беспомощны. Боже мой! что были до сего все мы? и что теперь? жили в совершенном благоденствии, а теперь доведены все до крайности. Господин дядька и первый служитель в доме, будь теперь лесником и дровосеком! Стереги лес и луга и ответствуй за всякое деревцо и за всякую травинку! А бедные, бедные дети, какой не претерпевают нужды и зла! Не могу вообразить всего несчастного состояния их и понять, чем бы они сие заслужили. Но ш… что-то шумит… (слушает). Нейдет ли кто? Уж не в лес ли кто забрался?

Явление 2

Родивон и Дмитрий.

Дмитрий (вбегает). Дядюшка Родивон! Какой-то мужик приехал в лес и хочет траву косить. Я ему говорил, чтоб не косил, но он не слушает. Поди, дядюшка, выгони его: а то ведь ведаешь, каков боярин, неровно увидит, так опять беды.

Родивон. Боже мой! Какие это люди: человек и так не знает, что делать от напасти, а они и с стороны еще прибавляют! Но где же, Митюшка, он и в котором месте?

Дмитрий. Вон там, дядюшка, подле большой дороги на Васильевской поляне. Побеги поскорей. Он начал уже косить!

Родивон. Да, быть бежать! О когда бы!..

Дмитрий (во след ему). Да приходи же, дядюшка, скорее назад, мне много есть тебе кой-чего нужного рассказать.

Родивон (из-за кулис). Хорошо!

Явление 3

Дмитрий (один). Бедный! не знает еще, не ведает, что новые беды на него уже готовы. И от прежних побои не зажила небось спина, а не миновать еще катанья. Барин и рвет и мечет и злится ужасть как на него. Насказали опять и Бог знает что. И как-то ему, бедному, будет отделываться. Но эх! жаль, что я не сказал, чтоб он постарался поймать этого мужика. Хоть бы то послужило ему в оправдание! А то как по доброму своему сердцу да он его выпустит, так и доказать будет нечем. (Смотрит ему вслед). Эх! ушел уже далече, а то сказал бы я ему. А не скоро он назад будет, однако подожду я его и расскажу. Жаль мне сего бедного добросердечного человека, но что ж мне до того времени делать! (Осматривается кругом, смотрит за кулисы и дивится).

Э! Сколько у него дров-то нарублено! Порубиться было и мне на досуге. (Берет топор, кладет плаху, начинает рубить, потом бросает топор). И! пропади они совсем! Устанешь впрахе с ними окаянными. Да как это он, бедный, их столько на всякой день нарубливает? У меня и руки бы отвалились прочь, есть ли б хоть один, день порубиться. Я покорно благодарствую. Пойду-ка я лучше между тем к девкам и с ними что-нибудь поскалозублю. Небось, они ягод набрали уже много. Не накормят ли меня ими, Родивон-то не скоро будет. (Уходит).

Явление 4

Серафима одна. Выходя в задумчивости

Ахти, куда это я забрела! (Озирается). И не ведала, как отстали от меня девки. Но ах! Все это произошло от моей задумчивости или лучше сказать от горя и напасти. Не ягоды и не грибы завели меня сюда в лес, а единое смущение! Не знаю, бедная, не только что делать, но что и думать теперь. Но ах! И здесь горе мое не уменьшается. Не утешают и прекрасные места более, но увы! еще более печаль мою умножают. Вот это место памятно мне еще с малолетства: оно напоминает мне покойных моих родителей. Вот на этом берегу сиживали мы с покойной матушкою. Она любила сие место и называла его очень прекрасным. А вон на том бугре распрощались мы с покойным батюшкою, когда он отъезжал на войну. Не могу без слез вспомнить о том времени. Увы! К чему оставлена я от вас обоих в таком малолетстве и совершенном сиротстве! Не была бы я, конечно, в таких смутных обстоятельствах, когда б оба вы были еще вживе. (Усматривает Мариамну).

Явление 5

Серафима и Мариамна

Серафима. Ты здесь, Мариамна! Но что ж ты одна, а где другие девки?

Мариамна. Они поотстали, сударыня, неподалеку. Им попались грибы, и они брать их стали, а я, приметя, что вы находитесь в задумчивости, пошла за вами. Серафима. Спасибо, Маримнушка, что хоть ты меня в моей горести не оставляешь.

Мариамна. Ах! сударыня! Мне долг сие велит: я была бы неблагоусерднейшая тварь, если бы сего не делала: печаль и сокрушение ваше мне равно чувствительны. Я не могу покойна быть, видя вас в такой горести.

Серафима. Ах что же делать, Мариамна, когда я так несчастна. (Плачет.)

Мариамна. Вот! Вы уже опять за слезы. Что в том хорошего? Долго ли этому быть?! Вы глаза, сударыня, все выплачете.

Серафима. О, Мариамна! Разве не знаешь ты всех моих напастей? Можно ли мне не плакать, когда со всяким почти днем новые причины к слезам по милости моего дядюшки получаю?

Мариамна. Но что вы слезами своими сделаете? Поможете ли себе хоть на волос?

Серафима. Знаю, что не помогу, но что делать, когда сердце не может вытерпеть. Грусть переломила меня: совсем, и я глаз не осушаю с самого того времени, как побывал у нас намняшняй гость. Чай самая нелегкая его к нам приносила.

Мариамна. Но что ж такое, сударыня, он сделал?

Серафима. Ах! Мариамна! Ты нового моего горя совсем еще не знаешь, ты на это время отлучалась, и это без тебя было. Что он сделал? – спрашиваешь ты, а вот только то, что прибавил напасть к напасти и слезы к слезам. До сего времени хоть та была мне отрада, что я ласкалась надеждою, что авось-либо когда-нибудь избавлюсь я из сих варварских рук и из сего проклятого дома, а ныне до того доходит, что лишаюсь и сей последней отрады, не могу льститься и тою надеждою. Словом, Мариамна, погибла я навек, ежели это сделается. (Плачет.)

Мариамна. Да что такое, сударыня? Пожалуйте мне скажите. Удостойте меня этой поверенности. Вы знаете, что мне ваше благополучие дорого и что я вам от всего моего сердца всякого добра желаю.

Серафима. Так, Мариамна, это я давно знаю, и до сего времени усердием твоим ко мне всегда была довольна, и могу сказать, что за то и сама тебя, как сестру родную, любила. Но ах! Я слыхала, что все в свете переменяется: так боюсь, чтоб не сделалось того когда-нибудь и с тобою.

Мариамна. Со мною! И! сударыня! С чего это вы взяли? Да чему такому со мною сделаться и как мне перемениться?

Серафима. На свете бывает всякая всячина. Сегодня мы таковы, а завтра совсем инаковы быть можем… Так неравно, не переменилось бы и твое ко мне сердце.

Мариамна. И! Что вы, сударыня! уж бы мне вас перестать любить и почитать. Сохрани меня от того. Боже! Разве я с ума сойду и сама себя позабуду. Нет, нет, матушка, не думайте этого никогда обо мне! Но помилуйте! Что вам это вздумалось, уже не насказал ли вам кто чего-нибудь на меня. Домок у нас изрядны! Не имеете ли вы на меня уже какого подозрения.

Серафима. Нет, Мариамнушка, а мне так что-то, пришло в голову, чтоб не вздумала и ты сообщиться когда с моими гонителями и быть заодно с дядюшкою.

Мариамна. Мне! Мне! Чтоб от вас отстать и быть заодно с дядюшкою! С этим подлинно злосердовым и не человеком, а зверем? И! Что вы, сударыня, затеяли? Разрази меня, Бог, ежели только подумаю о том.

Серафима. Хорошо, Мариамна, так я тебе все расскажу.

Мариамна. Пожалуйте, матушка, ничего не опасайтесь.

Серафима. Ты знаешь, Мариамна, что по сие время почитал дядюшка меня своею племянницею и роднёю, а ныне выходит, что я ему чужая и так далеко родня, что сыну его на мне жениться можно. Намняшний гость считал как-то родню, растолковывал сие дядюшке и его в том уверил, а он-то и взял в голову.

Мариамна. Что вы говорите, сударыня! Ах! Боже мой! И он вправду хочет женить сынка-то своего на вас?

Серафима. Конечно, и это более нежели справедливо. Дни за два запершись в кабинете, рассуждал он сперва один сам с собою, а потом с сынком своим, и мне удалось нечаянно подслушать все навсе. И о! Мариамна? Чего я тут не слыхала! Сердце у меня замирает, как о том вспомню. Тут-то узнала я прамо моего дядюшку и каких он об нас мыслей. Словом, не мы ему дороги, а наши деревни, они прельщают его до бесконечности: ему их-то прибрать к рукам хочется.

Мариамна. И! проклятой, да разве нам всем навеки погибнуть?

Серафима. Суди сама, Мариамна, и подумай! Куда мы годимся, если это сделается; ты знаешь моего мнимого братца Митрофана. Ну как мне с едаким повесою и уродом жить? По всему видно уже и теперь, что он нравом не лучше будет своего дядюшки.

Мариамна. Еще хуже, сударыня. Вы еще не так его хорошо знаете, как я, и не все его проказы и шалости ведаете. Господи! Да разве людей на свете не будет, чтоб этакому скареду владеть вами. Пропади он скверный! Мне вспоминать о том не хочется. От него-то более и беды горят в доме. Но что ж! Дурак-то на то и соглашается?

Серафима. Бог его знает, что у него на уме! Что-то он проворчал, но я не могла хорошенько вслушаться. Но как-то не соглашаться? Недаром было мне уже о том от дядюшки и предложение.

Мариамна. Ш… ш… идет Ерошка сюда, сударыня, молчите для Бога или поотойдите на часок от меня. Вы ведаете, что он любимец сынка вашего дядюшки Митрофана. Не подослан ли он подсматривать за нами.

Серафима. Хорошо, я отойду и схоронюсь за кусты. (Уходит.)