Kitabı oku: «По счетам», sayfa 3
Глава вторая
– Владимир Николаевич! Просыпаемся!
Кудрявцев с усилием открыл глаза и увидел перед собой лицо проводницы Машеньки.
– Встаем-встаем. Прибыли. Ленинград.
– Как?! А сколько времени?
– Времени – строго по расписанию, – не сдержала ухмылочки проводница. Впрочем, тут же сочувственно добавила: – Я вам минералочки холодной принесла. Это Михаил Васильевич обеспокоился. За ваше самочувствие.
– А где он сам?
– Так ушел уже. Самый первый из вагона выкатился. И, между прочим, как огурчик.
– А, черт!
Кудрявцев спрыгнул с верхней полки, судорожно оделся, после чего сковырнул пробку боржому и жадно присосался к бутылке. Искренне в эту минуту сожалея, что не озаботился перед отъездом спуститься на этаж к химикам и разжиться антипохмельными таблетками. Секретнейшая, между прочим, разработка. И одна из тех немногих, что не во вред, а исключительно во благо человеку.
– Что, товарищ генерал, морген гутен не бывает?
В дверном проеме купе, насмешливо скалясь, стоял Яровой. Собственною персоною.
– Пашка! Здорово, чертяка!
Старые друзья синхронно шагнули навстречу и крепко обнялись.
Затем, расцепившись, взялись жадно рассматривать друг дружку.
– Забурел! Забурел, командор! Щечки наел, брюшко отпустил!
– Так чем нам, пенсионерам, еще заниматься? Это вам, в генералитете, по статусу положено быть стройными да поджарыми. Хотя, если начистоту, видок у вас, товарищ генерал, неважнецкий. Оно и понятно. – Яровой выразительно скосил глаза на столик. – С двух-то бутылок коньяка.
– С трех. Еще одна, пустая, под полку закатилась.
– Ого! А сколько ж, стесняюсь спросить, было певцов?
– Двое.
– Обалдеть! Не стареют душой ветераны. Да ты, Володька, пей-допивай свою минералочку-то. Хотя в подобном состоянии пивко всяко пользительнее. Кабы знал, захватил бы из дома «Жигулёвского».
Допивая боржоми, Кудрявцев продолжал разглядывать Пашу. Время его не пощадило: изъеденное морщинами одутловатое лицо, набрякшие мешки под глазами и обильная седина, почти целиком победившая былую чернь некогда шикарной шевелюры. В довершение к облику – оно, не брюшко, но самое натуральное брюхо. Кудрявцев был старше Ярового на несколько лет, однако в сравнении с ним, даже в нынешнем похмельном состоянии, выглядел чуть ли не плейбоем.
– Я пока на вокзал ехал, пытался подсчитать: это ж сколько мы с тобой не виделись? Получается, почти двадцать лет?
– Даже больше двадцати. С января 1942-го.
– Одуреть! Так, ты мне главное скажи: у тебя на сегодня какой распорядок?
– Да, собственно, никакой. Завтра, во второй половине дня, надо к вам на Литейный проскочить. Но это уже перед самым отъездом. А сегодня я в полном твоем распоряжении. Разве что с гостиницей определюсь.
– Никаких гостиниц! У меня на даче заночуешь.
– Так ты еще и дачник?
– И дачник, и огородник, и садовод, – с гордостью подтвердил Яровой. – А еще автолюбитель.
– Мужчины! Может, вы все-таки продолжите разговоры на перроне? – сунулась в купе проводница. – Состав вот-вот в депо двинется. Мне, конечно, не жалко, но…
– Нет-нет, красавица. Хоть наш бронепоезд и стоит на запасном пути, в депо нам пока не требуется. Володька, у тебя, кроме портфеля, еще какая поклажа имеется?
– Нет.
– Тогда двинули. Машина у меня на кругу. Правда, заранее извиняюсь, что не ЗИМ.
– Переживу как-нибудь. Кстати, портфель я еще в состоянии носить сам.
– Нет уж, дружище! Сделай такое одолжение – позволь раз в жизни за ручку генеральского ридикюля подержаться…
* * *
Как и договаривались, в одиннадцать Валера заехал за Бароном. За десять минут они домчались до вокзальной площади, где и расстались, условившись, что вечером Барон самостоятельно доберется до тещиного дома и снова заночует там. К немалому удовольствию таксиста, условие было подкреплено трешкой задатка.
На самом деле при идеальном раскладе Юрий не собирался проводить еще одну ночь в Перми, но, если бы до этого дошло, выбрал бы некий иной вариант ночлега. Валеру же он обнадежил сугубо по профессиональной, с годами выработанной привычке: негоже случайным людям выдавать творческие планы – так и тебе, и им спокойнее будет. Мало ли что? Человек предполагает, а мусора располагают.
За минувшую бессонную ночь в голове Барона сложился окончательный план действий. И теперь он принялся исполнять его строго по пунктам, двигаясь от простого к сложному. Для начала Юрий пошел на вокзал, отстоял в очереди и купил два билета до Ленинграда на прямой поезд: один на сегодняшний вечер, второй – на завтрашний, на тот случай, если все задуманное сегодня совершить не удастся. Затем направился в ближайшую сберкассу, где открыл сберкнижку на предъявителя и положил на оную восемьсот рублей. Оставив на карманные расходы полторы сотни рябчиков. Дальше предстояло то, что посложнее.
Спустившись на набережную, Барон догулял до павильона шашлычной, с террасы которой открывался изумительный вид на Каму. Несмотря на располагающую к чревоугодию погоду, клиентов здесь было совсем немного, а за стойкой откровенно скучал пожилой кавказец в грязном белом халате.
– Добрый день, кацо!
– Э-э-э… Какоэ там добрый? – скривился шашлычник. – Савсэм плахой. Да.
– А что так?
– Опять мяса не завэзли, да? Звэрье! Трэтий день выручка – кот нарыдал! Адно название – шашличная. Мэня бы в Тбилиси клиэнты давно самого на шашлик пакрамсали!
– М-да… Сочувствую.
– Вот. Газэту читаю. Щас, – кавказец нацепил на нос очки и уткнулся в номер местной «Звезды». – Щас… А, вот. «Пагаловье ската растет. Благадаря багатым лугам, харошым кармавым условиям и налычию рек нэподалёку ат пастбищ, Тагильская парода каров палучила ширачайшае распрастранэние в Челябынской, Пермскай и Свэрдловскых абластях». Понял, да?
– Не вполне.
– Парода – есть. Распрастранэние – есть. А мяса – нэт. Парадокс?
– Согласен. А что вообще имеется? На зуб положить?
– Пиво есть, да. Свэжее. Позавчэрашнэе.
– А посущественнее? Я вон смотрю, народ какие-то биточки жует?
– Э-э-э-э! – брезгливо отмахнулся шашлычник. – Так вэдь и мухи тожэ дэрьмо жуют? Кароче – дэло твае, но я не саветую. Эти, каторые жуют, они мэстные, привыкшые. А тебэ – не рэкамэндую. Такой маладой, красывый! Тебэ жэншин лубыт нада, а не дристать с газэтой. Правда?.. Я нэ название газэты щас сказал – вапрос!
– Вопрос ребром? – усмехнулся Барон. – Ладно, кацо, считай, уговорил. Давай тогда просто пару пива. Раз уж и в самом деле… позавчерашнее…
Заказав пиво, Барон вышел на террасу, занял самый дальний столик, положил перед собой вырванный из ученической тетради листок в клеточку, ручку и… задумался. Надолго задумался. В конечном итоге мучительно рожденный небольшой текст обошелся ему в шесть разорванных в клочья тетрадных листков-черновиков, в три, выпитые одна за другой, кружки «позавчерашнего» пива и в полпачки папирос.
Ольга! Милая, родная моя Олька!
Да, ты не ошиблась. Кровь, сердце и овечка не подвели – вчера, на мосту, это действительно был я. Твой непутевый брат Юрка. Который все-таки нашел тебя. Нашел, как и обещал тогда, страшной ленинградской зимой 42-го.
Прости, что поиски затянулись на столь огромный срок.
Равно как прости мое паническое бегство. Поверь, у меня имелись на то причины. Какие? Обязательно расскажу, когда буду готов и когда мы встретимся снова. А то, что наша новая встреча не за горами, – это факт. Теперь-то уж я тебя ни за что не потеряю.
Я знаю, у тебя и у твоей… новой мамы сейчас не самые лучшие времена. Поэтому отправляю деньги. Пока немного, но, надеюсь, в скором времени смогу выслать еще. Трать их безо всякого стеснения – они наши. Нашей с тобой оставшейся крохотной семьи Алексеевых – Кашубских. А теперь еще и Воейковых.
Если получится оказия в Москву, обязательно навести деда Степана. Ты, наверное, его не помнишь, но зато помнит он. Помнит, волнуется и любит тебя. Адрес и телефон можно выяснить в справочном, по имени Степан Казимирович Гиль (думаю, он один такой на всю столицу). И еще – обязательно подай весточку в Галич учительнице рисования Ирине Петровне. Она потеряла твои пермские координаты и страшно этим терзается. Кстати сказать, во многом благодаря ей я и смог отыскать тебя. Ирина Петровна – чудесная женщина, ты, Олька, держись ее.
Вот, пожалуй, пока и всё.
До, надеюсь, очень скорой встречи.
Люблю, целую. Твой непутевый брат Юра.
…
P. S.: Ты стала настоящей красавицей! И удивительно похожа на маму.
На нашу с тобой замечательную и несчастную маму.
21.07.1962.
Полчаса спустя на центральном почтамте Барон вложил тетрадный листок в сберкнижку и отправил ценным письмом на адрес Ольги.
Всё, теперь в Перми у него оставалось еще одно, самое последнее дело.
Убить дядю Женю. Всех делов-то…
* * *
Дача Ярового находилась у черта на рогах – на Карельском перешейке, в поселке Лосево, что в 80 километрах от города. Но место, что и говорить, шикарное: на высоком обрывистом берегу Вуоксы, почти в створе знаменитых порогов. И хотя пороги были созданы не природой, а имели рукотворное происхождение, мощь и стремительность потока не уступала диким порогам сибирских рек.
У Кудрявцева имелись свои, совсем не радостные, но дорогие воспоминания, связанные с этими местами. Воспоминания времен зимней войны. Непосредственно в боях за Кивиниеми – так, на финский манер, назывался в ту пору поселок – Владимир участия не принимал. Но вот двое его друзей входили в состав печально известного десанта, который 7 декабря 1939 года как раз здесь форсировал Вуоксу. Высадка была организована исключительно бездарно: без предварительной разведки, без изучения фарватера и состояния дна, без артподготовки и прочая без. Как результат: до северного берега из девяти понтонов добрались лишь четыре, остальные частью унесло вниз по течению, частью – потопили финны. Высадившиеся на берег бойцы, численностью не более роты, почти все погибли или попали в плен. И всех невернувшихся, как водится, записали в без вести пропавшие…
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…
– Отличные строчки, – подтвердил Яровой. – Да и вся поэма – в точку. Не добавить, не убавить.
Приятели сидели в саду, за грубо сколоченным столом, заставленным нехитрой холостяцкой снедью, и с высоты наблюдали за тем, как спортсмены-байдарочники сражаются с речными валами.
– А ты в курсе, что Твардовский сочинил их как раз в этих местах? И переправа – вот она, та самая? Точнее сказать, на сотню метров выше по течению.
– Первый раз слышу. А разве он?..
– В Финскую служил военкором. И стихотворение это написал под впечатлением рассказов о декабрьской высадке нашего десанта. Ну а уже после, чутка подработав, вставил в цикл о Теркине.
– Надо же! Век живи – век учись. А ты с ним знаком?
– С Александром Трифоновичем? Да, разумеется.
– И как он тебе? В смысле, как человек?
Кудрявцев задумался, подбирая формулировку:
– Отношение противоречивое. Если коротко: раньше я относился к нему лучше. Теперь, скажем так, есть нюансы.
– Понятно. Знаешь, а мне тогда, в 41-м, в первые месяцы твоей боровичской ссылки-опалы, Иващенко про твои финские подвиги рассказывал. Ты-то, помнится, все больше отмалчивался.
– Да какие там подвиги. Жив остался и причинное место умудрился не отморозить. Вот это, наверное, и было самым главным подвигом. А включили бы меня, как тех же Лёвку с Григорием, в состав этого, будь он неладен, десанта, и – привет. «Этой ночи след кровавый в море вынесла волна»… А Валентин Сергеевич, если не ошибаюсь, летом 42-го погиб?
– В июле. Ехал на совещание к Жданову, в штаб на Благодатной. А тут начался артобстрел, ну и… Эмку шальным снарядом в клочья разнесло. Тело по фрагментам собирали.
– Хотя бы не мучился мужик. Быстрая смерть, легкая… Давай, Пашка, помянем. Всех наших, кто не… Сергеича, Хромова, Савушку.
Яровой раскидал примерно по трети стакана.
Мужчины сдвинули их, помолчав секунду-другую, сосредоточенно выпили, выдохнули в кулаки.
– А про Михалыча так и не прояснилось? Где, чего, как?
– Нет, Паша. Все, что известно на сегодняшний день: в ноябре 42-го он, а с ним еще один партизан ушли в немецкий тыл с особо важным заданием. С которого обратно на базу не вернулись. Может, погибли. Может, в плен попали. Или – еще чего.
В эту секунду некая странная ассоциация мелькнула в мозгу Кудрявцева. Мелькнула, и тут же, махнув хвостом, исчезла. Оставив лишь послевкусие исключительной важности. Владимир мучительно потер виски, пытаясь вспомнить. Но нет. Как пришло, так и ушло. Вот оно, пьянство в формате «от зари до зари», староват он уже для буйных возлияний.
– Ты чего, Володька?
– Да так, накатило… А ведь я, Паша, был в их отряде. Всего сутки с небольшим, но был.
– Да ты что? Когда?
– В мае 42-го.
– И с Хромовым встречался?
– И с ним, и с еще одним тебе знакомым персонажем.
– Это с кем же?
– С Юрой Алексеевым. Сыном… – Кудрявцев сглотнул подступивший к горлу ком и сипло уточнил: – Елены Кашубской.
– Погоди! Я тебя правильно понял? Юра и Хромов были в одном партизанском отряде?
– Да.
– И Михалыч знал, что Юра – тот самый пацан?
– Поначалу не знал, но я ему рассказал. Я, собственно, в связи со всей этой историей по твою душу и приехал.
– Ах, даже вот как? – В интонации Ярового проскользнуло ревнивое. – А я-то, дурак, размечтался, что генерала нашего совесть на пару с ностальгией одолели. И он решил старого товарища повидать. Возомнил, понимаешь, о себе…
– Пашка! Кончай изображать обесчещенную девицу. Если для твоего самолюбия так комфортнее, будем считать, что я приехал совместить приятное с полезным.
– Не утешай меня без нýжды… Ладно, проехали. Выкладывай, что конкретно тебя интересует. Хотя нет, подожди, давай сперва еще по одной накатим. Чтоб вышеповеданное устаканилось.
– Не возражаю…
Приятели снова выпили. Собираясь с мыслями, Владимир распечатал очередную пачку болгарских. По въевшейся папиросной привычке долго и тщательно разминал сигарету.
– Знаешь, Пашка, самое удивительное в этой истории то, что ее персонажи – я, ты, Хромов, Юрка, Гиль – переплелись в столь запутанный узел, что выбраться из него не удается даже и по прошествии стольких лет.
– Вот прям с языка смахнул. Я тоже о чем-то подобном подумал.
– И это лишний раз доказывает, что каждое наше необдуманное действие несёт за собой последствия во много раз страшнее изначальной ошибки. Здесь я в первую очередь себя имею в виду.
– Брось. Ты же не виноват, что именно тебя тогда втянули в блудняк с тетрадями Гиля. Кстати, они вообще существовали или это миф?
– Существовали. Тетради хранились в тайнике у Алексеевых и сгорели в блокаду вместе с домом.
– Да ладно? Я ведь прекрасно помню, что после ареста в Москве Гиля в адресе на Рубинштейна проводили обыск.
– Значит, хреново проводили.
– Может быть. – Яровой задумался. – А согласись, любопытно было бы в них нос сунуть? Понять, из-за чего весь сыр-бор приключился. Ты у самого-то Казимирыча не спрашивал: что за крамолу он тогда понаписал?
– Старик отказался говорить на эту тему. Сказал, для него это слишком болезненные воспоминания. И вообще, после войны Гиль пересмотрел свое отношение к Сталину. Так что нынешние хрущевские закидоны для него – как серпом по причинному.
– Но, я так понимаю, держится?
– Та еще, старого лесу кочерга: скрипит, трещит, но не ломится.
– Ладно, бог с ними, с тетрадями. Тебя, я так понимаю, интересуют обстоятельства задержания Алексеева-младшего?
– Именно. Кстати, я захватил с собой копию протокола твоего допроса Юрки. Принести? Чтоб проще было вспомнить?
– Не нужно. Это дело я помню до мельчайших подробностей.
– Почему именно его?
– Потому что имелись в нем, как ты выражаешься, нюансы.
– Тогда давай от самой печки: откуда вообще всплыла тема с Алексеевым? Догадываюсь, что зачин «для проверки документов был остановлен подозрительный…» – это сугубо для прокурорских отписка?
– Правильно догадываешься.
– А с чего на самом деле началось?
– Началось? Хм… Знаешь, перед самой войной я занимался делом драматурга-сказочника Шварца. Слышал про такого?
– Разумеется. И, справедливости ради замечу, как раз сказочного у него мало. Все больше чистоганом реальность.
– Есть такое. Так вот, в записях Шварца я наткнулся на одну фразу. Столько лет прошло, а помню до сих пор.
– И что за фраза?
– Всегда несчастья начинаются с глупого. С умного – не начнется.
– Толково.
– Вот с твоим Алексеевым ровно так и произошло. В общем, если от печки: в ноябре 1942-го, выполняя некое ответственное поручение, Юрий перешел линию фронта и добрался до регулярных частей. Вернуться обратно в отряд, в силу обстоятельств, не получилось, и парня зачислили рядовым в состав стрелковой дивизии. Номера сейчас не вспомню, но в деле должен быть. Дивизия принимала участие в операции по прорыву блокады Ленинграда, после чего была переброшена на Свирско-Петрозаводский участок. Судя по всему, воевал парнишка неплохо. По крайней мере медаль имел. Ну а к августу 1944-го наши закрепились на финской границе и активные боевые действия в Карелии закончились, хотя отдельные стычки продолжались вплоть до середины сентября. Вот как раз в период этого затишья Алексеев был поощрен командованием 10-суточным отпуском и на попутках добрался до Ленинграда.
– И чего его туда понесло?
– А он и не собирался задерживаться в городе. Все равно родных не осталось, дом разбомбили. Могли, конечно, сыскаться какие-то знакомые из довоенной жизни, но Алексееву перед ними светиться было не с руки. Потому как… Ты в курсе, что он жил под чужим именем?
– Да. Василий Лощинин.
– Вот-вот, учащийся ФЗУ… Короче, сразу по приезде парень смотался на могилы матери и деда, прошвырнулся по центру и тем же вечером должен был сесть на поезд до Москвы. Где ни разу не был и которую мечтал посмотреть. Но – не посмотрел. Ибо черт его дернул сунуться в ресторан…
Ленинград, сентябрь 1944 года
Юрий обогнул скучающего перед входом в ресторан старорежимного вида деда-швейцара, прошел еще метров пять, снова скользнул взглядом по манкой вывеске и…
…И решительно повернул обратно. Считав его намерение, швейцар грозно упер руки в боки:
– Осади, служивый. Рядовому составу не положено. Только офицерам.
– Я знаю, отец.
– А чего тогда прешься, если знаешь?
– У меня поезд через два с половиной часа.
– Счастливого пути.
– Разреши, я быстренько чего-нибудь на зуб кину и сразу уйду?
– На вокзале буфет работает. Как раз успеешь.
– Оно понятно, что работает. Войди в положение, отец! Я третий год из котелка хлебаю. Знаешь, как хочется разок, по-человечески, с ножом и вилкой, из тарелки настоящей поесть. Удружи, а? Как ленинградец ленинградца прошу.
Швейцар понимающе посмотрел на Юрку и, смягчаясь, спросил:
– Медальку за что получил?
– За освобождение Петрозаводска.
– А лет-то тебе сколько, герой?
– Семнадцатый пошел.
– Э-эх! Сопля соплей, а туда же. Ресторан ему подавай! – больше для виду и порядку проворчал старик. После чего, понизив голос, зашептал:
– Ладно, дуй за мной. Только мышкой. Я тебя в дальнем уголочке посажу. Но учти! Если патруль с проверкой заявится, я скажу, что ты сам незаметно прошмыгнул. Не по злобе скажу – просто место терять резону нет.
– Договорились, отец! Спасибо тебе…
Уголок, куда швейцар разместил Юрку, хоть и оказался укромным, но имел один существенный недостаток: за соседним столиком гуляла компашка из двух штатских с дамами.
Да и фиг бы, как говорится, с ними, вот только…
Слишком уж шумно она гуляла. Так, что Юрка и не хотел бы, но невольно слышал все ведущиеся за столиком отвязные разговоры. Особенно усердствовал практически в дымину пьяный, долговязый, с неприятными белыми глазами «пиджак», которого дамы попеременно величали то Димочкой, то Димасиком.
Пока тот сыпал разного рода сальностями и скабрезностями, Юрка еще терпел. Хотя и морщился, ибо шуточки отпускались из разряда «битюговых». Но затем Димасик взялся травить байки из своего якобы исключительно героического прошлого. Дамы, понятное дело, реагировали охами и ахами. Юрку же после каждой новой услышанной подробности буквально колотило.
– И тогда я принимаю решение: брать эту сволочь в одиночку!
– Ка-ак?! Но ведь он же был с оружием?
– В том-то и дело, Зиночка. У него в руках вальтер, а у меня, извиняюсь, хрен. Да и тот – в штанах.
Барышни, как бы смущенно, прыснули.
– Ладно, думаю, семи смертям не бывать, и бросаюсь на него. И тут раздается выстрел.
– О господи! Попал?
– Кабы попал, мы бы с тобой, Марусенька, здесь не сидели, винцо не попивали… Кстати, Семен, кончай жрать. Почему посуда опять пустая? Раскидай! Короче: вот тут, у самого виска, пуля чиркнула. Ну да второго шанса я ему не оставил. Подскочил, вырубил и пистолет забрал.
– Димасик, ты просто прелесть!
– Погоди, Зиночка, это еще не конец истории.
– Ка-ак?
– А вот та-ак! Гляжу, из кустов еще трое поперли. Их там, оказывается, целая диверсионная группа была.
– О Господи! Жуть какая!
Здесь, не удержавшись, Юрка хмыкнул. Вышло довольно громко, так что «пиджак» услышал, обернулся и грозно уперся в него своими белыми глазами. Сдерживая смех, Юрка клятвенно сложил ладони домиком: мол, прошу пардона, молчу-молчу, продолжайте, очень интересно.
«Пиджак» побуравил его недобро-пьяным, затуманенным взглядом, а затем вернулся в исходное положение и продолжил:
– Но теперь-то я был с оружием. А потому решил: не-ет, шалишь, мы еще повоюем. И вдруг замечаю, что патронов-то в пистолете больше нет. А главное – и они, суки… дамы, прошу пардона!.. это понимают. А потому прут на меня в открытую, уже не таясь.
– И как же ты, бедненький?
– Щас дорасскажу. Только сначала давайте… – Пиджак взялся за фужер, и остальные последовали его примеру. – Предлагаю выпить за…
– За настоящих героев! За вас, мальчики!
– Вот спасибо, Маруся! Уважила!
Компашка шумно чокнулась, и все дружно выпили. Димасику очередная чарка встала колом: он громко рыгнул, с усилием надул щеки и…
…и в последний момент все же справился. Заглотнул и с видимым облегчением выдохнул. Закусывая, захрустел соленым огурцом.
– Димочка! И чем там все закончилось?
– Где?
– Ну, с этими, с диверсантами?
– А! Беру я тогда вальтера за ствол, размахиваюсь и швыряю первому в харю. Попадаю аккурат в нос и буквально слышу хруст сломанных костей.
– Ф-фу… гадость!
– Это не гадость, Зиночка. Это жизнь. Ну а сам падаю в ноги второму. Заваливаю его на землю, хватаю за горло и начинаю душить. Все едино, думаю, всех живыми не доставить. Возьму главного, и шут с ними – с остальными. Так в итоге и поступил. Хотя тот, который со сломанным носом, потом сапоги мне лизал. Умолял, чтобы я его, вражину, не кончал. Ага, щас! Собаке собачья смерть.
– Кошмар какой! Просто с ума сойти можно!
– Это точно! – не выдержав, предельно отчетливо брякнул Юрка. И вся компания синхронно повернулась на его голос.
– Ты чего щас сказал?
– Извините. Случайно вырвалось.
– Не нравится мне твоя улыбочка, сынок!
– Димочка, успокойся. Не приставай к солдатику!
– Вот-вот. Я вообще не понимаю, что этот солдатик здесь делает? Комендатура, блин, совсем мышей не ловит.
«Пиджак» встал из-за стола и, пошатываясь, подошел к Юрке.
– У тебя проблемы, сынок?
– У меня? Нет… батя. Это, похоже, у вас при задержании проблемы возникли. Кстати, а куда третий делся?
– К-к-какой третий? – не врубился «Пиджак».
– Вы же сами сейчас рассказывали, что на вас трое поперли. Из кустов.
Теперь уже в голос заржал второй штатский – который Семен. С чувством юмора оказался, оценил шутку. Но этот его хохот окончательно вывел из себя его приятеля:
– Ты, парень, похоже, неприятностей на голову ищешь? Так я могу устроить. На раз-два.
«Пиджак» сделал еще один шаг, от которого его повело-качнуло. Дабы удержать равновесие, он оперся о край Юркиного стола, отчего стакан с компотом опрокинулся и содержимое вылилось парню на штаны. Аккурат на «неудобное место». Юрка вскочил, схватил салфетку и начал затирать двусмысленное мокрое пятно.
– Видали? – заржал «Пиджак». – Солдатик-то обоссался со страху!
А вот это он зря. После столь обидных слов башку у Юрки снесло окончательно, и он, не задумываясь, несильно, но точечно заслал обидчику в ухо. Ну да пьяному и этого оказалось достаточно, чтобы отлететь на пару метров и приземлиться спиной на соседний столик.
Дамы в унисон завизжали, а тот, который Семен, бросился на Юрку с намерением поквитаться. И – понеслось…
* * *
– …Дальше всё как обычно. Шик, блеск, тру-ля-ля. Обедавшие в ресторане офицеры увидели, как гражданский накинулся на парня в форме и, понятное дело, посчитали долгом вступиться. Кто-то по ходу дела под горячую руку попался. Туда-сюда. Шум, возня, битье посуды, свисток заполошенный.
– М-да… Вот и покушал. С ножом и вилкой. Юный, блин, эстет.
– Всех троих доставили в ближайшее отделение милиции. Там изучили документы, поняли, что связываться себе дороже, и вызвали: за Алексеевым – патруль комендатуры, а за нашими – ответственного с Литейного.
– Так это что? Госбезопасность с дамами гуляла?
– В том-то и дело, Володя. Такое вот роковое стечение обстоятельств. А потом и часа не прошло, как они, обстоятельства, еще роковее стали…
* * *
В ожидании вызванных для разбора полетов отцов-командиров троица ресторанных дебоширов коротала время на лавке в предбаннике милицейского околотка. Под приглядом сидящего за своей конторкой дежурного.
Дежурный заполнял толстенный гроссбух и время от времени искоса посматривал на залетчиков, всякий раз неодобрительно качая головой. В какой-то момент он не выдержал и с редким для подобных присутственных мест сочувствием протянул:
– Да-а, мужики! Честно говоря, я вам не завидую.
Все еще не протрезвевший Димасик неопределенно булькнул в ответ. А вот его приятель Семен подошел к конторке и, оглядываясь на дверь, предложил негромко:
– Может, того, договоримся? Без протоколу? А ущерб мы оплатим.
– Извини, братишка, не получится. И рад бы, но не могу. По вашим епархиям звонки уже сделаны, люди за вами выехали.
– Ч-черт! – досадливо скривился Семен и, оборотившись, сердито высказал Юрию:
– А всё из-за тебя, пехотун!
– А может, из-за себя?
Дверь распахнулась, и в дежурку в сопровождении милицейского сержанта важно прошествовал суровый грузный мужчина в форме капитана госбезопасности. То был хорошо и печально известный Кудрявцеву и Яровому собственною персоною товарищ Синюгин. Человек, некогда самолично выезжавший на арест инженера-путейца Алексеева. Человек, непосредственно причастный к смерти Юркиного отца. О чем сам Юрка, слава богу, знать не мог. Узрев старшóго, Димасик подскочил с лавки, вытягиваясь в подобие фрунта. Вот только ноги при этом, для пущей устойчивости, расставил неуставно – широко, по-матросски. И со стороны сие смотрелось, мягко говоря, нелепо. Следом за Димасиком, нехотя, сугубо из уважения к мундиру, поднялся и Юрка.
– Прекрасно! – резюмировал Синюгин, брезгливо оглядев подчиненных. – Теперь точно все девки ваши. Станете им впаривать, как героически пострадали лицом и иными частями тела при задержании опасного преступника.
– Иван Иваныч, мы… э-э… – заблеял было Димасик, но, спохватившись, клацнул челюстями, гася выхлоп.
– Я еще с порога учуял, что вы – ни бе ни ме. Ладно, с вами после поговорим. – Синюгин переключился на Юрия: – Этот?
– Так точно, – подтвердил сержант. – Он самый.
– Эге ж. Мал клоп, да вонюч. Эка пацан вас уделал, любо-дорого. Документы?!
Дежурный выполз из-за своей конторки и подал Синюгину изъятые у Юрки армейскую книжку и отпускную бумагу.
– Та-ак. Лощинин Василий. 368-я стрелковая дивизия, рядовой. Как очутился в Ленинграде, рядовой Лощинин?
– Отпуск получил. На десять суток.
– Вот теперь свои десять на губе и просидишь, – откомментировал дежурный.
– О-отпуск? Это за какие такие заслуги?
– Там написано.
Синюгин развернул четвертушку казенной бумаги, пробежал глазами.
– Герой, значит? А ты в курсе, герой, что рядовому составу запрещено посещать рестораны? Сержант, не стой столбом, оформляй этих двоих ухарей на меня.
– Извините, тащ-капитан, без указания своего начальника не могу.
– Так пригласи сюда своего начальника! Да поскорее, у меня времени в обрез… Так ты в курсе, боец Лощинин?
– В курсе.
– И тем не менее?..
– Да.
– Прекрасно. А знаешь ли ты, герой, что я запросто могу тебя арестовать и привлечь к ответственности за покушение на сотрудников органов госбезопасности?
– Да вы что, товарищ капитан! – вскинулся дежурный. – Какое покушение? Ну зашли мужики в ресторан, выпили, повздорили слегка. Обычное дело. У нас здесь таких каждый день мешками приносят. По причине ресторанной близости.
– А вашего мнения вообще никто не спрашивает. Я доступно излагаю?!
– Так точно, – потускнел, сдулся дежурный.
– А как я должен был догадаться, что товарищи из органов? – сухо поинтересовался Юрка. – Они мне не представились, формы на них не было.
– Ты мне тут не дерзи, герой. А то ведь я и в самом деле могу осерчать… Во-от, то-то же.
Последняя реплика Синюгина явилась реакцией на гримасу неподдельного, на грани ужаса, потрясения, отчетливо обозначившуюся на Юркином лице, которую капитан ошибочно воспринял на свой счет. На самом же деле в этот момент Юрка вперился за спину гэбэшника. Туда, где в данный момент обозначились сержант и высвистанный им начальник отделения.
Да-а, это очень хорошо, что Юрка не знал, кто такой Синюгин и какую роль он сыграл в трагедии их семьи. Но сейчас было бы куда лучше, кабы он не знал зашедшего в дежурку человека. Ибо был им не кто иной, как участковый с улицы Рубинштейна дядя Костя, за годы войны дослужившийся до должности начальника отделения милиции. К слову, последний испытал отчасти схожие с Юркиными эмоции. Вот только изначальное потрясение у него тут же сменилось радостным воодушевлением:
– Алексеев!? Юрий?! Живой?! А ведь мы тебя всем двором давно похоронили!
Юрка обреченно закрыл глаза, поняв, что… всё, засыпался. Он глубоко вдохнул воздух и попытался успокоить трепещущее сердце. На ум невольно пришли слова покойницы бабушки: «Когда обстоятельства сильнее человека, порой лучше смириться». Тем временем Синюгин, с ходу считав тему (что и говорить – профессионал), демонстративно убрал Юркины документы в нагрудный карман и не без яду уточнил:
– Значит, говорите, Юрка? Алексеев? Прекрасно. А вы не ошибаетесь?
– Разумеется, Юрка! – радостно захлебываясь, подтвердил экс-участковый Антонов. – Я ж его вот с таких вот… – он показал рукой, с каких именно, – знаю. Я ж до войны как раз на их участке…
Только теперь срисовав страдальческое выражение лица парня, дядя Костя начал что-то такое соображать:
– А… а что здесь? Может, я чего-то… не того?
– Всё того. Очень даже того, – успокоил Синюгин. – Телефончик мне дай. – Дежурный протянул аппарат, и гэбист набрал номер: – Мартынюк? Синюгин говорит. Срочно пришли в отдел милиции двух сопровождающих. С оружием. Да-да, в тот самый отдел.
