Серые пчелы

14

«Если съедать по яйцу через день, то хватит этих двадцати яиц от бабы Насти почти на полтора месяца», – думал Сергеич, следя за сковородкой, что на верхнем круге буржуйки вермишель грела.

Зашипела вермишель. Улыбнулся Сергеич. Взял бережно яйцо, ударил ножом, и раскололось оно. Вылил в вермишель. Принялся деревянной ложкой белок, желток и горячую вермишель перемешивать.

Минут через пять при дрожащем огоньке церковной свечи таяла уже она на языке – горячая и вкусная яичная вермишель. А место сковородки на чугунном круге буржуйки чайник занял. За окном темень. В ушах – успокаивающее тиканье будильника.

Это время тикает. Скоро март, скоро зима на попятную пойдет. Лужи, оставшиеся от снега, на солнце заблестят. И полетят первые пчелы на разведку, хотя зелень только-только проклюнется и начнет оплетать собой черную, просыпающуюся от холода землю, чтобы согреть и украсить. Полетят они после зимы недалеко, для зарядки, для того, чтобы ориентиры свои освежить. Но ульи уже на солнце стоять будут и прогреваться начнут, выгоняя изнутри зимнюю сырость.

Наполнится воздух жужжанием сладким и приятным, близким и мирным, которое уменьшает мир человека, любящего пчел, уютным и домашним делает. И тогда уже не так важно, что где-то стреляют, – ко всему привыкнуть можно! Важно, что весна, что природа наполняется жизнью, ее звуками, ее запахами, ее крыльями и крылышками.

А к концу марта, когда пчелы окончательно от зимы отойдут и улья задрожат постоянной, бесконечной живой дрожью, составит Сергеич их кроваткой: два в ширину, три в длину, накроет тонким матрацом с соломой, оденется потеплее – ночи ведь еще холодные в конце марта, и проспит на ульях несколько ночей подряд. Это ему лучше любого лекарства! Лучше витаминов! Это как особым человеческим электричеством зарядиться. Тем электричеством, которое не лампочки, а взгляд в человеке зажигает, да так зажигает, что он дальше обычного видит.

А за чаем мысли Сергеича к сегодняшнему походу в Светлое вернулись. К детям, которые к бабе Насте ворвались, чтобы проверить: не пришел ли к ней по ошибке тот Дед Мороз с серьгой в ухе, который к ним прийти обещал. Дед Мороз с серьгой в ухе и с конфетами.

Достал Сергеич из рюкзака, что в углу комнаты стоял, пригоршню конфет, на столешницу высыпал. «Красный мак» развернул, в рот сунул и чаем запил. Есть вещи, которые с годами не меняются, и это ему нравилось. Вот и вкус этой конфеты за все годы его жизни не изменился. И обертка такая же. Захотелось еще одну съесть, но тут детишки вспомнились: двое мальчишек и девчонка. «Что ж это, получается, что я их конфеты ем?» – подумал пчеловод.

И тут его испуг пронял: убитый с серьгой в ухе под снегом лежит и больше ему спать не мешает, но ведь рюкзак его тут! В углу комнаты лежит. И даже если он его на двор вынесет, все равно он «тут» будет. И если б эти конфеты ничейными были, как грибы в лесу, то пускай себе лежат и его к чаю радуют. Но ведь не ничейные они! Ясно теперь было Сергеичу, кому убитый конфеты нес. Нес, да не донес. А теперь выходит, что присвоил их Сергеич, у детей забрал и сам, как дитя, им радуется.

Прошелся Сергеич нервно по комнате. У буржуйки остановился – тут теплее всего было. И чтобы тепла на ночь хватило, высыпал он в нее еще полведра угля. Вздохнул, предчувствуя, что мысли о мертвеце, под снегом лежащем, снова спать не дадут.

И тут охватила его странная дрожь, а вместе с ней упрямство решительное он в себе ощутил. Понял он, что сейчас опять в Светлое пойдет. Пусть за окном темно и холодно, но тропинку он себе протоптал, с нее уже не собьется. Да и пойдет туда налегке – только рюкзак на спине, а в руках пусто!

Оделся-обулся, шапку-ушанку натянул, лапы ее под подбородком на бантик узлом завязал. Церковную свечку, что на столе стояла, пальцами затушил – чего ей зря гореть?

Шел по своим недавним следам. Легко ему шагалось. Словно беду свою прочь, подальше от дома уносил. И чем ближе к Светлому подходил, хоть и не видел еще села с его горящими окошками, тем светлее и тише на душе становилось. И показалось ему, что идет он по огромной церкви к далекому алтарю. В церкви ведь все на шепот молитвенный или молчание переходят, там только батюшка право громкого голоса имеет. Вот и он на ходу словно бы шепотом мыслил и воображал. В церкви и пахнет приятно, да и придумана она так, чтобы все, что там рождается – и запахи елейные, и шепоты молитвенные, и ощущения соприкосновения с вечностью, которая каждого после жизни земной ждет, – все это там и остается, за толстыми стенами, за вратами железными, под куполами высокими. Это для того, чтобы человек все время туда за этими мгновениями чудными возвращался.

Впереди огоньки Светлого появились. Остановился на мгновение Сергеич. Ощутил вес рюкзака на спине. Потер рукавицами щеки, стирая с них «налипший» за дорогу морозец.

– Ты чего это опять? – удивилась баба Настя, дверь ему открыв. Из-за ее спины знакомый шум донесся. – Забыл что?

– Я это, отдать забыл! – Сергеич посмотрел на хозяйку дома так, словно она должна была его и без слов понять. – К тебе детишки заходили, когда я борщ ел! Это ж соседские?

– Ну да, Валины!

– А ты скажи, где они живут! Я им гостинцы принес!

– Ну ты и дурень, – развела руками баба Настя. – Не мог завтра прийти? Чего тебя назад по темноте понесло?

– Ну я… – попробовал было объяснить Сергеич, да в мыслях потерялся. – Сам не знаю. Хорошо у вас, свет в окнах! Электричество. И вон телевизор у тебя работает! – он узнал, наконец, шум, из-за спины хозяйки дома до его ушей долетавший.

– Так ты что, по телевизору соскучился? Ой, бедняжечка, – закачала она горестно головой. Ему даже показалось, что в глазах у старушки слезы сочувствия блеснули. – Это ж ты три года без телевизора! Батюшки! Какая мука-то! Да заходи быстрей, заходи! – заторопила она его.

– Нет, давай сначала я детям конфеты отнесу, а потом уже зайду! – проговорил он мягко.

– Справа по улице второй дом. Там у калитки на заборе деревянная звезда прибита – у них дед в войну с фашистами погиб. Она раньше красной была, а теперь серая, как забор.

Прошел Сергеич по правой стороне улицу до деревянной звезды у калитки. Во двор вошел. В двери стукнул.

– Кто там? – женский голос изнутри дома отозвался.

– Это Сергеич, из Малой Староградовки. Подарок детишкам принес!

Впустила его женщина Валя, а когда он разуваться в коридоре начал, остановила. Прямо в комнату провела. Там шумно-громко. Тоже телевизор включен и на экране кто-то с кем-то ругается. Но как-то звонко очень, почти весело.

Замер Сергеич, взглядом к экрану прильнув. В руках рюкзак, с дивана на него мальчишки в теплых байковых пижамах и девчонка в синих колготках и кофте зеленой смотрят удивленно. Он им интереснее телевизора показался.

– Че это они там? – отмер наконец Сергеич и, кивнув на телевизор, у хозяйки спросил.

– Да это Москва! Про Украину спорят! – спокойно ответила она. – Так что там у вас для детишек?

– А! – очнулся Сергеич. – Вот вам, от Деда Мороза! С опозданием…

Протянул рюкзак женщине. Она его к столу, укрытому белой кружевной скатертью, поднесла. Пакеты с конфетами достала. Детишки подбежали.

– Это от того Деда Мороза, у которого сережка в ухе? – девчонка спросила.

– Ага, от него, – кивнул Сергеич. – Он извинялся. Сам не смог. Приболел.

– Лучше позже, чем никогда! – проговорила женщина Валя.

Протянула гостю пустой рюкзак.

– Не надо, оставьте! Может, пригодится!

– Так, а что надо сказать за подарки? – оглянулась она на детишек.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо ему передайте! – наперебой затараторили детишки в три голоса.

– Передам, передам, когда увижу, – ответил Сергеич. – Ну, пойду я! Пора мне!

– Что, назад в Малую Староградовку пойдете? – Голос хозяйки ее внезапное волнение выдал. – Ой, как же вы там живете? Ни магазина, ни почты… Нет, нельзя так! Вы подождите! Я быстро!

Выскочила она во двор. Вернулась минут через пять, в руках – рюкзак чем-то набитый. Протянула его гостю.

– Осторожнее! – предупредила. – Там трехлитровка с салом!

Сергеич изумленно улыбнулся. Не ожидал он такой доброты от незнакомой женщины.

Вернулся к бабе Насте.

Уселись они вдвоем перед телевизором. На экране за столом три человека в галстуках.

– А чего ж она до сих пор не развалилась? – спросил один телечеловек у двух других.

– Так ведь их теперь полностью Америка и Европа содержат. Отбирают деньги у своих бедных и нищих и украинцам отдают! – принялся отвечать другой. – А когда их бедные и нищие поймут, что происходит, то они и в Америке, и в Европе против своих политиков майданы устроят!

– Ну тут я с вами не согласен, – вступил в беседу третий телечеловек. – Не все так однозначно с Америкой и Европой. Для них Украина – только инструмент. Инструмент, которым они хотят Россию с политической карты мира сковырнуть.

– Ты это понимаешь? То, что они говорят? – перевел Сергеич взгляд с телеэкрана на бабу Настю.

– Ну все – не все, а понимаю! Это ж российское телевидение, а не эти из Киева!

– А эти у тебя ловятся?

– Сейчас да, а два года не ловились! – ответила хозяйка дома.

Взяла в руки пульт. Перещелкнула телеканал.

На экране появилась женщина с лицом, залитым зеленкой.

– Я буду подавать в суд! – говорила она журналистке, держащей микрофон у ее рта, тоже частично зеленкой подкрашенного. – Я депутат и имею право на свое мнение!

– Так это ж эта! – узнал Сергеич даму в зеленке. – Это ж наша! Как ее? Королевская!

– Вот видишь! У них хоть по телевизору такое не показывают! – мотнула огорченно головой баба Настя. – У них культурно за столом сидят! Говорят грамотно! Может, переночуешь уже? Чего на ночь глядя идти?

– Нет, спасибо! – Сергеич по-своему понял предложение бабы Насти. Подумал, что спать она хочет, но в его присутствии ложиться не будет.

Попрощался с хозяйкой дома тепло. Обнял старушку по-родственному. Чуть случайно ее к себе в гости не позвал, да вовремя язык свой неразумный остановил.

Ноша в рюкзаке разгибала позвоночник тяжестью, но Сергеич упрямо на ходу вперед наклонялся, равновесие в ходьбе выискивая. Где-то далеко за спиной, за Светлым, тарахтела артиллерийская канонада. «Это, наверное, там, где Гнутовка», – подумал пчеловод и шагу прибавил.

15

За окном февральское солнце неожиданно разыгралось так, будто после долгого плена свободу почувствовало. Это Сергеич понял, как только глаза открыл. Тишина в доме неправильной и излишней показалась. Прислушался он, дыхание затаив. И понял причину своего беспокойства – взгляд его на молчавший будильник ушел, что на подоконнике стоял. Тот не тикал, стрелки на половине одиннадцатого замерли. Стало быть, заспался Сергеич. А вот на сколько заспался, понять не мог. Даже не ясно было ему, какие пол-одиннадцатого тот показывает: вчерашние вечерние или сегодняшние?

Не вставая с кровати – куда спешить-то? – стал Сергеич вчерашний день вспоминать. Это ж сколько он натопал? Двенадцать километров, что ли?

Хмыкнул горделиво. Полежав еще немного, поднялся на ноги. Ладонь к боку буржуйки приложил. Едва теплой она оказалась. Добавил в топку угля. Оглянулся на замерший будильник.

– Схожу-ка к Пашке, время поставлю! – решил.

На дворе солнечной желтизны еще больше оказалось. И снег, истоптанный ботинками, пожелтел, и серые стены сараев, и забор!

И не то чтобы Сергеичу это не понравилось! Наоборот! Однако одновременно посчитал он неожиданную игривость солнца хоть и приятным, однако все же нарушением ежедневной привычности. И отправил он светилу мысленное замечание, будто могло оно подобно человеку что-то «неправильное» в своем поведении осознать.

Где-то далеко-далеко ухали пушки. Слышно их было Сергеичу только, если он хотел их услышать. А лишь к мыслям своим вернулся, на переулок Мичурина сворачивая, так и пропало их уханье, растворилось в тишине без следа.

Правая нога вдруг в колене заныла, когда во двор к Пашке зашел он. Последние шаги до порога выражение лица его изменили: скривились его губы от боли.

Стукнул кулаком по двери. Оттуда – тишина. Вспомнил, как и прошлый раз пришлось ему минуту или две ждать, пока хозяин откроет.

Однако тот раз он почти сразу появился за дверью. А потом отошел, так и не открыв поначалу. А теперь даже не спрашивает, кто там.

Ударил Сергеич по двери нетерпеливо еще три раза. Опять никакого ответа.

За ручку потянул – закрыта дверь, и закрыта на врезной замок, а не на крючок или щеколду изнутри.

– Ушел? – удивился Сергеич.

Оглянулся. Куда тут идти? Разве что по улице прогуляться?

Вышел, прихрамывая, за калитку. В обе стороны посмотрел – тишь и безлюдие.

«А может… – закралась в голову таинственная мысль. – Может, он…»

И хоть мысль не договорила, понял Сергеич, к чему она клонит. Вернулся во двор, прошел за дом, вышел в сад и увидел перед собой в снегу тропинку протоптанную, ведущую через сад в огород. Отправился он по ней дальше. Остановился на краю огорода, переходившего в поле, что чуток опускалось, а потом вверх поднималось к Каруселино, туда, где «Донецкая республика» свою оборону держит.

«Вот откуда он хлеб носит! – понял Сергеич и хмыкнул. – И ведь не боится, дурень, что у какого-нибудь снайпера может глаз заслезиться или палец на крючке зачесаться?»

И тут другая, пострашнее догадка уколола его в мысли!

«А может, он и есть тот снайпер? – вспомнилась Сергеичу лежбище из соломы и гильзы в его изголовье на снегу. – Поэтому и не боится! Они ж по своим не стреляют!»

Холодно стало ему на краю огорода Пашкиного стоять. Показалось, что оттуда, от Каруселино, морозный ветер дует.

Вернулся Сергеич к Пашкиному дому. Правое колено все ныло. И в боку правом что-то покалывать стало.

Поднес он руку к правому боку и усмехнулся – там в кармане будильник лежит, он вот железным задним пупырышком для перевода стрелок и покалывает!

Вспомнил Сергеич Пашкины настенные часы с гирьками. Хорошо ему, ничего накручивать не надо, просто подтянул гирьку вверх под коробку, и ходят они себе дальше, послушно и отлаженно.

Подкатил пасечник пенек для раскалывания дров под стенку к окну, взобрался на него и внутрь заглянул. Часы как раз на стене справа оказались. Из-за ярко светящего солнца внутри дома темновато было, но время на часах он смог разглядеть – без пятнадцати час. Достал будильник, выставил стрелки по-новому и завел. После чего тикающий будильник назад в карман сунул, пенек на место откатил и потопал, прихрамывая, обратно.

16

Восстановленное время навело порядок в голове пасечника, все мысли его успокоило, кроме одной: о том, что сам Пашка и может тем самым снайпером оказаться, который по украинским позициям из их села стреляет. И мысль эта, как он от нее не отмахивался, а звучала все достовернее и достовернее. Ведь живется Пашке явно лучше, чем Сергеичу, хотя живут они в одинаковых вроде бы условиях и на похожих улицах в одном и том же Богом и людьми из-за войны покинутом селе. Только вот у Пашки две буржуйки в доме и то батон свежий, то сало, то мобильник заряженный! Откуда-то ведь он все это берет? Явно не от баптистов! Ведь если б помощь привозили, то и ему, Сергеичу, доставалось бы! Но еда едой! А вот с электричеством-то как? Электричество, как вермишель или сахар, баптисты не развозят! За электричеством ходить надо! А где ближайшее электричество? В Каруселино, туда, куда со двора Пашкиного через сад, огород и поле тропинка протоптана!

Мысли пасечника вдруг «спрыгнули» с электричества и на его собственный мобильник перескочили, который где-то там, за огородом Сергеича и за полем изломанным у украинских солдат заряжается. Да чего заряжается? Заряжен он давно. Просто случая ждет, чтобы к хозяину вернуться.

Вспомнил Сергеич слова солдата Петра про тряпку на крайнем дереве в саду, как знак того, что помощь нужна. «А что – если тряпки не вывешу, так и телефон он мой назад не принесет?» – подумал насмешливо.

И тут же сам на свою насмешку мыслями ополчился. Что ж это, Петро должен из-за мобильника под пулями снайпера по полю к нему идти? А если убьют? На чью совесть его смерть ляжет?

Ушла насмешка с губ. Серьезнее и мрачнее лицо стало. Понял пчеловод, что за переход заснеженного поля можно жизнью заплатить! Вон тот, что с серьгой в ухе, он ведь не перешел!

А за окном еще светло, но солнце будто выдохлось. Вроде как напряжение у него упало, как раньше постоянно в селе случалось – то лампочка в люстре вовсю горит, то тухнет вдруг, и только спиралька красная внутри стеклянной колбы светится, что как бы показывает: электричество есть, но слишком мало его, чтобы лампа светом с внутренним домашним миром делилась!

И все же полез Сергеич в шкаф, замер на мгновение, взгляд на «муравьином» платье придержав. Потом другую дверцу открыл да на полках тряпки разные руками перебрал, рассматривая. Нашел белое кухонное полотенце.

Вышел пчеловод из дому. Под ногами снег заскрипел. На краю сада остановился он. Отсюда до конца огорода, за которым поле, метров двести будет. Выбрал яблоню. Привязал к ее ветке полотенце белое. Обернулся, посмотрел на горизонт, который из-за схожести цвета поля и неба почти неразличим был.

«Как же он ее оттуда разглядит?» – засомневался.

Отодвинулся на два десятка шагов в сторону поля. Обернулся, посмотрел на повешенное полотенце и вздохнул тяжело: уже с этого расстояния почти терялось оно среди стволов яблонь да абрикос.

«Но ведь сказал, чтоб повесить! – подумал. – Значит, увидит! У них там бинокли военные – они помощнее Пашкиного будут!»

Вернулся Сергеич в дом. Ужин себе простенький приготовил – пшенку сварил.

Пока ел, на будильник все посматривал. Он теперь на почетном месте посередке стола стоял, рядом со свечой. Стоял и тикал успокаивающе. Тиканье его в тишину домашнюю вливалось. Тишина тут – как огромная бутыль с толстыми стеклянными стенками. В нее многое помещается, и если ухо к горлышку поднести, то можно ее на эти чуть-звуки с трудом и старанием, но все-таки разделить.

Но это сейчас, когда февраль на дворе, тишина такая мелкая, как пыль воздушная на солнце! А пройдет еще месяц или даже меньше, и выпустит он в эту тишину пчел целую армию. А если по-военному говорить: оно вроде и само напрашивается, это сравнение, то выпустит он на дико или организованно цветущие поля шесть полков пчелиных. Ведь чем улей не полк? Чем не казарма?

Улыбнулся Сергеич своим мыслям. Окунулся в мечты о близкой весне. А когда отпустили они его, глянул в окно – а там уже сумерки. И свечке на столе все труднее комнату освещать. Темень-то наступает, через окна внутрь дома лезет!

Понял тут Сергеич, что он не просто за столом сидит, а солдата ждет. Тот с заряженным телефоном прийти должен. Досы5пал пчеловод угля в буржуйку. На двор вышел. Постоял, голову к звездам задрав. Представил себе, как вот через калитку, что с сада во двор ведет, солдат Петро заходит. Должно быть, уставший. Ведь расстояние между их позициями перед Ждановкой и Малой Староградовкой для пешего хода не близкое. А вот для пули это и не расстояние вовсе – бжик, и прилетела! А если ногами топать, да по полю, по снежной корке, – обязательно устанешь! А тут еще не просто топать надо, а топать и бояться одновременно. Всякое ведь случиться может, когда на виду, по открытой местности идешь!

«А если он сейчас поле переходит, а его уже снайпер тот, что на сене лежит на краю огорода Крупиных, поджидает?» – испугался Сергеич.

И от этой мысли сразу холодно ему стало. Засобирался он и поспешил к церкви, туда, где лежбище снайпера обнаружил. На мысли свои цыкнул, чтоб больше его не пугали. Шел в темноте и тишине.

Перед калиткой во двор Крупиных остановился. Прислушался. Такая же тишина, что и на его дворе. Но ведь на слух не определишь: есть рядом снайпер или нет его? Только на глаз определить можно!

Осторожно открыл Сергеич калитку, за дом прошел, в сад. У последнего ряда деревьев замер, в огород заснеженный вглядываясь. Вроде как и видел он это пятно из сена. В темноте на снегу оно серым казалась. Но ведь в темноте глазам и обмануться можно, глаза часто не видят, а додумывают не полностью увиденное. А человек привык им верить, даже если подслеповат сам или видимость перед ним сомнительная из-за природы или дыма.

Затаив дыхание, присел пчеловод на корточки и, как утка, покачиваясь, стал вперед, к краю огорода Крупиных продвигаться. Снова правое колено заныло, да не было у него желания на коленное нытье внимание обращать. У позиции снайперской вздохнул с облегчением – никого! Только сено да те же гильзы на снегу.

«А если б там снайпер лежал, да к тому же не Пашка, а кто другой? – подумал вдруг Сергеич, ощутив дрожь в коленях. – Что б я ему сказал? Попросил бы, чтоб тот в солдата не стрелял? Потому, что солдат мне мобильник заряженный несет? Ну и дурак же я! Чего я сюда приперся?»

Почувствовал себя пасечник самым дурным из дураков. Дальше даже думать стало боязно. Но воображение его перепуганное уже уложило Пашку на снайперскую лежанку. И вот словно видел теперь он перед собой «врага детства», лежащего в кожухе с высоко поднятым воротником. Видел и чувствовал, как испуг его тело покидает. Ведь что Пашка? Не прислушается к просьбе Сергеича, который ему и мед дарил, и окна вставлять помогал? Как это не прислушается?! Не может такого быть! Нет, Пашка-снайпер к просьбе одноклассника с уважением отнесется и винтовку свою с оптическим прицелом на снег опустит или вообще сразу поднимется и домой к себе на улицу Шевченко пойдет! Может, даже обрадуется, что не надо в темноте и в холоде на сене лежать и ждать, пока какой-нибудь украинский солдат в прицел винтовки не войдет!

Вернувшись домой, уселся Сергеич возле буржуйки. Сначала одетый посидел, всем телом сквозь одежду приятное тепло впитывая. Потом куртку снял, разулся. Наконец, почувствовал то, что стало его телу приятно в теплом воздухе. Но это ведь никакое не счастье, а просто возвращение к домашнему уюту. Хотя уют этот, конечно, даже всей его большой комнаты не покрывал. Как и свечка не доставала своим огоньком до стен и углов. Но зачем Сергеичу стены и углы? Ноги уже изучили радиус уюта, в центре которого буржуйка стояла. За этот радиус он только по необходимости выходил: что-то достать, переложить, взять.

И тут трижды по двери чья-то рука ударила.

– Кто там? – крикнул хозяин дома.

Вроде и ответили за дверью, но как-то невнятно и негромко.

«Не Пашка», – понял он.

Открыл. На пороге Петро в камуфляже, на плече автомат, у ног – рюкзак.

Кивнул ему Сергеич, посторонился, пропуская гостя внутрь.

– А чего ж зимнего камуфляжа не дают? – спросил. – В белом было бы безопаснее!

– Да все равно темно, – проговорил Петро. – Что у вас случилось?

– Ничего, – хозяин плечами пожал, глядя, как гость высокие военные ботинки расшнуровывает. – Я вот вермишель сварил. Сейчас тебе с яйцом поджарю!

– А я думал, вы голодаете! Еду принес, – словно разочарованно произнес солдат.

– Позавчера голодал, вчера в Светлое ходил мед на яйца менять. Завтра – кто знает? Ты проходи, возле печки садись, грейся!

Уселся солдат на стул лицом к буржуйке, ноги в толстых носках прямо под дверцу поднес.

Сергеич по дну горячей сковородки вилкой с салом поводил, вермишель туда высыпал, яйцо вылил.

Под скворчание готовящейся еды наполнился воздух вкусным, солоноватым ароматом. Петро улыбнулся. Сергеич, размешивая деревянной ложкой вермишель с яйцом, к сковородке присмотрелся. Задумался: а хватит ли еды на двоих?

– Может, настоечки медовой? – предложил он солдату, когда тот уже за столом вермишель наминал.

– Не, спасибо! Лучше бы чаю! – ответил солдат.

Поставил хозяин дома на буржуйку чайник.

– А вас там хоть кормят, в окопах? – спросил, снова за стол усаживаясь.

– Кормят, – Петро поднял взгляд на Сергеича. – Да и не сидим мы все время в окопах. У нас там блиндажи хорошие, и пару хат брошенных в селе заняли. Там все есть! Даже банька.

– Ага, значит, надолго? – вырвался у пасечника двусмысленный вопрос.

Солдат пожал плечами.

– По мне, так лучше б дома сидеть! Мне отпуск обещали, пять дней. Жену и детей повидать!

– А зовут их как? – поинтересовался Сергеич.

– Жену – Света, дочку – Галюня, а сын – Иван!

– Хорошие имена, – произнес задумчиво хозяин. – Мне такие нравятся. Детям имена сам выбирал?

– Нет, мы вдвоем с женой. Сразу согласились!

– Повезло, значит, тебе с женой! А у нас не получилось.

– Что не получилось?

– Да так выбрать дочке имя, чтобы и я согласен был, и она.

– И как же назвали?

– Анжелика теперь. А поначалу я ее Светланой зарегистрировал. Но жена, когда уехали они от меня, наново ее переименовала.

– Да, какое-то имя для вашей местности не подходящее, – согласился Петро. – Для города еще годится, там на имена никто внимания не обращает. А у вас тут так серо! И если на сером фоне такое имя яркое…

– Ну, знаешь, – удивился Сергеич, – серое тоже ярким бывает! Много ты понимаешь про серое! Я вон могу оттенков двадцать серого различить. Был бы образованнее, я б им особые названия придумал, как отдельным цветам! И не всё у нас тут серое! У меня вон в гараже «жигуль» зеленый стоит! «Четверка»!

– Что, не отжали? – Теперь наступил черед удивляться солдату. Но удивился он благодушно, словно за хозяина дома порадовался.

– А некому было отжимать! – ответил Сергеич. – Вдвоем мы тут остались, а Пашке-соседу он и на хрен не нужен. Он водить не умеет. Да и не бандит он! Это бате моему спасибо, что с машиной я! Он мне в наследство мотороллер с коляской оставил. Стал я его продавать, так за ним покупатель из самого Таганрога приехал! И мне взамен машину купил!

– Да не бывает мотороллеров с коляской! – ухмыльнулся Петро, будто хозяина на детском вранье подловил.

– Много ты знаешь про мотороллеры! «Вятка 200-К»! Слыхал о таком! Покупатель сказал, что редкость! Да еще и на ходу! Я могу тебе фотографии показать!

Вскочил возбужденный Сергеич, к серванту подошел, правую нижнюю дверцу открыл. Выложил из нее большую инкрустированную шкатулку на пол, вытащил два фотоальбома. Стал первый листать. Вернулся с ним, раскрытым. Перед солдатом на стол опустил.

– Вот, смотри! Смотри, а я пока чай сделаю!

– Ну да, – удивленно выдохнул Петро. – Таких не видел! Не доезжали они, видно, до нас! Интересная штуковина!!!

Он бросил взгляд на большую необычным узором инкрустированную шкатулку на полу под сервантом.

– А там что? Тоже фотографии? – поинтересовался.

– Нет! – Сергеич наклонился, вернул шкатулку на место и закрыл дверцу.

– Красивая шкатулка! – понимающе произнес солдат.

– Сам сделал, – прохладно ответил хозяин. – Увлекался раньше такими штуками. Я ж, когда школьником был, несколько раз в областных и районных олимпиадах по ручному труду побеждал.

– Это хорошо, когда у мужика руки из правильного места растут, – чуть ли не с завистью вырвалось у Петра. – У меня с деревом не сложилось. А вот вéлики ремонтировать умею!

– А что там у вас, в Украине? Какие новости? – В голосе Сергеича нотки усталости зазвучали. Словно уже и не интересно ему было разговор продолжать.

– Новости? Да ничего нового! По всей стране города и улицы переименовывают! Будто других проблем нет! – махнул рукою солдат. – А это ж сколько работы! Плюс саботаж на местах. Люди отказываются таблички улиц снимать! Требуют, чтоб оставили. Другие требуют, чтобы флаг перевернули. А как по мне, я б сначала страну переименовал…

– А во что бы ты ее переименовал? – оживился от удивления хозяин дома.

– Ну во что? Не знаю, я не политик! Ну, в Украинскую Народную Республику, например! – неуверенно предположил Петро.

– В «народную» не надо, – замотал Сергеич головой. – Сразу к власти дурни и бандиты придут, как в этих «дэнээрах»! А чего ты не бритый?

– Я? – переспросил гость и провел пальцами по щеке. – Да жду, когда волонтеры новые станки одноразовые привезут.

– Подожди! – хозяин снова поднялся, к серванту отошел. Вернулся за стол с небольшой коробочкой в руках.

– Вот, возьми! Электрическая! Хоть и старая, но работает, как комбайн. Ничего не пропускает.

Петро вытащил из коробки округлую, чем-то похожую на сплющенную грушу электробритву с красивой витиеватой металлической надписью на красном корпусе: «Харьков».

– Мне она ни к чему тут. Электрики все равно нет!

– Спасибо, я потом верну! – пообещал солдат, пряча бритву обратно в коробку. Вдруг глаза его загорелись, будто вспомнил он что-то важное. – Кстати, убитого, что на поле лежал, забрал кто-то. Наверное, сепары из Каруселино! Нет его больше там!

Хмыкнул Сергеич.

– Я его забрал, – сказал. – Снегом накрыл. Лежит он там, бедный!

– Да? – удивился Петро. – Ну вы рисковый! Могли б и выстрелить, если б заметили!

– А я ночью, когда все спали!

Выпили они чаю с медом. И тут Сергеич про свой мобильник вспомнил. Спросил гостя.

– Да, зарядил! Давно! Вот он! – выложил тот и зарядку, и сам телефон из кармана куртки. – И вот, на всякий случай, мой номер! – добавил к телефону бумажку. – Теперь можно не тряпку вешать, а эсэмэску послать или даже позвонить, если что срочное!

– Спасибо, – сказал Сергеич. – Ты – человек слова! Тут таких ценят! Может, все-таки чуть настойки медовой в дорогу выпьешь? Чтобы теплее было.

Тут он в глазах солдата борьбу сомнений и желаний заметил.

– От пятидесяти грамм еще никто не пьянел! И я с тобой выпью, чтоб не думал, что там отрава! Я сам редко пью…

– Ну ладно, – махнул рукой Петро, сдавшись.

Достал Сергеич бутылку.

– Я тебе сейчас такую посуду дам, из которой ты еще в жизни не пил! – приговаривал он, верхнюю дверцу серванта отворяя.

Вынул оттуда хрустальную туфельку.

– Мы из нее на свадьбе с Виталиной пили. Теща бывшая подарила.

Поставил ее аккуратно перед онемевшим от удивления солдатом.

Себе Сергеич обычную рюмку достал. Но сначала налил гостю, и заиграла хрустальная туфелька радостной желтизной настойки.

– Давай выпьем за то, чтоб все это на хрен быстрее кончилось!

– Война, что ли? – уточнил солдат.

– Ну да!

– Согласен! – закивал Петро. Взял правой рукой за высокий тонкий хрустальный каблук, как за ручку бокала, с трудом и осторожностью ко рту туфельку поднес и помедлил немного, пытаясь понять, к какой ее части можно губами приложиться. Наклонил туфельку так, чтобы пятка внизу оказалась. Перелилась настойка туда, и выпил ее Петро из «пятки» медленно, сладким вкусом меда наслаждаясь.

Проводил Сергеич гостя до края огорода. А когда тот уже шагов десять по полю сделал, вспомнил про лежбище снайпера, окликнул, чтоб Петро вернулся. И повел его Сергеич по краю огородов к тому самому месту. Показал.

– На днях нашел! – сказал. – Вот, думал, предупредить тебя!

Солдат, который мгновение назад пчеловоду выпившим казался, враз протрезвел.

– Спасибо, Сергеич! – проговорил он медленно и серьезно.

Потом руку пожал и прямо от снайперской позиции вниз по полю пошел. Не сгибаясь, не пригибая голову, бесстрашно.