Kitabı oku: «Выбор оружия», sayfa 4
Пригнувшийся возле мотора Никита повернулся ко мне и ухмыльнулся. Я сказал:
– Там еще карлик был. На самом деле это, наверное…
Позади катера из воды вынырнула псевдоплоть.
* * *
Тварь эта жутенькая, но не слишком опасная, хотя иногда может доставить неприятности. Я уверен, что псевдоплоть – не просто мутант, потому что никакая радиация не способна привести к появлению подобного создания: неповоротливая свиная туша на четырех крабьих ногах, морда, сочетающая звериные и человеческие черты.
Подняв фонтан брызг и разевая узкий безгубый ротик, псевдоплоть высоко выпрыгнула из воды, перемахнув через мотор, упала на Пригоршню.
Он успел вскинуть пистолет, но выстрела не последовало, скорее всего, закончились патроны. Псевдоплоть попыталась вонзить в бок Никиты свои костяные ноги, но напарник повалился на спину и вытянул руки, сумев удержать тварь; клешни щелкнули в сантиметре от его груди.
– Сука! – выкрикнул он, и она неразборчиво залопотала в ответ, кривя ротовое отверстие: «Шука, хука, хуха, хрюка»…
Поднятые тонущим паромом волны мотали катер из стороны в сторону. Я кое-как встал, сделал шаг к Пригоршне, чтобы скинуть с него псевдоплоть, но он уже справился сам: согнув ноги, уперся ей в брюхо и толкнул. Выкрикнув напоследок какую-то бессмыслицу и щелкнув клешнями, тварь рухнула на мотор мягкой спиной, изогнулась, суча в воздухе костяными ногами, и скатилась с другой стороны.
Прямо на опущенный в темную воду винт.
Мотор взревел, потом заурчал, как огромный кот. Вода взбурлила, словно за кормой началось извержение небольшого вулкана. Добравшись до Пригоршни, я помог ему встать. Придерживаясь друг за друга, мы одновременно потянулись к мотору, чтобы выключить его… Поздно. Вместе с фонтаном воды во все стороны взлетели ошметки мяса, а затем мотор заглох, и после его рева разлившаяся над Припятью тишина показалась оглушающей.
Светлело, осенний день расползался по Зоне. Течение несло катер по середине реки, немного ближе к левому, пологому берегу.
– Вот же уродство! – с чувством сказал Пригоршня, переворачивая мотор на палубу и разглядывая его. – Так все удачно шло – тут на тебе, плоть эта откуда-то выскочила!
Он пнул ни в чем не повинную железяку и сел у кормы, свесив руки между колен. Я устроился на ящике возле носа, снял порванную куртку, через голову стянул рубаху, обмотал ею торс – рана на спине была неглубокой, но все еще кровоточила, – затем надел куртку.
– Попить есть чего?
– На… – он бросил мне флягу. Отвинтив крышку, я приник к горлышку и принялся жадно глотать тепловатую воду. Потом вытер губы.
– Ну, рассказывай.
– Да что рассказывать… – Пригоршня махнул рукой. – Грузовик тот, помнишь, как перевернулся? Это в него два кабана разом врезались. Причем необычные какие-то, я раньше не видал таких. Здоровенные очень, мне аж поплохело, когда они из-за памятника выбежали. Такие… Ну, по плечи нам, и ноги как балки. Они грузовик и своротили.
– Ты ж на нем стоял, как тебя не раздавило? – спросил я. – Или по ступеням не размазало?
Он пожал широкими плечами.
– Да я спрыгнуть успел. Сиганул оттуда со страху – как все равно заяц какой, и «Грозу» свою при этом упустил. По ступенькам покатился, локоть расшиб… Но ничего, вскочил и деру дал, потому что один кабан за мной побежал. Думал я в окно запрыгнуть, так там в стене окон не было вообще. Я за угол завернул, встал на колено и давай зверюгу эту поливать… У меня уже гранат не было, понимаешь? Я ж тебе говорил в баре: больше надо брать, а ты – не надо, тяжелые, идти далеко…
Я хмуро посмотрел на него.
– Ну ладно, ладно! В общем, целый рожок потратил, но таки свалил его, башку, понимаешь, разворотил – а он все бежал и бежал… Но прям возле угла упал все же, ногами своими брыкнул и сдох. А за ним уже крысы, да и псы там были, потому я дальше от них… Обогнул весь кинотеатр, думал, может, ты с другой стороны выскочишь, но ты так и не появился. Потом… В общем, долго рассказывать.
– Но почему ты к парому приплыл?
– Так за тобой же, – удивился он.
– Это я понял. Но откуда ты знал, что я там? ПДА?
– Ха – ПДА! Он у меня вообще ни черта не показывал…
– Что, и ребят Курильщика тоже? Я когда по Чернобылю бегал, нашел одну машинку, так включил, и она показала, что они на пароме. Потому туда и поплыл.
Напарник помотал головой.
– Не, не знаю. Мой молчал, как партизан, пусто по всему району. То есть Чернобыль вижу на карте, Припять вижу, но ни одной метки во всей округе. Вот… – он привычным движением отдернул рукав, посмотрел и коротко выругался.
– Что? – встав, я шагнул к напарнику.
– Тут… Ё! Исчез…
– Медведь?
Никита показал мне пустую карту на экране.
– Фиолетовая метка, да. Только что возникла, там, возле поворота. И…
Метка появилась опять. Она пульсировала в быстром темпе.
– Что это значит? – изумился Пригоршня.
– Не знаю. Что-то похожее и я видел.
Метка не перемещалась, лишь мигала, оставаясь на месте. Еще почти минуту мы пялились на нее, после чего я вернулся к носу катера.
– Ладно, дальше рассказывай. Как ты меня увидел?
– Ну как – в бинокль. Уже темнеть стало, я на берегу залег, на пристани паромной бывшей. Там такой домик, то есть не домик, а будка железная, с крышей, – на ней и устроился. Крысы туда залезть не могли с собаками, вокруг только бегали. К тому времени я уже и «Кипарис» бросил, вернее, когда патроны закончились, я им башку крысиному волку раскроил, ну он и зацепился скобой за дыру в черепе… В общем, и его я вслед за «Грозой» упустил.
Ну вот, лежу, значит, на этой будке, а в городе пожар начался. Делать-то нечего, вроде и страшно, а вроде и скушно, так я в бинокль стал глядеть: туда, сюда… Вдруг вижу: ты! Как ты к парому подплыл – это я пропустил, но гляжу – ты по палубе шастаешь, между машин пробираешься, осторожно так, по сторонам зыркаешь. Но далеко, кричи не кричи, ясно, что не услышишь. В рубку залез, и потом уж совсем темно стало, ни хрена не видно. Во, я и подумал: ты там дрыхнуть устроишься, в рубке. А утром раненько я, значит, лодку раздобуду и тебя оттуда вытащу. Хотя как-то мне не по себе было, потому что паром этот… Ну, сам знаешь, что о нем говорят. Стремное, в общем, место. К тому времени зверья вокруг поубавилось, тише стало, хотя наверху, на холмах, огонь везде, трещало там да шипело. Но я задремал помаленьку, потому что ведь устал сильно, пока бегал-прыгал. Вот, а через пару часов будто толкнуло что-то: проснулся. Да не просто проснулся, а аж подскочил. Что такое?! Вроде тихо, зверей уже совсем нет… Достал бинокль, стал опять глядеть… И вдруг понимаю: паром светится! Ну – ё! – точно как говорили, будто внутри у него свет такой… таинственный, понимаешь? Загадочный.
– Да уж, – кивнул я, – понимаю.
– Ну вот. Видно все равно плохо, но из щелей этот свет наружу выходит, и что? – Пригоршня сделал большие глаза, поднял руки и пошевелил растопыренными пальцами. – Гляжу: тебя тащат! Нет, на самом деле толком я не мог увидеть, только разобрал, что двое каких-то таких… согнувшихся таких, сгорбленных, тянут чего-то по палубе, не то мешок, не то тело. В общем, я решил, что это, наверное, ты и надо тебя спасать. А перед тем как заснуть я, понимаешь, со скуки когда в бинокль пялился, то ведь не только на реку, но и по сторонам, на город горящий, на берега… И увидел в стороне от пристани, среди кустов, стоит этот, как его… лодочный сарай, во. Ну, ангар такой, хотя не ангар все же, потому что приземистый очень, крыша ниже моей головы, и одной стороной прямо в воде он. И я подумал: если это дело на отшибе стоит, да среди кустов густых, так что я его только с будки углядеть и смог, то, может, внутри осталось что-то, не успели разграбить, не заметили? Потому что если к парому мне плыть, то – на чем? Надо лодку искать. В общем, слез я и пошел туда. Автоматов, говорю, уже не было у меня, только вот пистолет… – Он похлопал по лежащей рядом «беретте». – Ох и страшно идти было! Но зато в ангаре катер оказался, и еще канистра с бензином, да к тому же и гранатомет у него на носу. И две гранаты в ящике лежали, в том самом, на котором ты вон сидишь. Ну и вот…
– А к парому? – перебил я. – К парому не страшно было плыть?
Он ухмыльнулся.
– Страшно, Андрюха. Честно скажу: чуть в штаны не наклал.
– Ага. – Я повернулся к гранатомету за спиной и стал его рассматривать, медленно поворачивая. – А дальше что?
Это оказался «Марк-19», то есть американский «Mk», с электроспуском, чтоб на всякую технику его ставить. Оружие мощное, но эта модель – ненадежная, можно сказать, нам повезло, что он два раза подряд без всяких сбоев выстрелил.
– Ну, что… Подплыл, залез на палубу, сунулся к той дыре под автобусом, куда тебя, как я видел, утащили. И чувствую: не так что-то. Такое это… ощущение, понимаешь. Ну точно, думаю, там, внизу, контролер сидит! Эх! Я ж их как все равно ты крыс – боюсь я их зверски просто. Лег животом на палубу и только башку в дыру свесил – сразу звон, в голове пасмурно стало… Сильный контролер, значит. Может, меня и не почуял еще, но все равно вокруг него такое как бы поле, которое уже действует, мысли туманит. Но все же кое-как я разглядел, что внизу. Часть поддона увидел здорового, крест на нем из труб и чувака какого-то, который висел…
– Это Копытыч был, – вновь перебил я, и Никита удивленно смолк, уставившись на меня. – А ты не узнал его там?
– Не! Еще темновато было, я только Стечкина в конце узнал. А те, другие?
– Витек, Серый, Дроля, только я его из автомата до того успел… Они ж Копытыча и распяли, их контролер принудил. Забавлялся он так, наверное, хотя не разберешь ведь, что у контролеров в голове. Слишком у них того… нечеловеческий ум.
– Это да, – согласился он. – Выходит, второе тело возле башни – это Горбун? Ну, слушай дальше. В общем, все, что там внизу было, я рассмотреть не мог, но увидел, как они тебя к трубам этим подтащили и стали приматывать. Что мне делать было? Непонятно ж, сколько там всего народу прячется, а я без автомата. Я в катер обратно прыгнул, отплыл немного и гранатой по борту саданул. Так очумел, думая, что вот сейчас прям тебя к кресту присобачат, что и не соображал особо, чего делаю, наудачу пальнул. Но паром дряхлый совсем, железо ржавое, дерево сгнило… В общем, вышло у меня, а, Химик?
И он самодовольно ухмыльнулся.
Но тут же улыбка с его лица спала, взгляд Пригоршни обратился поверх меня, в сторону, куда течение несло катер. Я к тому времени, осмотрев гранатомет, вновь сидел лицом к корме. И поворачиваться мне не хотелось.
– Что? – спросил я. – Только не говори, что водопад. Нет на Припяти водопадов.
Он помотал головой.
– Не-не, поворот там.
– Поворот… Чего ж у тебя рожа сморщилась? Пристаем к нему сейчас, вон весло под бортом валяется, подгребем. Медведь, судя по метке, там рядом.
Он быстро глянул на ПДА.
– А она исчезла уже, метка-то.
– Ну и хрен с ней, – сказал я. – Все равно черт-те что с ними тут происходит.
– Хрен так хрен, я не о том. Там развалины какие-то, на берегу, где поворот.
– Что, опять руины? – забеспокоился я. – Слушай, но хоть без водонапорной башни?
– Какая башня, Андрюха? Да что ты на меня пялишься? Возьми и сам погляди, елки-палки!
Я нехотя обернулся, предварительно отдернув рукав куртки и глянув на часы. Забыл, что они разбиты. Эх, жалко, они со мной уже столько лет! Это отца часы, мне их его старый друг принес, бывший военный, когда батя пропал. Но теперь не починить, конечно, после такого-то удара – нечего там чинить, циферблат пробит вместе со стеклянной крышкой, стрелки сломаны, а от механизма только железная кашица осталась. Я снял их и бросил в воду, после чего, выпрямившись во весь рост и придерживаясь за пулемет, стал смотреть вперед.
Река там действительно делала крутой поворот. В этом месте она разлилась, образовав обширное болото. Из него торчали кирпичные стены, покосившаяся кладка, стояли торчком бетонные плиты, и за всем этим виднелась тарелка радара.
– Это что, база какая-то? – недоуменно спросил я. – Военная?
– Вроде того, – ответил Никита. Катер качнулся, когда он тяжело прошел от кормы и встал рядом со мной.
– Да откуда она взялась? Ведь нет тут никакой базы!
– Откуда знаешь? Ты разве бывал раньше в этих местах?
– Только проходом, давно. Но я бы знал все равно. И ты бы знал. Что, скажешь, нет? Слыханное дело: база вояк прям возле Припяти, а мы про нее никогда ничего…
– Да, может, это связисты, кому какое дело до них? Видишь, тарелка… Нет, вообще ты прав, конечно, – согласился он. – Почему мы ничего про нее не знаем? Как такое может быть?
Катер вынесло со стремнины, течение замедлилось, но он продолжал плыть, приближаясь к топкой излучине, над которой возвышалась покосившаяся бетонная ограда, вся в трещинах и проломах.
– Такое может быть, только если ее раньше тут не было, – произнес я наконец.
– Чего? – спросил он. – Как это, ты про что? Что значит – не было, если оно, видишь, покоцанное все?
Я поморщился.
– Ну что за жаргонизмы, Никита? «Покоцанное»… Ты, конечно же, хотел сказать «обветшалое»?
Он почесал коротко стриженный белобрысый затылок.
– Ага, оно самое. Обветшалое. Ну так как это, Химик? Что значит – «раньше тут не было», если видно, что это все не вчера построено, а уже много лет стоит?
Я покачал головой.
– Не знаю, напарник.
– А Медведь, выходит, где-то там, на этой базе, прячется. Блин, какой вообще толк от этих ПДА, если они тут ни черта нормально не показывают!
– Э нет, подожди. Твоя метка по Чернобылю моталась туда-сюда, цвет меняла, а потом совсем исчезла – но она таки была, и ты в Чернобыле тоже в тот момент был. И метки тех, кто под водонапорной башней находился и на пароме… То, что здесь вся система позиционирования из рук вон плохо работает, – правда. Но какую-то информацию она все же дает. Медведь впереди, Никита, причем недалеко.
Глава 5
Мы бросили катер, после того как он окончательно застрял, погрузившись в мягкое илистое дно. Ограда из бетонных плит была совсем близко. Я вооружился веслом, Пригоршня в одну руку взял нож, а во вторую «беретту», которую сжал за ствол, чтобы в случае чего наносить удары рукоятью.
База казалась пустой и давно заброшенной.
– Черт, как голым себя чувствую, – пожаловался напарник, заглядывая в пролом, а после осторожно шагая вперед.
Тут я был вынужден с ним согласиться. Кажется, впервые мы находились вне лагеря сталкеров или другого относительно безопасного места без нормального оружия. А в Зоне без оружия ты все равно что мертвец. У нас же только нож – правда, хороший, и Никита им владеет прилично, – весло да разряженный пистолет.
– А в сумке у тебя? – спросил я. – Той, что ты на поясе носишь? Я ж тебя знаю, ты всегда боеприпасы всякие рассовываешь по карманам… Неужели пусто? Обойма лишняя, к примеру?
Он покачал головой.
– Не, нету ничего такого сейчас.
Шли медленно, настороженно осматриваясь; вскоре миновали сильно накренившийся бетонный столб, с которого свисали обрывки проводов, украшенный разбитым фонарем.
– Как за Медведем-то сходили, а? – продолжал жаловаться напарник, осторожно ступая по заболоченной земле. – Ведь с самого начала ясно было: что-то не так тут…
– Это мне было ясно, что не так, – перебил я. – А ты все твердил: бедный Медведь, попал в передрягу, надо его спасать…
– Ну так и попал. А что, нет разве? Вон, все мужики, которых Курильщик с ним отправил, полегли…
– Да вот что-то меня сомнения берут, что они случайно там полегли.
– В смысле? – не понял он.
Я помолчал, пытаясь сформулировать обрывочные мысли во что-то более связное.
– Медведь с чего-то взял, что поле артефактов именно в этом районе. Все здесь облазал вместе с Рваным и Турком. Помнишь, когда он без них как-то вернулся и сказал, что сгинули? Вон там, возле башни, они и сгинули.
– Ну и откуда ты это понял? – спросил он.
– Оттуда, что я грузовик вспомнил.
– Какой? Тот, что… А! – чуть не выкрикнул напарник. – Медведь на военном грузовике разъезжал, ну точно! Еще когда с теми двумя был…
– Вот. Я уже потом это сообразил. Значит, допустим, они к башне приехали, оттуда полезла эта штука и Турка с Рваным съела. Растворила то есть. Возле колес там кости лежали, правильно? А Медведь спасся – он же всегда везучий сукин сын был. Видно, им такая же паника овладела, как и нами, и он с перепугу грузовик бросил, пешком убежал. Наверное, напарники его рядом с машиной были, а он отошел куда-то… Получается, их сожрало, его нет. Грузовика лишился, но узнал про башню, секрет ее. Как про контролера узнал на пароме, а сам ему при этом не попался… Ну точно! – вдруг понял я. – Кристальные колючки!
Никита секунду глядел на меня, потом и до него дошло.
– Это когда Медведь у нас две штуки купил?
– Правильно, те, что мы возле Темной долины добыли. Колючки на поясе и помогли ему не попасть под влияние контролера, вот в чем дело. Почему он контролера не убил – не знаю, но, в общем, оставил тварь живой.
– Ну ладно, и к чему ты это все ведешь?
– Сам пока не знаю, надо подумать еще. Ты не лупай на меня глазами, а под ноги гляди. Что-то оно ненормально здесь…
– Чего ненормального? – спросил он, оборачиваясь.
– Ну ты сам не видишь? Болото от берега начинается, от воды. Там оно должно быть более топкое, нет? Дальше – суше становиться. А тут что? Наоборот…
– Вправду, – согласился он, сообразив наконец, о чем я говорю. – Странное дело.
Если поначалу земля под нами просто прогибалась, то теперь остающиеся позади следы тут же заполнялись грязной жижей. Дойдя до бетонных плит, уложенных «лесенкой» почти в человеческий рост высотой, мы остановились. Впереди высилась башня необычной формы, на верхушке виднелась радарная тарелка; по сторонам были угрюмые строения, не то бараки, не то склады армейские, между ними росли черные безлистые деревья. И все это – посреди натурального болота, не чета тому, по которому мы сейчас шли, – с тинистыми заводями между кочек и бочажков, с низкой осокой, растущей прямо из воды, с островками блеклой зелени.
– Ух… – Пригоршня поежился, оглядывая все это. – Тускло как, а? Пожрать нам, что ли?
– А у тебя есть?! – обрадовался я.
– А то!
– Так что ж ты молчишь?
– Да где тут расположиться? И потом, Медведь близко…
– Поесть все равно надо. Давай наверх залезем и спрячемся там, – предложил я. – Поедим быстро, а заодно местность осмотрим.
С этими словами я стал взбираться на неровно уложенные плиты, шагая по ним, как по ступеням, и Никита полез следом. Мы улеглись на животы, чтоб не маячить, так что снизу нас было не разглядеть. Напарник расстегнул куртку – я увидел небольшой контейнер на его ремне справа и сумочку-кенгуру слева. Дзинькнув «молнией», он достал запаянный в пленку «малый спецпаек ограниченного миротворческого контингента».
– Вот что у меня вместо боеприпасов, – пояснил он, по привычке ножом вскрывая пакет, хотя я его учил, что там сбоку есть специальная полоска серебристая, которую надорвать надо.
Это был европейский сухой паек: аккуратно нарезанный хлеб, брикетики спрессованной мясной стружки, крабовые палочки, четыре пакета фруктового желе, пара банок саморазогревающегося куриного бульона, что-то еще в цветастых обертках и упаковка жвачки. Я аж губами причмокнул: хорошо! В Зону чаще попадали украинские наборы, которые были гораздо хуже, – то хлеб в них заплесневелый, то сушеная рыба позеленела от старости. А такое, как Пригоршня достал, выдавали солдатам ооновских войск. Вообще украинских военных на Кордоне было немного, все больше российские да европейские, хотя последние никуда старались не лезть, сидели по своим базам и лагерям, обнесенным, будто тюрьма, колючей проволокой и оградой с пулеметными гнездами через каждые двадцать метров. Пригоршня позже меня в эти места попал, и когда я ему объяснял, что здесь по периметру в основном западные да еще российские вояки, удивлялся очень. Спросил:
– А чё, украинцев совсем нет?
– Почти. Откуда им взяться? – ответил я тогда. – Ну какая тут армия? Три генерала да рядовой, который им дачи строит? Потому тут наши все больше…
– «Наши», – передразнил он. – Москаль хренов. Тут теперь все – «наше» и все мы – «наши».
Я отрезал:
– А ты молчи, хохол, от тебя вообще пользы никакой, только сало на печи жрать умеешь.
Но в действительности у нас с ним на национальной почве трений не возникало, потому что Никита тогда правду сказал: Зона иначе равняет, по твоим истинным достоинствам и недостаткам, а не по тому, какого ты роду-племени. Тем паче обычно и не разберешь, кто украинец, а кто нет, потому что все на русском говорят одинаково, разве что у местных иногда легкий акцент бывает, «шокают» они и «гыкают».
В общем, хорошо, что у него заграничный паек оказался. Съели мы его быстро, после чего напарник открыл упаковку жвачки.
– Слушай, Химик, а ты разглядел, что это тогда из башни поперло? – спросил он.
– Нет.
– Но хоть думаешь что-нибудь?
– Думаю, это аномалия была, – сказал я.
– Чего? Какая аномалия, ты что несешь? Она ж двигалась и нас преследовала.
– Откуда знаешь, что преследовала? Может, ты ее просто включил, когда ту дверь открыл, и она сработала, расширяться стала, а после назад втянулась? Ну или проснулась… Ну, живая она.
Он застыл, не донеся до рта пакетик с желе.
– Да как же – «живая»? Аномалии не живые! Они… это…
Я насмешливо глядел на него.
– Они такие…
– Какие?
– Ну, такой феномен, – неопределенно закончил Пригоршня.
– Ага. И вдруг та, что в башне пряталась, – живой феномен? Такой энергетический организм.
– Разумная аномалия? – не поверил он.
– Не обязательно разумная. Амебы, если в микроскоп смотреть, тоже разумными кажутся. Может, что-то вроде псевдоплоти…
Во время еды мы по очереди приподнимались, глядели по сторонам, но никакого движения ни разу не засекли, лишь вдалеке птицы иногда перелетали с дерева на дерево. Стояла тишина, только ворона каркала где-то – равномерно, тоскливо. Утро, а солнца не видно, свинцовая пелена затянула небо. За строениями висел густой пепельный туман. Зябко, влажно; дух от болота шел тяжелый и какой-то осенний, холодный.
Доев, я взял весло и полез вниз, но на середине остановился и спросил:
– Посмотри еще раз, ничего интересного не видно?
Он достал бинокль, осмотрелся и тоже стал спускаться, глянув на ПДА.
– Не. Тихо, как тогда, возле башни. Давай радар обойдем и посмотрим в бараках? И за ними? Отсюда я не вижу, что там дальше. Может, конец этой базы, а может, и еще у них что-то построено. Надо Медведя наконец найти.
– Надо, – согласился я.
* * *
Обойдя башню, мы встали под ней.
– Не, не радар это, – объявил напарник.
– Ясное дело.
– Ты глянь, тут их четыре, тарелки эти, в разные стороны направлены. И потом, они ж решетчатые вон, на радарах не такие. Странная какая-то штука, я таких никогда не видел. И ты послушай – она ж работает!
Вслед за ним я прижался ухом к железной стенке башни и различил гудение: возможно, где-то в глубине постройки работал трансформатор. Я предположил:
– От кабелей каких-то подпитано подземных.
– Ну и что это, Химик? Ты ж ученый у нас, вот и объясняй.
Я пожал плечами.
– Понятия не имею. Хотя постройка интересная, конечно. Ладно, идем.
Дальше тянулось настоящее болото, и я решил, что пойду первым, поскольку у меня было весло, которым можно тыкать перед собой, чтоб не уйти ненароком в трясину по уши.
Через некоторое время я сказал:
– Слушай, куда мы вообще после этого дела собирались? К Курильщику назад, так? А ну посмотри, в каком он отсюда направлении.
Часы Пригоршни, в отличие от моих, остались целы, а там кроме обычного циферблата со стрелками еще и компас. Он поглядел и нахмурился.
– О! Это еще что за чертовщина?
– Что там? – спросил я, делая шаг к нему. Напарник показал часы. Слева на циферблате был небольшой ободок с тонкой стрелкой компаса, и она равномерно кружилась, будто кто-то медленно водил вокруг запястья магнитом.
– Так… – Это мне окончательно не понравилось, и я замер, прислушиваясь к ощущениям, но не чувствуя ничего особенного: ни холодка под ложечкой или мелкой внутренней дрожи, ни озноба, испарины, ничего, что обычно сопровождало приближение аномалии или начало каких-то бурных событий. Этой способностью меня, как я думаю, наградил отец. Он сам из Вологды, потом попал в этот район, женился на местной, живущей неподалеку от Кордона (с другой стороны, конечно, но все равно – в довольно опасном районе, когда-то попавшем под радиоактивное заражение), и вскоре после этого я родился. Матери почти совсем не помню, она рано очень умерла, а была, по словам отца, женщиной странной, молчаливой и отрешенной. Я не совсем уверен, может, это мне привиделось по малолетству, а может, и правда, но с детства в памяти осталась одна картина: мать, еще совсем молодая, почти девчонка, коротко стриженная и с запавшими глазами, сидит на стуле перед столом без клеенки, уставившись на стакан, который стоит на середине столешницы. Не моргая глядит на него – и вдруг он начинает ползти, медленно, чуть дрожа, сдвигается сам собой, пока не доползает до края, и тогда падает, разбивается, а мать сидит в той же позе, будто ничего этого не замечая. Когда она умерла, за мной приглядывала старуха-соседка, а отец то появлялся, то вновь надолго исчезал в Зоне. С детства меня окружали «разряженные» артефакты… Может, отсюда мои способности? Или от матери? В конце концов меня в интернат сдали, а после отец оплатил учебу в институте, потому что у меня интерес к химии проснулся. Ну а потом сгинул он, я тогда на последнем курсе учился. Выбирай жизнь. Выбирай будущее. Выбирай карьеру. Выбирай семью, стиральную машину, удобный диван и друзей. Я выбрал другое – Зону. Узнав, что произошло, институт бросил и пришел сюда. Собирался его найти, хотя мне и говорили, что нереально это, но главная причина в другом была: тянула меня Зона к себе, звала – неслышно, но настойчиво.
– И как тебе это? – спросил Пригоршня.
– Как… Хреново до невозможности, что компас ничего не показывает. Блин, куда же мы забрели, а?
– Не знаю. Что-то мне не по себе, – откликнулся он, поежившись.
С кроны дерева, растущего между бараками, шумно взлетела ворона и каркнула – громко, пронзительно, будто выругалась в сердцах. Никита наклонился, схватил камень и швырнул в нее, но, естественно, недобросил.
– Чеши отсюда! – выкрикнул он.
– Ты не психуй, – посоветовал я. – В Зоне это до добра никого еще не доводило.
Он покачал головой, насупленно глядя перед собой, потом сказал:
– Ладно, идем дальше. Может, в бараках оружием разживемся каким? А то с этим… – Напарник помахал разряженным пистолетом. – Я не чувствовал себя таким голым с тех пор, как в последний раз мылся.
Я пошел, цевьем весла проверяя путь, широко шагая с кочек на травяные островки и опять на кочки. Пригоршня, тихо сопя, топал сзади. Он чуть не налетел на меня, когда я резко остановился.
– Ты чего?
– Гляди… – Я присел на корточки.
Впереди было подобие кратера, конус с бетонными стенками, метров на двадцать утопленный в землю. Вода здесь становилась прозрачней, и я видел уходящую в глубину лестницу, тоже бетонную, – поначалу вполне отчетливо, а дальше она исчезала из виду, скрытая островками пены, неподвижной взвесью крупных грязевых хлопьев и какими-то желто-зелеными травянистыми сгустками, висящими в тоще воды на разной глубине. Примерно в десятке шагов под ногами на широкой ступени лежало тело в военной форме, рядом – каска. Лица мы не разглядели, но заметили чуть ниже оружие, которое мертвец держал за ремешок. Не то ружье, не то автомат, мне такое не встречалось. А дальше, едва различимая в наполнявшей нижнюю часть амфитеатра полутьме, просматривалась лежащая на боку массивная прямоугольная платформа с узкими гусеницами, необычной формы башней, откуда торчал короткий ствол.
– Слушай, да это же пушка! – сказал Пригоршня. – Ну точно! Пушка на гусеницах. Самоходная.
– Никогда раньше такого оружия не видел.
– А солдатика того, может, Медведь и завалил? – предположил напарник.
– Может быть. Надо это дело обойти как-то.
Но мы продолжали стоять, глядя в бетонный амфитеатр. Вода была неподвижна, тело внизу тоже. Травяные комья висели, будто странные дохлые рыбы, ступени уходили во мрак… Картина эта завораживала, казалось, что в застывшей болотной глубине помимо пушки и мертвеца притаилось что-то еще, какая-то сокровенная тайна Зоны.
– Неужто Медведь таки высмотрел здесь где-то поле артефактов? – пробормотал Никита. – Это ж какие деньжищи? Надо, надо если не Медведя найти, то поле это – обязательно, правда? Вездеход себе броневой оборудуем, с радаром, да с пушечкой, да с электроникой всякой. И большой, чтоб в нем спать можно было. Борода мне говорил, что может систему обнаружения такую смонтировать, что никакая сука втихаря не подберется, если мы не захотим ее подпустить. Слышь, Андрюха? Это ж песня, а не машина будет, только деньги нужны на это на все немалые…
Я бы тоже не отказался от подобной машины, но для Пригоршни «универсальный вездеход-броневичок» был особой страстью, голубой мечтой, ради которой он и жил все последние месяцы, после того как я однажды рассказал, что было бы неплохо заделать себе такую штуковину. Он сразу загорелся, стал расспрашивать, что я имею в виду, и в результате впечатлился этой идеей куда больше меня, ее автора.
– Идем, – решил я наконец. – А то будем до вечера туда пялиться да мечтать. Хотя… чувствуешь, тут вроде как время не двигается.
Внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не оступиться и не соскользнуть вдоль бетонного откоса, я стал огибать препятствие, и поспешивший следом напарник спросил:
– Что это ты про время? Как «не двигается», что это значит?
– А ты помнишь, сколько мы уже здесь?
Он помолчал, соображая.
– Больше часа, наверное.
– А освещение, видишь, такое же, как было. – Я махнул рукой вверх. – Светлее не становится, хотя мы ранним утром катер бросили.
– Ну так что? Осень ведь сейчас. Осенью так бывает, что целый день – будто сумерки. Пасмурно, потому что и солнца не видно.
– Это само собой, но меня такое ощущение не оставляет, будто тут все замерло. И время тоже, понимаешь?
Я не видел, но ясно понял, что за моей спиной Пригоршня пожал плечами.
– Не, – решительно сказал он. – Этого не понимаю.
Но все же мои слова заронили в его душу сомнение, потому что когда мы, оскальзываясь и переступая по кочкам, миновали уже половину кратера, напарник объявил:
– Ну вот, врешь ты. Я сейчас на стрелки глядел – идут себе, как всегда. Почти две минуты мы уже вокруг этой фигни бредем, ясно тебе?
Настала моя очередь пожать плечами.
– Это не показатель, Никита. Часы могут и тикать, а время остановилось. Хотя ты прав, вру я, конечно. Время не может встать, просто атмосфера тут такая. А ПДА твой как?
