Kitabı oku: «Проводки оборвались, ну и что», sayfa 3

Легко вообразить Луна-парк: колесо обозрения; персонажи, наряженные как в то время; карусели, мигают лампочки, позвякивает музыка. Невнятные развлечения вокруг фонтана и в ближних аллеях. Красная дорожка на лестнице ко дворцу, между виноградниками. Имитация хозяйственных работ, или же реальные хозработы, надо же все это содержать. Невидимые хозслужбы небольшого размера, меньше даже пчел, поддерживают историю места. В этом нельзя участвовать, ничего не предполагает прикасаться к чему-либо. Взаимодействия тут без тела.

Здесь и не пахнет почти. Только краткие, локальные запахи. Немного – чуть стоячей водой пруда. Травой, листьями. Магнолии, кусты цветут – пахнут только вблизи. Запахнет табаком, если закуришь. Возле того концерта пахло пивом и декоративным дымом со сцены. По-прежнему ничего не навязывается, но удерживает внутри себя неощущаемой силой. Если живете давно, то зажигали же спички. Осенью: первая и вторая – только дым, третья – дым, четвертая шипит и чуть-чуть горит; прикрываешь ладонями, огонь завелся.

Если settings места не были известны к моменту попадания туда, то они контекстом не станут, а последующие уточнения в него не затянут. Он ляжет сбоку от места. Тогдашнее время не продолжается теперь. Опять распалась связь времен, да ее и нет никогда. Но должно быть что-то вытекающее и иссякающее; желания, сходящие на нет, если не были реализованы быстро. Удерживание желания растрачивает его вещество, оно иссякает. Может, в каждом времени есть паутина, грибница удовольствий. Желания как-то связаны, но если сводить их вместе, то будет слишком много соединительной ткани, упаковки. Лучше им оставаться порознь. Все это предполагает целостность объектов, но типический, всеобщий человек был возможен когда-то (хотя бы в теориях и романах), а теперь уже нет. Не беда, все склеивается студенистой субстанцией. Ах, эти выкладки как лепестки, допустим, черемухи. Или сливы.

Еще связь: статуи и кости. Вокруг пруда – белые, как препарированные в наглядные пособия; обычные, темные кости на Новом дворце. Статуи со временем совсем станут костями, а черепа доведут тему до минимума, возможного для тел. Череп тут уже есть.

Фридрих II умер в августе 1776-го. Завещал похоронить в той самой могиле, ночью. Фридрих Вильгельм II, племянник и преемник, похоронил его в Потсдамской гарнизонной церкви, рядом с Фридрихом Вильгельмом I. Во время Второй мировой гробы ради сохранности переместили (в самом деле, церковь была разрушена в 1945-м) – в марте 1943-го в потсдамский бункер, а в марте 1945-го перевезли в соляную шахту (Бернтерод, Тюрингия). После войны американцы переправили гробы в гессенский Марбург, в церковь Св. Елизаветы. В августе 1952-го гробы перевезли в замок Гогенцоллерн в Баден-Вюртемберге. Через 205 лет после смерти Фридриха II, 17 августа 1991-го, его гроб выставили на парадном дворе Сансуси. Почетный караул бундесвера, торжественное прощание. Потсдам был в ГДР, Стена расцепилась 9 ноября 1989-го. 3 октября 1990-го ГДР и Западный Берлин вошли в состав ФРГ (Herstellung der Einheit Deutschlands). То есть перезахоронили менее чем через год после того, как это стало возможным. Вероятно, знаковое действие в символическом пространстве.

Ночью, да. Факела или привезли освещение? Была ли там Мертвая голова? Череп, «Мертвая голова» вот откуда – Фридрих I умер в 1740-м. Хоронил его Фридрих II, и: гроб был покрыт тканью с вышитой на ней «Мертвой головой» (Totenkopf). Totenkopf станет эмблемой «Черных гусар» Фридриха, «Totenkopfhusaren», потом его переймет СС. Это не «Веселый Роджер», череп развернут примерно в три четверти, две скрещенные кости за ним. Похоже на череп Адама – на те с распятия капает кровь. Но сверхидеи у Фридриха, похоже, не было. По крайней мере, по Казанове: «Что же касается короля, то он не был ни атеистом, ни деистом; для него просто не существовало никакой религии, и никогда никакая вера в Бога не влияла на его действия и на его жизнь». Впрочем, это Казанова, мало ли что он.

В начале аллеи, ведущей к выходу, Флора и Помона, что ли. Слева-справа, белые, на крупных постаментах, под Флорой еще и ванна. Обычная, как чугунная, но мраморная. Здешний идеальный мир и ее не исключает, не так, что он предполагался совсем уж инаковым. А смерть была близко, с эпидемиями, детской смертностью и постоянными войнами; постоянно рядом, как именно ощущалась ее близость? Иной мир тогда тоже неподалеку, порог его ощущения – как и блаженства – мог быть невысок.

Но темы легкого перехода туда нет, что бы там хозяин ни думал впрок о своей могиле. Допущение, что нечто приятное присутствует рядом, улучшит качество существования. Тогда и чужие боги, и голые белые дамы, и ванна равно уместны. Дополняют быт, получается тоже вполне бытовой вариант. Как в любом взаимодействии – стороны постепенно приходят к согласию, они стали немного другими и им это приятно. Площадка для обоюдных превращений не на первом-втором шаге, на третьем-четвертом.

Раз этого места нет вне его периметра (и наоборот – извне периметра сюда не проникает почти ничего), то здесь может появиться что угодно, не удивит. Вот овцы. Они пасутся сразу возле главного, парадного входа во дворец, он не со стороны парка. Небольшая площадь, мягким полукругом, с одной стороны дворец, с другой балюстрада. Сразу за ней откос, мягкий – не обрыв. Внизу обычная улица, асфальт, ездят машины. На лужайке-откосе между балюстрадой и трассой некоторое количество овец или баранов. Овец, скорее. Штук 12, что ли. Толстые, будто жирные, как опарыши. Что делают овцы в общей схеме данного места? С какой целью и для чего они пасутся тут, почему чрезмерной величины – или шерсть так отросла, а они не стрижены, но – в мае? Когда их стригут, овец, разве не осенью? Да и при чем они тут? Их там 25, сосчитал. Двадцать пять видны, еще какие-то могли быть за деревьями. Они примерно как картофелины на могиле, их там тоже штук под 30, схожего цвета, потому что картошку кладут мытую. Некоторые сорта по цвету точь-в-точь как овцы; некоторые потемнее, есть розовые клубни. Овец можно считать и беззаботно засыпать, а не хватит 25, можно считать по кругу несколько раз. Они как толстые личинки, а потом из них вылетят 24 пчелиных роя и один дрон – для разнообразия. Будет летать и все разглядывать. Что еще производит искусство, как не бессмысленные ходы (в обе стороны).

Мельница сбоку от дворца отчетливо декоративная. Виноградники. Они имитировали сельскую жизнь или этот виноград ели? Картофель вряд ли был в исходном плане, кто положил на могилу первый клубень? Не было смысла класть его на пустую яму, значит – после 1991-го. Оранжерея, ботанический сад и растения аккуратные, маленький кусок организованной природы парка, чуть отойдешь – организованной куда меньше, а к его краям не организованной вовсе. Не так, что таблички возле каждого дерева (что оно такое), а просто ходи по лужайкам и между деревьями. Да, еще там хожу.

Личная приязнь к этому месту у меня может быть. Все же тут долго работал С. Р.Е. (можно послушать C. P.E. Bach, Andreas Staier – Sonaten Und Fantasien (Deutsche Harmonia Mundi – RD77025, BMG Classics – RD77025, Europe, 1989; там половина клавесин, половина фортепиано)). Но тут нет связи, С. Р.Е. слишком хорош, чтобы зависеть от места. Я и не знаю, что да как у него было в жизни. Теперь смотрю: из Сансуси он уехал в Гамбург. Да, в парке репродукторы дворцовый репертуар не транслируют. Но тот издавался, есть Flute King: Music from the Court of Frederick the Great (EMI Classics, 2011). На первой пластинке третьим (сначала C. P.E. Bach и F. Benda) будет и Friedrich der Große, Concert No.3 for flute, string orchestra and bass. Конечно, сочинял сам, но когда все вокруг пишут для флейты, то это способствует и частному вдохновению. А Johann Joachim Quantz (1697–1773), Des Königs Flötenmeister тренировал короля на флейте и написал ему 300 концертов, энергичная музыка. На второй диск концепта Сансуси, что ли, не хватило, там и Musikalisches Opfer, BWV 1079. Или сочли, что без него никак. Есть Anna Amalia of Prussia (1723–1787), принцесса, младшая сестра Фридриха, Sonata in F major for flute and basso continuo. Даже гамбургская вещь С. Р.Е., Hamburger Sonata in G major for flute and basso continuo Wq133/H564. Впрочем, для флейты. И еще раз Frederick II of Prussia, Sonata in B minor for flute and basso continuo.

C. P.E. не был главным музыкантом Сансуси, числился придворным клавишником, главным был Кванц. Тот годится в герои байопика, где главное не сам персонаж, а шевеления сопутствующей ему жизни. Родился в 1697-м в Шедене, пятый ребенок в семье кузнеца. После смерти родителей его забрал дядя, Юстус Кванц, а тот был городским музыкантом в Мерзебурге. Каким-то образом после коронации в 1741-м Фридрих II предложил Кванцу такие условия, что тот остался при дворе навсегда. Всякий день (надо полагать – когда король не на войне) давал ему уроки флейты, управлял придворным оркестром, сочинял. Делал инструменты по своим эскизам. Для Фридриха флейта – королевский инструмент, а прочие музыканты – так, басисты в рок-группах.

С. Р.Е. в 1768-м уехал в Гамбург, на место Телемана, капельмейстером. У Фридриха он появился раньше Кванца, еще с докоролевских, небезоблачных времен, что вроде должно сплачивать. Они и почти ровесники, С. Р.Е. на два года младше. Но, похоже, это не так важно, и уж совсем глупость вычислять чужие мотивы. В год отъезда С. Р.Е. было 54, он еще 20 лет работал в Гамбурге, на синхронные два года пережив Фридриха. Пишут, что Семилетняя война «охладила интерес короля к музыке». В чем это выражалось – непонятно, да и Семилетняя война закончилась в 1763-ем, С. Р.Е. оставался еще пять лет.

Наверное, тогда дела медленно шли. А и то, 20 лет ежедневных концертов. Может, войны воспринимались музыкантами как отпуск – не таскали же их за войсками? Собственно, не таким он и вредным был, Фридрих. Законы соблюдал, как с той мельницей (если и легенда, то – вот такая). Убрал цензуру, устроил Академию наук. Большое разнообразие для одного человека. Да, это все надо было кому-то делать, имевшиеся позиции и валентности тогда закрывались одной фигурой, но все же. Мог бы и не делать. Заодно и краткий список удовольствий при почти неограниченных возможностях: войны, флейта, картофель, статуи, философия. Можно исследовать, как со всем этим управляться, но здесь не Гогенцоллерн-трип.

Чего ж С. Р.Е. уехал? Может, надоела флейта или ездить в Сансуси 20 лет? Жил ведь не во дворце, в городе. Пусть и недалеко, а даже если с апреля по октябрь, то все равно надоест. Интересно, когда он издал руководство Versuch über die wahre Art das Clavier zu spielen, выглядело ли это фрондой? Или Concerto for violoncello, strings, and basso continuo in A minor, Wq. 170 [H. 432] (c. 1750) безо всяких флейт? 20 лет С. Р.Е. в Сансуси могут быть сделаны видеоартом. Крупные, искаженные близкой камерой планы, блуждающая резкость. Камера то в полуметре от лица, то в 100 метрах от человека: дорожки, статуи, деревья. Для наглядности дождь, стекает по лицу. Еще звук, деформированный, как бы вязнущий, замедляемый рывками. Стопорящийся к концу в фотографию. Прах Фридриха по ночам ест принесенную картошку, статуи кушают мошкару, у картофелин внутри ничего нет, это все знают, а внутри статуй могут быть стеклянные скелеты, разноцветные позвоночники (у Флоры зеленый, у Марса красный, у Дамы с павлином – покрытый инеем бесцветный). Над парком висит какой-то шар, сансуси как таковое – немного дурацкий, разукрашенный рекламой монгольфьер вывалился со стороны Нового дворца, плывет в сторону Бабельсберга.

Между дворцами лет двадцать. Новый дворец все же громадный. Выходишь из леса, которым там сделался парк, впереди поле, луг – пустая трава. И он там на горизонте – не так далеко, но обозначает горизонт, будто шлагбаум. На удалении будто плоский. Им парк и отрезается, прямоугольной коробкой, на которой и над которой многочисленные серые и неизощренные статуи. За дворцом Триумфальные ворота (прусское барокко), колоннады по обе стороны, их симметрично ограничивают еще два строения в цвет замка. Корпуса с куполами, будто сакральные. Не маленькие, каждый размером чуть не с дворец, к нему торцами. За воротами полянка, на ней играет музыка. Университетский кампус.

Два корпуса – это «Коммуны» (Communs, пишут – скопированы с Le Grand Commun (фр.) в Версале, – заедал хозяина Версаль, что уж). Там были помещения для прислуги, кухни, прочее хозяйство. В Южном крыле сделали казармы гвардии, в Северном позже была Reichsschule des Deutschen Arbeitsdienstes. После Второй мировой в них открыли Бранденбургский колледж (позже Педагогический колледж им. Карла Либкнехта). В правой Коммуне теперь факультет философии, деканат. Институты истории, иудаики и религиоведения. В левой часть университетской библиотеки, сбоку – Институт славистики. Там же и часть кампуса. Понятно, студентам ходить мимо и быть внутри привычно. Дворец прямоугольно ровный, но Коммуны – отчасти экстаз св. Терезы. Не они сами, а вся выгибающаяся конструкция из их торцов, высоких пандусов, колоннад и арки. Вся эта конструкция лезет в парк с тыла, массивом совершенно иной природы, пресекается ровным дворцом.

Во дворце, пишут, больше 200 помещений, четыре парадных зала и театр (рококо). Театр реставрируют, там уже и спектакли. Были же кинотеатры в жилых зданиях, иногда в них и жильцы ходили. Работает, надо полагать, буфет. Конфеты, пирожные тирамису. Какао. Как шведский стол или же аскетичные квадратные столики, четыре стула, все сервировано, и у каждого лежит программка спектакля? Да и в желто-белом дворце любопытно: ежевечерние концерты – как себя чувствовала публика, с какими чувствами приходили они каждый вечер, давали ли им перед концертами по три печенья на блюдце на столике у входа (там места меньше), а кофе наливать из бака в углу фойе? Интерьеры в Новом дворце красно-белые с позолотой, лепнина. Королевской ложи нет, Фридрих II сидел в третьем ряду. Дворец сделан в представительских целях, тоже не место, где живут. Точнее, спальни были, но не для гостей. Но как вообразить чисто представительский дворец с двумястами помещениями? Какая-то жизнь происходила, раз уж два корпуса хозяйственных служб.

И в этом дворце, похоже, не топили – пишут, что гости и двор посещали театр тоже с апреля по октябрь. Желто-белый дворец исключал (ну, пишут) нахождение там женщин, здесь хозяйкой числилась принцесса Анна-Амалия – та, чья Sonata in F major for flute and basso continuo. В год открытия, в 1769-м, торжества происходили как по поводу окончания строительства дворца, так и на тему победы в Семилетней войне, с ней Новый дворец связывали конкретно. Гирлянды и воздушные шарики, что ли, утверждали мнение, что война в самом деле была успешной. Войны там все время маячат рядом. Такая, сякая, победил в Северной – решил построить дворец. Нервная какая-то логика. И эти Триумфальные ворота в 24 метра, какие сквозь них проходы войск, они ровно на краю поля, а с другой стороны дворец. Маршировали ли войска туда-сюда по несколько раз? Или триумфу хватало арки, зачем под ней еще и вышагивать?

Новый дворец относительно желто-белого примерно как Михайловский замок супротив Петергофа. Дополнительный, иной мир здесь другой, в нем тоже можно приобрести другой вид, но намерения уже стройные, не распыляющиеся, даже и узкофункциональные. Величия прибавилось, несомненно, но оптимизма меньше и беззаботность не урчит. Тут индивидуальное переходит в общественное. Желто-белый – частное дело, а здесь государственное пространство. Статуи другие: материал проще, все уже чуть более одеты и выглядят по-деловому. Не порознь, как в парке, а группами, ярусами и на крыше, строем. В контакт не входят, контролируют периметр.

Почти кристаллическая решетка, матрица, делающая разметку не намерениям, но целям. Причем не так, что она осознается частным лицом, оказавшимся тут, а они стоят и ее излучают в пространство. Еще и потому, что на высоте, большую часть не разглядишь, но они торчат и работают. Устанавливают правила и схему. Если и внизу, то все равно отчужденные, хоть руками щупай. Что ли, из-за выражения лиц, какое выражение лица может быть у песчаника? Уместное для матрицы-решетки-схемы. Конкретного тебя учитывать не станут, здешние влияют системно.

Как происходили приемы, праздники, спектакли? Был ли у театра более-менее постоянный репертуар или всякий раз новое? Где жили актеры, как репетировали? В Коммунах? Как проводили время гости до спектаклей и в антрактах, были ли очереди в туалеты? Что там – водопровод, рукомойники? Максимальное число гостей, количество обслуги. За сколько дней приглашали гостей, дресс-код? Пили коллективно или порознь из фляжек, что именно пили здесь и тогда? В какой момент мероприятия возникал катарсис, или он предполагался множественным, или просто факт без движения чувств? Вообще характер взаимных действий: как тогда договаривались потенциальные партнеры, какой момент считался заключением договора, кто и что начинал делать и говорить, затевая контакт, например – физический. Говорили же они на каком-то принятом языке, галантном, или все было проще? Взаимно понятными действиями и жестами? Что было важнее – конкретность частных отношений или же следовали общим правилам, разыгрывали схему? Что произносил Фридрих, зацепившись одеждой за гвоздь?

Где-то непременно лежат анкеты всех сотрудников Сансуси за тыщу лет. Изо всех тянутся щупальца – как у картофеля в подвале – сюда. Это не граница между неживым уже и живым еще, а как-то так. Они недлинные. Тянутся и тянутся, не дотянуться, дело природное. План дворца не даст понять, как там все работало. На верхнем этаже (Erste Etage) отмечены апартаменты Принцессы Анны и Кронпринца. В нижнем (Erdgeschoss) – Короля и – внезапно – маркиза д’Аржана, эти под театром (театр в правом крыле – если со стороны парка). Jean-Baptiste de Boyer, Marquis d’Argens, Жан-Батист де Буайе, маркиз д’Аржан (1704–1771), рационалист, критик католиков. Фридрих еще принцем приглашал его в Берлин, но d’Argens согласился, только когда тот стал королем, в 1742-м приехал. Еще и желто-белого дворца не было. Был назначен камергером двора, директором королевского театра и главой отделения словесности Берлинской академии наук.

То есть Фридрих собирал и философов. Мопертюи, Ламетри, Альгаротти, одно время – Вольтер (с Вольтером д’Аржан был в приятелях лет 30). Не так уж маркиз тут работал, к приезду уже написал все основное. Но четверть века присутствовал. И вот же, Новый дворец с его именными апартаментами открыли в 1769-м, и ровно в этом году d’Argens уезжает. Чего уехал? Делали комнаты в расчете на него, а потом так и говорили? Или иронически назвали после отъезда? Или он уехал, а в его память нарекли апартаменты? Кто-нибудь из гостей там мог и жить, почетных. Как в гостиницах, «Зал Такого-то». Д’Аржан через два года умер в Провансе, на родине, своим главным трудом считал «Философию здравого смысла». Как философы общались с королем? Происходили ли встречи (за вычетом прогулок по парку, эти представляются непременными), о чем говорили? Обсуждали ли философы его заглазно?

Как в Новом дворце происходил быт? Скатерти и постельное белье таскали стирать в Коммуны, понятно. Если в громадных зданиях мало постоянной жизни, то она там у обслуги. Дворец большой, подметать все время надо. Что там было не в сезон, с осени до весны? Увольняли ли часть работников или все занимались побочными делами? Садовники, например. Или просто сидели с октября по апрель, дежурно заглядывали во дворец и возвращались в Коммуны? Кто-то, наверное, жил постоянно, присматривая. В отсутствие господ оказывались в своем локальном космосе, а чтобы его обслуживать, надо ли всякий раз немного превращаться в статуи, отставляя свое природное тело чуть в сторону, чтобы соответствовать месту? Его назначению и стилистике строений, в том числе и двух зданий Коммун.

Статуи же влияют не только на участников королевского двора и гостей, не так ли? Если действуют, так на всех. Все контакты происходят между стройными белыми телами, а не между потрепанными сотрудниками хозслужб. Тем более они статуи видят чаще, всякий день. Может, они и белье стирали, и еду готовили, и ели, и спали, и совокуплялись как отчасти мифологические герои. Было ли это им удобно? Или же в мир небытовых и непроизводственных действий их переводили не статуи, а что-нибудь другое, какие-нибудь вышивки или вырезки из журналов на стенах комнат. Может, у них свои фишки из серой, жеваной бумаги, чтобы превращаться в них для чувственности? Когда бумага стала употребляться как упаковка? Позже, много позже. Впрочем, газеты уже были. Могли сочинять себе героев из шишек и желудей или устных рассказов, становиться ими. Единообразие жизни предполагает однородность участников.

А так тут что, строения, стоящие так отдельно, что от одного другого не видно. Трава, деревья, дорожки как дорожки, и никаких перескоков мыслей на что угодно, хотя бы на Берлин и планы на вечер. Если тут все замыкается, то как отсюда выбраться? Влип, прикидываешь, как бы выйти из парка, чтобы по прямой, не заворачивая к Потсдамскому вокзалу и не связываясь с эрзац-автобусом, пройти в Бабельсберг. Еще бы по дороге купить еды и что-нибудь выпить. Суббота, все уже закрывается, где в Потсдаме по дороге магазины? Это не заставляло ускориться, но до Бабельсберга неблизко. Пора выбираться из парка, из текста. Любой проект, сценарий должен содержать в себе схему выхода из него. Ее характер заодно и разъяснит, чем именно является проект. Для того чтобы выйти, надо же понять, откуда, собственно, выходишь? Тогда и нарратив кстати, как выйти без нарратива?

Можно свернуть на хоррор-треш: я влипаю, влип, что со мной будет, выберусь ли, и это же правда, ах. Сансуси уцепился и сосет мысли, а даже и не мысли, но что-то неведомое, из чего ты сделан, а ты раньше этого в себе и не знал. Выйдет сейчас из-за леса, огромный; сидел в засаде и следил, был невидим, а теперь созрел и выше деревьев (раза в три), идет тебя есть, а то уже и доедать. Проблема в описании поедания. Не так, что этого не сделать, технически решается просто. Текст поедает автора, вот уж новость, да и что угодно поедает кого угодно. Но слишком простодушно, слиться к концу – разумно, но применимо ко всему подряд. А тут все же сансуси, оно изолированность как произвело, так та и сохраняется или возникает всякий раз при слове «сансуси». Она редкая, нехорошо обнулять ее трюком.

Понятно, выход может (können, müssen, sollen, dürfen) быть другой природы, нежели основной текст. Легко затормозить стилистически, можно свернуть в личное: была проблема, и теперь что-то (расписать проблему и это что-то) как-то стало ее решать. Включить частности (в описаниях): я ощутил, я подумал… казалось, во мне… вспоминая о том; бесчувственность, возникшая незаметно, распространилась теперь по всему телу, как если бы… оказалась предлогом, поводом и предлогом к всплеску ощущений и не предполагавших ранее своего существования, уводя в области, не знакомые никогда… Частности станут обрастать физиологией, приживаться тут, на фоне темного дворца – он теперь против солнца, если обернуться на границе парка, – и неба, идущего в сизый цвет.

Что-то тут чпокает, как если бы какие-то клапаны неритмично сопутствовали душевному процессу, не имеющему ни имени, ни результата. Название процесс получит в моменте выхода. Гулять можно где угодно, но выходишь всегда в привычную жизнь, так что с каждым шагом та будет приближаться и ко всему начнут прилепляться знакомые слова. Как имена статуй, не знаю, у всех ли они есть. Все же на Новом дворце их четыре сотни, еще и на желто-белом, а еще в парке. Сотен пять, не меньше. Часть персонажей повторяется на Новом, некоторые имена понятны и без надписей. Те же конкретные Аглая (Ἀγλαϊα – красота, блеск), Евфросина (Ευφροσύνη – радость, благомыслие), Талия (Θάλεια – цветение, изобилие), хариты они. Но поди узнай, как зовут вон того, третьего с правого края на крыше? Карта-план сообщает имена вокруг пруда: Юпитер, Юнона (вроде это она жестикулирует с павлином), Диана, Марс, Венера, традиционный набор. Между ними и элементы: Земля, Воздух, Вода; Element Luft, Element Erde, Element Wasser. Огонь написан без слова Element; Feuer и всё. Что имеется в виду – сама стихия, то есть неорганика, или герой, эту стихию представляющий? Или истукан фиксирует момент переползания первой во второго, олицетворяясь? Да, можно ставить и памятники глаголам, парк со статуями-глаголами. С наречиями, междометиями. Прилагательными можно заселить любой лес, сообщая заодно, что смеркалось и казалось, что тут – вокруг пруда – на землю медленно осела люстра, с осветительными элементами в виде сияющих наибелейшим мрамором статуй, еще более белеющими в сумерках. Если предоставить эпитетам возможность включиться, то они умиротворят любую психику. Существуют ли словари эпитетов? Словари рифм есть, а вот бы и эпитетов, толстый.

Такой словарь есть. В нем по алфавиту: слово и к нему пакет эпитетов. Вот буква А и существительное по теме. «Аллея: Безмолвная, великолепная, величавая, голая, грустная, дремлющая, заброшенная, заветная, заглохшая, запущенная, молчаливая, мрачная, печальная, прозрачная, прохладная, прямая, пустынная, пышная, светлая, старая, старинная, стройная, темная, тенистая, тихая, угрюмая, уединенная (поэт.), цветущая, холеная, акациевая, березовая, боковая, большая, виноградная, главная, дубовая, каштановая, кедровая, кипарисовая, липовая, парковая, платановая, прямая, ровная, тополевая, центральная, черемуховая, яблоневая, ясеневая и т. п.». Конечно, все ради окончательного «и т. п.». Что ли, не сообразили на первом же прилагательном, что перед любым словом можно поставить какое угодно? Но «холеная аллея» явно литературная. Похоже, словарники не подставляли все подряд, но взяли комплект Великой Российской Литературы и вынимали из него: надо, чтобы было употреблено. Много-много маленьких статуэток.

Но лирическая (коль скоро эпитеты) концовка некстати, откуда здесь лирика. Нелогичности хороши, но это была бы чересчур логичная нелогичность. Пусть уж появится какой-нибудь персонаж, принесет с собой определенность. Штук 40 Гебюров – да, но они уже появились раньше. Есть Эйлер, Euler, Леонард. Швейцарец. У них научных вакансий мало, он поехал в СПб, где (1726) делали Академию наук. Успешно вписался, но в регентство Анны Леопольдовны Академия захирела. Эйлер стал искать места. Фридрих II предложил ему директорство Математическим департаментом Берлинской академии. В июне 1741-го Эйлер приехал. Жил в Пруссии четверть века, издал 260 работ. Пишут, сначала его приглашали на придворные балы. Кондорсе вспоминал, что на одном из них королева-мать спросила Эйлера, отчего он так немногословен. Ответ: «Я приехал из страны, где кто разговаривает, того вешают». Вполне французское остроумие, Кондорсе мог и пересказать на свой вкус (но можно учесть и Федора Чистякова: «Ты спросишь меня, почему иногда я молчу, почему не смеюсь и не улыбаюсь…», «Песня о безответной любви к Родине»).

Математически-addicted дети знают Эйлера по задаче о семи кенигсбергских мостах: возможно ли пройти каждый мост по одному разу и вернуться в исходную точку? Сейчас-то в Кенигсберге с мостами иначе. Ввел в математику общую теорию рядов, «формулу Эйлера» в теории комплексных чисел, операцию сравнения по целому модулю, полную теорию непрерывных дробей, приемы интегрирования и решения диффуравнений, число e, обозначение i для мнимой единицы. Основал теорию чисел, вариационное исчисление, теорию комплексных функций, диффгеометрию поверхностей. Заодно и матфизика, аналитические основания механики, статистика. В прусские годы сделана даже «Теория движения Луны» (1753). Такое время: это как попасть на неведомую ранее поляну, где еще ничего не описано. А там и такое, и сякое, а это тогда следует из того, а еще вот это, а также такое и сякое, они связаны, и т. п. Из основных работ – монография «Введение в анализ бесконечно малых» (1748), при Фридрихе II. Также в Пруссии дополненное «Дифференциальное исчисление» (1755). В 1768–1770 годах – три тома «Интегрального исчисления», это уже не в Пруссии.

Математика XVIII века в большой степени его, а она же и теоретическая база промышленной революции. А та, помимо производства новой, теперь заканчивающейся цивилизации, изменила и быт. Соорудила мильон промыслов, производящих рукомойники, керосинки, чайники, штопоры, ершики для чистки бутылок, терки, мышеловки, спички и прочее, чего в те времена в Сансуси не знали. Как они зажигали огонь без спичек, как открывали бутылки без штопора, да и чем их закупоривали? Рукомойник, керосинка, спички и тусклый свет октябрьского, скажем, рассвета (упомянут, чтобы тут не все время был май).

С Фридрихом II отношения не сложились. Пишут, Эйлер был жизнерадостен, отзывчив и общителен, любил музыку и философские беседы. Вроде бы свойства, весьма приемлемые для Фридриха. Нет же, тот находил Эйлера скучным и не светским, какие темы его развлекали? У Фридриха II свой пакет: воевать, строить эстетические дворцы, играть на флейте, растить картошку, давать тему Баху, заводить математический департамент, общаться с философами, ходить мимо своей могилы. Машинка под названием Фридрих II, вот и досюда доехала. Но и Эйлер: математика, руководил обсерваторией, печатал календари (Академия с них жила), чеканил Пруссии монеты, прокладывал новый водопровод, организовал пенсионное обеспечение и лотереи. Вписан и в хозяйственную деятельность. Странно, что они не сошлись. Оба примерно заведующие всем, разве что это «все» у них немного разное. Может, поэтому.

В 1762-м в России началась Екатерина II. Она предложила Эйлеру управление математическим классом, звание конференц-секретаря Академии и 1800 рублей в год. Сказала, что Эйлер может добавить условия, лишь бы не медлил. Эйлер условия добавил (в частности – 3000), их удовлетворили, но не отпускал Фридрих. Стороны долго списывались, в 1766-м Фридрих сдался, прокомментировав в письме д’Аламберу: «Господин Эйлер, до безумия любящий Большую и Малую Медведицу, приблизился к северу для большего удобства к наблюдению их».

И музыкальную гармонию Эйлер обосновал. В «Опыте новой теории музыки» (Tentamen novae theoriae musicae, 1739) расписал, чем приятная (благозвучная) музыка отличается от неприятной (неблагозвучной). Может, на отношении к музыке они и не поладили с Фридрихом? Что имел в виду Эйлер под приятностью, полагал термин интуитивно понятным? Определение я не искал, в публикациях по этому поводу есть косвенное: «В конце главы VII Эйлер расположил интервалы по „степеням приятности“ (gradus suavitatis), при этом октава была причислена ко II (наиболее приятному) классу, а диасхизма – к последнему, XXVII классу (самый неблагозвучный интервал); некоторые классы (в том числе первый, третий, шестой) в таблице приятности Эйлера были пропущены». Писали, что в этом слишком много музыки для математиков и слишком много математики для музыкантов, это обычная шутка в подобных историях. Математики часто лезут – профсклонность или деформация – во все подряд (и у д’Аламбера есть трактат «О свободе музыки»). Тем более когда обнаружилась поляна, на которой полно всего и откуда видно во все стороны света. Оказался на ней, а там вокруг результаты, только подбирай. Ну а если и не сложится, как с музыкой, тоже неплохо. Отрицательные результаты, они тоже то да се.