Kitabı oku: «Следы на морском берегу. Автобиографическая повесть»

Yazı tipi:

ISBN 978-5-0055-2875-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Cледы на морском берегу. Автобиографическая повесть

Куда уходит детство? В какие города?.. Как эти строчки созвучны детско-юношескому периоду моей жизни – от рождения и до самостоятельных шагов. Горести и удачи, ошибки, совершенные мною на первом этапе жизненного пути, может быть, послужат кому-нибудь из подрастающего поколения уроком. Помогут избежать тех острых углов, на которые я натыкался, тех колдобин, о которые частенько спотыкался, тех ситуаций, из которых, казалось бы, нет выхода… Мои попытки найти свое место в жизни, понять: кто я и зачем появился в этом мире, еще не закончены, – они только начинаются. Но об этом речь пойдет уже в другом произведении. А пока окунемся в мир моих детских иллюзий и реалий.

Глава 1. Прощание с Ильпырем

Куда уходит детство?..

Ранним дождливым июльским утром мы с отцом навсегда покидали посёлок Ильпырский. Помню: едва забрезжил серый рассвет, являя небу узкую полоску света, как мы уже стояли на пирсе, среди кучки продрогших и взъерошенных, словно воробьи, отъезжающих и провожающих людей. Моросил холодный, совсем не летний. дождь, и в темноте, которая никак не хотела рассеиваться, с трудом различались очертания человеческих фигур.

Стояли час, другой. Время тянулось невыносимо медленно. Всматриваясь в хмурые лица собравшихся, я попытался хоть на одном из них заметить следы улыбки, но тщетно: все озабочены, погружены в свои проблемы. В воздухе витала напряженная сосредоточенность.

Рассвело. Мрачный, унылый пейзаж дополнили, гармонично вписавшись, сиротливо прижавшиеся к пирсу МРСки. Их облупленные, поржавевшие борта привнесли ещё большую тоску и отчаяние.

Куда мы уезжаем? Зачем? Почему покидаем обжитый нами уголок?

В маленьком камчатском поселке всё было здорово: местные жители, словно родные нам; замечательные учителя; класс очень дружный и преданные друзья…

А что меня ждёт в городе: другая школа, иные порядки, учителя, новых товарищей придётся заводить.., да и вообще начинать всё, как говориться, с нуля. С одной стороны, увлекательно и интересно, а с другой – боязно шагнуть в неизвестность и к тому же жалко терять хороших, бескорыстных людей.

Из-за дымчатой пелены тумана появился долгожданный катер, тащивший за собой большую баржу. Люди на пристани сразу же оживились, распрямили поникшие плечи и их унылые лица осветились, наконец-то, так долго прятавшимися улыбками. Отец крепко взял меня за руку и потащил к краю причала.

– Сядем первыми. Смотри – не отставай, – бросил он на ходу. Его старый коричневый плащ взметнулся вверх, больно хлестнув меня по носу металлической пряжкой. Я выдернул руку из толстой ладони отца и схватился за лицо.

– Что случилось? – отец присел на корточки, всматриваясь в мой припухший нос.

– Ничего, – соврал я. – Всё в порядке.

– Ну раз ничего – давай на посадку, – он легонько подтолкнул меня. Взгляд мой упал на его стоптанные старые туфли. С ними он ни за что не хотел расставаться и говорил, что купил их в Чехословакии, когда ходил по загранкам.

«Мог бы что-нибудь и понаряднее одеть, – подумал я. – Всё-таки в город переезжаем».

Катер пришвартовался, и к стене пирса вплотную подошла старенькая баржа. На пристань кинули сходни; отъезжающие стали торопливо подниматься на борт «старушки». Нагрузившись, большая ржавая посудина, жалобно поскрипывая, тяжело отчалила вслед за катером, натуженно потащившим её в необозримые морские просторы.

Мы с отцом стояли на борту баржи, и я с ноющей болью в сердце и затаённой грустью всматривался в родные места, знакомые до самой узенькой тропинки, маленького кустика, камушка.

Унылая картина, проплывающая перед моими глазами, полными слёз, затуманивающими взор вместе с опустившейся пеленой, нагоняла смертную тоску. Тёмные, с зеленоватым налётом, осклизлые брёвна пирса покорно отступали в сторону. Мрачное серое здание рыбозавода, с укором уставившись пустыми чёрными глазницами окон, отдаляясь, на прощание смягчило, наконец-то, свой строгий взгляд. Пара катерков и МРСы, сиротливо стоявшие на якорях, с тоской и надеждой посматривающие вдаль, нерешительно покачивались на месте.

Мы отходили всё дальше и дальше. Очертания уходящего берега – узкой песчаной полосы, на которой находился наш дом, с двух сторон омываемой океаном, расплывались, искажаясь до неузнаваемости.

И вскоре уже невозможно было что-либо различить на покинутом нами берегу. Лишь серая бугристая полоска виднелась вдали, да и та быстро растворилась в белёсовом тумане. Берег моего безвозвратно ушедшего детства исчез навсегда…

Прощание с Ильпырём

Дождь усиливался. Косыми тугими холодными струями весело барабанил он по железной палубе. Мерзко и неуютно. Я весь дрожал от промозглой сырости и пронизывающего ветра. Заметив, наконец, моё состояние, отец, опомнившись, предложил:

– Пойдём вниз, там теплее.

Вниз почему-то не хотелось. Но я всё же послушно спустился вслед за отцом в темноту трюма, пахнущую привычно для меня сыростью и рыбой. При тусклом свете керосиновой лампы на деревянных, прикрепленных к бортам, скамьях сидели люди. С трудом мы нашли свободные места. Отец распахнул плащ и обнял меня, укрыв широкой полой. Очки мои запотели. Толку с них не было никакого и пришлось положить их в карман.

– Ну что, согрелся? – спросил отец после непродолжительного молчания.

– Вроде бы да, – неуверенно произнёс я, высвобождаясь из плаща. Достал очки с перевязанной изолентой дужкой и протёр стекла носовым платком. С очками как-то стало надёжней.

В помещении стояла тишина, нарушаемая лишь морской симфонией, сотканной из шума дождя, завывания ветра и ударов волн о борта. Люди молчали. На лицах у всех – маска разочарования и недоумения. Они будто не знали: куда и зачем едут-плывут?

Мы с отцом тоже не разговаривали. Он сидел, сгорбившись, словно столетний старик, и о чём-то напряжённо думал. И только сейчас я заметил, как же отец постарел. Жёлтое от тусклого света круглое лицо его было похоже на морщинистое печёное яблоко. Лишь глаза по-прежнему горели молодым задором, словно жили своей отдельной жизнью. Вода настойчиво билась о старенькие борта, и казалось, что ещё немного – и мощный поток её хлынет внутрь и проглотит всех сидящих. Мне стало не по себе от этих мрачных мыслей. Сразу же захотелось выбраться побыстрее наверх, на свежий воздух.

Только я приподнялся, как сверху раздался крик вахтенного матроса:

– Пассажиры! На палубу! Подходим к «Николаевску».

«Николаевск» – большой, красивый теплоход, который должен отвезти нас в Петропавловск-Камчатский. Даже хмурый дождливый однообразный морской пейзаж оживился и посветлел от одного присутствия рядом с собой такого красавца.

«Мы поплывём на этом сказочном теплоходе», – восторженно подумал я и с нескрываемым любопытством стал рассматривать необыкновенную машину. До этого момента мне не приходилось так близко видеть такое чудо техники.

К нам спустили белоснежный трап. Он никак не гармонировал с грязновато-ржавой баржой, и мне не терпелось перебраться на теплоход.

Я поспешил к трапу, но вдруг на пути у меня возникла коренастая фигура матроса Сергея, эвена по национальности. Мы с ним частенько ловили рыбу и можно сказать, что были друзьями.

– Андрейка, уезжаешь, однако? – с грустью в голосе спросил он, широко, по-детски улыбаясь.

– Уезжаю, – торопливо буркнул я. Мне хотелось как можно быстрее попасть на теплоход, а тут ещё этот мешается.

– Ты это, пиши, однако, – попросил он с тоской в голосе и нехотя отошёл в сторону, заметив мою недовольную гримасу.

Я побежал вслед за отцом и, лишь поднявшись на сверкающую палубу, оглянулся. Сергей стоял на том же месте в небрежно накинутом на плечи потёртом военном дождевике. Махая мне рукой, он что-то возбуждённо кричал. Я энергично замахал ему в ответ. До тех пор, пока не почувствовал, как отец тянет меня за рукав: надо было идти искать нашу каюту.

Мы расположились в красивой четырёхместной каюте. Я занял койку наверху. Ведь это же так здорово – спать на верхнем ярусе! Достал книжку и уже собрался было приступить к чтению, как раздался голос отца:

– Пойдём, Андрюша, на палубу, попрощаемся с Ильпырём. – Я не хотел больше прощаться с Ильпырем – на душе и так было муторно и тяжело, но все же покорно поплелся следом.

На палубу уже высыпали все пассажиры. Стоял невообразимый шум, гам, и даже дождь нисколько не мешал собравшимся. Я протиснулся к самому борту и увидел внизу отходящую от нас маленькую баржу. Стоял и с грустью смотрел, как неуклюже медленно, как бы нехотя, она разворачивалась вслед за катерком. Заметил одинокую фигуру Сергея: ветер трепал его непослушные, давно не стриженые волосы. Матрос по-прежнему находился на борту, пристально вглядываясь в удаляющийся от него теплоход.

У меня почему-то начало першить в горле. Я почувствовал, что вот-вот заплачу. Сам не понимая, что со мной происходит, отвернулся, уткнувшись лицом в мокрый плащ отца. Он погладил меня по голове и тихо проговорил:

– Не плачь, Андрей. И мне жаль это замечательное место: ведь мы, наверное, никогда больше не вернёмся сюда. Но всё же плакать не надо – впереди у тебя столько всего нового…

Глава 2. На новом месте

Петропавловск – Камчатский

Город оглушил непривычными шумом, запахами, суетой, сутолокой. Толпы народа сновали туда-сюда, при этом ходили совсем не так, как у нас в поселке – спокойно и размеренно. Здесь все куда-то торопились. Бежали в разные стороны и люди и автомобили; того и гляди собьют – не зевай по сторонам.

На первый взгляд город мне очень понравился. А со знакомством с достопримечательностями Петропавловска пришлось подождать. Нужно было безвылазно сидеть в квартире и ждать звонка из порта с сообщением: прибыл ли из Ильпыря контейнер с нашими вещами. Отец же бегал по каким-то организациям, что-то узнавал, с кем-то договаривался.

Наша новая квартира, однокомнатная, располагалась на пятом этаже. Никогда не мог себе даже подумать, что будем жить с отцом так высоко. Первые дни спали на полу на матрасах, купленных в магазине уценённых товаров. Два тюфяка и четыре дорожных сумки – вот и весь наш нехитрый скарб. Больше у нас пока ничего не было. Стол соорудили тоже на полу, из куска фанеры.

Утром пошли с отцом на местный рыночек. Продавали свежую редиску. С ума сойти! Купили два пучка и ещё зелёного лука, пакет сметаны да полбулки чёрного хлеба. Отец сделал салат. Обалдеть! Ничего вкуснее в жизни до сих пор я не едал.

Дня через три, наконец-то, пришёл наш контейнер. Мы тотчас помчались в порт: так уже надоело жить без мебели.

Город весь в зелени. Множество деревьев, но машин по улицам мчалось ещё больше. Всё для меня настолько ново, удивительно, что, открыв рот, я то и дело замирал от восторга, и отцу приходилось постоянно меня подталкивать.

Прибыли в порт: сотни и сотни различных судов, шум, гам, крики грузчиков, гул механизмов, гудки пароходов, сигналы автомобилей. Все эти звуки смешались в чудовищную какофонию, и мне стало не по себе. Я совершенно растерялся и страшно боялся потерять в этой толпе отца. Порывисто схватил его за руку и бежал за ним вприпрыжку, стараясь не отставать, по пыльному выщербленному асфальту в пароходную грузовую контору.

Навстречу нам, скатываясь со ступенек, словно колобок, выкатился маленький толстенький человечек. Доброжелательно пожал отцу руку:

– Контейнер только что отправили к вам. Будет через полчасика, – затараторил толстячок. – Не волнуйтесь, мне Полянин звонил. Всё в порядке. – Мы поехали обратно домой. Я горд, что моего отца и тут уже все знают.

Наши пожитки

Приехали мы как раз вовремя. Во дворе уже стояла грузовая машина с контейнером в кузове, а возле неё околачивались три небритых типа. Увидев нас, один из них, видимо, старший, тут же подошёл вразвалочку.

– Это вам контейнер? – прохрипел он прокуренным голосом.

– Нам, нам, – весело закричал отец. – Давайте выгружать.

Мужик постоял, почесал затылок и, смачно сплюнув в придорожную пыль, процедил сквозь зубы:

– Двадцать пять всем… и по пятерке каждому. Так положено, – зло добавил он после секундного замешательства.

– Хорошо, – согласно кивнул отец. – Но мне обещали в порту…

– То в порту, а то здесь: не хочешь – разгружай сам, – перебил мужик, рассердившись, и сразу же набычился.

– Ладно, ладно. Согласен, – испугался отец, обреченно махнув рукой. – Только давайте быстрее.

Контейнер открыли прямо в кузове, и… работа закипела. Первым вытащили наш старый, облупленный платяной шкаф. Потом ободранные стулья, облезлое большое зеркало и старенький холодильник «Бирюса». Мужики потащили всё это на наш пятый этаж.

– Твою мать, и зачем они везли сюда это дерьмо, – зло выругался один из них. – В уценёнке за гроши можно купить почти новую мебель, а этот в плаще, видимо, жмот, привёз всякий хлам и рад. – Мне сделалось очень обидно за отца. Я совсем не считал нашу мебель такой уж плохой. Ну да, старенькая, но ведь еще довольно крепкая. Так зачем же её выбрасывать?

Конечно, мы жили бедновато, хотя отец получал хорошие деньги. Но все свои доходы он откладывал на сберкнижку, а мы перебивались с ним лишь на какую-то небольшую часть. У нас никогда не было ковров, красивой мебели, телевизора, и я с детства привык довольствоваться малым, хотя и страдал от такого положения вещей. Мне становилось очень обидно и больно на душе, когда, придя к кому-нибудь из ребят в гости, я видел: у моих сверстников есть много того, чего не было у меня. Таких вещей, которые мне даже и не снились, но самое главное, конечно, – это то, что у них были мамы.

Ночью, после посещения товарищей, я долго не мог успокоиться: тихо плакал, вжимаясь мокрым лицом в подушку. Вспоминал нежные ласковые руки, гладящие меня по голове, и приятный голос. Собирательный женский образ, сотканный из разрозненных впечатлений от общения с матерями друзей. Всем своим существом я страстно желал иметь свою маму, чтобы, провожая в школу, она целовала бы меня, а вечером, сидя рядом, помогала делать уроки.

Но, увы, ничего не менялось. Опять наступало утро, и отец, как всегда грубовато, по-мужски, трепал меня за плечо, чтобы я вставал в школу.

Сейчас, стоя во дворе среди старых вещей, я припомнил вдруг все обиды, горести и неустроенность нашего быта и горько заплакал. Ничего не мог с собой поделать: слёзы лились из глаз сами по себе.

Из подъезда вышел отец. Увидев меня плачущим, зло заорал:

– Что ты сопли распустил?! Ноешь тут, слюнтяй! Помогай давай, а то сейчас как врежу – сразу забудешь своё нытье.

Прекрасно зная вспыльчивый характер отца, я быстро схватил первую попавшуюся под руки коробку и, согнувшись пополам, с трудом потащил её наверх. Отец и вправду мог меня со злости ударить. А уж силу его кулаков я знал прекрасно! Коробка оказалась очень тяжелой для моих двенадцати лет. Но страх перед отцом был сильнее, – и, останавливаясь на каждой площадке, я упрямо тащил её наверх.

До позднего вечера разбирали мы наши нехитрые пожитки, но я нисколько не устал. Наоборот, мне очень приятно было ощущать вокруг себя, ласкать взглядом и нежно прикасаться пальцами к родным вещам, впитывая частички оставленного в поселке детства.

Двор

Утром, едва рассвело, проснувшись и наскоро перекусив, я взялся за своё любимое занятие – чтение.

Книг у нас было огромное множество и на разные темы. Отец очень любил их и покупал, собирал, где только мог. Бывало. даже подбирал прямо на улице какую-нибудь растрёпанную книжку и дома, нежно разглаживая её помятые страницы, долго, любовно вертел в руках. В такие моменты мне казалось, что книги он любит гораздо больше, чем меня. Да, наверное, так оно и было на самом деле.

Отец, заметив, что я уселся читать, сказал:

– Шёл бы погулять, сынок. Смотри: какая погода прекрасная! – Я оделся и осторожно касаясь серых, ещё пахнущих краской, перил лестницы, спустился вниз.

Во дворе – тишина. Только издалека доносились автомобильные гудки. Я присел на недавно выкрашенную лавочку, заняв удобный наблюдательный пункт, и от скуки стал глазеть по сторонам.

Постепенно в окружающее меня молчаливо-пустое пространство начали внедряться звуки и предметы. Вот на трёхколесном велосипеде проехал малыш. Стуча каблучками, прошествовала молодая женщина, по-видимому, мать ребёнка. Вразвалочку прошагал, грохоча тяжёлыми сапожищами, портовый рабочий. Спустя некоторое время во двор въехал грузовик, потом ещё один…

И вот уже тихий дворик заполнился звуками различной громкости, тональности, высоты, разнокалиберными машинами и людьми. То там, то тут ненавязчиво лилась тихая беседа; слышалось перешептывание старушек-сплетниц, с упоением пересказывающих друг другу последние местные новости. То и дело раздавались восторженные возгласы, крики – семейные либо приятельские разборки, смех – то по-детски непосредственный, переходящий в юношеский задорно-заливистый, неожиданно прерываемый сдержанным весельем взрослых и недовольным покряхтыванием и ворчанием стариков. Всё это всколыхнуло, нарушило дремотно-сонное состояние двора.

Я особо не реагировал на произошедшие вокруг меня перемены, с любопытством наблюдая, как трое мужиков – тех самых, уже знакомых мне, – таскали мебель в третий подъезд, потом в первый и в наш. Шкафы, кровати, диваны, тумбочки, столы, стулья, ковры, дорожки, зеркала – все перетаскиваемые предметы казались мне шикарными по сравнению с нашей старенькой мебелью. Я был поражён: как же люди хорошо живут!

Новые товарищи

Мебель перетаскана, машины уехали. Ничего интересного больше не происходило, и время потянулось медленней. Заскучав, я собрался было уже вставать и идти домой, как вдруг ко мне подошли двое ребят примерно моего возраста.

– Привет, – сказал один из них – маленький, худой, нескладный подросток со смешным скуластым лицом и головой, украшенной шапкой из спутанных светло-русых кудрей. Прикид его выглядел также нелепо: старая школьная форма – коротковатые брюки, протёртые на коленках, и куртка с отпоротыми рукавами.

– Ты чё, новенький? Здесь живешь? – ломающимся, с хрипотцой голосом спросил он, и глаза его, словно чертенята, лукаво блеснули.

– Да, мы только неделю назад приехали, – промямлил я, испугавшись чего-то, и нервно поправил очки, постоянно сползающие с носа.

– А чего не выходил на улицу? Боялся. чё ли? – вступил в разговор второй – высокий, упитанный крепыш с жёстким, тёмным ёжиком волос на голове.

Одет он был куда лучше первого. Почти новый костюм «Адидас», гармонично дополненный белыми, ещё не запачканными кроссовками выдавали в нём мальчика из обеспеченной семьи.

– Нет, не боялся – просто помогал отцу по дому, – тихо проговорил я, подтягивая кверху и без того короткие, замызганные серые штаны

Худой вдруг зашёлся резким, дребезжащим неприятным смехом:

– Гха, га, гха-гха… Помогал по дому, а чё мать-то делала? Спала?! – неожиданно оборвав смех, спросил он.

От таких обидных для меня, росшего без матери, слов по спине прошли мурашки. Я напрягся и, едва сдерживая гнев и злость, как можно спокойнее ответил:

– Нет у нас матери. Она умерла. Вдвоём мы с отцом, – и в конце последней фразы всё же не сдержался: две крупные слезинки вырвались из моих глаз и предательски демонстративно покатились по щекам.

– Чё ты нюни распустил? Сопляк! – пристал опять худой. – Ещё пожалуйся!

– Заткнись, Сен, – проговорил «ёжик», – а то в ухо схлопочешь.

– Слышь-ка, – обратился он ко мне, – меня Боряном зовут, а этот – Сен, Саня. Ты, брат, не обижайся: у него отца нет. Нет, он не умер, просто бросил, ушёл. Ты, это смотри: кто обижать будет – подходи. Мы тут завсегда рядом, вон в соседнем доме живём.

– Ладно, мир. Не сердись, старик, – примирительно сказал Сен и, словно опомнившись, поинтересовался: – Тебя как кличут?

– Андреем, – почти беззвучно ответил я.

– Не боись, Андрюха, с нами не пропадёшь, – бойко прозвучал мне в ответ Санькин голос.

…И они ушли в сторону своего дома, а я ещё некоторое время продолжал неподвижно сидеть на лавочке, переваривая в мыслях своё первое знакомство с местными пацанами.

День рождения

Сегодня, двадцать восьмого августа мне исполнилось тринадцать лет. Отец подписал открытку с поздравлением, и, как всегда, утром под подушкой я обнаружил плитку шоколада.

Так было всегда. Одно и то же.

Я даже и помыслить себе не мог о том, чтобы что-то могло измениться в мой день рождения. Другим ребятам родители устраивали настоящие праздники в кругу друзей: сладкие столы, игры, конкурсы, музыка, танцы…

Мне же не разрешалось никого к себе приглашать.

Мы с отцом вдвоём пили чай, потом была партия в шахматы. И всё… – мы расходились по разным углам комнаты и каждый занимался своим делом.

Нет, – не стану лукавить и обманывать читателей, – один раз всё же у меня был не совсем настоящий день рождения, но что-то похожее на праздник, по крайней мере, так он начинался…

Это произошло ещё в поселке. Мне тогда исполнилось семь лет. Проснувшись утром, сквозь щёлочки ещё не полностью открытых глаз я с удивлением заметил, что отец наводит порядок в нашей единственной комнате. Это было очень странно, так как раньше он делал уборку очень редко. Заметив, что я уже проснулся, отец возбужденно потряс меня за плечо.

– Андрюша, вставай скорей! Сегодня мы устроим тебе праздник, – радостно воскликнул он и добавил прерывающимся от волнения голосом, что на него было совершенно не похоже: – Можешь приглашать гостей. И, вообще, в этот день проси чего хочешь.

А хотелось мне многого.

– Машинку на радиоуправлении, – прокричал я, долго не раздумывая: боялся, что отец может передумать.

– Хорошо, – великодушно согласился он. – Будет тебе машинка. – Счастливый, как никогда, я побежал на улицу приглашать ребятишек из нашего колхоза.

В два часа пришли гости – тройка моих закадычных друзей. Они принесли мне в подарок большую книгу – детскую энциклопедию. Я был на седьмом небе от счастья. Отец накрыл в комнате стол. Середину его украшал торт, купленный в поселковом магазине. Сладкое праздничное угощенье дополняли печенье и конфеты карамель. Дети чинно уселись за стол, и я, гордый как никогда, стал разливать всем чай. Покушали быстро, и всем захотелось посмотреть мою комнату. Ввиду отсутствия личных апартаментов пришлось отвезти ребят в нашу общую универсальную комнату. Дети с любопытством стали рассматривать и брать в руки разные заморские безделушки, привезённые отцом из загранплаваний. Он, видя, что трогают его вещи, рассердился.

– Ничего не надо трогать, – раздался строгий голос его, не предвещающий ничего хорошего. – И в этот момент у одного из мальчиков выпал из рук любимый фонарик отца, и, как назло, по закону подлости, разбился вдребезги. Отец вмиг рассвирепел и стал бешеным.

– Вон отсюда! – заорал он неожиданно так громко, что дети вначале растерялись и притихли, замерли, будто маленькие зайчата, спрятавшиеся под еловыми лапами. Затем, пятясь и натыкаясь на разные предметы, гурьбой бросились из комнаты. И вмиг упорхнули из квартиры, словно застигнутые врасплох воробьи-воришки.

– Если вы – дебилы, то нечего приходить в гости в нормальный дом и тем более трогать и разбивать вещи хозяев, – не унимался отец, распаляясь сильнее и сильнее. – Вон отсюда и чтобы больше ноги вашей здесь никогда не было!

Перепуганные дети уже неслись по улице, а вслед им всё неслось: «Вон отсюда! Прочь из моего дома!..» Гости задали такого стрекача, что только пыль из-под ног клубами вилась.

– А ты куда смотрел, остолоп безмозглый? – накинулся отец на меня, заметив в углу комнаты маленькую съежившуюся детскую фигурку. Найдя новый объект для вымещения злобы, он сильными пальцами вцепился, словно клещами, в моё худенькое плечо и потащил меня на кровать, другой рукой успевая по дороге наподдавать тумаков.

– Какого чёрта они схватили мой фонарик? – кричал отец, никак не успокаиваясь. – И вдруг – как гром среди ясного неба – прозвучал для меня его окончательный приговор:

– О машинке можешь забыть раз и навсегда! Сам виноват, что нашёл себе таких безруких невоспитанных друзей.

Потерянный и избитый, я валялся на кровати, и слёзы самопроизвольно лились из опухших и покрасневших глаз. В первый раз я ощутил в полной мере, что отец никого не любит. Никого, кроме самого себя. И от полного осознания этой мысли мне сделалось ещё горше и обиднее: я зарыдал во весь голос…