Kitabı oku: «Политические сочинения», sayfa 8

Русские конституционалисты внимательно изучали крупнейшие явления современной им литературы о Французской революции и в своих отзывах на нее формулировали свою собственную оценку этого события. Предметом их внимания становились труды, например, И. Тэна, А. Ламартина и, разумеется, А. Токвиля, позиция которого была близка русским либеральным ученым, а основной вывод его труда о возможности избежания революции и, в частности, якобинского террора имел принципиальное значение¹⁴⁵. Так, полемизируя с И. Тэном, Градовский подверг критике его «органическую» теорию революции как результата внутреннего развития французского народа. Со своей стороны, он подчеркнул, что, во-первых, революции предшествовала выработка идей, ставших достоянием всего круга европейских народов, во-вторых, Франция в тот момент не исчерпала этого идейного потенциала полностью и, в-третьих, эти идеи не утратили своего значения для новейшего времени. Естественно, что из этого вытекал вывод Градовского о всемирно-историческом характере явления революции, его значении для всей Европы и в том числе для России¹⁴⁶. В то же время ряд русских ученых, например, П.Н. Милюков, в отзыве на одно из изданий книги Токвиля солидаризировался с постановкой французскими либеральными мыслителями проблем теории и истории революции, реформ, введения демократических политических институтов, прежде всего представительных учреждений, закрепления их статуса в конституциях стран Запада.

Таков тот круг проблем, обсуждавшихся русскими конституционалистами предреволюционной эпохи, который во многом объясняет сам факт актуализации идей естественного права и в их истории, и в их преломлении через события Французской революции. Чичерин одним из первых в русской политической мысли противопоставил воззрения Руссо идеям Монтескье. Главный недостаток учения Руссо Чичерин видит в абстрактном характере, внутреннем противоречии, утопизме, отсутствии позитивной программы преобразования общества. Он считает, что попытка реализации этих идей в ходе Французской революции неизбежно должна была обернуться террором. По его мнению, идеалы Руссо должны были вечно оставаться в области мечтаний, поскольку им не было места в действительной жизни. Напротив, Чичерин высоко оценивает то направление просветительской мысли, которое представлено Монтескье, а его главную заслугу усматривает в попытке построить положительный идеал общественного устройства, исходя из реальностей исторического развития. Как известно, одной из важнейших гарантий политической свободы является осуществление социального контроля. В качестве такой гарантии Монтескье выдвигал принцип разделения властей – законодательной, исполнительной и судебной, чтобы «власть сдерживала власть». Этот принцип Чичерин, а также многие другие русские конституционалисты рассматривают как важнейший. «Французский публицист, – пишет он, – первый в новое время указал на отношения властей, друг друга воздерживающих и уравновешивающих, как на самую существенную гарантию свободы. Это было то учение, которое в древности излагал Полибий в своей римской истории, но у Монтескье оно было развито во всей своей полноте, исследовано в подробностях и связано с общими началами, управляющими жизнью народов»¹⁴⁷. Сходную постановку проблемы находим у А.Д. Градовского в его статье о политических взглядах Б. Констана. Разделяя взгляды других либеральных ученых о том, что позиция Руссо не содержит конструктивных идей для создания правового государства, Градовский обращается к тому направлению мысли, которое представлено Монтескье. С этой целью он подробно рассматривает те дополнения, которые под влиянием опыта Французской революции и наполеоновской диктатуры вносит в нее Б. Констан, и особенно его модификации теории разделения властей. Последовательно рассматриваются взгляды жирондистов, Б. Констана, В. Гумбольдта и других мыслителей либерального направления ХVIII – начала XIX в. Резюмируя содержание их воззрений, Градовский формулирует общую идею следующей краткой формулой: цель государства есть свобода личности; средством для достижения этой цели являются конституционные гарантии¹⁴⁸.

Возрождение естественного права в России конца XIX в. обусловило обращение к поиску рациональных элементов в воззрениях просветителей XVIII в. и, в частности, обсуждение проблемы народного суверенитета. Следует подчеркнуть, что идеи естественного права в трактовке просветителей приобретали в сравнении с предшествующей его интерпретацией новый, рационалистический характер. Просветители исходили из того, что, поскольку нормы естественного права соответствуют природе человека, требованиям разума, существующие реально социальные отношения могут и должны быть преобразованы в соответствии с ними. Отсюда установка на активное вмешательство законодателя в жизнь, устранение из нее всех исторических наслоений предшествующего времени, которые противоречат разуму и справедливости. Здесь коренится причина интереса к данным теориям в новых условиях общественной борьбы, когда живой отклик находит и идея активных преобразований, и особенно идея народовластия или, по терминологии Руссо, народного суверенитета. «Сочинения Руссо, – писал в этой связи Г.Ф. Шершеневич, – это ключ к Французской революции. Впечатление, произведенное Руссо на общество, вызывалось идеей народного суверенитета в той резкой постановке, какую придал ей этот писатель. Как Монтескье обязана борьба за политическую свободу началом разделения властей, так Руссо она обязана началом народовластия»¹⁴⁹. Рассматривая постановку проблемы народного суверенитета у Руссо, большинство авторов, однако, отмечают априорность его подхода. Так, Коркунов, вполне поддерживая тезис о свободе как высшей ценности и неотчуждаемом праве человека, подчеркивает, что руссоистская теория общественного договора и вытекающий из нее принцип народного суверенитета не содержат необходимых гарантий прав индивида¹⁵⁰. Такую же позицию занимал и Е.Н. Трубецкой, отмечавший, что Руссо как классический представитель школы естественного права довел ее выводы до абсурда, превратив в разрушительное учение. Вопреки критикам Монтескье, обвинявшим его в кабинетном характере его теории, ученый считал доктрину о разделении властей выражением конституционных принципов, необходимо связанных с самой сущностью политической свободы и потому универсальных¹⁵¹. П.И. Новгородцев также отмечал абстрактный характер теорий Руссо о народном верховенстве (когда вся власть переходит непосредственно народу), неразработанность способов практической реализации этого идеала. Критика Руссо Новгородцевым отразила многие черты не только европейской, но и русской действительности, была во многом верной и актуальной в рассматриваемый период. В свою очередь, он формулировал свое представление о демократии. «Мы, – писал Новгородцев, – соединяем теперь с демократией представление о живом и быстром обмене, материальном и умственном, о подвижности и нервности, общественном критицизме, сложной организации политической машины. В противоположность этому можно сказать, что демократия Руссо – сельская полузаснувшая идиллия; она проникнута каким-то земледельческо-кустарным сентиментализмом… Он хотел бы вернуть разбушевавшуюся жизнь больших городов, ропот горячих умственных запросов к сладкому сну ограниченных потребностей и тихой сосредоточенности»¹⁵². Развивая идеи Монтескье о правовых гарантиях политической свободы, Новгородцев, имея в виду прежде всего русскую действительность, подчеркивает разумность такого государственного устройства, при котором никто не был бы вынужден делать того, к чему не обязывают его законы, и никто не встречал бы препятствий делать то, что законы ему разрешают. Теория разделения властей и предстает как одно из условий осуществления на практике начал свободы и законности, построения правового государства.

Тот факт, что возрождение теории естественного права в России не было лишь данью истории правовых идей, но составляло актуальную проблему общественной жизни, подтверждается, как мы видели, при обращении к трудам ряда крупных представителей юридической мысли рассматриваемого периода. При обращении к правовым взглядам просветителей, их проверке в ходе революции, переосмыслению исторической школой права и последующим развитием правовой мысли формировалась та концепция правового государства, которая стала достоянием русского конституционализма. По своей юридической природе данный тип государства рассматривался ими прежде всего в противопоставлении с абсолютными монархиями старого порядка. Действительно, в абсолютных монархиях старого режима закон, хотя и известен как общая и абстрактная норма, не имеет значения авторитетного веления высшей, безусловно обязательной власти. Различие закона и правительственного распоряжения признается только в том смысле, что первый – общая и абстрактная, второй – индивидуальная и конкретная норма. Различие закона и правительственного распоряжения в степени юридической силы остается неопределенным. Принципом абсолютистских монархий является неразделенность власти – законодательной, исполнительной и судебной.

Наоборот, создание правового государства предполагает ограничение власти монарха с помощью конституции и представительных учреждений, проведение во всей административной системе принципа разделения властей¹⁵³. Родоначальником современной теории правового государства признавался Монтескье, поскольку именно он впервые сформулировал принцип разделения (или обособления) властей как необходимой гарантии политической свободы. Данный взгляд был положен в основу общей концепции и сравнительного изучения правовых систем М.М. Ковалевским, П.Г. Виноградовым, В.М. Гессеном, другими представителями либеральной историографии в России. Теория правового государства служила обоснованием борьбы за демократию в России. По мнению многих конституционалистов конца XIX – начала XX в., русский абсолютизм в отличие от западного имел менее глубокие корни в обществе и правосознании, не опирался на сословные интересы и традиции, а потому мог легко уступить место новым представительным учреждениям, созданным по западному образцу. Наиболее отчетливо эту мысль выразил П.Н. Милюков в момент наивысшего подъема конституционных принципов. «У нас, – писал он с нескрываемым удовлетворением, – эта триада – абсолютизм, бюрократия и юнкерство – насквозь прогнила и выветрилась, когда началась борьба против них новых идей и интересов. Оттого-то торжество современных политических и социальных идей у нас оказалось так изумительно быстро и полно и встретило так поразительно мало сопротивления»¹⁵⁴. С этой точки зрения вполне своевременным было обращение к политической философии и практическому опыту западного парламентаризма с целью создания правового государства в России. Исторический опыт позволил по-новому взглянуть на теорию и практику русского конституционализма, увидеть трудность и длительность процесса создания рационально организованного механизма социального регулирования, отказаться от неоправданных иллюзий. В то же время стало ясно непреходящее значение тех ценностей и принципов, которые отстаивали представители конституционного направления и которые впервые были провозглашены в ходе революции во Франции.

Таким образом, правовые идеи эпохи Французский революции, прежде всего теории естественного права, оказали несомненное влияние на русскую политическую мысль пореформенного периода и прежде всего на разработку в ней концепции правового государства.

Печатается по изданию: Медушевский А.Н. Французская революция и политическая философия русского конституционализма // Вопросы философии, 1989. № 10.

Гегель и государственная школа русской историографии

Изучение влияния философии Гегеля на формирование концепции государственной школы позволяет полнее представить место классической немецкой философии в развитии русской философской мысли и историографии, лучше понять методологические установки государственной (или юридической) школы, определившие ее концепцию исторического процесса в России и взгляд на роль государственности в нем¹⁵⁵.

Влияние Гегеля на государственную школу целесообразно проследить по главным направлениям гегелевской философской системы и основным компонентам учения государственной школы: общефилософские взгляды (прежде всего отношение к диалектическому методу), философия права (публичное право и концепция государства), философия истории (отношение к русскому историческому процессу).

Проникновение идей классической немецкой философии в Россию началось еще до оформления государственной школы. Первоначально наибольшее распространение получили идеи Фихте и Шеллинга, привлекательность которых была обусловлена их мессианским, романтическим характером. Впоследствии влияние этих мыслителей сменилось более глубоким воздействием Гегеля¹⁵⁶, причем изучение и интерпретация гегелевской философии оказались одним из центральных направлений идейной борьбы того времени. Классическая немецкая философия становилась оружием в этой борьбе: она необыкновенно расширяла горизонты мысли, давала единый взгляд на мироздание, выдвигала диалектику бытия и мышления, которая, словно огонь Гераклита, уничтожала все временное, преходящее, неразумное, а потому недействительное¹⁵⁷. Как бы связывая философию Гегеля с деятельностью государственной школы, Чернышевский писал: «Мы встречаем ученый взгляд новой исторической школы, главными представителями которой были гг. Соловьев и Кавелин: тут первый раз нам объясняется смысл событий и развитие нашей государственной жизни»¹⁵⁸. Объективно возникла связь между гегельянством и изучением всеобщей истории: существовала настоятельная потребность отказаться от традиционных и выработать новые объясняющие схемы, которые бы давали абстрактную картину развития исторического процесса. По свидетельству С.М. Соловьева, «время проходило не столько в изучении фактов, сколько в думании над ними, ибо у нас господствовало философское направление: Гегель кружил всем голо вы…»¹⁵⁹

Государственная школа представляет собой одно из наиболее заметных явлений в истории русской исторической мысли: сформированный ее представителями подход к изучению общественных явлений отличался цельностью и диалектичностью, а концепция русского исторического процесса долгое время оставалась господствующей в отечественной историографии. В качестве определяющих признаков самостоятельного научного направления выделяются, как правило, его предмет и метод, а также наличие длительной научной традиции. Этими признаками обладает государственная школа: предметом ее изучения является главным образом исторический процесс в России, прежде всего история государства и права; методом – философия немецкого идеализма; научная традиция определяется несколькими поколениями философов, историков и юристов. Существовавшие между отдельными авторами разногласия и споры, приведшие к некоторым модификациям основных теоретических положений, скорее подчеркивают преемственность развития государственной школы, чем отрицают ее. Хронологические рамки существования государственной школы могут быть примерно определены следующим образом: начало 40-х – 80-е гг. XIX в. Наиболее видными представителями этого направления за все время его существования являлись: К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин, В.И. Сергеевич, а с не которыми существенными оговорками также В.О. Ключевский и П.Н. Милюков. В области философии права сходных взглядов придерживались А.Д. Градовский, П.И. Новгородцев и отчасти Н.М. Коркунов. Важно также отметить наличие в философской литературе рассматриваемого периода определенных традиций немецкой идеалистической философии, в особенности консервативного гегельянства (С.С. Гогоцкий, Н.Г. Дебольский, а в последующий период, например, И.А. Ильин и др.).

Государственная школа в лице своих наиболее видных представителей рассматривала философскую систему Гегеля как высшее достижение мировой философии и принимала, иногда с оговорками, все его учение, включая и самую консервативную его часть – философию права. Это позволяет говорить о единстве метода рассматриваемого направления. Вместе с тем в отношении к философским взглядам Гегеля у различных представителей государственной школы не было полного единства. Рас смотрение эволюции философских взглядов изучаемого научного направления представляет известные трудности: за некоторыми исключениями, мы не имеем трудов представителей государственной школы, специально посвященных философским проблемам. Отношение автора к тому или иному вопросу часто приходится устанавливать по отдельным высказываниям в конкретных работах по истории или праву, а также публицистических произведениях или переписке.

Общефилософские взгляды государственной школы в их отношении к системе Гегеля наиболее четко проявляются при рассмотрении вопроса о диалектическом методе и теории познания, в полемике с позитивизмом. В соответствии с учением Гегеля всемирная история представляется как самореализация абсолютного духа. Его развитие осуществляется в соответствии с диалектическим законом, по которому тезис сменяется антитезисом и они оба находят свое высшее завершение (через снятие) в синтезе. Б.Н. Чичерин подчеркивал, что идея борьбы противоположностей как двигателя развития есть «коренное начало идеализма». Рассматривая важнейшие сочинения Гегеля («Феноменология духа», «Нау ка логики», «Философия права»), Чичерин подчеркивает внутреннее единство, поступательное диалектическое движение мысли в них. Характерно в этом отношении сопоставление Чичериным «Логики» Д.С. Милля и «Науки логики» Гегеля: если первую он обвиняет в формальнологическом строе мысли, то вторую определяет как единственно научную «попытку вывести всю систему умозрительных понятий, которыми руководится человеческий разум в познании вещей»¹⁶⁰. В своих «Основаниях логики и метафизики» Чичерин делает попытку развить гегелевскую логику и ее категории (возможность и действительность, становление, количество и качество). Центральной проблемой при анализе философских взглядов Б.Н. Чичерина является его отношение к диалектическому методу. Уже современники Чичерина, например, Н.М. Коркунов и П.И. Новгородцев, отмечали его отступление от взглядов Гегеля на диалектику и связанные с этим изменения в области теории права и истории. Б.Н. Чичерин неоднократно подчеркивал, что диалектика является ядром философии Гегеля. Вместе с тем уже в определении диалектического метода прослеживается оригинальная манера его интерпретации: «Через все проходит один диалектический закон, который, вытекая из самого существа человеческого разума, идет от одного определения к другому, пока он не совершит полного круговорота»¹⁶¹. Идея диалектического круга наиболее ярко выражена в «Истории политических учений», где она положена в основу их изучения, а потому «мысль по необходимости вращается в этом круге», образуя «цикл по литических учений». Отсюда вывод: «Поэтому мы видим в истории мыс ли постоянное повторение одних и тех же воззрений, которые возвращаются в силу необходимости», причем «будущее не дает нам ничего существенного, чего бы не было в прошедшем»¹⁶². Этому пессимистическому выводу соответствовала предложенная Чичериным модификация гегелевской триады: вместо трех составляющих формулы Гегеля (тезис, антитезис, синтез) она включала в себя четыре компонента. Отказ от гегелевской триады выражал подмену идеи развития представлением о диалектике как круговом движении, циклическом вращении, не дающем хода вперед. Положение о том, что «диалектический закон влечет за со бою совпадение конца с началом», стало ключевым в философии Чичерина и вызвало упреки в отходе от Гегеля. Тот факт, что такая интерпретация учения Гегеля наложила отпечаток на все творчество Чичерина, в том числе по вопросам социологии, права и истории, не вызывает сомнений. С одной стороны, он не отрицал борьбы противоречий и их синтеза как высшего единства, дающего новое качество, т. е. понимал существо диалектики. «Мысль двигается, – отмечал он, – через односторонние определения, путем раздвоения и борьбы, чтобы достигнуть окончательной своей цели, высшего единства познания»¹⁶³. С другой стороны, обращает на себя внимание эволюционистский характер интерпретации диалектики: у государственников (прежде всего у Б.Н. Чичерина) акцент делался на снятие противоречий, их синтез, подчеркивалась преемственность развития и единства диалектической триады; отсюда попытка ввести четвертый элемент диалектической схемы как переходную ступень от одного законченного цикла развития к другому. Эту особенность диалектики Чичерина хорошо подметил Н.М. Коркунов, отмечавший, что четырехчленные схемы не могут переходить одна в другую и, следовательно, образовать единого процесса развития¹⁶⁴.

Подход Чичерина к диалектике нашел свое конкретное выражение в его философии права и философии истории. Если Гегель различал право и мораль как противоположности и нравственность как их синтез, то Чичерин прибавляет к этой триаде общежитие, как их первоначальное единство. У Гегеля различаются три общественных союза (семья, гражданское общество и государство), а Чичерин добавляет к ним четвертый – церковь. Наконец, если Гегель в государстве выделяет три власти (королевскую, исполнительную и законодательную), то Чичерин – четыре, прибавляя к названным судебную. Видоизменяя учение Гегеля об обществе, Чичерин выделяет следующие компоненты его диалектического объяснения: свобода и закон как основные противоречащие друг другу силы (тезис и антитезис), власть как их примирение (синтез) и четвертый – общая цель как объединение и связь всех предшествующих компонентов диалектической триады.

Философские взгляды государственной школы определили ее подход к изучению проблем теории и истории государства и права. Правовые взгляды государственников, большинство из которых были юристами, охватывают широкий круг вопросов общественного развития и, по существу, могут рассматриваться в качестве социологической теории. Изложение этой теории состоит в последовательном логическом выведении основных социальных институтов – общества, государства, семьи – из идеи органического развития абсолютного духа. Стержневая идея философии Гегеля – принцип свободного раскрытия и самореализации, воплощения абсолютного духа – лежит в основе философии права: абстрактное право, нравственность, мораль, а также семья, гражданское общество и государство представлены как ступени саморазвития абсолютной идеи. Центральным пунктом в интерпретации философии права у «государственников» является анализ диалектики общества и государства, причем с сильным креном в сторону последнего. На этой стороне их учения целесообразно остановиться, так как оно легло в основу методологических воззрений государственной школы.

Б.Н. Чичерин, исходя из гегелевской концепции разделения и «философского различения» гражданского общества и государства, проводит изучение их взаимоотношений по принципу единства и борьбы противоположностей: «государственное единство и общественная рознь составляют соответствующие и восполняющие друг друга явления»¹⁶⁵. В соответствии с Гегелем государство определяется как осуществление нравственной идеи, а его внутренняя цель – как «высшее сочетание свободы с разумным порядком», служение идеалу общего блага, охрана свободы и прав личности и собственности. С позиций либерализма Чичерин рассматривает вопросы верховной власти (ее нераздельность, неотчуждаемость), законодательные прерогативы и законность действий, а также связь с обществом (сочетание прав и обязанностей личности). В соответствии с правовой традицией того времени право подразделяется на публичное и частное, причем последнее рассматривается как подчиненное по отношению к первому. Это связано с гипертрофированным представлением о государстве как «высшем назначении народа, его историческом призвании», «высшей цели общественного развития»¹⁶⁶. Государство предстает «вечным и верховным союзом на земле». В соотношении общества и государства, как понял его Чичерин, наиболее отчетливо выражается механистичность гегелевского представления о публичном и частном праве, в соответствии с которым гражданское общество образуется на основе взаимодействия частных целей отдельных лиц, а государство является осуществлением общественной или коллективной цели. Не случайны поэтому упреки Чичерину в возрождении теорий естественного права и общественного договора Руссо, высказывавшиеся в современной ему юридической литературе. Отсюда понятна также логика проводившейся Чичериным критики известных правовых теорий того времени, дававших определение права с неокантианских позиций (например, работы Р. Иеринга «Цель в праве» и С.А. Муромцева). В учении о формах государственной власти для Чичерина характерна известная дихотомия, т. е. все образы правления он однозначно подразделяет на государственные и негосударственные. При этом в отличие от Гегеля Чичерин придает самостоятельное значение не только идеалу государственного устройства, но и подготовившим его формам, отмечая, что с исторической точки зрения «все образы правления одинаково правомерны, хотя не все обнаруживают одинаковую степень развития». Однако, как и Гегель, идеальной формой правления Чичерин считал конституционную монархию, позволяющую, по его мнению, совместить сильную власть (монархическое начало) и свободу (элемент народного представительства). В этих идеалах нашли выражение политические устремления русского либерализма эпохи буржуазных реформ¹⁶⁷.

Развитие исторической мысли в середине XIX в. настоятельно требовало концептуального осмысления русского исторического процесса. Отметим, что уже в предшествующий период в историографии была про делана большая работа по сбору фактического материала и критике источников. Однако в рассматриваемый период наряду с определенными достижениями в критике источников все более явственно ощущается необходимость их теоретического осмысления. «Внутренняя история Рос сии, – подчеркивал К.Д. Кавелин, – не безобразная груда бессмысленных, ничем не связанных фактов. Она, напротив, стройное, органическое, разумное развитие нашей жизни, всегда единой, как всякая жизнь, всегда самостоятельной, даже во время и после реформы»¹⁶⁸. Полемизируя со славянофилами («Ответ Москвитянину»), он выделил это положение в качестве главного: «В моей статье я отстаивал необходимость теории для русской истории». В то же время он рассматривал теорию не как извне навязанную интерпретирующую схему, но как отыскание определенной внутренней закономерности в саморазвитии процесса русской истории, ее внутреннего смысла: «Теория русской истории есть обнаружение законов, которые определили ее развитие». Этот поиск теоретического подхода обусловливался не только потребностями собственно исторической науки, но и общественным движением предреформенной эпохи: «В наше время русская история становится предметом общего любопытства и деятельного изучения». Накануне реформ стало необходимым осмысление русского исторического процесса в целом в перспективе взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего. Этот подход был, по существу, открытием историзма в подходе к социальным явлениям: «Возможность в одно и то же время судить историческое явление на основании прошедшего и чаемого будущего расширяет круг зрения, рож дает многосторонний взгляд на предмет, освобождает от исключительности, легко переходящей в ограниченность»¹⁶⁹, – писал Кавелин. Именно поэтому диалектический метод и историзм Гегеля были восприняты историками государственной школы как основа и важнейший элемент их собственного мировоззрения. Рассмотрим, какие идеи философии истории Гегеля сыграли наиболее существенную роль в формировании общего подхода государственной школы к объяснению русского исторического процесса. Важнейшее значение имел подход к истории народа как развитию целостного, взаимосвязанного социального организма, взятого во всей его сложности и единстве.

Сами представители государственной школы отмечали, что данный взгляд на общество был навеян и непосредственно вытекал из гегелевской методологии. «Этот взгляд – последний результат европейской науки – имел огромное и решительное влияние на уразумение нашего древ него быта»¹⁷⁰, – отмечал Кавелин, анализируя историческую концепцию С.М. Соловьева. Новым и невиданным приемом назвал Кавелин стремление воссоздать наукой живой организм русской истории, понять ее как органическую взаимосвязь каждого этапа и явления русской истории. При таком подходе все становилось на место: удалось объяснить возникновение удельной системы, которая ранее представлялась как «не известно откуда взявшаяся», понять монгольское иго как внешний фак тор, оказывавший влияние, но не игравший определяющей роли. Реализацию этого теоретического подхода дал на конкретном фактическом материале С.М. Соловьев. Раскрывая общую задачу главного труда своей жизни, он писал: «Не делить, не дробить русскую историю на от дельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм; не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию»¹⁷¹.

Применение этих общефилософских идей к анализу реальных общественных явлений и исторического процесса шло в значительной степени через критическое переосмысление и освоение известной диалектической формулы Гегеля, изложенной в его «Философии права»: «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно». Сам Гегель указы вал на непонимание смысла этой формулы его современниками. Многие авторы, в том числе некоторые ученики Гегеля, выступили с критикой этого положения. Так, по мнению Р. Гайма, «философия права… яснее всего отражает направление, или, лучше сказать, эту судьбу гегелева учения – превращение абсолютного идеализма в идеализм реставрационный»¹⁷². В этой связи возникла известная полемика между Герценом и Белинским. Если члены кружка Станкевича, куда входил Белинский, интерпретировали эту формулу как призыв к приятию внешнего социально-политического мира николаевской России, поскольку единственной истинной действительностью обладает лишь внутренний мир индивида, то Герцен считал действительным внешний мир, поскольку он накладывает печать необходимости на внутренний мир индивида. Пересмотр Белинским своих взглядов по этому вопросу (в русле его революционного решения Герценом) обусловил их идейное сближение в последующий период. К.Д. Кавелин считал формулу Гегеля туманной идеалистической абстракцией, подчеркивая, что «далеко не все действительное разумно», а современность «достойна не только критики, но и глубокого порицания»¹⁷³. Н.М. Коркунов также интерпретировал эту формулу как консервативную, связывая ее появление с усилением реакционных черт мировоззрения Гегеля в поздний период творчества (отсюда несколько механистическое противопоставление раннего Йенского и Гейдельбергского периодов позднему Берлинскому, когда была создана «Философия права»)¹⁷⁴. Неправомерность подобной интерпретации отметил К. Фишер: положение «все действительное разумно» не более консервативно, чем положение «все разумное действительно» – революционно¹⁷⁵. П.И. Новгородцев подчеркнул многоплановость понятия «действительное»: «дело в том, что Гегель не все существующее считал действительным. Под действительностью он понимает ту высшую реальность мирового и исторического процесса, в которой осуществляется закономерное движение духа»¹⁷⁶. Историки государственной школы как раз и стремились выяснить, что является действительным – характерным, определяющим в русском историческом процессе, а затем понять закономерность, разумность исторической действительности. Наблюдая русский исторический процесс, они справедливо отмечали большую роль государства в нем. Роль государства в русской истории отметили уже историки предшествующего поколения, а Н.М. Карамзин подчеркнул это названием своего обобщающего труда «История государства Российского». То новое, что внесла государственная школа в разработку этой проблемы, состояло в попытке не только констатировать это явление, но понять его закономерности, социальную природу и процесс развития. Таким образом, в отличие от предшествующей историографической традиции центр тяжести исследования был перенесен на проблему генезиса российской государственности как характерной черты всего национального исторического процесса: если развивалась государственная, политическая мысль, а другие стороны – нет, значит, в ней сосредоточились все силы и соки народной жизни. «Вся русская история, – писал, например, К.Д. Кавелин, – как древняя, так и новая, есть по преимуществу государственная, политическая в особенном, нам одним свойственном значении этого слова»¹⁷⁷. В результате такого подхода история государства, «государственного начала» стала своего рода стержнем русской истории вообще. «После этого, – заключал автор, – оставалось только понять, так сказать, почву, элемент, в которых совершалась государственная жизнь, и уловить законы ее развития – и дело было сделано, задача решена, взгляд на русскую историю создан». Гегелевская идея органического развития исторического процесса, где каждый этап выступает как ступень общего развития, послужила основой для обоснования периодизации русской истории. В качестве общего принципа выступает выделение в ней трех основных этапов – родового, вотчинного и государственного, каждый из которых подобно элементам гегелевской триады выражает тезис, антитезис и синтез и воплощает связь и поступательное движение народной жизни. Направленность исследований при этом определялась интересом к государственно-правовой тематике. Попытка разрешить вопрос о генезисе русской государственности привела к анализу раннего периода истории, когда, по Эверсу, складывались родовые отношения, «когда начальники отдельных племен, возникшие из патриархального быта семейств, начинают основывать государство, – времени, на которое мы везде должны обращать внимание, чтобы уразуметь древнее право»¹⁷⁸. С.М. Соловьев в качестве главного, основного явления в смене общественных отношений выделял переход родовых отношений между князья ми в государственные. Кавелин, принимая эту периодизацию в целом, отмечал, однако, что в концепции Соловьева переход от родовых начал (родовая собственность, основанная на личных отношениях князей) к государственным не нашел достаточного обоснования: откуда взялись государственные начала, он не объясняет. Вклад Кавелина состоял в том, что он выделил в качестве особого, самостоятельного вотчинный период. В его триаде родовой этап переходит в вотчинный, а с начала XVIII века – в государственный, когда Московское царство стало государственным, политическим целым. Несомненный интерес представляет попытка Кавелина связать проблему власти и земельной собственности: удельное право предстает как семейное, частное право, постепенно разрушающее общее родовое владение княжеского рода. Б.Н. Чичерин, в свою очередь, применительно к истории русского государства и права выделяет три эпохи: XVI в. – установление общественных повинностей (земское начало); XVII в. – правительственное начало, а эпоха Петра – третий этап, когда «весь организм получил правильное, систематическое устройство». Поиск внутреннего смысла и связи различных периодов народной жизни выдвигается как главный принцип исторического исследования: «только предыдущие периоды жизни народа раскрывают нам смысл по следующих»¹⁷⁹, – говорит Чичерин.