Kitabı oku: «Акт направленной справедливости», sayfa 2

* * *

Чем ближе подходил Пятровский к Фонтанке, тем сильнее становился ветер.

«Поразительное свойство столичных водоёмов», – размышлял бывший титулярный советник. «С какой бы стороны к ним ни подошёл, куда бы ни повернул – всё одно: ветер дует тебе в лицо! Так было всегда, насколько я помню. И вполне возможно, так было и до меня. Глядя на всё это, можно предположить, что так будет и после. Похоже, что это сама природа отговаривала тут строить столицу!»

«А ещё если и осадки – жуть! Дождь или снег… Нет. Последний хуже. Заносит лицо и дорогу, и не видишь, куда идёшь или катишь на санях… С дождём проще – смахнул капли, и всё. Ещё есть некоторое время разглядеть, куда идёшь… Да и вообще! Дождь в Санкт-Петербурге – это вам не в Москве или под Рязанью! И уж тем более не в Екатеринодаре или Ростове-на-Дону! Уж там ежели польёт, так польёт! И ничто не спасает, тем более с ураганным ветром! Но и, по правде сказать, заканчивается быстро. А у нас же как зарядит на сутки или более – и сечёт мелкими каплями, и сечёт… И небо ещё… Такое близкое, хоть рукой можно дотронуться до свинцовых туч… Вот бы их достать да к себе! Да выжать со всей силы, как тряпку половую, возле входа в квартиру! Чтобы вся грязь – да в помойную яму! И чтобы стало светло и ясно!.. Ан нет…»

Мысли Игната Тимофеевича прервала откуда ни возьмись дворовая собака, набросившаяся на него как раз на углу набережной реки Фонтанки у Чернышёвой площади. Вроде бы и не сильно кидалась, но лаяла очень громко, как бы стараясь привлечь к особе бывшего титулярного советника побольше своих сородичей. Но то ли не было их рядом, то ли не увидели в Пятровском они лакомого кусочка… Так или иначе, этот серо-коричневый пустобрёх так и остался в одиночестве и через некоторое время отстал и замолчал.

«Ну вот уже и Большие Пеньки, – подумал Игнат Тимофеевич. – Ещё немного, и Ямской рынок».

Идти было трудно. Дворники не успевали убирать снег, поэтому и без того старые и уставшие ноги бывшего титулярного советника то и дело проваливались в намётах и сугробах. Но выхода не было – нужно было идти. До Николаевской улицы, где размещался рынок, оставалось не более полукилометра.

Как и на Александровском рынке, Пятровский долго ходил между рядов, ругался по ценам с торговцами, всё вынюхивал и высматривал, чтобы свести соотношение цена/качество к единице, и в итоге купил всё, что ему указала кухарка.

Выйдя с рынка, он, довольный сегодняшними покупками и сэкономленными средствами вследствие торговли и ругани с продавцами, залихватски, как в молодости, свистом подозвал к себе извозчика на санях. Подъехала, конечно, не карета, в которых Пятровский не раз езживал всего лишь десять лет назад, но вполне сносная запряжка из двух вместе съезженных лошадей.

– Куда изволите, барин?

– Мясная, двадцать четыре.

– Тридцать копеек, барин.

– Что ж так дорого? Ещё же месяц назад двадцать пять было! – удивлённо воскликнул бывший титулярный советник. По правде говоря, он уже с начала зимы никуда не выезжал, болел, а провизию заказывал кухарке. Но оспорить предложенный размер поездки считал своим долгом.

– Так то ж когда было… – демонстративно закатил глаза к небу извозчик.

– Чёрт с тобой! Поехали за тридцать! Но только по тому маршруту, который укажу!

– Добро, барин! – весело ответил извозчик. – Называй!

– По Николаевской поедем, потом по Звенигородской до плаца Семёновского полка, потом через Семёновский канал на Фонтанку и домой. Запомнил, «ванька»²?

– Запомнил, барин, но тут это… Крюк даём… Ещё бы копеечку накинуть…

– Довезёшь до места без приключений – накину, не переживай!

– Вот это дело, барин! Давай я тебе покупки помогу погрузить, а ты сидай-располагайся!

Игнат Тимофеевич удобно уселся в санях, искоса наблюдая, как извозчик грузит покупки.

– По пути не растеряй, лиходей! – рассмеялся пассажир, сам удивившись своему доброму расположению духа.

– Что ты, барин! Домчу со всею осторожностью! Эх! Пошли, залётные! – И, стегнув кнутом пару, вдобавок и свистнув, извозчик начал разгонять сани.

Бывший титулярный советник достал карманные часы на цепочке. Нажал на кнопку, и они открылись, показав время: ровно 14:15. Именно в это время ровно десять лет назад террористы взорвали Александра II. Ехать было минимум полчаса, и усевшись поудобнее, «барин» снова погрузился в воспоминания…

* * *

«Всего лишь пять адресов?!» – удовлетворительно воскликнул про себя статский советник. И это – за всю зиму! Конечно, там немного где можно было снять (таких было четыре помещения) или купить (одно): и дорого, и хлопотно. Но всё же! Теперь стоило обойти эти адреса с жандармом, узнать, кто и как живёт, – и задача, поставленная руководителем, решена!

Игнат Тимофеевич был в приподнятом настроении. Первой решил навестить квартиру, купленную неким Задрожным из Иваново-Вознесенска на Невском. Удивила сумма – аж двадцать тысяч рублей. Ещё и в одну комнату, и с выходом во двор, но всё же… За что такие деньги?!

На следующее утро он отправился по адресам, прихватив с собой штаб-ротмистра Отдельного корпуса жандармов Гекка.

– Документы у вас в порядке, нет сомнений. А с какой целью прибыли в столицу?

Задрожный, немного обескураженный ранним приходом следователя в сопровождении жандарма, был словоохотлив. Но если опустить ничего не значащие «расшаркивания» перед властями предержащими, суть была понятна: решил перед новогодним праздником и Рождеством «закинуть удочку» по торговле.

– Направил меня сюда Комитет торговли и мануфактур Иваново-Вознесенска. Ищем с тамошними промышленниками возможность обеспечения фабрик сырьём и топливом. Хочудоговоры обсудить с местными о сбыте продукции внутри страны, а если повезёт, то и за рубежом.

И тут же полез в дорожный сундук – показывать зачем-то ранним гостям образцы продукции ткачей с его родины.

Пятровский из вежливости пощупал несколько отрезов, любезно подставленных торговцем.

– А как умудрились так дорого квартиру прикупить? Ведь цена ей от силы пятнадцать!

Коммерсант опустил виновато голову и еле слышно проговорил:

– Так и есть, ваше высокородие… Пятнадцать… Но деньги-то Комитета… Квитанции получил на двадцать, две с половиной отдал прежним хозяевам сверх пятнадцати, две с половиной… Всё же столица, много соблазнов… А квартиру собирался перепродать позже, если не заладится с торговлей и обеспечением, – было такое решение Комитета! Не судите строго…

Игнат Тимофеевич и не собирался. Он понял: этот тип его не интересует. Попрощался и ушёл. Первый блин был комом. Да и можно ли было ожидать удачи в его миссии? Направляясь по очередному адресу, он размышлял об этом.

Проверка второго адреса, на Невском, также не принесла никаких результатов – торговцы, не вызывающие подозрений.

А вот на Манежной площади произошла накладка: квартиру в доме № 29 уже обыскивали в ночь с 3 на 4 марта под руководством самого прокурора окружного суда Николая Николаевича Сабурова, ставшего на следующий день товарищем обер-прокурора 1-го Департамента Правительствующего Сената.

– На сегодня всё, господин Гекк. Ступайте отдыхать. Завтра встречаемся по третьему адресу в десять часов.

Простившись с помощником, Пятровский направился в 1-й Департамент Правительствующего Сената и запросил встречу с Сабуровым. К великому удивлению, приняли его быстро.

– Одно дело делаем, Игнат Тимофеевич! – Сабуров одобрительно кивнул головой в знак согласия после представленного доклада. Он вкратце изложил результаты обыска на Манежной и, убедившись, что ничем больше не сможет помочь Пятровскому, попрощался с ним.

На следующий день статский советник и штаб-ротмистр начали проверку с третьего адреса, на Малой Садовой. Но и он, увы, не принёс результата. Оставалась одна комната в полуподвале, которая находилась по адресу: Большая Итальянская, 21, в доме Ратькова-Рожнова.

– Ваше высокородие! Кишка к кишке прилипает! – Гекк совершенно не по уставу обратился к Пятровскому.

Тому тоже очень хотелось перекусить, поэтому он, не обратив внимания на неуставное обращение, согласился:

– Извозчик! К «Доминике» на Невский. Знаешь?

– Как не знать, ваше высокородие! К лютеранам. Домчу мигом!

Кафе-ресторан «Доминик» в доме лютеранской церкви Петра и Павла порадовал служивых посетителей водкой (совсем по маленькой, дабы согреться) и закусками – кулебяками, бутербродами и пирожками. В течение часа они закончили обед и направились по последнему адресу.

Стукнув несколько раз в дверь и не получив ответа, Пятровский с жандармом поднялись на свежий воздух и направились к дворницкой. Им открыл суровый мужик с окладистой бородой и в треухе.

Назвавшись, Игнат Тимофеевич поинтересовался проживающими по искомому адресу. К этому моменту он знал, что комнату сняли муж с женой по фамилии Вайхомовы, прибывшие из Иркутской губернии. Но с какой целью они прибыли, пока оставалось загадкой.

– Тёмная эта губерния, Иркутская… – сказал Гекк, когда статский советник поделился с ним своими соображениями. – Завсегда туда всякое отребье революционное и бандитское отправляли…

У Пятровского тоже были смутные сомнения по этим поселенцам, но виду он не подал:

– Нужно будет – спрошу. Делай своё дело, братец! – добродушно осёк он слегка захмелевшего жандарма, чтобы и на место поставить, и не обидеть.

– Виноват, ваше высокородие!

– Так-то лучше.

Дворник запустил нежданных гостей к себе согреться с дороги и просушить обувь.

– Что об них сказать, ваше высокородие? Мужик лет тридцати пяти – сорока, высокий, статный. Вроде бы и простолюдина, как мы… Как я, прошу покорнейше извинения… Ну чувствуется, что кровей, могёт быть, и далёких, но благородных! – задумчиво проговорил дворник, приподняв голову и почесав бороду. – Выговор тихий, приветливый, но как бы с небольшой помаркой, вроде как не совсем русский, – продолжил он. – А вот жена его, или кто она ему там на самом деле – совсем не русская, это ей-богу! – И дворник перекрестился. – Маленькая, коряжистая какая-то, лицо плоское, глаза то ли с прищуром, то ли узкие, как у китайца того, нос широкий… Кожа темнее нашего будет, волосы – чёрные как смоль, и аж чувствуется, что жёсткие! Говорит мало, но если скажет чего – сразу и не уразумеешь… Вроде бы и русские слова говорит, а не как мы… И знаете, ваше высокородие… Говорит – как хлыстом бьёт: ни слова лишнего, ни звука! Но мужик её очень хорошо понимал…

Игнат Тимофеевич, до этого записывающий все показания дворника в свой блокнот, резко остановился и метнул взгляд на дворника.

– Что значит «понимал»?

– Да то и значит… Пропал он. Заселились они в середине декабря прошлого года, жили спокойно и тихо. После Рождества выезжали куда-то, но без большого числа вещей, и через неделю-полторывернулись. Рано утром, часов в пять, первого марта он ушёл из дому, и больше я его не видел…

Игнат Тимофеевич открыл свой блокнот. Так и есть: в комнату Вайхомовы заселились 16 декабря.

– А жена?

– А что жена? Жена тут. Выходит раз в три дня из комнаты, продуктов на рынке купит и обратно. Наверное, и сейчас на рынке…

Такое развитие событий, с одной стороны, обрадовало статского советника, а с другой – насторожило…

* * *

Сани катили по Звенигородской улице. Пятровский попросил извозчика не мчать, поэтому ехали они небыстро. Мимо проплывали казармы лейб-гвардии Семёновского и Егерского полков, а также гвардейских жандармов, где десять лет назад проживал штаб-ротмистр Гекк, его помощник.

Мимо по улицам продолжали бегать мальчишки-газетчики, выкрикивая последние новости из передовиц своего заработка:

– Великому Сибирскому пути быть! Строительство железной дороги начнётся одновременно с двух сторон, от Челябинска и Владивостока! – кричал продавец «Жизни и Слова».

– Девятого марта в Обществе поощрения художеств откроется девятнадцатая выставка передвижников! Не пропустите столь значимое событие в столице! – в тон ему и таким же зычным голосом вопил другой мальчишка, представитель «Нувеллиста».

Их голоса затихли где-то сзади. Жизнь в городе кипела по полной…

Игнат Тимофеевич ещё раз внимательно перебрал покупки: не упустил ли чего? Вроде бы нет. Укутался плотнее в пальто и задремал…

…Снилось ему, как будто бы он стоял рядом с каретой в бозе почившего Государя Императора Александра Николаевича ровно десять лет назад. Только что произошёл первый взрыв, и он, статский советник Пятровский, своим телом закрыл Александра II.

– Кто ты, спаситель мой? – протягивая руки к Игнату Тимофеевичу, спросил у него Государь.

– Статский советник Пятровский, Ваше Императорское Величество!

– Отчего же только «статский»?! Быть тебе «действительным статским»! А ну-ка давай ко мне в карету, мигом! Сейчас едем во дворец, и там я подпишу Величайший указ!

И стал карабкаться Игнат Тимофеевич в карету, но уж больно высока она была! И вроде бы уже влез, но царь устал ждать и как крикнет:

– Уж больно ты нерасторопный, Пятровский! Хотел быть «вашим превосходительством»? Так хрен тебе! Будешь «вашим благородием» до конца жизни своей! Понял? Выходи из кареты, «ваше благородие»! – И засмеялся, как демон.

– За что же так, Ваше Императорское Величество?! Я же вам жизнь спас!

– Не спас, Пятровский, не спас… – как-то грустно проговорил государь. – Поэтому, «ваше благородие», выходите!«Ваше благородие», выходите!..

– Ваше благородие, выходите! Приехали уже. А я вижу, вы заснули… Устали, поди…

Извозчик стоял рядом с проснувшимся Пятровским, который ещё не совсем отошёл ото сна, часто моргал, протирал кулаками глаза и озирался по сторонам.

Игнат Тимофеевич, расстроенный то ли оттого, что его разбудил извозчик, то ли от нагоняя, устроенного ему покойником, устало вылез из саней, расплатился с «ванькой» и направился к себе в квартиру.

– Всё купил, Клавдия! – прокричал Пятровский, заходя в подъезд. – Зайди забери.

Клавдия Матвеевна подошла к корзине с едой, перебрала продукты, вздохнула и спросила:

– Что приготовить, ваше благородие?

– Давай солянку, только мяса совсем чуть-чуть. Овощей побольше. Говорят, они жизнь продлевают, слышала?

Бывший титулярный советник зашёл за ширму и стал раздеваться.

– Да слышала… Только говорят это те, кто других способов продления не знает! – ехидно прыснула в кулак кухарка.

– Дура-баба! – совершенно не обидевшись на свою помощницу, ответил Пятровский. – Готовь давай. Да рюмку подай. Подмёрз я на улице, хересом греться буду. И не тяни с едой!

По опыту он знал, что она, хоть и колкая в разговорах, но добрая и старательная. А уж как готовила – пальчики оближешь! Лет пять назад, когда Игнат Тимофеевич ещё надеялся восстановиться в службе, упрекал её:

– С твоими руками тебе в ресторане работать надо!

– Скажете тоже, ваше благородие! – краснея, отвечала Клавдия. – Меня и тут всё устраивает.

Минуло пять лет. Ничто не изменилось. В ожидании обеда Пятровский налил рюмку хереса, открыл свой сундук, достал оттуда тот самый блокнот с записями своего первого расследования во временной должности и решил освежить память событиями десятилетней давности…

* * *

– Да вон и она идёт! – Дворник направил свой не совсем чистый палец в сторону окна дворницкой, выходившего во двор и покрытого паутиной вперемежку с печной копотью.

– Ты уверен? – первым переспросил Гекк, чем вызвал недовольную гримасу Пятровского.

– Вот вам крест! – И хозяин каморки перекрестился.

Статский советник прильнул к окну. По ту сторону стекла действительно шла женщина малопривлекательной наружности, таща за собой санки с аккуратно уложенными на них корзиной с провизией и несколькими поленьями берёзовых дров.

Остановившись у входа в квартиры, она устало потянулась, отвязала и приподняла корзину и с нею отправилась внутрь дома, оставив санки и дрова на улице.

– Спасибо за приют. Мы пойдём. – Игнат Тимофеевич отблагодарил двухкопеечной монетой дворника, и они вместе со штаб-ротмистром вышли на свежий воздух. И тут их взору представилась весьма пренеприятная картина, которой они, по долгу своей службы, должны были дать отпор: выходившая из дома за дровами и санками женщина увидела, что их пытаются украсть какие-то лихие люди! Пятровский и Гекк были как раз посередине и чуть глубже от происходящих событий, но воры, увидевшие жандармский мундир и руку его владельца, машинально потянувшуюся к кобуре с револьвером, моментально бросили сани и скрылись в подворотне.

Помощник статского советника принялся было их преследовать, но старший окриком его остановил и обратился к перепуганной до смерти хозяйке санок:

– Твои?

Она, ещё вполне не отошедшая от шока, с трудом глотая воздух ртом, который до этого, по русским представлениям, должен был кричать «Помогите! Грабят!», выдохнула, посмотрела сначала на жандарма, а потом на Пятровского, ответила:

– Мои.

Причём ответ её был короткий, как выстрел пули, без растяжки на «и». Как будто бы прозвучало слово «Мой».

– Пойдём в дом, – ответил ей Игнат Тимофеевич, взяв в охапку дрова, а Гекку показал, чтобы он забрал санки.

Так втроём они и зашли. А со стороны за ними наблюдал удивлённый дворник. Как только они скрылись за дверьми, он ещё немного постоял, подкинул на ладошке только что полученную монету и двинулся отмечать откуда ни возьмись прилетевший «праздник».

Войдя в комнату, статский советник отметил явный аскетизм в её содержании. Его признаки проявлялись во всём, начиная от убранства и одежды, висящей на крюках, и заканчивая продуктами, только что привезёнными хозяйкой с рынка. Лишь два предмета выходили за рамки увиденного: какое-то божество, размером с небольшую сову и обвешанное пепельно-коричневыми перьями, и фотография, на которой были изображены женщина, мужчина и ребёнок. Подойдя поближе, Пятровский увидел, что женщина на фотографии – хозяйка комнаты, только гораздо моложе. По крайней мере формальная хозяйка.

– Арина Александровна Вайхомова? – уже предчувствуя ответ, спросил статский советник.

– Да, – так же коротко ответила хозяйка.

– А это кто? – указывая на ребёнка на фотографии, спросил Пятровский.

– Сын.

– Вы не очень многословны, Арина Александровна, – попытался упрекнуть и вывести её на откровенный разговор Игнат Тимофеевич.

– Да.

Разговор явно не клеился, и статский советник решил действовать по-другому.

– Куда пошёл ваш муж, Микита Никанорович, в утро на первое марта?

В глазах женщины, куда он смотрел на протяжении всего этого небогатого словами разговора, вначале появился испуг, потом растерянность, смятение и отчаяние. Через секунду из глаз брызнули слёзы.

Штаб-ротмистр, увидев огорчённый и озабоченный взгляд начальника, обвёл взглядом комнату, увидел стоящий на столе кувшин с водой, налил в кружку и передал хозяйке. Она с благодарностью приняла и сделала несколько глотков.

– Повторю свой вопрос. Куда пошёл ваш муж, Микита Никанорович, в утро на первое марта?

Было видно, что женщина успокоилась. Но её ответ поверг её гостей в некоторый шок:

– К царю.

Следователь и жандарм недоумённо переглянулись и опять направили свой взор на женщину.

– Куда?!

– К царю, – уже совсем успокоившись, ответила Арина Александровна.

– Но зачем?!

– Чтобы убедить его отказаться от ранее принятого решения.

Эта фраза, очень длинная и сказанная хозяйкой комнаты практически без запинки, поставила в тупик обоих должностных лиц.

– Что это значит? – Первым, как и следовало, пришёл в себя Игнат Тимофеевич. – О каком решении вы говорите?

– Найдите тело мужа. И вы узнаете ответ на этот вопрос.

Её слова привели в полное замешательство представителей власти.

– Как – тело? Его уже нет в живых? Откуда вы знаете?! – Вопросы от статского советника сыпались один за одним.

Хозяйка, сидя на стуле, закрыла глаза и стала равномерно раскачиваться в такт качающимся ходикам, висящим на стене, еле слышно выдавливая из себя звуки, которые, как потом вспоминал Пятровский, могли быть очень похожими на звуки загробного мира…

– Она входит в транс, ваше высокородие! – сдавленным голосом прошептал Гекк в ухо статского советника, не сводя глаз с женщины. – Сейчас она всё расскажет!

– Его убили. В то же утро, когда он ушёл. И убили специально. Мне об этом поведал наш Бог – Игалук – «Лунное божество», тот, кто связывает светлое и тёмное, солнце и луну, жизнь и смерть… – И, не открывая глаза, Арина показала рукой в направлении «совы» с перьями…

Игнат Тимофеевич с силой набрал воздуха в лёгкие, чтобы задать очередной вопрос, но тут Арина вскочила и также, не открывая глаза, состроила гримасу невыносимой боли.

– Мой сын!!! Игалук говорит, что и тебе угрожает опасность!!! Спасайся, я бегу к тебе!!! – И со всей мочи рванула в сторону выхода.

Штаб-ротмистр первым пришёл в себя, успев поймать за талию пытавшуюся сбежать женщину.

* * *

Солянка вышла на славу! Конечно, скорее всего и может быть, её прекрасный вкус был сдобрен долгой прогулкой бывшего титулярного советника на свежем воздухе в первый весенний день, но это лишь версия! В действительности же – солянка вышла на славу!

Игнат Тимофеевич с удовольствием облизнул ложку, отломил кусочек поминального хлеба – чёрного, с кориандром и тмином, как символом картечи, впоследствии названного «бородинским», – обмакнул им оставшиеся в миске следы солянки, поднял крайнюю на сегодня (как он думал)рюмку хереса и выпил её залпом, закусив «черняшкой».

План на сегодня практически был выполнен. Оставались послеобеденный сон, прогулка перед ужином, лёгкая трапеза, чтение книг (газет) и опять – сон…А что ещё нужно пенсионеру?!

– Клава! – прокричал Пятровский, когда после третьего его звонка в колокольчик в комнату никто не вошёл. – Клавдия!!!

На пороге появилась кухарка.

– Чего изволите, Игнат Тимофеевич?

– Завари мне, Клава, самовар. И приборы все убери, помой. Я сейчас спать лягу, и ты уж постарайся не шуметь. А вечером я далее распоряжусь.

– Как желаете, ваше благородие.

Она достаточно быстро убрала со стола и переместилась на кухню. Громыхание посуды в процессе её мойки не мешало бывшему титулярному советнику, но он, соблюдая рамки приличия, зашёл за ширму, снял с себя верхнюю одежду, облачился в видавший виды атласный халат и прилёг на кровать.

Только заснуть он не мог. То ли переел, то ли выспался в санях по дороге домой, но – глаза закрывал, а веки не тяжелели.

Проворочавшись этаким образом не менее получаса, он поднялся и подошёл к столу. На дне бутылки оставалось совсем мало хереса, но Игнат Тимофеевич, для успокоения души, решил его прикончить.

Взяв на кухне вымытую Клавдией рюмку, он вернулся, долил в неё остатки и, не прибегая к закускам, лихо запрокинув голову, выпил. Ожидаемого тепла внутри своего организма он не почувствовал.

«Ну вот, началось… – с лёгким разочарованием подумал Пятровский. – Читал же в “Новом слове”, что ежели человек теряет всякие чувства к внешним раздражителям, становится полностью апатичен, то всё – пиши пропало! Старуха с косой уже стучится к тебе в дом…»

И так стало Игнату Тимофеевичу себя жалко! Так он скукожился и вмял в своё и так не особенно твёрдое тело подушку и кусочек одеяла, что аж слёзы потекли из глаз в самые складки рта. Да такие горькие, что ещё тяжелее стало бывшему титулярному советнику!

Но! Мозг был всё ещё свободен!

«Раз плачу – значит, не закончились чувства! Значит, ещё поживём!»

От этих внезапно нахлынувших мыслей, сметающих друг друга, словно морские волны, Пятровский вмиг пришёл в себя.

– Да где же самовар?! – насколько мог громким голосом закричал Игнат Тимофеевич!

– Господи прости… – послышалось за дверьми восклицание кухарки, которая через пару секунд поставила на стол перед бывшим титулярным советником ещё дымящийся самовар.

– И баранок принеси! – требовательно обратился к кухарке Пятровский.

– Так вы ж не купили! – с вызовом в голосе ответила она.

– У тебя есть, я знаю! Видел, как ты давеча с конюхом чаи гоняла. Куплю. Или у тебя, или тебе.

– Лучше мне! – лукаво улыбаясь, ответила Клавдия.

– Неужто твои уже плесневеют? – настороженно спросил Пятровский.

– Вот ещё! – обидевшись, надула губы кухарка. – Им жить да жить!

– Ладно! Не дуйся. Куплю тебе. Но только через неделю, когда на рынок пойду.

– Вот и ладно!

Попивая из блюдца горячий ароматный чай с чабрецом, душицей, мелиссой и зверобоем, откусывая кусочки сахара и уже достаточно давно зачерствевших (надо отдать должное Клавдии – без плесени!) баранок, Игнат Тимофеевич с болью в сердце размышлял о том, где же он сделал ошибку в своём первом и единственном расследовании во временной должности следователя по особо важным делам.

Его думы приостановило лёгкое царапанье во входную дверь. Это был тот самый «дармоед».

– Ну наконец-то! Вернулся, шельмец! – с грустной улыбкой проговорил Пятровский, встав и направляясь к выходу из квартиры. Открыв дверь, он впустил к себе шустрого рыжего кота довольно спортивного телосложения (если так можно судить о фигуре котов). Тот, прежде чем пробежать в зал, с благодарностью обтёрся о ногу хозяина квартиры, что-то невнятно промурлыкал и мягким движением запрыгнул на кровать, тут же свернувшись калачиком и заснув.

Бывший титулярный советник, подождав минуты три, взял на кухне заранее подготовленную похлёбку из пшена, моркови, картошки и корюшки и поднёс к носу уснувшего кота. Тут главное было не зацепить усы! Вот, вначале задёргался нос. Потомглаза в орбитах стали выкручивать невероятные зигзаги! После этого из маленькой хищной пасти появился шершавый язык, ищущий такую близкую добычу! И потом – кульминация! Рывок – и Рыжий уже лакает такую тёплую и вкусную еду! Съедает быстро, после чего, привыкший к необъяснимым, но приятным «фокусам» хозяина, ещё больше сжимается в клубок и засыпает…

«Познакомились» они лет пять назад, когда Игнат Тимофеевич был ещё достаточно бодр и мог себе позволить завести домашнюю зверушку. Малыш лежал в кустах и громко плакал. Помимо голода, его донимали блохи, буквально кишевшие на всём теле котёнка. Не сказать, что Пятровский был любителем котов, но именно тогда наступил момент, когда он понял: больше с ним не будет НИКОГО. Только этот кот. Собак нужно выгуливать, а кота выпустил – всегда найдёт дорогу домой. Лишь бы была понятна эта дорога…

– Будь добра, Марфуша! – обратился в те дни бывший титулярный советник к прачке. – Помой его керосином. Уж больно блохаст.

Марфа взяла его за шкирку, как переносят котят мамы-кошки, брезгливо повертела в руках и ответила:

– Зачем он вам, ваше благородие?

– Не знаю… – задумчиво ответил Игнат Тимофеевич. – Пятак даю! – добавил он, увидев в глазах женщины сомнения.

– Так это другое дело! Как звать-то энту тигру полосатую?

Котёнок хоть и был рыжий, но в шкурке просматривались белёсые полосы.

– А так и зови – Рыжий! – весело проговорил Пятровский, кладя в протянутую ладонь Марфы медный пятак…

Рыжий уже вовсю сопел на кровати Игната Тимофеевича, когда и тот прилёг отдохнуть после довольно суетного дня. Но мысли не давали уснуть, вновь и вновь возвращая его на десять лет назад…

* * *

– Вы сопроводите госпожу Вайхомову в Дом предварительного заключения на Шпалерную, двадцать пять до выяснения всех обстоятельств, – отдал команду штаб-ротмистру статский советник. – Я – к губернатору. Чувствую: нужно подавать Микиту Вайхомова в циркулярный розыск, – задумчиво продолжил он.

– А как же слова жены его, что убили…

– Не влазь! Не твоего ума дела! Сказано – сопровождай!

Гекк оконфуженно опустил голову и, взяв за локоть уже успокоившуюся Арину Александровну, повёл её к указанному адресу.

«Так-то лучше, – подумал Пятровский. – Жандарм, конечно, помощник, но что у него на уме? И лезет со своими домыслами куда ни попадя! Да и не ко времени за раз…А вдруг и действительно – убили? Баба-то, хоть и чудная, сразу видно – себе на уме… Или совсем без ума… У таких все чувства обострены, только за ними и наблюдай – выведут на чистую воду самого безгрешного! Пожалуй, именно с этого и начну», – решил Игнат Тимофеевич и направился в губернский статистический комитет. Именно в эту организацию (наряду с канцелярией губернатора) стекалась вся информация о происшествиях и преступлениях в столице.

Сведения обо всех происшествиях, преступлениях и других противозакониях, а также об обвиняемых в совершении преступлений фиксировались становыми приставами, к которым оные попадали от полицейских урядников через сотских, за которыми были закреплены в среднем около 100 дворов в размере 300 душ. Фиксация эта осуществлялась в отчётах, направлявшихся уездным исправникам.

Они, в свою очередь, обобщали все данные в сводных отчётах, таких как, например, «Ведомости о происшествиях и вообще обо всех случаях, выходящих из ряда жизни человека». А уже исправники направляли эти сведения в губернский комитет и канцелярию губернатора.

Именно изучению этих «Ведомостей…» решил посвятить ближайшие два-три дня статский советник. Ине прогадал.

«Марта 8-го сего года на пустыре в районе пересечения Б. и М. Болотных обнаружен мужской труп. Передан сотскому по месту обнаружения и в дальнейшем доставлен на кафедру судебной медицины Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии для вскрытия и дальнейшего определения причин гибели».

Именно так гласила запись в указанных «Ведомостях…». Пятровский был взволнован. Прошло уже больше недели. Осталось ли тело покойника в академии? И он, бросив дальнейшие исследования, убыл туда…

– Всё верно, Игнат Тимофеевич. Вскрытие производил я. Как раз в это время у меня была хирургическая практика, и лучшей возможности натренировать свои способности у меня не было. Тем более – на фоне трагедии государственного масштаба…

Яков Николаевич Чустович, сын предыдущего начальника Императорской медико-хирургической академии, ничего не пытался скрыть от следователя, который упорно интересовался трупом с пустыря.

– Как выглядел убитый?

– Лет не более сорока, высокий, в два с половиной аршина. Волосы русые, слегка вьющиеся, короткие. Без бороды, усов и бакенбард. Нос прямой, средней широкости. Лоб высокий, немного морщин. Брови в цвет волос, прямые, чуть спадают ближе к стороне ушей. Уши ровные, без поломов, мочки не приросшие…

– И каков результат вскрытия?

– Несчастный был убит.

Эта предложение, сказанное профессионалом своего дела профессионалу своего дела, для последнего стало как удар ножом в сердце!

– Как убит?! – еле слышно промолвил Пятровский, вспомнив слова Арины Александровны.

– А вот так – убит, – ответил Яков Николаевич. – Но не просто…

– Что это значит?

– Его вначале пытали. Об этом говорили ссадины от верёвок на шее, запястьях и щиколотках: он был связан при жизни. А потом зарезан.

– Есть доказательства?

– Конечно! Я всё задокументировал и представил отчёт. А убит он был… Я не знаю, как это можно назвать…Такого оружия я раньше не встречал, а уж поверьте, видел я многое, в том числе и в Русско-турецкую войну. Скорее всего, это нож, – продолжил Яков Николаевич. – Но нож не обычный. Он короткий, не более четырёх дюймов в длину, но широкий – около двух дюймов. Особенность его в том, что на наконечнике он имеет как бы крючок. Приблизительно так.