Алкогольная независимость

Сплетня вторая. Банкир

– Бросил работу, ты представляешь! Двое детей, машину продал. Ездил на трёх, нет, четырёх, помнишь? Развалюхи две было, ну и что, ездил же, а две служебные. Во даёт! Чудной. В подъезде бы подмёл! Всё сумки жена таскает. В банке работал. Бросил, – Василий не унимался. Ясно было, что через него сейчас передавались слова жены. Недостаток дружеского общения разрушал мирок, сближая с воззрениями супруги и удаляя от непокорной сущности мужика-друга. Руслан живо представил, как вместо Васьки стоит его половина, Светка, подбоченясь и выставив ногу в сторону, и глаголет, сверкая – так на днях застукала их на кухне с бутылкой. Вспомнив картину, он начал расползаться в оскале. Васька заметил, что его значительная речь наткнулась на критику, не подал виду, но нести перестал.

Руслан знал чуть больше про интересы Демида и не спешил с выводами. С другой стороны, его привлёк диалог с воображаемой собеседницей, говорящей через мужа, что он решил поддать пару аккордов и сыграть, как будто обращается непосредственно к ней, и посмотреть, что из этого выйдет:

– Так закрыли же банк, где работать?

– Его ж не закрыли, значит, заработать не успел. Или не захотел. Верняк. А мог. Я бы там поработал… – Васька был верен женскому влиянию, и свой мозг включать разучился. Матриархат верно правил бал в воспитании мужей. С присущей ему пустотой он повторял услышанное дома. Руслан наигрался и громыхнул:

– Ты и так там работаешь, кирпичи таскаешь. Мечты сбываются, банкир Йоханнесбурга! – полуязвительный смешок царапнул уши болтуна. Он очнулся, и когда потребовалось мыслить самостоятельно, что, как правило, случалось в присутствии Руслана, который имел скрытый навык воззвания к самосознанию друга, ушёл мыслями в себя. Вирусом молчания Руслан постепенно одаривал Ваську.

Подходит сосед Михей, прослушав весь разговор на расстоянии и нарушив короткую паузу:

– Или его бросили. Как меня, похуже пса всякого. Иди, говорят, работай на нас. Мы тебя обеспечим. А через неделю контору накрыли за нелегальную деятельность. Слава Богу, отпустили – к охране мало претензий… Вот бес и печёт меня: то без работы, то опять без работы! Пойми эти бизнесы. Другие людей выгоняют, разваливают страну, строят одни кандалы, и ничего. А эти делиться не стали и встряли. Не знают, где живут? Знают. Конец придёт, за всё ответят! (крестится). Так теперь он этот, как его, художник слова и мнения, Дёма-то? Помоги, Господи (снова крестится). Хватит кости перемалывать, что мы, бабы какие? Пошли сигарет возьму, покурим подальше от ушей. Дело есть.

Мужики креститься не любили, но дело могло быть стоящим. В прошлый раз удалось провернуть железное мероприятие – сдать металлолом и обмыть трудовой момент. Переглянулись, двинулись за Михеем. Наверняка, раз крестится, что-то знает. Пусть даже из его речей не совсем ясно, кто и за что будет отвечать и кто с кем делиться. Точно.

Сплетня третья. Хороший парень не профессия.

Василий и Руслан стоят на прежнем месте, беседуют. Появляется Демид.

– О, гляди, что он опять удумал? Плакат, что ли? Дёма, оторвут уборщики! Пошли, посмотрим…

Демид, не оборачиваясь, у подъезда клеит плакат. Машет рукой (странный жест истолковать можно как «привет» и «отвали» одновременно) и ныряет в подъезд. На плакате из двух альбомных листов алеет треугольник, под ним вопль:

«Случилось! Я – художник!

Всё произошло быстро. Компьютерная программа Paint – самая примитивная для рисования. Нажал на пару-тройку значков на экране, и Он здесь! Снизошёл творческий порыв нового взгляда тайного мастера! Устремляйте нервы в неизведанное!

А вы способны восхищённо смотреть на квадрат Малевича? Удивляться замыслу мэтра? Проникать в стремление автора донести поколениям глубинный смысл? Да? До свидания! Что вас так перекосило? Нет, лучше прощайте навеки!

Я, Демид, сын богов и духов, проживающий вне времени и хоженых троп, я, чей… Короче! Вот Алый Треугольник! Эй вы, уходящие с понурым видом, вернитесь! Новый шедевр! Хватайте, восторгайтесь, молитесь и разносите свои смыслы в этом настоящем ответе нелепому!

Я сказал».

– Ты понял? Что тут скажешь? Лечебница, и только… Он на трон скоро залезет. Станет ногами, и понесёт его вещать. Дурдом… Заберут скоро, зуб даю.

Руслан послушал, как читает Василий, осторожно коснулся свежего треугольника. На пальцах остались потёки алого цвета. Кровь, не иначе. Поднёс к носу, размазав алую жижу пальцами, перечитал про себя плакат и, помолчав, произнёс:

– У него вроде все дома были… Кровь! Нюхни…

– Да ладно! Твою налево… Башню снесло… Ушей не валяется поблизости?.. – Василий вдохнул аромат с пальцев Руслана, осматриваясь под ногами: когда-то он слышал про ухо какого-то художника.

– Ты знаешь, что он в подъезде на площадке учудил? – продолжал Руслан.

– Что ещё?

– Писака наш с бабой Галей воевал-воевал, а на днях нарисовал на её двери белку. Рыжую, пушистую, как живую. Ты знал, что он рисует?

– Нет. Но если это его работа, а не мастера, то очень сомневаюсь, что я о нём что-либо знаю вообще, – Василий скорчил неопределенную гримасу.

– Я тоже не верил. Сынок мой видел его за работой. Прокрался незаметно, пока тот упражнялся. У малого сейчас военный период – шпиона изображает. Но в чём «фишка»: бабку забрала «скорая». Не выдержала сопротивления и с катушек съехала. Так что белка тут поблизости, против неё не попрёшь! Наверное, волшебная. Ты на неё не смотри, как проходишь, мало ли что. Вдруг Демидка в чародеи подался… Теперь нас кровью взять решил? Закодировать не сумел, а тут это. Михей вон в церковь бегать стал, я – за книжками… Стремновато… – Руслан волновался. – Они вроде нормально общались с бабкой, чего не поделили?

– Это сначала. А когда писака наш доставать стал: посмотри да посмотри, чего он там корябает, разбери его почерк, люди шарахаться стали. Нет им дела до словоплётов. А ближе бабы Гали жертвы не нашлось. Тоже мне критика нашёл. Занялся бы чем, а то бумагу марать. Я тоже не читатель. Это ты теперь у нас в профессуру метишь. Вообще знаешь, кто этим семью прокормил или себя хотя бы? Я не встречал. Пёс его поймёт. Как он жить собирается? Хороший же парень! – повторял Светкины фразы Васька.

– Хороший парень не профессия, – отчеканил молчун. – Отрывай плакат, пошли спасать, нельзя оставлять самого. Неужели его кровь-то?..

Они скрылись в подъезде с помятым доказательством преступления на крови.

Заказан

Его пучит от рома,

Раздражает коньяк,

Водку на дух не сносит,

Пиво – тоже не так.

Не по вкусу ему

Ни самбука, ни джин.

Ни иному дерьму

И ни ста видам вин

Не откроется рот:

Залепили смолой

Гады те, что гонял

По ночам под луной.

Вот и всё, революция,

Знойный парад.

В голове трескотня,

Трезвость, ну и бардак.

Потому что на свете

Без спирта никак.

Голова не ракета —

Разлетится чердак…

«Где же нечисть та, где?

Уберите смолу?

Что за гадость на мне?

Ничего не пойму!

Между трезвостью с пьянством

Застревал я не раз,

Но чтоб эдак лечили —

Точно ада заказ!»

Трутень

Как лениво высыхает молоко на губах.

Егор Летов «Семь шагов за горизонт»

Хорошо быть маленьким,

Болтаться под сиськой.

Но лучше не у мамки, а у жены,

К объятиям близко.

За бабу клешнями безработных рук

Вцепился пиявкой приличной

Здоровенный сука-мужик

И скулит: «Погоди, постой-ой-ой-ой…»

При нём царица его едва жива от работ,

A он обедает, сука, раза два, шире рот.

И всё нежится на простынях, как ушла.

С ним работа дома лежит, не пошла…

Так и катятся их жернова, но всё врозь:

Ни муки не смололи сполна, ни забот.

Сказке скоро конец. Слышит: брось!

А мужик её только скулит да всё пьёт.

Доживает свои последние он деньки.

Жена ножичек с рук взяла в полцены

И решила: коли придёт и найдёт

Неоконченный дома ремонт, то убьёт.

Кодировка

– Пить будешь?

– Нет.

– Почему?

– Крышка захлопнется.

– Какая крышка?

– Гроба.

– Какого …гроба? Ты что?

– Моего. Сплю в нём. Если сильнее колыхнуть, захлопнется, и можно относить.

– Куда относить?

– В яму. За огородом, у рябины. Под ветками.

– И что, открыть нельзя?

– Можно. Но живу один. Иначе – пью.

День города – деньги на ветер

И соль с языка от заезженных слов

На время размокнет по-новой…

Люди прыщами торчали из окон и балконов, всматриваясь в плывущие к месту концерта макушки, но из домов не спешили. И не зря. На уровне птичьего полёта лучше видно, идти или нет. Обострение чувств.

Мы же земным шагом топали на центральную площадь смотреть и слушать, что к 366-му дню рождения города приготовили адепты «гоп-ца-ца».

Основной нитью праздника выбрана (подумал бы кто иначе!) алкогольная удавка. Везде одно и то же. Разлад в сочувствующих тотальному разрушению личности умах организаторов радовал буйство некоторых из, кого бы вы подумали? конечно, моей неизменной, жаждущей корма и зрелищ, бедной духом толпы.

Заунывно тянулась аудиодорожка пьесы «За двумя зайцами». Открывающий рот рыбий театр изображал участие на сцене, кривляясь и жестикулируя в тон фонограмме.

С концом «пьесы» размеренное покачивание отдельных членов грузного городского организма и освежающий перегар пробегающих мимо черно-красных, налитых, бодро отдыхающих представителей природных профессий настаивали на продолжении. И без театра они жили в тон происходящему на сцене. Особенно в выходные.

Пели тренированно. Но, видно, сцена была лишней не только своей миниатюрностью: певцы хотели скорее уйти и практически прощались на ходу. Нетерпеливое, усталое ожидание конца без возможности спрятаться за кулису (ввиду отсутствия таковой) прорывалось напоказ сквозь слабые усилия закончить начатое.

Утрамбованная навязчивой музыкой толпа сдабривалась поллитровками, локально подпитывая самые буйные свои активы.

Молодежь любит странную музыку. Звук детонировал и перемещал внутренности. Танцевали при этом без отдачи, в ритме давящих, вынуждающих вибраций. Размытые движения тел искали синхронности с убойным пульсом, подчиняясь требованию изображать что-то на освещённом постаменте.

Вселенная расслабленно выдыхала с окончанием сценических изнеможений страждущих по финальному поклону. Что удивительно, аплодисменты после ритмичной какофонии, расплескавшей мозг по черепной коробке, сообщили: толпе нравится выбивание пыли и тряска содержимого туловища. После завершающего аккорда наступила расслабленность. Бонусом – музыка спокойными мотивами раскладывала органы по местам.

Только представители местного народного ансамбля сумели показать танцевальное мастерство в условиях нагромождений конструкций и ограничений места. Стой и беги одновременно. Но так, чтобы бежать по-настоящему. Искусство.

Уходили мы после изумительного салюта, какого город отродясь не видывал. Пальба компенсировала недоработку постановок. Признаю, часть бюджета потрачена красиво и эффектно, однако – зря: несколько метров тротуаров куда лучше ложатся под ноги и формируют у жителя здравый подход к оценке работы власти, чем эфемерность сомнительных натужных празднеств со следами оставленного мусора. Бессмысленность долгих речей в пустоту присутствующих и душок алкоголизма, вылизывающего остатки человечности, из года в год провожают призрак уходящего паровоза, что посвистывает в памяти всё далее устремляющимся традициям и тревожит трепещущее верой и надеждой чувство родного, любимого дома. А обретём ли мы его в себе вновь или продолжим терять, зависит от нашей способности жить, творить и радоваться, выражать настоящее, что спрятано в искре-душе – повседневно, в отношениях с ближним и дальним, труде, отдыхе, каждом движении, наполненном либо смыслом, либо тоской. И тогда вырастут и тротуары, и музыка утвердит живое, и люди обнимутся. А пока время выбора: фыркать и плеваться или выйти и сделать шаг навстречу скрытому желанию немедленно обрести жизнь в себе и нести её людям.