Kitabı oku: «В девяти милях от жилища дьявола»

В девяти милях от жилища дьявола

Если мы окружены крысами, значит, корабль не идет ко дну.

Э. Хоффер

Блаженство – спать, не видеть злобу дня,

Не ведать свары вашей и постыдства,

В неведении каменном забыться…

Прохожий, тсс… не пробуждай меня!

М. Буанарроти

Заскулил ветер и со скрежетом протащил по асфальту указатель "Направление эвакуации". Вера бросила на него сонный взгляд, обняла себя левой рукой, чтобы согреться, и быстрее зашагала в противоположную от спасения сторону. Черные сапоги Веры шлепали по лужам и желтой хвое, правая рука – в черной, до локтя, перчатке с белым скорпионом – мешалась и била по бедру. Разум по привычке шифровал надписи на рекламных щитах: сегодня методом Тритемиуса. Буквы сдвигались с нормального алфавитного положения по формуле s=2p*p + 4p + 6 в зависимости от позиции в изначальном тексте. "Е" от салона красоты "Ева" превращалось в "Р", "В" в "Ч", "А" в "Г". "РЧГ".

Длинная стрелка часов над Домом Союзов толкнулась в одиннадцать, и Вера как-то по-особому – спиной, плечами, затылком – ощутила вес осенней мглы, которая наползала на каменную набережную. Тяжелые порывы ветра били по лицу, окутывали сыростью с беспокойного вздутого моря. От натуги скрипели дряхлые лиственницы, и хлопали на стенах рекламные афиши; водосточная труба гудела низко-низко, будто контрабас. Иногда в этом дымящемся сумраке проступали одинокие фигуры, перечеркивали собой улицу и, как призраки, растворялись в сентябрьской ночи.

Мостовая свернула и пошла над волноотбойной стеной. Асинхронно, чудно зажигались чугунные фонари, и краем глаза – на границе света и тени – Вера замечала песчаную полосу, что рывками выбивала у моря водоросли, камни, груды оледенелого плавника. Линия горизонта таяла в мглистой зыби: тьма неба и тьма волн сливались в бесприютную черно-синюю бездну, из которой доносились стоны чаек, так похожие на младенческий плач.

За голенькими лиственницами мелькнул интернат для детей-инвалидов. Его эвакуировали в числе первых, и Вере, которая два десятка лет слушала здесь смех и лепет, стало не по себе. Она вспомнила, что через неделю или две эти камни под ногами, эти перламутровые окна, этот сонный город – всё – всё! – перемолотят потоки воды, и по телу пробежал озноб.

Вера миновала открытый штоф рома, который одиноко и тоскливо посвистывал на ветру, когда почувствовала чей-то взгляд. У основания волноотбойной стены, под лестницей, шевельнулась фигура. Вера прищурилась и заметила мужчину – он полулежал на песке и забавно пританцовывал. Ее это рассмешило. Пьяный, как весь город, подумала Вера. Кто-то заливал тревогу, кто-то потерю дома – большинство не понимало, что еще делать в преддверии конца.

Через несколько шагов Вера снова оглянулась на мужчину. Тот все танцевал свою диковатую, лежачую джигу, и Вера почувствовала, как улыбка постепенно сползает с ее лица. Она отвернулась и быстрее зашагала прочь.

***

Вера прошла по полупустому ряду с красными скидочными ценниками и остановилась в молочном отделе. Левой рукой она рванула пакет с бабины и, не отпуская, развернула – одними пальцами. Затем положила его на полку и левой же рукой опустила внутрь бутылку молока и три глазированных сырка.

К товарной ленте нервно подбежала женщина с набитой тележкой, где громоздились консервы, макароны и рулоны туалетной бумаги. Запищал сканер кассира, но как-то размеренно, робко, так что покупательница не выдержала и сказала:

– Поскорее бы.

Кассир бросил на неё взгляд, сделал движение бровями. Чуть ускорился. Вера вздохнула и поставила свой пакет на металлическое ограждение конвейерной ленты.

– Вам премию дают за медленное обслуживание? – не унималась покупательница.

Вера закатила глаза и достала левой рукой наушники. Зубами и левой рукой размотала их, включила плеер. Заиграло грустное пианино, и улица за окнами магазина подтаяла, размылась за поволокой медленных мыслей, и тут рядом рвануло. Жуткий удар пронесся по полу, ввинтился в подошвы сапог, поднялся к черепу и завибрировал в костях, в зубах, выдавливая наружу глазные яблоки.

Вера, ничего не соображая, бросилась под товарную ленту и зажмурилась в ожидании нового залпа. В ушах стоял свист, который медленно перешел в высокую, пульсирующую ноту. Голова словно разбухла, и Вера изо всей силы прижала ладони к ушам, лишь бы заглушить мерзкий звук, лишь бы не дать костям черепа лопнуть.

– …вушка? – донеслось извне.

Нота ушла вниз, и Вера подумала, что слышит окончание песни.

– …контузия у нее, – прорвалось сквозь преграду из ладоней и свиста, – у брата моего такое после Чечни было.

Когда смысл слов дошел до Веры и раскаленным плащом накрыли смущение и стыд, она робко выглянула из-под товарной ленты. Несколько покупателей фотографировали Веру на телефоны, но никаких следов ракетного удара не было – только разбитая бутылка валялась на полу, и растекалась лужица, и пахло резко, горько. Водкой.

Вера неуклюже выбралась из-под ленты и хотела уйти, но в последний момент передумала. Не слыша музыки, заживо сгорая от стыда, Вера стояла в очереди, пока кассир не посмотрел выжидательно и не спросил:

– Здравствуйте. Пакет нужен?

Вера мотнула головой, и он достал бутылку молока, отсканировал. Вытащил сырок и показал взглядом на остальные.

– Одинаковые?

– А? – глупо переспросила Вера и тут же спохватилась: – Нет.

Кассир поиграл в воздухе пальцами и нажал клавишу «3».

– Пятьдесят девять.

– Но сырки, блин, разные?..

Кассир со вселенской усталостью посмотрел на Веру. Та ощутила всю мелочность и глупость разговора и только повела плечами.

– Как хотите.

Левой рукой Вера полезла в карман, достала горку мятых бумажек и стала перебирать пальцами левой же руки в поисках полтинника. Получалось не очень.

– Я помогу, – сказал кассир и аккуратно вытащил десятку, затем полтинник. Показал Вере. Она смущенно кивнула и неуклюже вмяла остальные деньги в карман.

– С-спасибо.

Кассир пробил покупку и стукнул по тарелке для сдачи одиноким рублем.

– Вы ведь та… девушка?

Он кивком головы показал на руку в черной перчатке. Вера смутилась, на секунду замерла, а потом смела покупки в рюкзак.

– Я – Бэтмен, – прошептала она и поспешно вышла.

***

Мотор троллейбуса занудно гудел-вибрировал под ногами. Вера виском лежала на холодном стекле и скользила взглядом по мутным улицам, по салону. Редкие пассажиры смотрели подозрительно, настороженно; на кабине водителя пузырилось объявление:

"Городская транспортная система Северо-Стрелецка прекращает работу 2 октября 2014 года".

В этом сквозило нечто фатальное, без толики надежды. Второго числа остановятся автобуса, четвертого закроют продуктовые магазины и отключат электричество, пятого – город покинет последний житель. Через неделю или две Северо-Стрелецк сметет вода.

От этого знания в желудке неприятно, льдисто покалывало, будто Вера проглотила мертвого ежа. С этим ощущением она провела всю дорогу, с ним вышла из троллейбуса и вошла в подъезд. Тревога отступила только у почтового ящика, где Вера с удивлением обнаружила «Рубаи» Омара Хайяма. Вере не раз присылали всякую порохню, но стихи ей подбросили впервые. Что удивляло, книга пахло книгой, а под снежно-белой обложкой шелестели обыкновенные бумажные листы. Никакого подвоха, никакой гадости и размашистое "от М" на переднем форзаце. Вера ядовито улыбнулась – она мечтала о душевном подарке от Германа, а получила черти чью арабскую лирику.

Сунув книгу в зубы, Вера захлопнула ящик и пошла на третий этаж – к двери с табличкой:

"Коробка боли N 302

С просьбами идите на хрен".

Когда Вера уже открыла верхний замок, из соседней квартиры послышался лязг. Она напряглась, замерла на секунду, а потом стала перебирать связку пальцами левой руки, чтобы быстрее оказаться дома.

– Вера Павловна, – проскрипел старческий голос.

Не успела. Вера неохотно повернулась к соседу, подняла руку с ключами и замычала в знак приветствия. Ответить она не могла, ибо арабская поэзия все так же сковывала зубы.

– Тут вас мужчина искал, – недовольно проговорил старик. Формально в словах ничего обвиняющего не было, но звучало это именно как обвинение – не то в разврате, не то в чем-то еще. Вера почувствовала, как ее губы, несмотря на книгу, растягивает улыбка, и промычала вопросительно.

– Часов в десять, – пробурчал сосед. – Лет сорока. Вес из себя…

Вера снова промычала – на этот раз благодарно, и старик, недовольно посмотрев в ответ, ушлепал к себе. Она последовала его примеру.

Квартира Веры имела вид старой, но дружелюбной особы. При первом взгляде казалось, что вот-вот из-за угла выглянет мурка и потянется, замяучит, потрется о ноги. Но кошка не появлялась, и со временем у любого гостя возникало ощущение ненасытной черной дыры, которая затаилась промеж сонных комнат и засасывала все живое.

Девушка в зеркале прихожей задумчиво потерла лоб ключами, вытащила обслюнявленную книгу изо рта и положила на тумбочку.

Герман заходил к ней?

Каменный истукан сдвинулся?

Урра?

Вера осторожно улыбнулась своему отражению, и рыжеволосая девушка из зазеркалья улыбнулась в ответ. Что-то вспыхнуло, затлело в глазах хищной птицы, заблестели колечко в носу и шарик под тонкими губами. Сегодня Вера одела себя в синие джинсы, черные сапоги и вязаную фиолетовую кофту, пропахшую нафталином. Под кофтой белела кружевная блуза под XIX век – с высоким воротником-стойкой, который скрывал шрамы от шрапнели на шее. Из правого рукава, точно ядовитое жало, выглядывала затянутая в перчатку "конечность".

Герману не нравилось, как Вера одевалась, и она не раз читала приговор в его взгляде: мол, кофта старомодна, гвоздик вызывающий. Когда это молчаливое осуждение надоело, Вера нашла еще более старомодную блузу и еще более вызывающее колечко в нос. Герман, конечно, остался недоволен – ну и черт с ним.

Телефон не показал пропущенных вызовов, и Вера открыла форзац томика. Хотелось увидеть там «От Г.», но нет – даритель явно носил другое имя.

Миша?

Маша?

Вера тяжело вздохнула и закрыла глаза.

– Вера Павловна, не сходите с ума. Договорились?

«Вера Павловна» кивнула сама себе и занялась ужином. Она то и дело проверяла сотовый – нет звонков, нет звонков, НЕТ! ЗВОНКОВ!!! – пока не захотелось сделать первый шаг самой, но Вера держалась три недели и рекорд сохранила.

К полуночи ее охватило раздражение. Мобильный дремал, по радио, "тв" и на новостных сайтах говорили только об эвакуации, о плотине. Вера выключила телефон и плотнее занялась сувениром "От М". Это было издание "Рубайат" на двух языках – творение Омара Хайяма напечатали в переводе и на фарси. Ничего интересного Вера в сборнике не увидела: милые, старозаветные четверостишья, на втором десятке которых она и заснула.

***

Утром Вера долго лежала с закрытыми глазами – чувствуя с каждым вдохом и выдохом груз «Рубайат» на животе. Затем она протянула левую руку за телефоном и боязливо посмотрела на экранчик. Ничего нового утро не принесло. Герман не звонил, и только короткое сообщение от сотового оператора напоминало время и место эвакуации. Вера, не глядя, сунула мобильный обратно на стол. Что-то задела, и на пол грохнулась молоденькая Вера – в форме военной разведки, в деревянной рамочке.

Горло стиснуло, но Вера не далась эмоциям. Она умылась и приняла душ, не снимая с правой руки черной перчатки, затем организовала на кухонном столе "лабораторию": баночку с жёлтым лаком для ногтей, пилочку для ногтей, маленькие ножницы для ногтей, триммер для кутикулы, упаковку влажных салфеток и еще с десяток кремов, протирок и мазей.

Когда Вера села за стол, в солнечном сплетении что-то натянулось, напряглось. Она посмотрела на перчатку, задержала дыхание и дернула черную ткань. Показалась смугловатая кожа. Ниже локтя шел кольцевой шрам, пальцы казались длиннее и красивее, чем на левой руке. На ногте безымянного желтел полустёртый скорпиончик, нарисованный лаком.

Вера гармошкой уложила перчатку на стол, достала левой рукой влажную салфетку и протерла смугловатую кожу. Подстригла и отшлифовала ногти, удалила кутикулу. Обвела желтого скорпиончика и стала ждать, пока лак высохнет.

Вера делала так с трансплантации – одевала и умывала донорскую конечность, как ребенка, стригла ногти на непривычно длинных аккуратных пальцах, но чужая рука оставалась до отвращения чужой. Где-то внутри не отпускало странное ощущение, что однажды Вера вернет эту штуку – как возвращают арендованный лимузин или квартиру, – но хозяин все не приходил и не приходил, и не приходил.

Вера подула на желтого скорпиончика и натянула черную перчатку обратно. Напряжение ушло. Захотелось кофе, сырков, и не прошло десяти минут, как по кухне поплыл дразнящий аромат, а в турке поднялась коричневая пенка.

Вера достала из холодильника вчерашние покупки и налила в кофе молоко. Закрыла глаза, отпила. На языке стало неприятно-кисло. Вера бросилась к раковине и выплюнула остатки месива. Промыла рот, схватила бутылку и поняла, что срок годности молока закончился три дня назад.

***

Холодало. Сырой ветер без устали разбрасывал мусор, который больше не забирали из контейнеров. Море двигалось тяжело, натужно, будто у него началась одышка, и порой стеклом замирало у берега. Вчерашняя певичка-бутылка пропала, но пьяница еще лежал под лестницей. Его подбородок облюбовала чайка и с нескрываемым любопытством заглядывала мужчине в рот.

Вере сделалось не по себе. Она остановилась и посмотрела внимательнее – человек не двигался, только рубашка и брюки вздувались от ветра. Вера оглянулась, сказала себе "это не мое дело" и поспешила прочь, к магазину.

Двери продуктового оказались закрыты. Вера приставила ладони к витрине и вгляделась в темноту помещения. Смутно виднелись пустые ряды – будто за ночь и утро все окончательно смели. Вера снова дернула ручку.

– Эй!

Она двинула ногой по стеклу.

– Эй! Вы мне, блин, молоко просроченное продали!

Никто не появился, не отреагировал. Тёмный, пустой магазин глядел угрюмо, недобро, и Вера ни с чем зашагала домой. Внутри росли два противоположных чувства: раздражения и страха. На береговую линию она старательно не смотрела, но у лестницы не выдержала – мужчина по-прежнему, деревянной колодой, валялся на песке.

Вера поискала взглядом прохожих и, нервничая все больше, спустилась с волноотбойной стены. Под ногами захрустел песок, она приблизилась к пьяному, который оказался долговязым мужчиной лет сорока. Рыжие волосы на висках уже тронула морозцем седина, одет незнакомец был крайне опрятно, будто английский денди. Вера тихо позвала:

– Эй, из нирваны?!

Рот незнакомца полузевал-полуулыбался. Одна рука вытянулась вдоль тела, другая уперлась в песок, точно мужчина вставал. Серые глаза, мутные и впалые, не шевелились. По спине Веры пробежал холодок, она брезгливо поискала пульс на ледяном, одеревенелом запястье. Безуспешно. Попробовала найти яремную вену, но биение не чувствовалось. Вера взмокла.

– Да чтоб тебя. Блин. Блин.

Для проверки Вера постаралась нащупать пульс у себя, но ничего не получалось, накатывал дикий страх. Наверху по набережной шла пара с огромными тюками, и Вера позвала, сбиваясь:

– П-послушайте? Вы не… Тут, кажется, человек умер, я не могу найти пульс.

Мужчина приостановился, но спутница дернула его за рукав, и оба скрылись за интернатом.

Вера посмотрела в отчаянии на труп, собралась с мыслями и достала сотовый. Куда звонить? Она ткнула "1", "0", "3", "вызов", и гундосый женский голос сообщил:

– В связи с чрезвычайной ситуацией все звонки переводятся на колл-центр Северо-Стрелецкого штаба эвакуации.

Прозвучал гудок. Щелкнуло и зашипело.

– Вы позвонили в единый колл-центр Северо-Стрелецкого штаба эвакуации, – сообщил другой голос, более молодой и теплый. – Нажмите на клавиатуре в режиме тонального набора цифру «1», если у вас есть вопросы о дате и времени отбытия. Нажмите «2», если вам требуется оказание скорой медицинской помощи. Нажмите «3», если потерялся кто-то из ваших близких. Нажмите «4», чтобы вас соединили с оператором.

Вера после некоторых сомнений ткнула «2».

– В настоящее время все операторы заняты. Оставайтесь на линии. Вы… 41 в очереди. Ориентировочное время ожидания составит… 23 минуты.

Заиграла классическая музыка. Вера осознала, что в эту самую минуту сорок человек звонит в скорую помощь и почувствовала холодок страха. Казалось, что-то темное, зловещее надвигается извне, но Вера не стала ждать – упрямо сбросила вызов и снова набрала номер службы спасения. На этот раз в ход пошла цифра «1».

Потянулись гудки.

– Йоу, Евгений, – раздалось неожиданно в трубке. – Че по чем? Год рождения и фамилия.

– Я… – Вера растерялась и на всякий случай проверила номер.

– Аллоэ? – снова подал голос «Евгений».

– Я в скорую звонила, да-да. Я не о себе, тут человек, ну, умер. Я пульс не…

– А погромче?

– Человек умер!

– Прикрой микрофон от ветра.

– Умер! Дух испустил!

– Че испустил?

Вера не выдержала:

– Окочурился! Скапустился! Отдал Богу душу. Сыграл в ящик. Отправился в тридесятое царство. Врезал дуба. Приказал дол…

В трубке тяжело вздохнули и сказали "Ох еперный".

– Так что?

– Год, цыпа…

Она глубоко вдохнула и не ответила на "цыпу".

– Я не знаю, какого он года. Лет сорок. Пятьдесят. Не знаю.

– Твой год, цыпа.

– Ка… Какое это имеет отношение? На Северном пляже у волноотбойной стены лежит мужчина, просто заберите его и, – Вера замялась, – ну, сделайте, что-нибудь, да-да.

– А теперь могу я услышать год твоего рождения?

– Восемьдесят седьмой, блин, Воронцова!

Вера сердито посмотрела на телефон.

– Воронцова Вера Павловна, – из динамика послышалось клавиатурное крещендо, – есть. Уезжаешь на пароме, 5-го в 17:30, 3 причал, не проспи, цыпа. При посадке на паром при себе иметь доку…

– Бла-бла-бла. Вы заберете жмурика?

Некоторое время в трубке царило молчание.

– Это твоя родня испустила… ммм, умерла?

– Нет, какой-то мужик. Вчера он танцевал, – не к месту добавила Вера.

– Тогда оставь.

Она растерялась и спросила едва слышно:

– Что? Господи, вы его заберете?

– Цыпа, ты новости смотрела?

– Это что, социологический опрос?! Где вас так разговаривать учили вообще?

Евгений немного помолчал.

– Волонтеров не учат, – сухо и раздраженно сказал он. – Они сами вызываются и делают так, чтобы учёные цыпочки не попали в беду. Уж извини, если говорю не так, как тебе нравится, но по-другому не умею.

Вера смутилась.

– 5-го в 17:30, – повторил Евгений. – Третий причал. Паспорт, полис.

– Да отстаньте вы со своим…

Но Евгений уже отключился, и звучали гудки.

Вера в раздражении уставилась на сотовый, на мертвеца. До чего же опрятно выглядел мужчина: белая рубашка, красно-синий галстук, коричневые брюки, туфли, носки. В стороне грязным сугробом лежали вязаный свитер и пиджак – того же кофейно-клетчатого окраса. Одежда мужчине удивительно шла, будто ее шили на заказ.

Вера не понимала, что случилось с веселым незнакомцем. Приступ? Инсульт? Слишком много выпил?

Впрочем, какая разница.

– Мои глубочайшие извинения, – Вера показала левой рукой на правую. – Ну не мне же, в самом деле…

Вера в нерешительности пошла к лестнице и оглянулась только на втором пролете – где в нише волноотбойной стены приютилась скамейка. Почему мужчина сел на песок? Вера решила, что он спускался с набережной, откуда не заметил лавку. Да и наверняка окосел от выпивки.

– Не ваше это дело, Вера Павловна, да-да.

***

Вера сидела на кровати прямо в одежде. Она начала снимать шарф, да так и забыла, начала снимать рюкзак и опять забыла – все потому, что включила телевизор. Там по всем каналам крутили одно и то же: причал с птичьего полета, со стороны города, с паромов. Снова и снова наезжали скорые, полиция, кто-то рыдал. Мелькали тела, размытые пикселями; кровь в темно-бордовых лужах.

"… давки на шестом причале погибло сорок семь и тяжело пострадали сто девять человек… благодаря оперативному руководству главврача 4 горбольницы Германа Миновича Неизвестного удалось свести число жертв до минимума… Главным управлением МЧС России по Архангельской области принято решение о введении в Северо-Стрелецке режима чрезвычайного положения с 10:00…"

Вере стало дурно. Она побрела на кухню и заварила чай, но уже через минуту о нем забыла: представила день пятого октября, когда потянется очередь на последний паром. Что случится там?

Мысли то и дело возвращались к Герману, который проявил себя в такой непростой ситуации, и Вера почувствовала неподдельную гордость. Воскресила в уме его лицо, которое за последнее время слегка подернулось рябью и размылось. Выглядел Герман лет на сорок: подтянутый мужчина с уверенными чертами. На лбу и в углах губ наметились морщины, смотрел он пристально, холодно, с прищуром. В минуты радости на щеках проступали ямочки, но глаза не улыбались никогда – точно у фокусника, который отвлекал зрителя, пока проворачивал трюк. Вера годами размышляла, что за трюк Герман проворачивал с ней, но так и не поняла.

Она закурила, улыбнулась воспоминаниям – вот, вот оно! Будто секунду назад Герман входил в ее больничную палату и предлагал операцию! – и не выдержала, позвонила.

– Говори.

Округло и сухо, будто Герман не дышал ей в лицо горячим воздухом и не вдавливал ее тело своим в потные простыни.

– Ты заходил?

Вера снова против воли улыбнулась, но тут же уголки губ потянуло вниз – в динамике раздалось бесцветное "нет".

– Не заходил? Ну ты чего?

Ее обдало холодом, вспомнились слова старика-соседа. Если не Герман, то?.. Кто?

– Я не помню, где ты живешь, – Герман помолчал. – Что с рукой? Ты делала физиотерапию?

Вера ничего не понимала. Она бездумно подняла "насадку" и с трудом, со скрипом натянутой перчатки сжала чужие пальцы.

– Вера?

Мужчина лет сорока искал ее. Мужчина лет сорока.

– Вера?!

– Физиотерапия? Я… да, мне надо бежать, да-да. Я рада была слышать твой голос.

Вера зажмурилась и сбросила вызов.

Да, Герман пришивал эту руку – все нервы, сосуды и связки, – но иногда казалось, что судьба трансплантата волнует его больше, чем судьба хозяйки. А кем бы он стал без Веры, без ее изуродованного тела? Никому не известным докторишкой из никому не известного городка. Ни интервью по CNN, ни оборудования, ни поста главврача – ни-че-го. Мелкая серая жизнь.

В который раз вспомнилось, что тогда, в больнице, Вера и не думала ложиться на операцию. Хотелось увидеть снова Германа, не больше, а он пришел бы только, если бы она согласилась. Ну и – да, да! – она, конечно, согласилась. Совершила детскую глупость, поддалась на обаяние, на ледяной германовский магнетизм, и теперь цена этой "детской" глупости мертвым грузом висела на правом плече.

Вера повела им, отгоняя раздражение. Кто же искал ее? Ноги будто сами потянули Веру к соседской двери.

– Как выглядел тот мужчина? Когда он был?

Длиннющий, белый как смерть, рыжий. Приходил около восьми-девяти, когда Вера еще гуляла.

У нее заколотилось сердце.

– Коричневые штаны, белая рубашка, красно-синий галстук?

Увы, она не ошибалась.

***

Соленый влажный ветер взбивал волны и песок в грязную пену. На пляж надвигался с приливом властный, монотонный гул – разрастался, разбегался по берегу и с утроенной силой вышибал эхо из волноотбойной стены.

Вокруг тела бродили взъерошенные чайки и плаксиво выкрикивали. Вера изучала худое треугольное лицо мертвеца – кожа бледная, голубоватая – и ничего не чувствовала. Она его не знала: ни тонкого носа, ни близко посаженных карих глаз. И гладко выбритый подбородок, и перевернутые груши ушей – все было незнакомо.

Вера поборола брезгливость и левой рукой обыскала труп. Ноль документов, ноль денег, узкая металлическую расческа, спички и "ТАТ" билет на две поездки. Будто у мертвеца в карманах пировало воронье и растащило самое ценное по гнездам.

– Да кто же ты?

Из пиджака Вера вытащила сигареты "Somerton", таблетки "Новодигал", жвачку "Juicy Fruit" и еще один билет (его купили в 6:10 утра) – на электропоезд от центрального вокзала до станции "Северная сортировочная". Километрах в полутора от дома Веры.

Торговый представитель или сектант? Она пожала плечами и в замешательстве осмотрела берег, набережную. Прохожих видно не было.

Вера собралась с духом и неловко, одной рукой, попыталась сдвинуть тело. Ничего не получилось, мертвец будто врос в песок. Вера потянула изо всех сил – и снова безуспешно.

От напряжения стало жарко. Вера в который раз оглянулась в поисках помощи, вздохнула и ухватилась за одежду трупа и правой, и левой рукой.

– Блин. Блин!

Чужие пальцы бессильно соскользнули с ткани, и Вера шлепнулась на песок. Отчаяние и раздражение кислотой хлынули в грудь.

– Да пошли вы все!

Вера резко встала и пошла к своему дому. Там она разблокировала "шкоду" со значком инвалида, настелила на заднее сиденье газеты и поехала обратно к пешеходной набережной. Достала из багажника тросик, прицепила его сзади к машине и размотала. Все – левой рукой. Свободный конец троса Вера протянула к мертвецу и обвязала вокруг его ног.

– Извините. Как говорится, чем богаты, тем и…

Вера поднялась на набережную, залезла в "шкоду". Включила зажигание. Мотор загудел, автомобиль покатил вперед, и в зеркале заднего вида стало видно, как натягивается и дрожит трос. За ним медленно, словно какой-то червь, выползало на променад окоченевшее, грузное, зловещее тело.