Kitabı oku: «Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев»

От автора

Не раз случалось, что люди, когда-то бывшие у всех на виду, затем не оставляли заметного следа в памяти народной. Но бывало и так, что личности, много сделавшие для своей Родины, намеренно вычеркивались из истории стараниями тех, кто догматически понимал развитие человечества. Пожалуй, к таким личностям можно отнести и генерала Михаила Дмитриевича Скобелева – самого известного русского полководца второй половины XIX века.

Конечно, война всегда трагедия, но нет народа, который не гордился бы своими героями, не вспоминал бы их подвиги и не стремился им подражать. Слава Скобелева связана как с русско-турецкой войной 1877–1878 годов, освободившей балканских славян от почти пятивекового турецкого ига, так и с присоединением Туркестана (Средней Азии) к России – процессом хотя и прогрессивным, но не лишенным жестокостей. В характере этого сложного человека тесно переплелись отвага и честолюбие, доходившие до авантюризма; либеральные убеждения и консерватизм, вера в объединение славян и бонапартизм. Он был типичным представителем российского дворянства, с известной долей европейского космополитизма и в то же время пламенным патриотом, глубоко любящим и понимающим свой народ – с его добротой и жертвенностью, терпением и неприхотливостью.

Он не только видный деятель общественно-политической жизни России 70-80-х годов прошлого века, но и игрушка в чьих-то руках, жертва закулисных сил, куда более мощных, чем самодержавие. Гибель 39-летнего генерала в расцвете сил в московской гостинице «Англия» в ночь с 25 на 26 июня 1882 года и по сей день таит в себе загадку, так же как убийство его матери в Болгарии несколько ранее.

Разобраться во всем этом трудно, порой невозможно. И все же, думается, сложность и противоречивость жизнедеятельности М. Д. Скобелева ни в коей мере не должны служить поводом для замалчивания его недолгой, но яркой роли в отечественной истории.

Еще об одном хотелось бы предупредить читателя. Те, кто стремится внедрить в самосознание народов национализм, действуя по принципу «разделяй и властвуй», спешат обвинить Скобелева в «имперском мышлении», причислить к панславистам. При этом намеренно забывается, что сам термин «панславизм» возник в начале 40-х годов XIX века в кругах немецкой и венгерской националистической буржуазии, опасавшейся национально-освободительного движения славян. Применялся он по отношению ко всякому национально-освободительному движению, направленному против немецкого господства в Австро-Венгрии и турецкого гнета. Изначально он служил жупелом, с помощью которого немецкий шовинизм запугивал собственных обывателей и общественность других стран мнимой славянской и русской угрозой. Между прочим, борьбой с «панславизмом» оправдывал свою агрессию Гитлер. О советском, а теперь о российском «панславизме» неизменно кричат и нынешние поборники «атлантической солидарности» в США и Европе.

Если уж использовать понятие «панславизм», то, как справедливо отмечает историк и публицист Аполлон Кузьмин, нужно помнить, что под него подводилось много идейных течений – от радикальных до консервативных¹. Разновидностью его было и русское славянофильство, имеющее перед отечественной историей немалые заслуги. Разумеется, и в славянофильстве, и в западничестве были крайности, присущие российской интеллигенции. Реальная же политика чаще всего выбирала золотую середину, тем самым подвергаясь нападкам и слева, и справа и отнюдь не всегда оправдываясь будущим.

Что касается Михаила Дмитриевича Скобелева, то он мечтал об объединении славян под эгидой России на основе общности крови, веры, языка и культуры, но не противопоставлял их другим народам. Отечество виделось ему как мощный естественный союз европейских и азиатских народов, давно живущих на сопредельных территориях, образованный с целью защиты своих исконных интересов.

В последние годы жизни Михаил Дмитриевич называл главным врагом славянства немецкий национализм. И внешний ход последующих событий вроде бы подтвердил его мысль. Но нельзя не видеть за разразившимися двумя мировыми войнами интересов других стран и этнических образований, желавших поживиться за счет ослабления России и Германии. Стоит задуматься: не оказывается ли в конечном счете всякий национализм лишь орудием в руках мощных космополитических сил, рвущихся к мировому господству? На этот вопрос не так-то просто найти убедительный ответ. Думается, не все здесь понимал и Скобелев.

До революции М. Д. Скобелеву была посвящена довольно обширная литература, в которой он рассматривался как «полководец, Суворову равный», талантливый военный администратор и крупный общественный деятель. Мемуары о нем оставили друзья и соратники – В. В. Верещагин, В. И. Немирович-Данченко, А. Н. Куропаткин и многие другие известные исторические личности. Собраны и изданы приказы полководца, в какой-то мере изучены его взгляды на политику, войну и военное дело.

Перед Великой Отечественной войной о М. Д. Скобелеве в Париже был издан довольно обстоятельный труд Н. Н. Кнорринга, который имел доступ к архиву родственников Михаила Дмитриевича, оказавшихся за рубежом после революции. Этот исследователь отмечал, что сейчас же после смерти генерала все документы и материалы, находившиеся в его квартире в Минске, – «всего по описи 28 июня 1882 года 36 номеров всевозможных пакетов, папок, свертков и т. д., десять записных книжек опечатаны в деревянном сундуке, соломенном ящике и отдельном тюке» и, по словам начальника штаба 4-го корпуса, которым в последний год своей жизни командовал Скобелев, отправлены в Петербург. Туда же были отосланы и документы, затребованные от редактора «Руси» И. С. Аксакова, редактора «Московских новостей» М. Н. Каткова, графа А. В. Адлерберга и некоторых других лиц².

По всей видимости, эти бумаги сохранились далеко не все. Во всяком случае, в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА) в Москве автору удалось найти лишь немногие из бумаг М. Д. Скобелева. Так, представляют несомненный интерес письма Михаила Дмитриевича И. С. Аксакову и А. Н. Куропаткину, а также воспоминания последнего о своем боевом товарище. Любопытны также воспоминания о военачальнике деятелей культуры, особенно В. И. Немировича-Данченко, хранящиеся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), а также некоторые документы, имеющиеся в других хранилищах.

В Советском Союзе, а затем Российской Федерации о М. Д. Скобелеве крупных работ не издавалось, за исключением, пожалуй, дореволюционных изданий, популярного очерка Б. А. Костина «Скобелев» (М., 1990), книг В. И. Гусарова «Генерал Скобелев. Легендарная слава и несбывшиеся надежды» (М., 2003) и В. Н. Масальского «Скобелев. Исторический портрет» (М., 1998), имеется лишь несколько публикаций в периодической печати. Думается, сейчас, в конце XX века, самое время восполнить этот пробел. Тем более, что расцвет жизни генерала совпал с переломным для России временем рубежа царствований Александра II и Александра III, когда до предела обострилась борьба либеральных и консервативных сил, централистов и децентралистов, славянофилов и западников, а реформы, в который уже раз, сменились контрреформами. Из таких исторических точек обычно протягиваются нити и к прошлому, и к будущему. Здесь есть над чем задуматься любознательному читателю.

Привлекая широкий круг источников, в том числе архивных, ранее не бывших в научном обороте, автор стремился с возможной полнотой раскрыть противоречивый образ генерала М. Д. Скобелева на фоне непростой общественно-политической ситуации, сложившейся в России во второй половине XIX века, с целью познакомить всех интересующихся отечественной историей с доселе сокрытой от них страницей нашего героического прошлого. Рассказывая о деятельности М. Д. Скобелева, таинственных обстоятельствах его смерти и загадочных связях с масонами, автор приводит факты и только факты и оставляет читателю право самому делать окончательные выводы.

Глава первая
В молодые годы

Из рода отважных. – Становление характера. – Прибытие в Туркестан. – Через пустыню. – Под Хивой. – Первый Георгий. – В Испании. – Вновь в Ташкенте. – В Фергане.

1

Заглядывая в историю, вполне можно говорить о военной династии Скобелевых. Три русских генерала, заслуженных георгиевских кавалера носили эту фамилию – дед, сын, внук. Род их был не особенно старинный.

В XVIII столетии известен был сержант Никита Скобелев (некоторые утверждают, что настоящая его фамилия была Кобелев, измененная затем для благозвучия. – А.Ш.), происходивший из однодворцев. Он был женат на ставропольской дворянке Татьяне Михайловне Кореве. Эта супружеская чета имела трех сыновей – Федора, Михаила и Ивана. Как и большинство дворян того времени, все они избрали для себя военную карьеру, тем более что родители к концу своей жизни успели составить довольно крупное состояние, вполне обеспечивавшее будущее сыновей. Федор Скобелев дослужился до чина полковника, Михаил умер, когда был подпоручиком, младший, Иван Никитич (1778–1849) пошел дальше всех своих братьев.

Участник Отечественной войны, бравший Монмартрские высоты под Парижем, выскочивший под Реймсом из ловушки, устроенной самим Наполеоном, старший адъютант фельдмаршала М. И. Кутузова, проводивший его к месту последнего успокоения, И. Н. Скобелев в боях проявил беспримерную храбрость и самообладание. Когда во время польского восстания под Минском ему раздробило левую руку, он нашел в себе мужество во время операции, сидя на барабане продиктовать свой знаменитый приказ по полку, в котором писал, что для его службы ему и «трех оставшихся пальцев с избытком достаточно» (двух пальцев на правой руке он лишился ранее).

Возвратясь из Франции уже в чине генерала, Иван Никитич в 1821 году был назначен генерал-полицмейстером 1-й армии. Служака он был исправный, но политического чутья не имел и смотрел на многие вещи, волновавшие русское общество, весьма упрощенно.

Когда в Семеновском полку произошли революционные выступления, он заступился за опальных офицеров и солдат и высказывал начальству, что, по его мнению, «полиция, собственно, в армии не надобна и что она была бы явным оскорблением честолюбию ревнующих к пользам службы воинов». Скобелев полагал, что армия, и в особенности гвардия, неповинна в симпатии к «вредным шалунам», получившим богомерзкое, «французско-кучерское воспитание»³.

Подобное мнение И. Н. Скобелева не понравилось начальству. Лишившись места, Иван Никитич вначале упал духом и, чтобы поднять свою репутацию, стал доносить на некоторых лиц. Например, ябедничал Бенкендорфу на Балашова, обвиняя того в парламентаризме и вообще в сочувствии английским порядкам, предлагал «вертопраху» Пушкину за его «мысли о свободе» содрать «несколько клочков шкуры»⁴.

Вместе с тем И. Н. Скобелев проявлял человечность в обращении с узниками, находясь на посту коменданта Петропавловской крепости, не раз за них заступался перед начальством. Все это не особенно способствовало упрочению его репутации, и И. Н. Скобелев в военно-полицмейстерском усердии как будто «проштыкнулся». Но в 1828 году его неожиданно назначают дивизионным командиром, а через два года, израненный, без руки, Иван Никитич уже был негоден для действительной службы и ушел из армии инвалидом; почувствовал призвание к литературе и сделался писателем.

Обращаясь к своему прошлому, Иван Никитич никогда не забывал, что на плечах его была когда-то солдатская шинель, «лучшие годы» прошли в казармах, среди солдат. «В сотовариществе с солдатами отцвели лучшие дни моей жизни… Рука солдата и не однажды отражала смертельный удар, в грудь мою направленный»⁵.

Любовь И. Н. Скобелева к русскому солдату была кровной, органической. «Русского солдата хоть распили, а правды врагам он не скажет… Невозможность для русских солдат еще не придумана… невозможность – мечта. Невозможность – чужое слово. Где же невозможность? Высылай ее к нам на волах или на кораблях, у нас она тотчас запляшет в присядку». Разумеется, здесь кое-что от Суворова, но не отсюда ли известный афоризм его знаменитого внука: «На войне только невозможное возможно»?

В своих, очень характерных приказах И. Н. Скобелев постоянно рекомендовал начальникам «радеть только о пользе солдат», вникая в их нужды, стараясь «пролагать путь к сердцу солдата словом, а у заблудившихся согреть сердце религией», потому что «рожденный быть начальником простого воина должен уметь развернуть понятие солдата, украсить ум и сердце его военными добродетелями и приучить в мирное время к труду, в военное – к мужеству и славной смерти». Конечно, всякое нерадение о солдате – позор для начальника, а «гнусная и блудная поживишка солдатской собственностью» – вина, равная уголовному преступлению.

В личной жизни Иван Никитич Скобелев, как видно из его писем, был очень расчетливый скопидом-хозяин, умевший строить свое земное благополучие. Привыкший к постоянным поучениям, придерживавшийся в воспитательной методике «спасательных великороссийских полновесных, гренадерских фухтелей», в семейной жизни он был зачастую склонен к домостроевским порядкам. В своих десяти заповедях сыну с гордостью подчеркивал, что тот вступает в жизнь, в сущности «не употребляя собственного труда, – опираясь на белый полуостов грешного тела отца своего, пролившего всю кровь за честь и славу царя и положившего фунтов пять костей на престол милого отечества». Однако не нужно гордости, соблазна, «могущего учинить тебя индийским петухом», писал старик сыну, «советую не забывать, что ты не более как сын русского солдата и что в родословной твоей первый свинцом означенный кружок вмещает порохом воняющую фигуру отца твоего, который потому только не носил лаптей, что босиком бегать ему было легче».

Любопытно, пристрастившийся к картежной игре отец рекомендовал сыну «плюнуть на эту губительную страсть», имея в виду, конечно, азартные игры – от скуки «приличнее играть в дураки: на несколько минут и при том же шутя, очень весело быть дураком; бывает и обратно – крепко побитые глупцы, так же игрою случая попадая в умники, вовсе не скучают сею ролью, оставаясь в оной и по нескольку лет». В общем, эти советы, местами остроумные, написаны, между прочим, по словам их автора, из опасения преувеличения любви матери к сыну, ибо «не много надобно, чтобы двинуть слабую бабу в восхищение»⁶.

Обладая несомненным литературным талантом, Иван Никитич был человеком малограмотным, до конца жизни не научившимся писать сколько-нибудь сносно. Его письма полны ужасающих орфографических ошибок, а сочинения обычно поправлял Н. И. Греч (русский журналист, писатель и филолог. В 1825 году, по собственному признанию, «вытрезвился от либеральных идей» и прослыл ярым монархистом. – А.Ш.). Званием литератора он очень дорожил, и в его квартире регулярно собирались представители литературного мира. Таким образом, Скобелевы не были чужды духовных интересов. К чести Ивана Никитича Скобелева, нужно сказать, что он никогда не забывал своего демократического происхождения, даже гордился им, хотя, дослужившись до больших чинов, и занял в петербургском обществе видное положение.

Он был женат дважды, и второй его женой была Надежда Дмитриевна Дурова, дочь Владимирского предводителя дворянства. У этой супружеской четы из шести сыновей и четырех дочерей выжили только двое – сын Дмитрий и дочь Вера. Остальные умерли еще в младенческом возрасте.

Все наследство отца, когда не стало братьев, не оставивших наследников, перешло к Ивану Никитичу, и он, пополнив его, оставил своим детям. Вера Ивановна впоследствии вышла замуж за флигель-адьютанта полковника Опочинина, внука по женской линии героя Отечественной войны генерал-фельдмаршала князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова-Смоленского, а Дмитрий Иванович (1821–1879) по примеру отца избрал военное поприще. Начальное военное образование он получил в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров и в 1838 году семнадцати лет от роду был зачислен в Кавалергардский ее величества полк, а через два года произведен в корнеты и в 1843 году в поручики. В это время Дмитрий Иванович был уже женат на Ольге Николаевне Полтавцевой, и в 1843 году 17 (29) сентября у них родился сын Михаил.

Являясь наследником большого состояния и располагая значительными средствами, Дмитрий Иванович сначала вел жизнь довольно разгульную, не считаясь особенно с отцовскими заповедями, из-за чего между отцом и сыном не раз возникали резкие столкновения. Через свою жену он породнился с рядом аристократических фамилий (Адлербергами, Барановыми) и впоследствии, будучи командиром конвоя, был близок ко двору. Несмотря на то что он, как и его отец, имел два Георгия, военные доблести среднего Скобелева не приобрели известность. Это был, скорее, военный по положению, а не по призванию, исправный служака, но не воин. От отца он унаследовал большие хозяйственные способности и крупное состояние, приумножив которое передал сыну. Расчетливый, даже несколько скупой, он не любил излишних трат в семье, и когда его жена, будучи за границей, вела светский образ жизни на широкую ногу, с большой неохотой оплачивал ее счета «магазинным шлюхам» в Париже.

Мать Михаила Дмитриевича – Ольга Николаевна – слыла женщиной с характером властным и настойчивым, очень любила своего единственного сына, навещала его даже в походной обстановке и своей широкой благотворительной деятельностью поддерживала его политику в славянском вопросе.

Интересны воспоминания о родителях Михаила Дмитриевича одного из его близких друзей А. Н. Куропаткина: «Отец Скобелева пользовался в молодости репутацией очень храброго офицера. Это был человек суровый, скупой, довольно ограниченный. Никаких сколько-нибудь выдающихся способностей он не обнаружил, подвигов не сделал, хотя умер генерал-лейтенантом и кавалером ордена Георгия 3-й и 4-й степени. Значительный характер и настойчивость в преследовании раз поставленной цели сказались у Дмитрия Ивановича только в устройстве своего состояния.

Ольга Николаевна была женщина замечательная и многое из своих качеств передала своему сыну. Обладая всеми качествами – хорошими и дурными – женщины большого петербургского света, Ольга Николаевна не довольствовалась этой ролью и имела исключительное для женщины честолюбие не только по отношению устройства карьеры своих детей, но и личное. Обладая большим, весьма гибким умом и знанием сердца человеческого, Ольга Николаевна имела к тому же дар быстро ориентироваться среди самых разнообразных личностей, встречавшихся на ее довольно бурном жизненном пути»⁷.

У Михаила Дмитриевича было три сестры – Надежда, Ольга и Зинаида. Старшая сестра – Надежда Дмитриевна была замужем за князем Белосельским-Белозерским, средняя – Ольга Дмитриевна – за графом Шереметевым, младшая – Зинаида Дмитриевна – за Евгением Максимилиановичем, князем Романовским, герцогом Лихтенбергским, сыном великой княгини Марии Николаевны (дочь императора Николая I).

2

Время, к которому относятся годы детства Михаила Дмитриевича, было суровое. На Кавказе шла непрерывная война с горцами. По всей стране гремело имя Шамиля. Подвиги русских войск под Ахульго, Дарго, Салтами были постоянной темой для разговоров. Потом началась Крымская война, во время которой Дмитрий Иванович служил на Кавказе, где отличился в битвах у деревни Баяндур, затем – Баш-Кадыкляр и прославил себя геройским подвигом в знаменитом сражении с турками при Курган-Даре. Семья его в это время оставалась в Петербурге. Маленький Миша был ребенком восприимчивым. Рос же он под постоянным впечатлением рассказов о подвигах отца, которого все называли не иначе как героем.

Первые годы детства прошли далеко не отрадно для впечатлительного, умного ребенка. Его гувернер, грубый и черствый немец, не имел на мальчика никакого нравственного влияния и действовал на него исключительно угрозами и наказаниями. Михаил Дмитриевич от природы обладал живой, пылкой натурой, любил пошалить, порезвиться, не прочь был иногда и полениться. Поэтому он часто строго наказывался гувернером.

Скобелев, человек добрый, но строгий, сквозь пальцы смотрел на такое грубое обращение гувернера с его сыном. В мальчике постепенно стали развиваться озлобление против деспота учителя, скрытность, мстительность. Он возненавидел всей душой своего тирана и придумывал разные способы, чтобы исподтишка мстить ему.

Однажды он вымазал ручку двери ваксой, чтобы франт гувернер запачкал свои белые перчатки, не раз старался выпачкать чем-нибудь его платье. Отношения между учеником и учителем стали натянутыми. Однажды в присутствии девочки, которая нравилась Михаилу Дмитриевичу, гувернер за что-то ударил его по лицу. Мальчик с озлоблением бросился на немца, плюнул ему в лицо, а затем дал пощечину. Вышел, конечно, семейный скандал. Дмитрий Иванович понял, что гувернер не имел никакого влияния на мальчика, что дальнейшее пребывание в доме такого педагога может принести не пользу, а вред. Немец был уволен.

После этого инцидента мать увезла сына в Париж и там отдала его в пансион Дезидерио Жирарде. Выбор воспитателя оказался удачным. Жирарде очень привязался к семье Скобелевых, подружился со своим воспитанником и часто сопровождал его в походах. По-видимому, влияние Жирарде на Скобелева было благотворно, по крайней мере Ольга Николаевна говорила, что Жирарде очень удавалось смягчить несдержанный характер сына. Влиянием же Жирарде, а также пребыванием во Франции можно объяснить в значительной степени и увлечение Скобелева французской культурой, сыгравшее в его политических взглядах и выступлениях большую роль.

Несмотря на военные традиции в семье, Скобелевы своего единственного сына стали готовить в университет. Впрочем, это решение отнюдь еще не означало, что родители отдавали предпочтение штатской карьере сына. Просто в ту эпоху высшее образование было в большом почете – в русском обществе вообще и среди военных кругов в частности. Скобелевы обратились к академику А. В. Никитенко с просьбой рекомендовать учителя для занятий, и он порекомендовал молодого преподавателя Т. И. Модзалевского (отца известного пушкиниста). Занятия продолжались с 1858 по 1860 год. Никитенко принимал в них живое участие.

Осенью 1860 года молодой Скобелев должен был держать экзамен в университет, а 21 мая он выдержал предварительную проверку знаний торжественно в квартире графа А. В. Адлерберга. (Муж сестры матери Михаила Дмитриевича. Этот человек, будучи министром двора и находившийся в дружеских отношениях с императором Александром II, сыграл заметную роль в его судьбе. – А.Ш.). Судя по письмам Модзалевского, экзамен проходил в присутствии некоторых профессоров и попечителя учебного округа и завершился успешно. Занятия с Модзалевским продолжались и после этого испытания. Скобелев поступил в университет на математический факультет, но учиться пришлось недолго. Осенью 1861 года в университете вспыхнули студенческие беспорядки, и он был закрыт. Причины, которые заставили Скобелева уйти из университета, точно не установлены. Вероятно, это произошло не без влияния отца, который опасался, что «Миша участвует в сходках и там, где другие болтают, он требует решительных действий»⁸. Затем Михаил поступил юнкером в Кавалергардский полк. Очевидно, к военной службе тянуло. К моменту производства Скобелева в корнеты произошло польское восстание, в подавлении которого и он принял участие.

Заболев от частого падения с лошади, чувствуя боли в груди, Скобелев вынужден был перевестись в легкую кавалерию, в Гродненский полк. По-видимому, корнет Скобелев служил очень усердно, не щадя себя. По воле обстоятельств попав в Преображенский полк, преследовавший банду, он в качестве волонтера и частного лица провел в деле почти весь свой отпуск. Уже здесь было замечено в нем «прямое и отличное исполнение приказаний и мужество», и он получил свою первую награду «за храбрость» – св. Анну 4-й степени.

О жизни молодого Скобелева в начале службы известно сравнительно мало. Это был очень живой офицер с беспокойным характером. В гусарских попойках всегда был первым на разные смешные выдумки, но часто его проказы принимали жестокий характер. Играли в пьяные грубые игры, в пятнашки, в кукушку, и однажды его товарищ, которого он запятнал, разбился в лесу и остался калекой. Раз Скобелев выбросился из окна второго этажа, но каким-то чудом остался жив; как-то во время ледохода бросился с товарищем в Вислу, и оба переплыли реку.

Впоследствии этот трюк с переправой кавалерии вплавь через реки Скобелев проделывал не раз в своей военной практике. В этих проделках, сопровождаемых обильным пьянством и безобразиями, видна, прежде всего жажда сильных ощущений.

Не был чужд молодой Скобелев и мистики. Так, один крестьянин из деревушки на берегу Финского залива, куда летом часто приезжал корнет, увидел его больным и говорит: «Давайте помолимся Богу, зажги-ка свечу перед Спасителем, стань на колени и прочитай «Верую», «Отче наш» и «Богородицу». Потом он взял в чашку воды, осенил ее крестиком, что у него на груди висел, и дал Скобелеву напиться, вспрыснул три раза и велел лечь спать. Утром Михаил Дмитриевич уверял, что уже поправился.

Как-то, отдыхая в деревне, Скобелев поехал в лес за жердями и чуть было не утонул в трясине, но вытащила лошадь. «Я ее налево забираю, а она меня направо тянет. Я ее никогда не забуду, – говорил Скобелев, – если где придется мне на лошади ездить, так чтобы сивку помнить, всегда буду белую выбирать». Этим рассказом объясняется в какой-то мере пристрастие Михаила Дмитриевича к белым лошадям. Любил он, кстати, в бою надевать белый китель, белую фуражку. Вот почему о Скобелеве шла впоследствии молва как о «белом генерале». Однако главной целью всего этого было произвести впечатление на солдат. Последние твердо верили в неуязвимость Скобелева⁹.

Сослуживцы описывают некоторые подробности жизни Михаила Дмитриевича. Например, в комнате у него было сильно надушено, страсть к духам он сохранил на всю жизнь. Спал на двух подушках и наволочки менял ежедневно, одеяло было кумачное с подбоем из розового шелка. У изголовья висел образок Божьей матери. Любил много читать, часто засыпал с книгой, при свечах. Крепких вин не употреблял, а пил кавказские вина, и особенно шампанское. Немножко играл на рояле и немного пел не особенно сильным, но красивым баритоном¹⁰.

При своей общительности в эти годы Скобелев имел характер довольно неприятный – невыдержанный, запальчивый и заносчивый. Этим, вероятно, и объясняется его служебные скитания по всей России. Из Петербурга в Туркестан, оттуда в Павловск, затем на Кавказ, в Красноводск, Новгород, Пермь, Москву, снова на Кавказ и т. д. И все это на протяжении немногих лет, по нескольку месяцев на одном месте, причем только зиму прожил на северном Кавказе, командуя батальоном Ставропольского полка и читая лекции по тактике и военной истории.

В 1866 году Скобелев поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. Занимался равнодушно и небрежно; видно, что академия – это формально необходимый этап в скобелевской карьере. Он пошел туда, словно по инерции, может быть, по желанию отца, а скорее, чтобы легче сделать карьеру. Вел себя Скобелев в академии довольно странно. Науками интересовался мало, на лекции не ходил, практическими занятиями пренебрегал. Одно время он совсем забросил учебу, перестал посещать лекции и даже рапорта о болезни не присылал, а только гулял по городу. В конце концов, о нем составилось общее мнение, что он «просто шалопай и авантюрист и никакого прока из него не выйдет», и его решили исключить из академии.

По-видимому, в это время в душе молодого, неуравновешенного и в то же время честолюбивого офицера происходил какой-то перелом. Это выражалось и в его внешности. «В юности, – говорит профессор академии А. Н. Витмер, – это был далеко не тот 36-летний красавец с пышной светлой бородой, увенчанный ореолом славы, каким приехал он после войны. Он удивительно похорошел впоследствии, когда возмужал и отпустил себе великолепные светлые бакенбарды. В академии же Скобелев был какой-то тусклый: с сероватым цветом лица. В его лице не было красок юности, ее свежести, ее очарования, отсутствие которых как-то шло вразрез с очевидной молодостью лица, едва покрытого растительностью»¹¹. Витмер отмечал любопытную черту Скобелева того времени – он «никогда не видел его ни смеющимся, ни даже улыбающимся, пожалуй, даже веселым»¹².

Вызванный на откровенный разговор Витмером, Скобелев признался, что «решил бросить академию, оттого и не ходит на лекции, но бросать военную службу не намерен, потому что, по его словам, «для него жизнь без военной службы немыслима». Но Витмеру все же удалось уговорить строптивого Скобелева не делать этого, убедить его, сыграв на честолюбии, что академия – лишний шанс на службе и может впоследствии пригодиться. Скобелев остался, стал посещать лекции, но без большого энтузиазма. По-прежнему он небрежно относился к задачам, и над его летними съемками под Ораниенбаумом сокурсники подсмеивались; по-прежнему он вел рассеянный образ жизни, и его часто можно было встретить на рысаке, в штатском платье, в шотландской шапочке.

«Судя по некоторым отзывам, – вспоминал А. Н. Куропаткин, – Скобелев не пользовался в то время симпатиями большинства своих товарищей и никто из них не предвидел в нем будущего героя Плевны и Геок-Тепе. Вероятно, Скобелеву не удалось бы докончить курс академии, если бы не профессор Генрих Антонович Леер, который своим верным и чутким инстинктом прозрел в несимпатичном тогда поручике исключительного военного дарования и энергии»¹³.

Неудивительно, что Скобелев окончил академию по второму разряду. Только знанием военной истории будущий полководец порой поражал учителей. Однажды ему досталась битва при Рымнике. Профессор Витмер всегда считал это сражение неинтересным с точки зрения военного искусства, но Скобелев на экзамене так увлекся, что «прочел целую профессорскую лекцию просто, ново и с огромным увлечением». Видно было, добавляет Витмер, что «самый механизм боя, его поэзия» близки его сердцу¹⁴.

В эти же годы Скобелев пытался выступать в печати. Например, при переходе на старший курс он принес в редакцию «Военного сборника» свою статью «О военных учреждениях Франции», которая и была вскоре опубликована. Об этом факте он сообщал своему отцу. Характерная деталь этого письма – обращение «Многоуважаемый отец!» – говорит о почтительности и душевном настрое как самого Скобелева, так и молодежи той эпохи вообще.