Колхозное строительство 2

– Что хоть за картины? Стоило оно того? – отвлекая Марка Яновича от плохих мыслей, поинтересовался Штелле, поднимая завёрнутые в мешковину картины.

– Ещё как стоило, – и, правда, оживился Макаревич, в девичестве Петуш.

– Рассказывайте, – передал ему свёрток Пётр, а сам принялся за доски.

– «Ранний снег» и «Старая мельница» – картины художника Василия Поленова. Оригиналы. По «Раннему снегу» чуть хуже – просто Поленов сделал несколько копий, но всё равно это сам Поленов, и цена всех картин примерно одинакова. Поменял на ваши иконы у известного коллекционера Григория Белякова. Интересный человек! Живёт в обычной пятиэтажке. Оббитая дерматином дверь. Двухкомнатная квартира, стены снизу доверху увешаны картинами. Висят даже на мебели: чтобы достать чашку из шкафа, надо снять с дверцы картину. Сотни и сотни полотен. Всё вопрос меня мучит: если бандиты знают об этой сокровищнице, то почему его до сих пор не обокрали? Жив вообще почему? А государство? Откуда у него всё это? Там ведь миллионы рублей, а если продать за границу, то миллионы и миллионы долларов.

– Значит, оказывает услуги и этим, и тем – вот и неприкасаем. Марк Янович, а можно ваш заветный ножичек на секунду, доску подковырнуть?

Поддели вдвоём, убрали доски.

– Ёперный театр. Ну ни фига себе тайничок. Марк Янович, позовите Петра Фёдоровича на минутку – вопрос есть.

– Охренеть. СВД с прицелом ПСО-1. У нас была в части такая, на 650 метров по ростовой фигуре попаду, – присвистнул появившийся майор.

– А про это что скажешь? – Пётр достал два пистолета. Огромные.

– История! «Парабеллум» Р.17, с барабанным магазином на 32 патрона. Ещё штурмовым называли. Второй не знаю… Ага – вот надпись. «Глизенти» 9-мм. Итальянский. Не встречал, но по виду – вещь убойная.

– Будем забирать? – как винтовку-то тащить?

– Обязательно. Раз нашли, значит, наше.

– Будем думать, винтовка вещь немаленькая, в карман не положишь. Есть новости от нашего молдавского друга?

– По схронам немного. На антресолях чемодан с иконами и библиями, и в шкафу под простынями папка с облигациями. Зато сейчас колется про участие в Armata Neagră. Это «Чёрная армия», бандеровцы молдавские. Их в начале пятидесятых почти всех выловили, часть расстреляли. Часть сидит, некоторые под амнистию попали. Клянётся выдать троих, которых не нашли, если живым оставим. Конечно, пообещали. Гоям и гайдзинам можно обещать всё и не выполнять ничего.

– Да ты подкован, Пётр Фёдорович!

– Чем ещё в тюрьме заниматься? Книжки читал.

Золота было немного. Шкатулка и то, что не влезло, в мешочке рядом. Полкило в мешочке, в основном кольца и прочая женская ювелирка, всё из обычного магазина. А вот шкатулочка примечательная! Хотя бы потому, что при своих немаленьких размерах, 30*40*25, была искусно вырезана из малахита. Красиво! Червлёным серебром окантовка, и ручка из него же. Антикварная, дорогая вещь. Открыл. Вот здесь другие драгоценности, явно старинные. Некрасивые по сравнению с современными украшениями, но зато прямо ощущается время, история.

– Марк Янович, это по вашей части, посмотрите, нет ли чего интересного.

Стоявший с закрытыми глазами Макаревич встрепенулся и принял малахитовое чудо, поставил на стол. Пётр же на всякий случай снова сунул руки под доски. Ничего. Уже хотел ставить их на место, но что-то удержало. Интуиция? Ну, может. Лёг на пол и пошарил на всю длину руки – пальцы шоркнули по бумаге. Ещё дальше попробовал руку сунуть. Нет, не достать. Пришлось идти в ванную, там видел щипцы для белья. Опять лёг и попытался ими ухватить – с третьего раза получилось. Это была папка, да не простая. Нет, не золотая. Даже не серебряная. Бумажная, вернее, картонная. Только на ней не «Дело» было написано, а красовался на сером фоне чёрный немецкий орёл, держащий в когтях свастику.

Штелле развязал тесёмочку. Документы на немецком, фотографии. Нет, тут нужен словарь, а лучше – переводчик. Потом. Будет время. Снова лёг и опять пошарил, теперь уже щипцами – в углу они за что-то зацепились. Попробовал вытащить, но нет, срываются. Вот ведь незадача! Снова прогулялся в ванную. Ничего подходящего. Пришлось, превозмогая приступы тошноты, осмотреть кухню. Покойный пузыри пускать перестал, но запах свежей крови и блевотины, уже своей. Ужас. И ничего, чем бы можно подцепить находку. Поискал в прихожей, нашёл лыжную палку. Одну. Снова к отверстию в полу – палка в щель не лезла, длинная. Пришлось загнуть её во что-то, напоминающее кочергу. Попытка удалась – зацепилась какая-то тяжесть. Еле доволок. Оказалось – мешок, на четверть чем-то набитый. На помощь опять пришлось звать Макаревича. Достали, развязали.

Точно не зря мучился! Мешок был набит монетами. Золото, серебро, попадалась и медь, но мало. Австро-Венгрия, Пруссия, Бавария, Франция. Монеты старинные, век XVII–XVIII. Килограмм шестьдесят. Сколько же это стоит? Там одного золота больше пятнадцати кило! Пётр зачерпнул горсть, любовался тусклым свечением, когда его тронул за плечо Макаревич.

– Пётр Миронович, это… Это… – и воздух ртом хватает, как рыба, вытащенная из воды.

Штелле посмотрел. Небольшое витое колечко, невзрачный камень, и на нём накарябано что-то по-еврейски.

– Ваша национальная реликвия? – вернул кольцо Марку Яновичу.

– Реликвия! – чуть не вопит, – Национальная! Ну да, национальная, – потом сел на диван и засмеялся каким-то булькающим смехом, – Национальная.

– Да, говорите уж, что такое, – заинтересовался Пётр, даже от монет оторвался.

– Это перстень княгини Елизаветы Воронцовой, который она подарила в Одессе Пушкину. Потом перстень-талисман Пушкина, которое поэт воспел в нескольких своих стихотворениях. Позже принадлежало Жуковскому, Тургеневу и Полине Виардо. Украдено в 1917 году, сохранились только отпечатки камня на воске и сургуче, – и взгляд горит, и усталости и побитости как не бывало.

Вообще, досталось директору колхоза. Под правым глазом фингал, ещё синяк – на правой же скуле. Левша, что ли, бил? Ухо, на этот раз левое, распухло. И нижняя губа порвана, со следами запёкшейся крови.

– Может, подделка? Уж больно невероятно.

– Конечно, нужно проверить. Кража произошла из кабинета директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея. Укравший перстень «лицейский дядька» сбыл его какому-то старьёвщику. Пётр Миронович, если оно подлинное, нужно вернуть его Пушкинскому музею.

– Хм-м, наверное, нужно. Только вот светиться не стоит. И так мы к себе лишку внимания привлекаем. Как-нибудь инкогнито надо. Стоп! Даже знаю как. Нужно поменять у вашего визави, коллекционера Белякова, на картину и оговорить, что он сдаст реликвию государству. Ему известность, почёт, и, чем чёрт не шутит, орден, а нам – ещё один Поленов или Айвазовский. Как думаете, Марк Янович?

– Думаю, что вы самый еврейский еврей. А план сработает, насколько я понял характер Белякова.

– Вот и замечательно. Есть у него ещё Поленов?

– Не специалист, но уверен на двести процентов, что даже если и нет, то найдёт, – усмехнулся Макаревич, бережно поглаживая кольцо. Прямо – «моя прелесть».

Кухню Пётр оставил на потом. Вышел в прихожую, открыл дверцы антресолей. Обычный хлам, газеты старые, валенки. Молоток чуть на голову не свалился. Вот чемодан. Замки заперты. Нужно открыть? Или ладно, один леший, не специалист по предметам культа. Пусть и остаётся запертым – не раскроется в неподходящий момент.

Осталась папка с облигациями. Пётр церемониться не стал, взял и вывалил всё с полок в шкафу на пол. Папка была на второй снизу полке. Толстенькая. Развязал тесёмочки – внутри ещё папка. Прямо как в сказке о Кощее Бессмертном. Вынул тонкую папку, под ней оказались хрущёвские цветные бумажки – много, и разных годов. Мусор? Хотел ведь поспрашивать осторожно о возможности превращения их в дензнаки, да всё руки не доходят.

А вот в тонкой папке были облигации 1966 года, пачками, связанные тесёмочкой – и тоже немало. Если в пачке по сто штук, то пятьсот двадцатирублёвых и сто десятирублёвых. Плюсом будет к их тысячам. Под папкой с бумажками обнаружился полиэтиленовый пакет. Штелле заглянул. Документы, паспорт, свидетельство об окончании школы восьмилетки. Ещё какие-то. Потом разберёмся. В отделении для пальто внизу стояла обувная коробка. Пётр открыл – туфли. Что-то не так! Тяжёлая коробка. Вот и двойное дно. Разорвал картон, чтобы не терять время. На палас посыпались немецкие кресты. Ордена? Как там они назывались? Рыцарский крест? Отложим, тоже могут быть недешёвыми, если это не массовый Железный крест. Нужен специалист. Ну, теперь всё же придётся топать на кухню.

Труп лежал прямо на том месте, куда надо будет двигать плиту. Двигать? Привыкнув к баллонному газу, Пётр и не обратил сразу внимания, что отодвинуть не получится. Газ приходил по железной трубе, и она жёстко скреплялась с плитой. Однако! Чем масквичи лучше краснотурьинцев, что им газ уже провели? Поближе к власти?

Что ж, трудности нас закаляют. Сначала Штелле перекрыл вентиль на трубе, а то и на воздух взлететь можно. Кстати, странное выражение – «взлететь на воздух». А куда ещё можно взлететь? На воду? А вот дальше нужен газовый ключ. Рядом с плитой таковой не лежал – там лежал мужичок, больше не пускавший пузыри. Плохо. Пётр пошатал плиту. Степень свободы есть. Может её и не надо отвинчивать? Провернуть прямо всю по резьбе, и положить на табуретку. Попробовал. Хрен там! Пришлось идти за помощью.

В пыточной ситуация изменилась. Молдавский бандит сидел за столом, пил водку и писал. Идиллия.

– Описывает преступления «Чёрной армии» и адреса, где можно найти недобитков, – пояснил картину Кошкин.

– Пётр, пойдём, поможешь с плитой, там сила нужна. Одну секунду. Гражданин Бенецяну, у вас нет газового ключа? – ответом только затравленный взгляд, – Нет? Ну ладно, пишите, не буду больше отвлекать. Пойдём, майор.

Отодвинули дядечку, приподняли плиту, провернули, положили на табурет. Вскрыли дощечку, достали полиэтиленовый пакет, разорвали – ещё один пакет. Разорвали и его. Банковский мешочек для мелочи. В нем сторублёвые пачки – четыре штуки, и две пачки пятидесяток. Итого пятьдесят тысяч карбованцев. Недурно! Восстановили бывший беспорядок – дядечку только обратно двигать не стали.

Оберин ушёл назад, а Пётр вернулся в комнату к Макаревичу. Марк Янович почти вдохновенно перебирал цацки из зелёной шкатулки. Пусть его. Пётр переворошил кучу тряпья на полу, заглянул на шкаф – ничего интересного. Есть, правда, шапка из песца, но ношеная, с залысинами. Нам чужого не надо! Своё бы унести. Пока руки перебирали шмотки, голова думала. Теперь в квартире полно отпечатков пальцев – его и Марка Яновича. Бугаи перчаток не снимали. И что делать? Ничего лучше пожара голова не выдумала. И правильно – уже четыре часа утра. Нормальные головы третий сон досматривают, а тут…

Событие тридцать пятое

Такси вызвали прямо из нехорошей квартиры. Конечно, шофёра потом найдут и опросят. А что он им скажет? А скажет он им, что группа из четырёх человек с вещами поехала в аэропорт Домодедово. Как выглядели? Необычно выглядели, на одном так вообще песцовая шапка. А на других? И на других шапки. Почему? Так, говорят, в Игарку летят, а там холодно. Описать сможете? Смогу. Один здоровый, в шапке. Второй здоровый в шапке. Третий совсем здоровый, в песцовой шапке. А четвёртый? Да тоже в шапке. Особые приметы? Были, а как же. Тот, который не здоровый – с забинтованным глазом. А усы там, родинки, цвет волос? Странные вы вопросы задаёте, товарищ капитан, какой же у них цвет волос, если они в шапках? А усы? Нет. Не было усов, хотя вот у тех здоровых, что сзади сидели, – не поручусь. Сумерки ещё были, а они в шапках. Сумею ли опознать? Ну, думаю, что если они в шапках будут, то одного смогу опознать. Он монгол, наверное. Почему? Ну, рожа такая круглая и глаза вытянуты, а ещё он чётки перебирал. Какие вещи? Да как у всех пассажиров. Чемодан был, тюк какой-то, удочки. Да обычные удочки. У них там, в Игарке, рыбалка – сказка. Откуда знаю? Да они всю дорогу про рыбалку. И названия то у рыб странные. Какие? Лерка какая-то. Нерка? Точно, нерка, а вы, товарищ капитан, были в Игарке? Ещё какие рыбы? Так вы тоже рыбак? Чавича? Или чуть по-другому? Ленок ещё, вот его запомнил. Как имя у моей жены. Почему милиционеры не видели таких пассажиров в аэропорту? Так ночь – спали, видно, милиционеры. А я чё, я ничё. Вот, вспомнил, товарищ капитан – тот, который с перемотанным глазом, называл самого здорового, который монгол, Славиком. Не монгольское имя? Ну, татарское. Русское? Тогда бы он его Славой называл. Где расписаться? С моих слов записано верно? Так я же не читал. Теперь прочитал. Только вы неправильно написали – рядом со мной не забинтованный сидел, а монгол Славик. Вот теперь правильно. До свидания, товарищ капитан.

Шапки нашли на вешалке. На Штелле под куртку, тоже позаимствованную, надели фуфайку, а Кошкину за щёки напихали ваты и подрисовали глаза. Марку Яновичу замотали глаз и ухо, и специально надвинули шапки на глаза. Говорили только Кошкин и Оберин – Петра ведь могут и по телевизору показать. Придумали про рыбалку – Пётр специально несколько пород чудных вспомнил. За удочки выдали снайперку. Ждали машину в подъезде, а когда загружались и создавали суету, отвлекая водителя, майор сбегал наверх и поджег в обеих комнатах и на кухне кучи бумаги и тряпок. А вот в ванной просто всё тщательно протёрли – ну и надеялись, что соседи пострадают только материально. Потом возместим.

Не заходя в аэровокзал, разделились, переоделись и на двух такси вернулись в Москву. На всякий случай подъезжать к самой гостинице «Россия» не стали, назвали метро «Площадь Революции». Оттуда пешочком прогулялись и подошли к администратору ровно в восемь часов. Марк Янович с чемоданом и удочками прошмыгнул отдельно, Пётр же поинтересовался у той же девушки, не появились ли места. Нет – всё забронировано. Пришлось звонить Тарасову. Министр хмыкнул и пообещал устроить двуместный номер.

Прошло, наверное, минут десять, и вдруг к ним подбегает дядечка.

– Я директор гостиницы «Россия» Иванов Иван Иванович. Вы товарищ Тишков? – и смотрит на Кошкина.

– Я, – перенаправляет его внимание Пётр.

– Товарищ Тишков! Что же вы таких людей привлекаете! Могли бы и сами мне позвонить, уж один-то номер для ваших друзей нашли бы. Это надо же – сам Первый секретарь горкома товарищ Егорычев Николай Григорьевич позвонил. Такого и не упомню на своём веку.

Ого! Решил не мелочиться Тарасов, навёл шороху. Ну и ладно, в следующий раз проще будет.

– А вы мне, как кардинал Ришелье, бумажку выдайте – мол, этому товарищу предоставлять номер по первому требованию, – решил шуткой разрядить обстановку Штелле. Не получилось.

– Что же вы, товарищ Тишков, вообще не хотите со мной общаться? Никакая бумага не заменит человеческого общения, – обиделся Иванов.

– А вдруг я приеду среди ночи – будить вас?

– Среди ночи? А, ладно! Напишу. Товарищ Тишков, только и вы мне для дочери автограф напишите.

– Да даже не так поступим. Мне тут в Союзе Писателей оставили несколько книг, так я одну подпишу и вам отдам.

– А вы и книги пишете? – интересно, а как тогда его отрекомендовал Егорычев?

– Есть грех.

– Буду признателен. Засим разрешите откланяться. Дела! Англичанин известный приезжает – тоже песни пишет. Эндрю Олдем. Не слышали?

– Олдем? Так это по мою душу.

– Даже так? Ну всё, извините. Побежал, – пожал руку и очень быстрой походкой, почти и вправду бегом, потрусил к лифту.

Пётр глянул на часы. На сегодня у него запланирована целая куча дел. Нужно подписать договор с дойчами, потом с Биком. Встретиться с продюсером группы The Rolling Stones Эндрю Олдемом и с директором Парижского филиала крупной американской компании Columbia Broadcasting System, которое называется CBS France, Жаком Суппле. Так ведь ещё вечером с химичками договорился отужинать – и это при том, что поспать удалось только полчасика, пока от аэропорта до «Площади Революции» такси везло.

В номере встретил обиженный взгляд дочери и непонимающий – Вики Цыгановой.

– Встретил наших борцов, а их не селят. Вот пришлось везти их на дачу в Переделкино, а пока договаривался с хозяином – такси уехало, пришлось ночевать, – на ходу выдумал галиматью Пётр.

– Пап, а где у тебя медаль?

– Медаль? – и глянул на грудь.

Твою ж! От медали лауреата Ленинской премии осталась только колодка, самого золотого кругляшка с портретом вождя не было. Пётр закрыл глаза, восстанавливая события. В ванной в Черёмушках смотрелся в зеркало – медаль была. Значит, там, в квартире, и посеял. Даже, наверное, знает когда – это они с тёзкой двигали газовую плиту. Ещё пиджак тогда зацепился. Что называется, приплыли.

– Потерял, наверное. В такси, может? – ответил девочкам и пошёл в ванную, нужно к встрече с немцем привести себя в порядок.

Но голова ни о чём другом думать не хотела – паниковала. Пытался успокоить себя рассуждениями – можно ведь сказать (если спросят), что медаль украли в метро. Тогда нужно обратиться в милицию, а то не поверят. Влип! И людей за собой из-за разгильдяйства на дно утащит. Ведь за такие деяния расстрел положен.

Интермеццо

– Докладывайте, товарищ капитан, только коротко, генерал на одиннадцать совещание в МУРе назначил.

– Особо докладывать нечего, товарищ подполковник. В сгоревшей квартире три трупа. Проводится экспертиза. По предварительному осмотру ясно, что труп номер один у входной двери получил травму ручкой этой двери, от неё и скончался. Второй труп на кухне – тоже со следами насильственных действий, чем-то порвано горло. Про третий труп в комнате сказать пока ничего не могу – видимых повреждений нет. Причина смерти всех троих уточняется.

– Кто прописан в квартире? – подполковник почесал кончик носа – дурацкая привычка, оставшаяся с университета.

– Гражданка Сошникова Варвара Спиридоновна, 28 лет. Не замужем, судимостей не имеет, работает в ЖКО дворником. Квартира, по словам соседей, ею сдаётся. Сейчас у неё отпуск, и где находится – неизвестно. Опрашиваем знакомых. Предположительно, живёт у тётки в Подмосковье.

– Нужно поторопиться. Что мне докладывать? Одни «предположительно».

– Товарищ подполковник, прошло всего пять часов. Работаем.

– Ну да. Поговорку знаешь, капитан? Не могу стоять, когда другие работают, – схожу полежу. Так и у вас. Что-нибудь интересное в квартире нашли, за что можно зацепиться?

– Нашли медаль лауреата Ленинской премии.

– Ого! Чья? Там ведь номер есть.

– Был. Номер подплавился, нельзя точно идентифицировать ни одну цифру. Созванивались с Монетным двором. Они берутся по составу металла определить год выпуска.

– Уже лучше, не сильно ведь много в год присваивают Ленинских премий.

– Не совсем так, товарищ подполковник. Я уже проконсультировался – прилично. Там иногда и по нескольку человек за одну работу. Кроме того, существует закрытая часть списка – к ней вообще нет доступа. Пробовал узнать через Комитет Госбезопасности, не обращался ли кто с просьбой о восстановлении награды в связи с утратой. Не послали, но и не проинформировали – предложили написать рапорт. Рапорт составлен, у вас на подписи.

– Ладно, подпишу. А вообще, что это нам даёт? Уж не думаешь ли ты, капитан, что троих человек убил лауреат Ленинской премии, а потом медаль там случайно обронил? Поэт, наверно – они, поэты, все рассеянные, с улицы Бассейной.

– Как-то ведь медаль в квартиру попала.

– Что таксист? Может, ему показать фото лауреатов?

– Его слова не подтверждаются ни одним из опрошенных в аэропорту Домодедово. Сейчас он нами отправлен в психоневрологический диспансер на предмет вменяемости. Если же предположить, что таксист говорит правду, то получается полная ерунда. Четверо очень высоких и здоровых людей в одежде не по сезону вызвали машину до аэропорта, расплатились, вылезли и исчезли. До этого в доме их никто не видел, в Домодедово тоже.

– Плохо. Что по самой квартире, что говорят соседи?

– Бывало, шумели. Пьяные шлялись. Один из снимающих – цыган, высокий и толстый. Ни с кем особо не общались. Живут месяца три-четыре. По отпечаткам пальцев опознать не получится, все руки обгорели. Отпечатки грабителей или убийц тоже не найдены, пожар всё уничтожил. Ищем Варвару Сошникову, надеюсь, она постояльцев знает.

– А что с соседями, есть пострадавшие от пожара?

– Только материально. В трёх квартирах при тушении залило мебель, есть утраченные документы. А так все живы-здоровы. ЖКО временно разместило эти три семьи в фонде для капремонтов. Разрешите идти, товарищ подполковник? Больше добавить нечего – а там, может, эксперты что нарыли.

– Свободен.