Kitabı oku: «Атлант поверженный», sayfa 7

Узкий проход с душным спертым воздухом перетек в еще более затхлое помещение караулки с большим железным столом дежурного полицейского. Молодой работник в фуражке и в несоизмеримо большой для его тела синей рубашке смотрел в несколько установленных перед ним телевизоров, показывающих изображения с уличных телекамер. Постоянное наблюдение за сонным однообразным кварталом должно было внушать великую тоску в любого занятого таким неблагодарным делом. Молчание нескольких телефонов экстренной связи на другой стороне стола навевало еще бо́льшую скуку, а толстый слой серой пыли поверх красных трубок говорил об однообразной и нудной жизни подвального участка. Было заметно, как дежурный встрепенулся при грохоте открывшейся перед ним двери и с неподдельным упорством прильнул к пустым, словно замершим, картинкам экранов. Старший полицейский провел Платона мимо стола, сделав вид, что не замечает показного упорства своего подчиненного, за ними последовал и второй, писклявый, служитель правопорядка, ведший Лию под руку. Пустой проход без двери вел в более просторную комнату, перегороженную посередине железной решеткой. Нижние полтора метра стен покрывала старая синяя краска, местами отошедшая от штукатурки и обвалившаяся на пол. Выше нее и на потолке лежала густая побелка, нанесенная с явным запасом, как будто на две комнаты здешнего отделения пришлось потратить выделенные на полноценный полицейский участок тонны яркой жидкости. И теперь налипшие толстые слои странной субстанции грозили обвалиться на голову любого попавшего в цепкие лапы полиции человека. Помещение за решеткой называлось камерой предварительного заключения и могло похвастаться длинной лавкой у дальней стены и унитазом в углу. Единственный сидевший там заключенный оказался знакомым по университетской лекции начальником отдела технического контроля лампового завода. Пухлый мужчина с короткими руками, в черном костюме растерялся при виде неожиданных гостей, попытался привстать, но затекшие ноги не позволили это сделать. В итоге он просто кивнул.

Старший полицейский бросил рюкзак Платон у входа, затем повернул двух молодых людей к себе спиной и расстегнул наручники, оставившие красные следы на запястьях, после чего подтолкнул их внутрь комнаты, пообещав скоро вызвать на разговор. Засов камеры закрылся длинным, очень тяжелым с виду, доисторическим железным ключом. Его внешний вид, намекающий на возможность оказаться огретым по голове, внушал больше страха перед побегом, чем сам запираемый им замок. Стесненный ограниченным пространством рабочего места полицейский сделал три шага назад и, оказавшись в первой комнатушке с дежурным, подсел к нему за стол, отложил в сторону рюкзак парня и принялся доставать из скрипящих ящиков свой обед. Низкий гул, исходящий из магазина над отделением, не позволял расслышать сидящих в пяти метрах блюстителей порядка, а затхлый запах, намного более сильный, чем от стоячего воздуха на улице, будоражил, как в фильмах ужасов. По спинам молодых людей поползли мурашки, гонимые чувством паники из-за запертого и грохочущего пространства. Поняв это, сидевший там уже давно взрослый мужчина попытался их успокоить.

– Не бойтесь, детки, тут не так страшно, как кажется на первый взгляд, и даже иногда кормят, – сказал работник завода в надежде успокоить молодежь, но вышло не очень.

– В смысле иногда кормят? – вспылила Лия. – На сколько они нас вообще заперли? Полицейский сказал, что это быстрая процедура.

– А я вас помню, – сказал уже давно сидящий мужчина, обращаясь к обоим замершим у решетки студентам. – Вы были на лекции в университете. Сколько кстати градусов с тех пор прошло?

– Три рабочих градуса, – посчитал Платон. – И один выходной.

– Ну вот столько меня здесь и держат, – подытожил мужчина, похлопав себя по коленям. – Но еда и туалет есть, так что не все так плохо, как пишут в газетах.

У Лии закружилась голова от испуга, она непроизвольно шагнула в сторону единственной в комнате лавки и опустилась на нее, прижав затылок к стене, – так легче было себя контролировать.

– Четыре долгих градуса, – прошептала она. – С ума можно сойти.

К ней подошел Платон и, немного помедлив, тоже сел полубоком на лавку. Благодаря тому, что Лия отклонилась назад, а парень с мужчиной сидели слегка подавшись вперед, все трое хорошо видели друг друга.

– Простите, я не помню, как вас зовут, – смутился Платон.

– Ох, где же мои манеры! – хлопнул себя по лбу мужчина.

Он явно соскучился по живому общению и слишком суетился.

– Никифор Никитин. Бывший начальник отдела технического контроля нашего завода. А вас как?.. Очень приятно.

Когда все трое случайных сокамерников познакомились, общаться стало легче, а слова слегка развеяли страх.

– Вы сказали про газеты, – задумался парень, – но я ничего подобного не читал. Ни разу не видел запугиваний суровыми условиями полицейских участков.

– А вы не ту прессу читаете, Платон, – самодовольно улыбнулся Никифор. – Я имею в виду подпольные издания, за хранение которых меня сюда, собственно, и упекли. Конечно, я уверен, что главным поводом послужила слишком своевольная лекция в университете, куда я пошел от безделья и чтобы не проводить лишний градус с женой, но им нужен был весомый повод для расправы со мной и, порывшись в моем сундуке, они его нашли. Без ордера на обыск, кстати говоря, прошу это заметить.

– И откуда они берутся, эти подпольные издания? – заинтересовался парень, переглядываясь с Никитиным через прислонившуюся к стене Лию.

– Иногда привозят вместе с контрабандными сигаретами на этих больших фурах с завода, – ответил мужчина. – Я как начальник имел к ним свободный доступ.

– Нет, я имею в виду, кто их издает?

– А-а, вот вы о чем, голубчик. – Никифор облизал пухлые губы и сложил руки на большом животе, найдя баланс для самого удобного сидения на узкой скамье. – Они называют себя «Дети свободы». Где именно живут, не знаю, как выглядят – тоже. Слышали когда-нибудь?

– Нет, – удивился Платон, переглянувшись с обеспокоенной Лией.

Еще совсем недавно они шутили насчет похожей на «Шоу Фримена» жизни, а только что увидели трансляцию с расставленных в городе скрытых камер, за которой неустанно следит наблюдатель в погонах или кто он на самом деле… Теперь еще тайная организация, описывающая в своих подпольных листовках неизвестную сторону спокойной и однообразной жизни. Если бы не монотонный гул магазина за стеной и над потолком, они запросто почувствовали бы отзвуки навеваемого воображением страха.

– И что пишут в этих газетах? – спросил Платон, незаметно даже для себя взявший Лию за руку.

– Да всякое, чего не услышишь от официальных властей, – спокойно начал вспоминать мужчина, будто просто перелистывал меню в ресторане. – Что скрывается за Великим разломом, кто пытается это выяснить, кого за это сажают, какие технологии от нас скрывают и так далее.

– Так все-таки существуют технологии, о которых никому не сообщают? – схватился за соломинку парень. – Помните, я вас об этом хотел спросить на лекции?

– Ну как же, помню, технологии древних, – меланхолично кивнул Никифор. – А я попытался честно ответить, и за это меня арестовали… в том числе.

Повисла неловкая пауза. Тонкий намек мужчины совсем расстроил парня, спохватившегося и от изумления прикрывшего рукой рот. Если бы чувства стыда и неловкости могли вырабатывать энергию, то ее наверняка хватило бы на открытие замка́ их камеры и вообще на уничтожение всего окружающего квартала.

– Ну не надо, не надо, – продолжил мужчина. – Под меня в любом случае уже копали и в любой момент могли схватить. По крайней мере благодаря вам все совпало наилучшим образом – я был вдали от жены и ее не арестовали вместе со мной в ожидании разбирательств. Вы даже представить не можете, чего стоили бы мне эти четыре бесконечно долгих градуса с ней в одной камере. Так что я благодарен вам и судьбе за то, что все произошло именно так.

В нескольких метрах от них полицейские доели свой скромный обед и принялись описывать изъятое у молодых людей имущество. Как бы они ни шумели при этом, монотонный гул, идущий от потолка и стены, невозможно было ничем перебить. Часть экранов с самого края стола была видна узникам, но ничего необычного на них не происходило. Невидимый волшебник мог бы запросто поставить повтор одного и того же градуса, и никто бы не заметил подвоха. Люди привычным маршрутом шли на работу, учебу, а потом уходили домой. Мороженщик с одной скоростью и четкой периодичностью огибал улицу. Чем не телевизионное шоу про жизнь маленького городка, транслирующееся на всю страну? «Шоу Фрибурга», ежеградусно, в прайм-тайм главного телеканала. Рейтинги бьют все рекорды. Зрители с придыханием ждут новых выпусков. Все как предсказывали продюсеры. Ну да ладно.

Платон собрался с мыслями и, не переставая чувствовать вину за арест Никитина, развил их начавшийся еще на лекции диалог.

– Значит кому-то могут быть известны технологии предков, например, особые методы лечения головных болей и тому подобного?

Лия смутилась и одернула держащую ее руку парня, но, сама того не подозревая, загорелась желанием услышать ответа мужчины.

– Именно так, – ответил он. – Когда улеглась вся эта буча с «разломом», восстановились города и торговля, правительство прибрало к рукам самые прогрессивные технологии прошлого, которые не удалось на первом этапе задействовать. Ну, знаете ли, ущерб от неизвестного катаклизма действительно был огромен и откинул нас на добрую сотню кругов солнца назад, то есть на несколько поколений. И вот власти просто прибрали к рукам все технологии и сидят ждут момента, когда кто-то научится их использовать.

Платону было тяжело перешагнуть через собственную застенчивость, но следовало переводить разговор с высоконаучных рельс на более конкретные. И, набравшись смелости, он это сделал:

– У Лии какой-то недуг, от которого она уже дважды за последние четыре градуса теряла сознание. Мы должны найти врачей…

– Да брось, – перебила его девушка. – Кому я нужна.

– Мне нужна! – выпалил парень.

К счастью, увлеченный таким энтузиазмом собеседников мужчина не дал молодым людям осуществить не столь уместное выяснение отношений, продолжив выдавать на-гора свои томимые долгим молчанием мысли.

– Есть правительственные ученые, которые могут вылечить все что угодно, – сказал он. – Так же как есть и сверхсекретное оружие, способное уничтожать целые армии. Ведь именно благодаря контролю над технологиями наше правительство и держится на своем месте. Все просто боятся сказать ему что-либо поперек. Даже «Дети свободы» запуганы возможностями его оружия, таящего в себе достижения прошлой цивилизации. По крайней мере такой слух распространяется в среде недовольных.

– И где нам искать этих суперврачей? – перешел к главному парень.

– Без понятия, – погладил себя по животу Никифор и скривил рот.

Такое чудесное откровение в момент, когда земля со смертью Лии была готова уйти из-под ног Платона, вернуло его к жизни и озарило надеждой на светлое будущее, где они оба живы, но последние слова Никитина сразу же ткнули его лицом в непролазный тупик без всякой надежды – ни намека, ни следа. Спящая в парне ярость снова начала затмевать мысли, прокатываясь кровавыми разрядами гнева по всему телу. Великой подлостью было показать свет в конце тоннеля, но не дать опоры под ногами, чтобы к нему идти. Платон стал копаться в памяти, выбрасывая на ее поверхность любые зацепки, и идеи пришли.

– Знаю! Вам знаком Станислав Шпильман? – Он так сильно вскричал от радости, что напугал бы половину района, не стой в затхлом воздухе громкий гул. – Профессор физики, политзаключенный, которого, как он сказал, может спасти подземка в Александрии.

– Дайте-ка подумать, – начал Никифор, но тут же раздосадовано сморщил лицо. – Подземка, должно быть, какой-то неизвестный мне шифр, да и фамилию Шпильман я раньше не слышал. А зачем он вам?

– Он знает, что было до Великого разлома и все такое, – ответил Платон. – Я случайно поймал его тайную волну из тюрьмы.

– Ох уж эти тюрьмы. Какая ирония. Ведь мы можем с ним совсем скоро встретиться.

Мужчина засмеялся через силу, скрывая за шуткой боль и отчаяние, которые он на себя навлек обычной любознательностью. Он узнал слишком много и готовился за это ответить, проводя долгие градусы ожидания своей участи спокойно и смиренно.

– А что насчет Александрии, – добавил он, – мне кажется, там действительно есть ячейка «Детей свободы» или даже их штаб-квартира. Точно я не уверен, но в некоторых листовках находил намеки. Как-то по-особому они описывают тот город, совсем другим тоном, не как все остальное. Я бы не стал вас обнадеживать почем зря, но раз уж «сам знающий всю правду», как вы выразились, советует искать там, я полностью поддерживаю эту идею. Только это все невозможно. Помечтали и хватит. Ведь до Александрии добрые три тысячи километров. Примите мои сожаления.

Он хотел еще много всего сказать, возможно, последний раз в жизни, но его отчаянный монолог прервал вошедший в полицейский участок человек в сером костюме и в странной широкополой шляпе. Пройдя мимо отдавших ему честь служителей правопорядка, гость подошел к импровизированной камере предварительного заключения и собственным ключом открыл дверь. Его гладкое лицо не могло выдать точный возраст. Что-то между тремя и шестью тысячами километров. Это был просто мужчина в самом расцвете жизни с незапоминающейся внешностью: узкими черными глазами, тонким носом и маленькими, почти незаметными на фоне лица губами. Насколько Платон с Лией были поражены его внезапным, но столь уверенным появлением, настолько же невозможно было запомнить его облик. Только цвет и форма одежды отложились в их памяти, благодаря чему девушка смогла восстановить все сцены случайных встреч с этим пугающим человеком в прошлом, отчего ей стало еще страшнее. Лия взялась за руку Платона, прильнув к его плечу. Единственное, что сказал инкогнито, было:

– Никитин, пора.

И тот покорно встал с лавки, прошел мимо замершей, неподвижно сидящей парочки и вышел вместе с человеком в сером костюме. С тех пор бывшего начальника отдела технического контроля лампового завода во Фрибурге не видел никто.

Глава 4

Подвальный свет окутывал голубизной застоявшийся пыльный воздух. Разительно отличаясь от теплого солнечного света, он наполнял меланхолией всех сидящих в туманной камере предварительного заключения. Проделывал за тайную полицию часть их работы. Попавшие в цепкие лапы карательной системы люди очень быстро теряли волю к сопротивлению под непривычно холодным светом электрических лампочек. И без того затерявшаяся в пространстве жизнь маленького городка выглядела еще более пустой в окружении четырех стен без окон и какой-либо связи с внешним миром. Все жизненное пространство Платона и Лии ужалось до нескольких квадратных метров комнаты, разделенной пополам решеткой. В абсолютной пустоте параллельного измерения из нового бытия невозможно было даже представить, сколько солнечных градусов миновало и сколько учебных лекций прошло, пока они там сидели. При всем желании нельзя было вычислить никакой срок без ориентиров, вроде телевизионного расписания или устоявшегося распорядка жителей квартала, деятельность которых всегда можно было увидеть, высунувшись в окно. Расстояние застыло на месте и казалось, что весь мир сейчас поставлен на паузу, настолько нереальной была мысль, что где-то в данный момент кипит жизнь.

В неподвижной вечности арестованные молодые люди словно застряли между всех известных науке миров. Мозг отказывался фиксировать какие-либо жизненные циклы и вообще свое существование как таковое. Три физических измерения сжались до одной неподвижной точки внутри паникующего пытливого ума Платона, окруженного замкнутым пространством, словно другой вселенной или черной дырой.

Неотвратимость подкрадывалась из темноты будущего и наконец встретилась с парнем лицом к лицу. Не в силах что-либо предпринять, полностью скованный собственным страхом и безысходностью, он смирился с судьбой и приготовился к худшему, к пустому тоннелю без единого луча света в конце.

Рядом неподвижно лежала Лия в неуместном для казематов, но идеально подходящем ей синем платье, вытянулась вдоль узкой лавки, упершись ногами в дальний конец стены. Ее голова покоилась на согнутой руке, окруженная пышными солнечными волосами. Только вот, разлучившись с родственной им небесной звездой, длинные кудри в холодном ламповом освещении стали более русыми, цвета золота. Пораженный их настоящим оттенком, парень поглаживал их рукой, словно касаясь спасительных кос Рапунцель, своей красотой спасавшей его из кошмара угнетающей меланхолии. Откровенные движения пальцев Платона должны были привлечь к нему внимание девушки, однако та продолжала неподвижно лежать, уставившись в потолок. Открытые глаза лишь моргали, когда на них садилась очередная пылинка из толстого слоя побелки над головой. Пышные ресницы, словно веер, отбрасывали пыль на побледневшие от ее тонкого слоя щеки и лоб. Вдвоем они так и располагались на скамейке у стены, как полуживые восковые фигуры.

Сложно понять, как долго молодая парочка сидела в камере предварительного заключения. Регулярные приемы пищи, позволившие бы ориентироваться в градусах, отсутствовали – неподвижным людям нет нужды в пропитании, а полицейские не собирались баловать своих единственных заключенных, пытались, наоборот, максимально подавить их волю перед предстоящим допросом. Лишь периодичность, с которой менялись на своем посту служители правопорядка, могла бы сориентировать заключенных, но младший полицейский ушел почти сразу после ареста сидевшего тут до прихода молодых людей Никитина, а старший, видимо, начальник участка, продолжал восседать за единственным в участке столом, возле наблюдавшего за уличными камерами дежурного и постоянно болтал с ним, судя по движениям губ. Разобрать услышанное было невозможно, поэтому Платону и Лие пришлось смириться с информационным и даже пространственным вакуумом.

– Как думаешь, что с нами сделают? – Девушка неожиданно поднялась.

– Не знаю, – задумался парень, пытаясь выбрать наиболее безобидную гипотезу из миллиона сложившихся в его голове в период столь долгого ожидания своей участи. – Наверно, спросят про этого Никифора, что мы о нем знаем.

– А потом?

– А потом отпустят, мы же ничего не сделали.

Удивленная Лия легла на бок и подперла рукой голову, чтобы лучше видеть парня. Теперь ее обрамленный золотым водопадом волнистых волос взгляд смотрел прямо вверх, на лицо товарища по многочисленным свалившимся на нее несчастьям.

– Ну да, конечно, не сделали. А этот мужчина с завода много чего криминального сделал?

– Он копал под какие-то запретные темы… – ответил Платон и, задумавшись, добавил: – Как и я.

– Вот именно. Мы так мило с ним побеседовали и столько всего узнали, что с нами могут теперь сделать все что угодно.

– Не думаю, что полиция на такое пойдет… – начал парень, но девушка его оборвала.

– Уж не знаю, насколько мирно прошла твоя жизнь, но у нас в детском доме очень часто бывали полицейские, после каждого проступка и мелкого хулиганства. И вот тогда эти бравые служители правопорядка показывали свое истинное отношение к тем, кого не считают честными и порядочными людьми. Они задерживали нас пачками, всех подряд, над девушками издевались, а парней избивали. Уж поверь мне на слово, стоит полицейским решить, что ты недостойный член общества или не разделяешь их политических взглядов, и вся их гуманность остается лишь в рапортах и выпусках новостей. Они могут быть… они обязательно будут беспощадными, только дай власть над человеком. Может, надежда и умирает последней, но их совесть – определенно первой.

Не дожидаясь ответа парня, Лия немного подтянулась на скамейке и положила голову на его теплое колено. Недостаточно мягкое, но уж получше твердого дерева, оно было приятнее для шеи и головы. Глаза девушки смотрели в сторону передней комнаты, на работающие экраны видеонаблюдения и торчащие из угла ноги двух людей в форме. Пытавшийся ответить что-то умное Платон почувствовал теплоту ее нежного тела, щекочущую мягкость волос и засмотрелся в голубые, будто космические под холодным светом, глаза. Его сердце снова забилось, а кровь отлила от головы. Никогда прежде в жизни ему не было так приятно. Вместо того чтобы дать умный ответ, он только улыбнулся как обреченный, но счастливый дурак.

После продолжительного отсутствия вернулся младший полицейский, обменялся несколькими растворяющимися в воздухе словами со старшим товарищем, а затем занял его место. Начальник, наоборот, пошел в сторону выхода и загремел входной дверью вновь исказив идущий от магазина монотонный гул. Во второй раз за все пребывание в заключении сменился импровизированный караул, но что это значило, понять было невозможно.

Молодые люди уже приготовились вновь коротать пустоту своего внесистемного пребывания в скрытой от всего мира клетке, как на пороге между двумя комнатами появился молодой человек в выглаженной синей полицейской форме. Его черные глаза внимательно осматривали каждый угол камеры, тонкая кожа лица не двигалась из-за напряжения мышц, а в длинных руках он держал одну малоизвестную книгу, не вызвавшую ни единой мысли у Лии, как и у большинства видевших ее издалека людей. Но Платона вид обложки с черным поездом на голубом с оливковым отливом фоне буквально ввел в ступор. Старый роман с объяснением произошедшего сто кругов солнца назад обещал парню пролить свет на все нестыковки истории, но также мог и подвести своего владельца под тюремное заключение или нечто подобное случившемуся с Никитиным аккурат в этой камере бесконечно малое количество пространства назад. Под внимательным взглядом полицейского Платон едва не выдал горестную эмоцию по поводу этой книги из-за того, что не забыл ее дома или не спрятал в машине. С момента второго приступа Лии он таскал эту драгоценность с собой, словно черную метку. Пытаясь не выдать ужаса, он едва заметно сглотнул, почувствовав, как пересохло горло.

Недолго думая, полицейский прошел вглубь разделенной надвое комнаты, прямо к решетке. С нескрываемым наслаждением он подождал, пока заключенные не потеряются в догадках о причине его неожиданного визита, и заговорил с самодовольной улыбкой, полной, с одной стороны, гордости за свою профессию, а с другой – презрения ко всем оказавшимся по другую сторону баррикад. Пусть даже их туда определили без особой вины.

– Ну что, детишки, – начал молодой мужчина, проживший на вид не больше четырех тысяч километров, – не только хулиганим, но еще и балуемся запрещенной литературой?

Тонкими пальцами он поглаживал «Атланта поверженного», мысленно предвкушая прекрасное извращенное зрелище жалких оправданий неопытных молодых людей. Искренне удивленная Лия его не столь волновала, в отличие от покрывшегося испариной Платона. Хитрый служака сразу же читал все переживания парня по его честным глазам. Их взгляды встретились – хищник и жертва или скорее сытый лев и испуганный мышонок. Судя по раскованному поведению полицейского, стоило предполагать, что он просто решил позабавиться, скрасить ожидание своего начальника в этой богом забытой шумной дыре.

– Так откуда у вас эта книга? – спросил он с издевкой в голосе.

– Нашел сегодня на улице, – ответил Платон и, не вставая с места, приобнял Лию, пытавшуюся понять всю важность сложившейся ситуации.

– Ну да, конечно, – издал смешок служитель закона, обнажив ровный ряд белых зубов. – И, видимо, еще не читали?

– Как бы я успел? Сначала на нас напали эти хулиганы, а потом увели вы.

– Ну насчет хулиганов будет отдельный разговор. Кстати, об этом не беспокойтесь, – продолжал издеваться мужчина. – Обычная формальность, участники потасовки подписывают протокол, обещают так больше не делать и расходятся по домам. Но вот э́то, – он вновь показал книгу, – совсем другое дело.

Поначалу забрезжившая на лице Лии радость испарилась после этих слов, и девушка с искренним удивлением метала взгляды то на полицейского, то на Платона, пытаясь угадать, кто же первым ей все объяснит.

– Я не понимаю, – сказала она, продолжая сидеть плечом к плечу с парнем и так же, как он, вытянувшись перед человеком в погонах.

– Если книга такая уж запрещенная, – начал Платон, – то просто уничтожьте ее и дело с концом. Мы ведь даже ее не читали.

– Ох уж эта молодежь, как у вас все просто, – рассмеялся полицейский и начал прохаживаться вдоль решетки с заведенными за спину, все еще держащими книгу руками. – Если всех отпускать под честное слово, кого же тогда наказывать? А если никого не наказывать, какой же тогда будет порядок?

– Но мы действительно не при делах и ничего не замышляем, – стоял на своем Платон, а Лия поддакивала.

– А нам откуда знать? Тем более вы так хорошо знакомы с господином Никитиным. Ворковали тут с ним как голубки́… а может быть, как заговорщики.

– Никакие мы не заговорщики! – выпалил парень, ощущая на себе ответственность за сидевшую рядом девушку, попавшую в очередную беду. – И в его «Детях свободы» мы тоже не состоим.

– Ого, так вы еще и про этих террористов знаете, – торжествующе улыбнулся полицейский. – Ну теперь все понятно. Вы просто два врущих направо и налево оппозиционера-подпольщика, тьфу.

Последнее определение вырвалось из его рта с таким трудом и презрением, будто пришлось выплевывать что-то грязное. Служитель закона невольно скривился от услышанного из собственных уст и столь же презрительно окинул взглядом сидящих в камере людей.

– Я не это хотел сказать, – попытался вырваться Платон из поставленной собственными руками ловушки.

– Тем не менее ты это сказал, – отрезал мужчина. – Даже общаться с вами противно.

Уже собравшись уйти в соседнюю комнату, полицейский вновь повернулся к ним, будто ведомый распирающей изнутри чистой ненавистью, которую все-таки решил выплеснуть на заслуживающий ее низший класс.

– Что же вам все не нравится? – вспылил он, скорее обращаясь ко всему невидимому фронту борцов, нежели к загнанным в угол двум напуганным людям. – Государство плохое, законы плохие, полиция им даже плохая. Чего вы хотите? Революции? Анархии? Это безумие, разрушающее нас изнутри! Враги страны… нет, даже враги народа!

Последняя фраза возымела над ним особый эффект, так красиво и всеобъемлюще она прозвучала. Очень кратко и содержательно, надо было записать, чтобы не забыть. Уже не обращая никакого внимания на молодую парочку, он попытался запомнить сказанные слова, чтобы отправить очерк в газету – самый верный способ застолбить за собой авторские права и прославиться как истинный, верный обществу полицейский.

– Враги народа… – повторил он, уже выходя из комнаты. – Оригинально и так свежо. Какое яркое и лаконичное определение для всех подпольщиков-анархистов. И почему его раньше никто не придумал?

Сидящие неподвижно заключенные удивленно переглянулась, читая страх в глазах друг друга. Пропавший было из вида служитель закона внезапно заглянул через порог и договорил:

– А вами займемся, когда вернется начальство. Пока можете готовить речь для суда, это право у вас, к сожалению, никто не отнимет. – Он засмеялся и исчез за углом.

Наступить тишине мешал все тот же нескончаемый гул машинных установок в магазине по соседству. Он также нарушал и четкость мыслительного процесса, разбивая все привычные течения слов внутри мозга, как безжалостный волнолом. Блокируя все здравые рассуждения, гул, наоборот, оживлял и наполнял силами грустные и панические переживания, убеждая в неизбежности конца. А хуже беспомощного ожидания суда был только очередной приступ головной боли.

– Опять начинается, – ошарашенно сказала Лия, настолько побледнев от страха, что казалось, будто ее выбросили из самолета без парашюта прямиком над комнатой с мышами и пауками.

– Ты уверена? – застыл в ужасе парень, повернувшись к ней и обхватив ее плечи руками. – Может, это просто от гула? У меня тоже уже в висках стреляет.

– Конечно, я не уверена! – занервничала Лия. – Но боль очень похожая на те два случая. Оба раза я не придала ей никакого значения и чуть не умерла, списав все на похмелье или уныние от общения с Богданом. Предлагаешь и сейчас понадеяться на авось и потерять драгоценное… я даже не знаю, как это назвать. Что в такой ситуации мы вообще можем терять? Не расстояние же, оно как раз наш помощник.

– Тоже не знаю, как это назвать, – растерянно начал парень, но тут же нашелся: – У меня как раз недавно была какая-то паника из-за сходящихся со всех сторон стен. Ужас… Хотя ничего не должно было произойти, мы же не перемещались – не теряли расстояние. Но казалось, что три измерения схлопываются в ноль, и это было ужасно, не хватало чего-то важного, чтобы это остановить.

– Именно поэтому в неподвижности мне ничего не может угрожать, – вспылила девушка уже со вспотевшим от страха лбом и намокшими от пота волосами. – Может, это просто самовнушение, психосоматика?

– Ну да, конечно, врачи с тобой бы не согласились.

– Да уж, не согласились бы. Но все это выглядит полнейшим безумием! Как во мне что-то может развиваться, если пространство не двигается? Все замерло на одном месте! Все три измерения.

– Подумаем об этом позже. – Платон попытался взять себя в руки и стать рассудительным взрослым мужчиной. – Сейчас у нас есть возможно среагировать на этот приступ заранее и нам нельзя этот шанс упускать.

– Ну да, сказать проще, чем сделать, – протянула Лия, оглянувшись по сторонам.

Их окружали двадцать квадратных метров кривой, грязно-синей подземной комнаты. Стальная решетка сокращала жизненное пространство молодых людей до безумно малых в сложившейся ситуации величин.

– А может, мне побегать по камере? – спросила девушка.

– Да ну, в прошлые разы потребовалось несколько сотен метров, а тут от силы всего четыре, – ответил парень. – Придется бегать, как хомяку в колесе.

– Все лучше, чем просто сидеть и ждать смерти.

– А может, позовем этого полицейского? – предложил Платон.

– Не знаю, на что ты рассчитываешь, но у меня абсолютное недоверие к этим органам. Да и ты теперь увидел их с истинной стороны.

После этого Лия подошла к одной из двух перпендикулярных решетке стен и, на мгновение замерев в изготовке, начала бегать между ними в своем не сильно подходящем для спорта платье. Делала четыре быстрых летучих шага и, отталкиваясь руками от синей облезшей краски, разворачивалась обратно. Не знакомый с предысторией наблюдатель справедливо мог бы посчитать девушку сумасшедшей, что и сделал выглянувший на шум частых шагов полицейский. И без того не сильно уважавший заключенных человек теперь окончательно утвердился в пренебрежительном и даже презрительном отношении к этим двоим. Помотав головой и поставив на них очередной воображаемый крест, он отвернулся обратно к карточной игре с дежурным, освещаемой экранами телевизоров, но создаваемый забегом девушки шум резонировал с магазинным гулом и отвлекал от досуга. К тому же вот-вот должен был вернуться старший полицейский и потребовать объяснений за такое буйство доверенных им младшему офицеру узников. Расстроенный мужчина поднялся со стула и, наполнившись презрением ко всему независимо мыслящему в этом мире, подошел к камере. Порывы воздуха от бегающей туда-сюда Лии обдавали пылью его чистое перед законом лицо. Полицейский внимательно измерил взглядом сидящего посередине скамьи и смотрящего на него исподлобья Платона и перевел все свое внимание на запыхавшуюся и выбившуюся из сил вспотевшую девушку. Словно гипнотизирующий маячок она перемещалась перед ним из стороны в сторону, никак не реагируя на столь пристальное внимание. Самоуверенный полицейский по привычке пытался найти ответы у себя в голове, прежде чем о чем-то спросить, чтобы просто потешить самолюбие уже известными ему фактами и отговорками, но в данной ситуации логичных объяснений происходящему не находилось. Эту парочку приняли уже несколько градусов солнца назад, запрещенных веществ при них не обнаружили, а любая совершенная до ареста вмазка уже давно должна была отпустить. Смирившись с образовавшимся логическим тупиком, он спросил: