Kitabı oku: «Троица», sayfa 2
– А для меня ты не хочешь быть полезен? – расстроилась девушка, зажав в руках свою почти новую, но уже измятую сумку.
Она всем телом утонула в мягком диване и мало чем могла выказать свое недовольство.
– Дорогая моя, любимая, – сказал отец, сев рядом с ней на край дивана, – я пытаюсь быть полезен для тебя настолько, насколько это вообще можно себе представить. Я же хочу видеть тебя самой счастливой из всех.
Он протянул большую руку к ее голове и погладил волнистые волосы, струившиеся до плеч. Она никак не реагировала, из последних сил изображая обиду.
– Видимо те люди, которым ты можешь сделать массу полезного, все-таки важнее меня. – Она притворно дулась, чтобы извлечь из столь редкой встречи с отцом максимальную нежность и заодно отвлечь родителя от расспросов о ее позднем возвращении.
– Машенька моя, они никогда не будут важнее тебя. Но это вовсе не значит, что мне надо перестать делать полезные для них вещи. Я просто пытаюсь найти идеальный баланс между всеми, чтобы потом ни о чем не жалеть.
– А ты жалеешь, что мы видимся лишь раз в неделю?
– Конечно, дорогая.
– Значит это очень хреновый баланс.
Они замолчали, и девушка, поняв, что может перегнуть палку, испортить расцветший всеми красками простоты разговор, перестала хмуриться и посмотрела на отца с нежностью, о которой сама мечтала уже несколько дней. Представляла, как они вместе будут сидеть в зале в свете играющих языков ненастоящего пламени и говорить о всякой ерунде, будто чувствуя теплый воздух, соприкасаясь в нем взглядами и улыбками, растворяться в бескрайности их личного свободного времени. И вот уже мысли стали реальностью, электронный камин издает запрограммированные звуки – треск колотых дров, а она смотрит в отцовское, почти забытое короткой девичьей памятью, стареющее лицо. Обводит взглядом его щетинистый подбородок, тонкие губы, большой длинный нос, прозрачные очки без оправы, широкие брови, довольно высокий лоб и проседь в коротких черных волосах. Разглаживает складки его темно-серого костюма на три пуговицы, умело подогнанного по фигуре, мощной, коренастой, не очень высокой, но статной и мужественной.
Сергей Александрович тоже смотрел на дочку, но, обладая прекрасной памятью и интеллектом, успевал параллельно думать о чем-то своем. Это было видно по его морщинам на лбу.
– А где ты была так поздно? – спросил он внезапно у витающей в облаках девушки, резко сбросив ее на землю.
– Да зависала весь вечер в вузе, – от неожиданности ляпнула Маша. – А потом поехала в азиатскую кухню, соскучилась по тяхану с этим их божественным рисом.
– Тебе же и тут могут приготовить любое блюдо. Не обязательно среди ночи куда-то ездить.
– Ну, конечно, я понимаю, что тут работает очень много талантливых поваров, которые жаждут себя проявить, – жалобно сказала она, – но так сильно захотелось в ту старую забегаловку, где готовят настоящие китайцы. Очень напряженный день, я ведь не ожидала, что ты будешь работать так долго, поэтому спешить домой не хотелось.
– Я тоже не ожидал. – Он встал с края дивана и продолжил перебирать документы. – До часу ночи вели переговоры с этой новой «Партией гуманистов». Обсуждали одну их инициативу.
– Да, мне рассказывали на факультете. Чуваки хотят провести самый человеколюбивый законопроект со времен Александра Второго. Оградить людей от всех в мире страданий.
– Ты читала подробности?
– Не особенно вникала, но они вроде хотят разом избавить все человечество от тяжелых болезней и смерти.
– Запретив людям самим воспроизводить потомство! – уточнил отец самое главное. – И вскоре исчезнут все, кто может страдать от наследственных недугов и приносить горе себе и своим близким. Останутся только новые люди, которые уже созданы из идеальных напечатанных клеток, без известных науке генов старения и болезней. Фармкомпании заявили, что испытания прошли успешно. «Новые» дети были розданы в семьи и уже достигли зрелого возраста, радуя своих приемных родителей.
– Идеальные образцы вроде нашего водителя или охранника? – съязвила Мария.
– Ну, кому-то придется быть водителем и охранником, никуда не денешься. Ну а другие могут стать космическими колонизаторами. Ты знаешь, какие между звездами расстояния. Без нового поколения почти бессмертных людей покорять космос бессмысленно и жестоко.
Он, держа документы, развел руками, будто показывая на публику свое изумление. Сделал вид, что читает один из них, но на самом деле ушел вглубь собственных мыслей, устремив взгляд в пустоту. Мария заметила, как он прикусывает нижнюю губу – верный признак глубоких раздумий.
– Как к этому относишься? – вдруг спросил он. – К гуманистическому запрету рожать, потому что найден способ иной эволюции.
– По-моему, они просто сумасшедшие.
– И мне надо заключить с этими сумасшедшими сделку.
– Зачем? – спросила Маша через очень сильный зевок, прошедший долгой истомой сквозь все мышцы тела.
– У них десять процентов в Думе, и наше счастье, что выборы прошли два года назад. Сейчас бы они набрали в два раза больше и уже бы сами заправляли всем балом. У них очень харизматичный лидер, этот Старковский, объявивший себя продолжателем дела Сороса. Продвигает инициативу, обещает всем этот новый суперзакон, называет его финальным шагом человеческой эволюции. Гуманизм в самом очищенном виде, «анти-билль о правах». Какой мерзкий подонок и негодяй… Придется с ним согласиться.
– Очень логично, пап.
– Иначе он сам все сделает после новых выборов, через три года. Поведет народ за собой, уже без нас. А что он потом может выкинуть? Какие проекты? Одному богу известно. Меньшее из зол – позволить принять этот жуткий закон и хотя бы временно перетянуть его на свою сторону. Эта инициатива очень популярна в обществе, и если я не могу побороть ее, то обязательно должен возглавить.
– Зато вы избавите от работы тысячи моргов, – съязвила девушка. – Вместо них можно будет сделать оранжереи.
– Ну хоть что-то в этом законе приятное, – прокомментировал глядящий в бумаги отец.
– И новая раса бессмертных людей покорит дальний космос. Но мы этого уже не увидим, – протянула она нараспев, словно колыбельную. – Стоит только подумать – и сразу так грустно.
Мария сняла туфли и села, поджав под себя ноги, чтобы согреть вечно холодные пятки. Скомандовала камину, чтобы подбросил еще немного поленьев. Где-то в коридоре мелькнула тень ночного уборщика, возник звук жужжащего пылесоса, сначала становясь громче, а затем медленно затихая, и опять наступила легкая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием камина, тишина такая уютная, какая может быть только в собственном загородном доме в три часа ночи в уютной компании родного человека.
– Как ты думаешь, маме бы это понравилось? – спросила Мария очень грустно и практически в пустоту. – Твоя поддержка закона и все такое…
Отец тягостно молчал, совершив несколько долгих вдохов. Он опять снял очки и протер глаза пальцами свободной руки.
– На каждом шагу я задаю себе этот вопрос, – ответил он. – Пытаюсь угадать, что бы она сказала мне в любой из этих многочисленных ситуаций. Но было бы очень самоуверенным утверждать, что я каждый раз угадываю ее ответ. Возможно, не все, что я делаю, понравилось бы нашей маме. Но я всегда стараюсь быть честным перед ней и ее бессмертной памятью. К тому же с этим гуманным законом таким несчастным людям, как она, не пришлось бы мучительно умирать, а таким, как мы, жить с этой болью утраты до конца своих дней. Мы видели такую нескончаемую агонию ее предсмертного ужаса, испытали невыносимую горечь потери… Теперь мы можем избавить хотя бы будущие поколения от подобных страданий. В этой инициативе действительно есть что-то дьявольски правильное.
– А если бы она запретила тебе соглашаться с этим человечески-фатальным законом?
– Тогда я бы плюнул на все, и позволил этому тщеславному подонку Старковскому захватить всю власть через три года, а возможно, даже прямо сейчас.
– Жаль, что мы никогда больше не услышим ее совета. – Маша так сильно давила пальцами на глаза, будто хотела вернуть обратно все когда-либо вытекшие оттуда слезы, до последней капли горечи.
– Надеюсь, мы получим либо ее благословение на эту затею, либо ее прощение, – сухо ответил отец.
– Я хотела бы снова ее увидеть, – сказала девушка. – Совсем недавно вспоминала детство, Екатеринбург, нас троих. Хочу съездить туда, повидать родные места.
– Но, дорогая, у тебя же сейчас очень важный этап учебы.
– У меня целый год уже этот важный этап учебы! Я целый год не была на родине, не навещала могилу мамы. Зачем мне столько этих дурацких дипломов, если они делают меня несчастной? – Она снова потерла глаза, стараясь скрыть в них наивную детскую слабость.
– Ну давай мы вместе что-нибудь придумаем, – сказал ей отец, не отрывая взгляда от документов, с которыми надо было еще разбираться.
– Я уже почти разгребла дела на неделю вперед. Иду с отрывом, так что можно будет смотаться деньков на шесть-семь.
– Вот это отлично, – сказал он, бегло просматривая заметки.
Где-то за поворотом длинного коридора открылась входная дверь, и пропитанную уютом, уже осязаемую тишину сонного дома наполнил шум сотен шелестящих на ветру мокрых деревьев. Через несколько секунд последовал тихий щелчок двери, и шум пропал.
– Прикажи, чтобы ночью никого, кроме нас, в доме не было.
– Ты и сама можешь распорядиться, моя золотая.
– Хорошо, если не забуду.
– Или наконец поставим эти удобные современные двери. Механические себя уже изжили.
Девушка ничего не ответила, замолчала, прислушиваясь к малейшему звуку, но сквозь вернувшуюся в дом тишину не пробилось ни шороха, ни малейшего дверного щелчка. Зато с новой силой накатывал редкий, обделенный должным вниманием сон.
– Ладно, пап, спокойной тебе ночи. – Она встала с дивана, сжав в руке свою драгоценную сумку, и наклонилась к перебирающему бумаги отцу.
– Доброй ночи, дорогая. – Он дал ее губам прикоснуться к своей щеке и в ответ тоже поцеловал ее нежный румянец. – Я уезжаю в семь утра. Еще несколько встреч с независимыми депутатами, буду искать их поддержки. Так что можем опять не увидеться. Но я обязательно запишу тебе видео во время дороги.
Марии хотелось отменить все его бесконечные встречи, сломать машину, уволить водителя, разбить вертолет и побыть вместе с отцом целый счастливый день, пока свора помощников и заместителей не починит машину, не найдет новых водителей и отреставрирует вертолет. Затем повторять это ежедневно и гулять вместе в парках, посещать выставки, галереи, смотреть бессмысленное кино в залах новой реальности. Слетать вместе на любимый курорт в южных тропиках, созданный по образу и подобию старых экзотических островов с высокими пальмами и кокосами на каждом шагу, как рисовали это огни огромной рекламы на перекрестке Ленинградки и переулка Балтийской, возле китайского ресторана. Бегать по мягкому пляжу, взметая голыми пятками нежный белый песок, строить из него замки, города и целые вымышленные миры. Общаться в паузах между весельем и наслаждением, лениво смакуя бегущее время, остановить его ход, растворив в соленой воде океана. Поехать в заповедник «Сибирь», купив место в ближайшей очереди на посещение Ленских столбов, восстановленных в первозданной красе, проплыть по реке на рассвете, увидеть каменный блеск могучей зари, отраженной не гладким стеклом небоскребов, а живым величием горных пород, и тогда уж поговорить о самых обычных житейских вещах.
Но вместо бескрайних просторов природы до самого горизонта и радости общения с близким ей человеком Мария имела лишь постоянно ограничивающее ее время, дающее на встречи жалкие полчаса перед сном через день, а то и намного реже. В таких стесненных обстоятельствах она не могла вспомнить все, что хотела сказать отцу, не могла заставить себя расслабиться и наслаждаться моментом. Это казалось безнадежной, дикой борьбой за каплю общения против воли всесильного Хроноса.
Без всякого удовольствия Мария ушла от отца в тихую спальню, ждавшую свою любящую хозяйку в конце анфилады бессмысленных комнат на втором этаже. Яркий свет коридора тускнел при виде идущей девушки, охраняя ее сонливый настрой. Белые двери собственной комнаты встречали ее открытыми нараспашку и захлопнулись, как только она вошла. Она бросила сумку на мягкую кровать бескрайних размеров, сняла сапфировый плащ и стянула легкие сапоги. Маленький бесшумный пылесос сразу принялся убирать возможно принесенную с улицы грязь. Мария бросила в гардероб свою уличную одежду, освободив стесненное тело. В ближайшей к кровати стене находился проход в помещение с сотнями вешалок и полок для обуви, где она могла чувствовать себя в безопасности, наслаждаясь легкостью открытого тела и огромным выбором личной одежды. Большие стены-купе по кругу и выдвижные с боков зеркала позволяли чувствовать себя как в лучших примерочных ЦУМа. С той лишь разницей, что здесь можно было ходить раздетой сколько душе угодно.
Кружиться в вальсе и любоваться собой не хотелось, давила то ли усталость, то ли осознание уходящей бархатной юности, после которой придется поддерживать красоту лишь постоянным трудом. Она равнодушно осмотрела себя с разных сторон и поймала себя на мысли о том, как хорошо людям, которые почти не стареют. Этим новым фантастическим индивидам не страшна дряхлая кожа и потускневший лик смерти. Но также и неведомо чувство божественной радости проживания своих дней. Она не представляла, что творится у них в голове и особенно в душе, если такая имеется. Она с жалостью относилась к тем, кому суждено повидать чересчур много вещей, усвоить непомерное количество знаний и работать не покладая рук до великого суда, если он, конечно, наступит раньше, чем поедет уставшая крыша. Относилась к ним лишь как к одному из миллионов человеческих экспериментов, которыми неустанно прокладывается дорога в светлое будущее.
А теперь они с заботой о людях просят издать этот новый гуманный закон. Мария не знала, радоваться ей или бояться. К счастью, нужно было думать о куда более важном вопросе. Она схватила почти не просвечивающийся белый халат, выбежала в просторную спальню и нырнула в шелковистые волны мягкой постели, на которой лежала ее аккуратно закрытая сумка. Покачавшись на колеблющемся тугом матрасе, она вытащила с самого дна сэтчела тот самый аптечный пакет, разбросав при этом несколько ненужных вещей, скатилась с кровати и побежала в ванную комнату. Мягкая ворсистость ковра сменилась гладкостью кафельных плит. Сверкающий пол с подогревом не давал мерзнуть голым пяткам, встроенный туалетный гарнитур сливался со стенами физически и визуально, но светился при этом молочно-голубым лунным светом, отражался в широком зеркале, визуально увеличивающем объем и без того немаленькой комнаты. Над полукруглым джакузи включился шумящий душ, напомнив о недавнем дожде. Он должен был очень быстро настроить нужную температуру.
– Выключить душ! – рявкнула Маша.
Опять воцарилась полнейшая тишина, в которой девушка слышала только собственное дыхание и – громогласным эхом – биение своего сердца. Она посмотрела в зеркало и нажала на отражение своего носа пальцем, подчеркнув для себя раздражавшую с детства курносость. Большие глаза отражались бледными кругами между подкрашенными ресницами, они уставились на замученную хозяйку безжизненным взглядом сжавшихся от света зрачков в изящной зеленой оправе. Стеклянная копия глядела на живое лицо с высокими скулами, красными от усталости щеками, тонкими линиями бровей и маленьким торчащим носом, который нравился многим пристававшим к ней в школе парням. Губы с резкими линиями, как у отца, но налитые однако куда больше, манили к себе, как мотыльков, падких до сладкого молодых людей. Тонкая шея скрывалась в тени каштановых волос, завитыми прядями стремящихся к манящим плечам, их аккуратно подрезанные концы играли на свету спеющим переливом, навечно плененные гладью стекла. Из глубин отражения смотрела абсолютно другая девушка, слишком красивая, чтобы быть настоящей, словно вышедшая из сказки о Белоснежке, обманутая лестью говорящего зеркала.
– Выключи фильтры! – сказала Мария. – И больше никогда так не делай.
Но вернувшийся после этого ее изначальный живой внешний вид оказался не слишком убогим, она все еще была привлекательной. Тогда девушка вынула из спрятанного в стене ящика салфетки для снятия макияжа и стала тщательно, даже с излишним усилием тереть ими уставшее лицо. Под единственный в ванной звук собственного дыхания она пыталась убрать остатки напускной красоты, избавиться от маски позерства перед миром высокой моды. Мария удалила несмывшуюся тушь уголком банного полотенца, хотя на корзине для грязного белья в нескольких метрах позади лежала целая куча махровых платочков, специально предназначенных для подобных нужд. Девушка пользовалась всегда одним, самым большим и удобным, с мягким бархатным ворсом, из которого делали шерсть элитным домашним животным. Вечно пушистые и озорные, они никогда больше не огорчали детей своей неожиданной смертью. К искусственно созданным питомцам все уже привыкли. Теперь привыкали к «новым» людям.
Мария бросила полотенце на край теплой ванны и взяла с раковины аптечный пакет, добытый с таким огромным трудом. Настороженно повертела его в руках, не зная, что делать, поднесла к свету яркой стены и увидела через прозрачную эмблему сети «36,6» его содержимое. В полной тишине шумоподавляющих стен, хранящих покой этой ночи, она засунула пальцы внутрь и сжала маленький продолговатый предмет. Вспомнила о разговоре с отцом, обо всех этих партиях и законах, о его стремлении к счастью для всех и каждого, расстроилась и, оставив все как было, засунула пакет в дальний ящик за подхалимным зеркалом из «Белоснежки».
– Включи душ, – сказала она дрожащим, расстроенным голосом и вошла в струи зажурчавшей воды, еще не успевшей набрать нужную температуру.
Леденящая дрожь разошлась по телу разрядами молний, заставляя мурашки по всей коже в панике вырываться из лап накатившего холода, сердце упало куда-то в ноги и замерло, но через пару мгновений вода нагрелась и успокоила девушку, успевшую испытать сильный шок. Мария всегда была рассеянной, когда куда-то спешила. Теперь же она старалась убежать от самой себя и того выбора, к которому толкали ее новые обстоятельства. Хотелось раз и навсегда увильнуть от ответственности, растворившись в воде, стать беззаботным ручейком на спине другой, чужой девушки, отражаемой в зачарованном зеркале искусственных грез, едва не обманувшем ее своей лестью. Мария добавила жара, и брызги воды, отлетая от ее горячего тела, растворялись в воздухе освобожденным от всякого бремени паром, заполонившим всю ванную белой пеленой, как у подножия водопада Анхель. Она двигалась в сторону, как облака, гонимые щелями вентиляции, взамен появлялись новые клубы пара. Это казалось красивым – дышать белым эфиром, витать вместе с ним вне пространства. В нем даже почти удалось раствориться.
И чтобы окончательно улететь в астральные небеса, она включила вертикальный массаж, прислонившись к стенке спиной. Тело расслабилось и задрожало, сотни тоненьких струек воды били в нужные точки на коже, то усиливая напор, то ослабляя его. Будто опытный массажист воздействуя на мышцы поочередно бесконечным множеством рук.
Обычный смертный не мог испытать столь стремительный акт расслабления, поэтому девушка ощущала в себе целый мир, случайно открывшийся канал связи со всеми живыми созданиями, которыми успела побывать за миллионы лет жизни ее ДНК. Момент нечастого откровения, такой вожделенный. Но уже безнадежно упущенный, стоило о нем лишь подумать. Вспоминая блаженное ощущение вездесущей энергии, освобожденной от бренного тела, бушевавшей минуту назад, упорно стараясь задержать это чувство в себе, она лишь дальше от него отдалялась. Инсайт прошел, а заботы остались. Нужно было возвращаться в свои чертоги бесконечных дилемм по эту сторону запотевшего зеркала.
Мария встретилась взглядом со своим искусственным отражением и, не уделив ему никакого внимания, отодвинула его вместе с дверцей, за которой лежал аптечный пакет. Нахмурив брови, девушка быстро достала из него маленькую коробку с надписью: «Тест на беременность. Анонимный. Запрещено для продажи». Осмотрев ее со всех сторон, нашла язычок, который можно поддеть ногтем, и после нескольких неудачных попыток открыла, высыпав содержимое на плоский край раковины. Инструкция нашлась на сложенной в гармошку бумажке, девушка никогда таких не видела. Осторожными движениями археолога-первопроходца раскрыла узкие полоски текста с картинками и начала внимательно изучать. Вертела листок перед собой, щурясь от непривычки к бумажному тексту, поднимала брови от удивления, потом брезгливо морщилась от стыда. Перечитывая несколько раз, тянула время насколько могла.
Страх и нерешительность постепенно уходили на второй план, уступая черед любопытству. Откровенная робость начинала надоедать. Мария включила воду, чтобы журчащий поток прогнал давящую тишину, залил мысли приятным отвлекающим звуком. Она могла вечно смотреть на текущую воду, упиваясь мягким пением ее струй. Становилось уже не так тревожно и страшно, как в оглушающей тишине, нарушаемой единственным живым звуком – биением сердца, будто стремящимся выпрыгнуть из груди.
Маша аккуратно свернула инструкцию гармошкой и положила обратно в коробку, решительно взяла крохотный тест и отвернулась от зеркала, не желая быть увиденной собственным отражением. Оставшись в слепой зоне его всевидящих стеклянных очей, долго пыталась приноровиться к хитроумному процессу, чтобы не испортить попытку. Вода все журчала в раковине, срываясь в маленькую воронку, это успокаивало, в какой-то мере.
Часы давно преодолели три часа ночи. Уже следовало начинать новый день, а не жить остатками старого, но девушка все тянула за собой временную вуаль, не в силах ее отпустить. Все труднее было оставаться в давно ушедшем пасмурном дне, полном загадок и переживаний, связь с ним натягивалась тонкой нитью, готовой оборваться в любой момент, толкнув в нежеланное будущее.
На маленьком нехитром устройстве зажглась зеленая лампочка. Мария поднесла тест на беременность ближе к глазам, и на его квадратном экране увидела изображение детской мордашки, беззаботно смотрящей на девушку своим пиксельным взглядом. И без него было понятно, что результат положительный. Вопреки ожиданиям, она ни о чем не подумала и ничего не сказала, после эмоционального пика всегда наступает опустошение, и тем оно больше, чем выше была поднята планка нервного возбуждения. Сердце по артериям и капиллярам поднимало вверх, к мозгу, осознание наполненной пустоты, которое накатывало с теплом новой крови, несущей какой-то непривычный магический смысл. Все вещи вокруг и события потеряли всяческое значение, однако взамен обретали что-то другое, неведомое доселе. Она, не в силах выразить эти эмоции, не понимая, какими они должны быть, медленно вернулась к зеркалу. Движения ее были плавными и равнодушными, как у датского приведения. Она положила использованный тест обратно в коробку и, сжав ее в руке, выключила бесполезно утекавшую воду. На автопилоте вернулась в спальню и спрятала свой маленький секрет обратно в глубины сумочки, лежавшей поверх всякого хлама на столике. Отражение в его круглом зеркальце, к счастью, было отключено. Мария не хотела видеть себя в этот момент и вообще ни в какой другой оставшийся момент жизни. Она пребывала в пустоте, между непониманием и страхом, закрывающими ей дорогу к радости. Быть собой стало непозволительно тяжело. Она помнила увиденный в прошлом месяце сон, расплывчатый, без деталей, но вызвавший яркий поток трепетных чувств, поднимающий ее на высоту бескрайнего наслаждения. Самый необузданный из видимых ею снов стал и самым страшным после положительного теста на беременность. Но это не могло быть реальностью. Мария уже не понимала, что происходит с ней и этим миром. Она не знала, что делать дальше. Пребывая в темнейшем часе, который обычно случается перед зарей, она решила наконец поддаться опьяняющему чувству усталости и, ни о чем не думая, остаться в складках теплой постели до окончания жизни.
Она легла на кровать, разложив мокрые волосы по подушке, о чьей сухости можно было не волноваться, потому что в глазах девушки уже проступили крошечные озерца слез, потекшие тонкими струйками по вискам. Они щекотали и холодили уши и, свободно сбегая по шее, текли дальше, заканчивая свой путь в наволочке. Мария лежала на спине в надежде вытечь из себя целиком. Потолок раздражал своей бесчувственной темнотой.
– Ночное небо Якутии, – всхлипнула она в пустоту.
Балдахин опустился, наверху возникло звездное поле с мириадами далеких светил. Они медленно двигались и нежно мерцали, общаясь со случайным свидетелем на своем универсальном языке вечности. Кое-где проступали белые облака, но улетали они очень быстро. Мария лежала под открытым небом в собственной спальне, представляла, что плывет по реке, и совсем близко, за каким-нибудь шкафом или окном, не позволяющим проецировать картинку шире, возвышаются Ленские столбы, могучие каменные гиганты, любуются звездами, а звезды любуются ими. А девушка плывет по реке из собственных слез посреди тревожного забытья.
