Kitabı oku: «Русские поэты серебряного века», sayfa 3

Мы любим, кажется, друг друга…

 
Мы любим, кажется, друг друга,
Но отчего же иногда
От нежных слов, как от недуга,
Бежим, исполнены стыда?
 
 
Зачем, привыкшие к злословью,
Друг друга любим мы терзать?
Ужель, кипя одной любовью,
Должны два сердца враждовать?
 

Ещё те звёзды не погасли…

 
Ещё те звёзды не погасли,
Ещё заря сияет та,
Что озарила миру ясли
Новорождённого Христа…
Тогда, ведомые звездою,
Чуждаясь ропота молвы,
Благоговейною толпою
К Христу стекалися волхвы…
Пришли с далёкого Востока,
Неся дары с восторгом грёз, —
И был от Иродова ока
Спасён Властительный Христос!..
Прошли века… И Он, распятый,
Но всё по-прежнему живой,
Идёт, как истины Глашатай,
По нашей пажити мирской;
Идёт, по-прежнему обильный
Святыней, правдой и добром,
И не поборет Ирод сильный
Его предательским мечом.
 

Под напев молитв пасхальных…

 
Под напев молитв пасхальных
И под звон колоколов
К нам летит весна из дальних,
Из полуденных краёв.
 
 
В зеленеющем уборе
Млеют тёмные леса.
Небо блещет – точно море,
Море – точно небеса.
 
 
Сосны в бархате зелёном,
И душистая смола
По чешуйчатым колоннам
Янтарями потекла.
 
 
И в саду у нас сегодня
Я заметил, как тайком
Похристосовался ландыш
С белокрылым мотыльком!
 

Прошла любовь, прошла гроза…

 
Прошла любовь, прошла гроза,
Но грусть живей меня тревожит.
Ещё слеза, одна слеза,
Ещё – последняя, быть может.
 
 
А там – покончен с жизнью счёт,
Забуду всё, чем был когда-то;
И я направлю свой полёт
Туда, откуда нет возврата!
 
 
Пусть я умру, лишённый сил,
Не всё кончина уничтожит.
Узнай, что я тебя любил,
Как полюбить никто не может!
 
 
С последней песнею любви
Я очи грустные смежаю…
И ты мой сон благослови,
Как я тебя благословляю!
 

Столица бредила

 
Столица бредила в чаду своей тоски,
Гонясь за куплей и продажей.
Общественных карет болтливые звонки
Мешались с лязгом экипажей.
 
 
Движенью пёстрому не виделось конца.
Ночные сумерки сползали,
И газовых рожков блестящие сердца
В зеркальных окнах трепетали.
 
 
Я шёл рассеянно: аккорды суеты
Мой робкий слух не волновали,
И жадно мчались вдаль заветные мечты
На крыльях сумрачной печали.
 
 
Я видел серебро сверкающих озёр,
Серёжки вербы опушённой,
И серых деревень заплаканный простор,
И в бледной дали лес зелёный.
 
 
И веяло в лицо мне запахом полей,
Смущало сердце вдохновенье,
И ангел родины незлобивой моей
Мне в душу слал благословенье.
 

Стало скучно тебе…

 
Стало скучно тебе —
Что же надобно?
Ветер плачет в трубе,
Плачет жалобно.
Грустно свечка горит
Одинокая;
В окна полночь глядит
Черноокая.
На дворе сентябрём
Веет холодом;
Сыплет жёлтым листом,
Точно золотом.
Встал туман над рекой
Белой дымкою —
Сны снесёт он с собой
Невидимкою.
Ветер буйный в трубе
Плачет жалобно.
Скучно мне и тебе —
Что ж нам надобно?
 

У поэта два царства

 
У поэта два царства: одно из лучей
Ярко блещет – лазурное, ясное;
А другое безмесячной ночи темней,
Как глухая темница ненастное.
В тёмном царстве влачится ряд
пасмурных дней,
А в лазурном – мгновенье прекрасное.
 

Дмитрий Мережковский
(1865–1941)

«Христос воскрес!» – поют во храме…

 
«Христос воскрес», – поют во храме;
Но грустно мне… душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
 
 
Пусть на земле не будет, братья,
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья,
И стук мечей, и звон оков, —
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес!»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!»
 

В небе зелёном, как лёд…

 
В небе, зелёном, как лёд,
Вешние зори печальней.
Голос ли милый зовёт?
Плачет ли колокол дальний?
 
 
В небе – предзвёздная тень,
В сердце – вечерняя сладость.
Что это, ночь или день?
Что это, грусть или радость?
 
 
Тихих ли глаз твоих вновь,
Тихих ли звёзд ожидаю?
Что это в сердце – любовь
Или молитва – не знаю.
 

В этот вечер горячий, немой и томительный…

 
В этот вечер горячий, немой и томительный
Не кричит коростель на туманных полях;
Знойный воздух в бреду засыпает мучительно,
И болезненной сыростью веет в лесах;
 
 
Там растенья поникли с неясной тревогою,
Словно бледные призраки в дымке ночной…
Промелькнёт только жаба над мокрой дорогою,
Прогудит только жук на опушке лесной.
 
 
В душном, мертвенном небе гроза собирается,
И боится природа, и жаждет грозы.
Непонятным предчувствием сердце сжимается
И тоскует и ждёт благодатной слезы…
 

Дон Кихот

 
Шлем – надтреснутое блюдо,
Щит – картонный, панцирь жалкий…
В стременах висят, качаясь,
Ноги тощие, как палки.
 
 
Для него хромая кляча —
Конь могучий Росинанта,
Эти мельничные крылья —
Руки мощного гиганта.
 
 
Видит он в таверне грязной
Роскошь царского чертога.
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного рога.
 
 
Санчо Панса едет рядом;
Гордый вид его серьёзен:
Как прилично копьеносцу,
Он величествен и грозен.
 
 
В красной юбке, в пятнах дёгтя,
Там, над кучами навоза, —
Эта царственная дама —
Дульцинея де Тобозо…
 
 
Страстно, с юношеским жаром
Он в толпе крестьян голодных,
Вместо хлеба, рассыпает
Перлы мыслей благородных:
 
 
«Люди добрые, ликуйте,
Наступает праздник вечный:
Мир не солнцем озарится,
А любовью бесконечной…
 
 
Будут все равны; друг друга
Перестанут ненавидеть;
Ни алькады, ни бароны
Не посмеют вас обидеть.
 
 
Пойте, братья, гимн победный!
Этот меч несёт свободу,
Справедливость и возмездье
Угнетённому народу!»
 
 
Из приходской школы дети
Выбегают, бросив книжки,
И хохочут, и кидают
Грязью в рыцаря мальчишки.
 
 
Аплодируя, как зритель,
Жирный лавочник смеётся;
На крыльце своём трактирщик
Весь от хохота трясётся.
 
 
И почтенный патер смотрит,
Изумлением объятый,
И громит безумье века
Он латинскою цитатой.
 
 
Из окна глядит цирюльник,
Он прервал свою работу,
И с восторгом машет бритвой,
И кричит он Дон Кихоту:
 
 
«Благороднейший из смертных,
Я желаю вам успеха!..»
И не в силах кончить фразы,
Задыхается от смеха.
 
 
Он не чувствует, не видит
Ни насмешек, ни презренья!
Кроткий лик его так светел,
Очи – полны вдохновенья.
 
 
Он смешон, но сколько детской
Доброты в улыбке нежной,
И в лице, простом и бледном,
Сколько веры безмятежной!
 
 
И любовь и вера святы.
Этой верою согреты
Все великие безумцы,
Все пророки и поэты!
 

Ноябрь

 
Бледный месяц – на ущербе,
Воздух звонок, мёртв и чист,
И на голой, зябкой вербе
Шелестит увядший лист.
 
 
Замерзает, тяжелеет
В бездне тихого пруда,
И чернеет, и густеет
Неподвижная вода.
 
 
Бледный месяц на ущербе
Умирающий лежит,
И на голой чёрной вербе
Луч холодный не дрожит.
 
 
Блещет небо, догорая,
Как волшебная земля,
Как потерянного рая
Недоступные поля.
 

Осенне-весеннее

1

 
Ещё роса на сжатый колос
Хрустальной сеткой не легла,
И жёлтых лент в зелёный волос
Ещё берёза не вплела.
 
 
О, как медлительно прощанье
Склонённых солнечных лучей!
О, как торжественно молчанье
Уже пустеющих полей!
 
 
И мнится: кончены боренья,
Исчезло время, смерть и зло, —
И видит вновь, как в день творенья,
Господь, что всё добро зело.
 

2

 
Купальницы болотные,
Вы снова зацвели,
О, дети беззаботные,
Доверчивой земли!
 
 
Поля уже пустыннее,
Леса уже молчат,
А ваш ещё невиннее
Весенний аромат.
 
 
Весенние, осенние, —
Начало и конец,
Ещё мне драгоценнее
Ваш золотой венец.
 
 
Вы снова пламенеете,
Как будто в первый раз:
Вы любите, вы смеете,
И август – май для вас.
 

Ослепительная снежность…

 
Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность —
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что любило —
Всё прошло, прошло, прошло.
 
 
Всё уснуло, замолчало,
Где конец и где начало,
Я не знаю, – укачало,
Сани лёгкие скользят,
И лечу, лечу без цели,
Как в гробу иль в колыбели,
Сплю, и ласковые ели
Сон мой чуткий сторожат.
 
 
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!
 

Поэт

 
Сладок мне венец забвенья тёмный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
 
 
Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх;
К людям в ней – великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах:
 
 
Я люблю безумную свободу!
Выше храмов, тюрем и дворцов
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов!
 
 
А внизу, меж тем, как призрак тёмный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
 

Константин Бальмонт
(1867–1942)

Осень

 
Поспевает брусника,
Стали дни холоднее,
И от птичьего крика
В сердце только грустнее.
 
 
Стаи птиц улетают
Прочь, за синее море.
Все деревья блистают
В разноцветном уборе.
 
 
Солнце реже смеётся,
Нет в цветах благовонья.
Скоро Осень проснется
И заплачет спросонья.